Вот почти к чему пришел оракул, сказала я себе. Но ведь всегда были сомнения и подозрения относительно оракула – даже в самые первые задокументированные дни. Эти древние гекзаметры – если сказать правду – были отнюдь не такими уж хорошими. Как прорицания, они произносились раздвоенным языком, это было бесспорно. Либо бог смеялся своим раскатистым смехом – «падение дома», либо предлагал столь тонкое истолкование, что на нем мог попасться кто угодно. Но это все было в порядке вещей. От оракула ничего, кроме загадок, и не ждут, и если вы собрались к нему, то лишь от вас зависело, сумеете ли вы понять истинный смысл того, что изрек бог. Однако имелось и еще кое-что. Эти гекзаметры не были так уж хороши, а ведь Аполлон ведает искусствами, поэзией! Так почему его стихи уступали стихам Гомера? Почему по меньшей мере полдесятка поэтов творили стихи лучше, чем Аполлон? Где объяснение? Я вспомнила мою первую устрашающую встречу с оракулом, с богом – и как он раскровянил мне рот. Так, может быть, прорицания всегда были частично запятнаны кровью Пифии, неизбежно подпорчены ее смертностью, и бессмертный бог мог извлекать из нее лишь то, на что была способна она, как из флейты невозможно извлечь больше звуков, чем она может издать. Не исключено, подумала я, что причина в этом.Ионид ждал меня.– Повозку я приказал подать. Этот коринфянин! Богатейший. Тут мы споткнулись…– Как и когда спускались.– А, да. Ты ушиблась? Нам следовало бы получше навести справки. Я подметил у него некоторую обиду. Он возмутился, что его оставили на третий раз, – и имел на это право. Такие богатые дельцы не любят ждать, он так прямо и сказал. Мне пришлось пригласить его отужинать во Дворце Пифий.– Ах нет!– Никуда не денешься. Это Дельфы, а не какой-нибудь провинциальный городишко с неотесанными увальнями. Немного таинственности, моя дорогая. Ты сумеешь, как ты думаешь?– Я думаю, что мы настоящие злодеи! Я хочу…Уйти. Но куда? Ионид был достаточно умен, чтобы понять, что именно я не сказала.– Это предмет для размышлений, дорогая первая госпожа. Подобные случаи, когда все словно бы не задается и выглядит грязным, – большое испытание. Мы живем Великими Случаями. Ты увидишь. В конце-то концов каждый месяц выпадает один. Или тебе мало? Что до меня… ну, полагаю, я старый надувала… или ты могла бы сказать – истинно честный человек, понимающий, что именно он делает и, – тут он внезапно вложил страсть в довод и контрдовод, – отдает себе отчет, что значение имеет только оракул, оракул, оракул! Сохрани его, и все будет сохранено.Дельфы своеобразны. На протяжении трех зимних месяцев – добро пожаловать, Дионис! – они превращались в почти пустой и мертвый городишко, но каждый месяц в остальное время года прямо-таки лопались по швам. Численность неуклонно сокращалась. Около трети домов стояли пустые, кроме как по праздникам, и предназначались для приезжих. Окрестные землевладельцы (но не мой отец, который предпочитал переплавляться на пароме в Коринф) прибрали к рукам дома, слишком большие для маленьких людей, и по крайней мере один заброшенный храм. Эти вот люди и еще семьи жрецов тех богов, которые, смею сказать, еще были живы, составляли наше общество. Мы, женщины, не закрывали лиц. Это было влияние цивилизованности, которую мы издавна делили с Афинами. Некоторые вполне, мне кажется, приличные люди радовались тому, что их женщины не закрывают лиц, так как это позволяло не тратиться на дорогие головные платки. Наши люди, подобно всей Элладе, за исключением нескольких избранных городов, были знакомы с бедностью. Я иногда спрашивала себя, чем все это кончится, и подумывала задать этот вопрос Аполлону от себя, но к тому времени я знала об оракуле уже достаточно и не верила, что этот вопрос стоит задавать ему. И задала его Иониду. На обеде, который дала для коринфского богача. Он привел с собой женщину, чье лицо было открыто, а красота поражала. Не думаю, что она была его женой, во всяком случае, не главной женой. Еще был приглашен Аристомах с женой Демаретой. Они принадлежали к местным землевладельцам, про которых я упомянула, хотя храм в свой городской дом перестроили не они. Демарета была разговорчива – я еще не привыкла к этому в женщинах. Нет, городской дом им просто необходим. С каждым годом жить в деревне становится все опаснее. Муж попенял ей, что о подобных вещах говорить не следует, после чего, заметила я, сам сказал то же самое и продолжал объяснять:– Македонцы, вы понимаете? Им надо охранять свои границы, а для этого требуется согласие с Эпиром. Однако горы кишат разбойниками. Не знаю, первая госпожа. Некоторые – иллирийцы, другие из… ну… даже из самой Этолии и шайки разношерстных негодяев, откуда угодно и по любым причинам! Всякий раз, когда македонцы проводят чистку своей южной границы, мы узнаем об этом по росту преступности. Особенно мне не нравится то, как они перестали драться между собой и действуют всюду, где пожелают.Ответил ему коринфянин:– А вы не жаловались правителю? Для римлянина он совсем не плох. Дары не помешают, но он пришлет отряд, а то и предпримет карательную экспедицию. Собственно говоря, я с ним знаком. И намекну ему. В конце-то концов он все время ворчит, что его воинам здесь, в Пелопоннесе, приходится сидеть сложа руки.Ионид сделал гримасу:– Римские легионеры?– Не вижу ничего дурного в том, чтобы использовать людей согласно их жребию.– Ты хочешь сказать, мой благородный господин, что римляне умеют сражаться, тогда как эллины и даже македонцы – нет?– В конечном счете так и есть. Я реалист. Как всякий, кто ведет обширные дела. Жрецам и земельной аристократии, конечно, удобнее поклоняться старым богам и позволять другим трудиться на себя, но деловые предприятия – другое дело. Когда ты сказал «римские легионеры» таким поганым тоном – прошу у вас прощения, госпожи, – то позволил себе выходку, которая в делах обошлась бы тебе в целое состояние. Вы, греки…– А ты разве не грек?– Неужели не заметно по моему выговору? Я финикиец. Нет, вы, греки, способны на великую храбрость, но главным образом когда деретесь друг с другом.Аристомах побагровел. Возможно, вырвалось наружу его имя.– Не уверен, что твои мнения столь же желанны, как твое присутствие.Настал мой черед.– Но расскажи нам про римлян. Мы здесь видим их так редко, и, конечно, они приезжают как просители. Почему они так хороши в сражениях?– Этого никто не знает, – сказал коринфянин. – По какой-то причине они на заре времен усвоили урок, который мы, эллины, так и не усвоили даже в нынешние времена.Жена коринфянина мило улыбнулась Иониду:– Открой нам свои мысли, верховный жрец.– Я могу сказать вам, что я думаю. Мое мнение. Но доказательств у меня нет. Причина в этой кровоточащей голове. Когда они основали Рим и начали его строить, то, копая на одном из семи холмов, наткнулись на недавно отрубленную человеческую голову, которая еще кровоточила. Это место и теперь зовется Капитолий, что означает «место головы», не так ли? Ну, если бы подобное произошло с вами, вы бы ощутили испуг. Смертельный испуг. Глубокий непреходящий испуг. Видите ли, они не религиозны, как мы, а только суеверны. Подумайте об этом! Найти человеческую голову в яме, которую сами только что выкопали, и продолжали копать! А испуганный римлянин – самый опасный зверь в мире. И они сразу же начали, как вам известно. Затевали войны с соседями – один городишко воюет с другим, – потому что, если соседа не укоротить, кто знает, что он вам устроит. Ведь он уже – ну, не он, так кто-то еще – подбросил вам жуткое предзнаменование, а кто тогда был рядом и подглядывал? Значит, надо либо силой его прогнать, либо заставить присоединиться к вам, позаботившись устроить так, чтобы он согласился на ваше верховенство. Но разумеется, после этого для полной уверенности надо, чтобы ваше верховенство признали ваши новые соседи, которые прежде были соседями вашего соседа, и так далее. Так что под конец вы со своим страхом доберетесь в одну сторону до Красного моря, а в другую до Ультима Туле Самая дальняя Туле – мифический остров на крайнем севере Европы.
. И прежде, чем кончат, они приберут к рукам все. Ведь страх заставляет вращаться небесный свод!– Верховный жрец, твои слова звучат так… мне не следовало бы этого говорить… так, будто ты суеверен. «Страх заставляет вращаться небесный свод!»– Ну, – сказал коринфянин, – мир он вращаться не заставляет, это уж точно. Но я вернусь к тому, что сказал. Почему не использовать людей согласно их жребию?Опять настал мой черед.– Но, благородный господин, ты еще не сказал нам, какой урок наши римские друзья усвоили на заре времен. Уж во всяком случае, не страшиться, я полагаю!– Любезная госпожа, они научились объединять. Легион – единое целое. Под командованием хорошего полководца – а боги свидетели, хороших полководцев у них хватает – десять легионов превращаются в руки одного тела – тела полководца, если хотите. Да, они – скучный сброд с пристрастием к кровавым бойням, которое удовлетворяют на своих празднествах, к полному удовольствию мужчин, женщин и детей, называя это религией. Все в Риме заимствовано у вас, греков, за исключением того, что, увы, делает их вашими господами.– И вашими тоже!– О да, верховный жрец. Но мы – маленький народ.Финикийский богатейший делец обернулся к Аристомаху:– А ты, господин, что думаешь ты о наших господах?– О римлянах, хочешь ты сказать? Если римский правитель сумеет поддержать мир и порядок среди моих нагорий, распяв горстку разбойников и изгоев, то я хотя бы получу что-то взамен налогов, которые вынужден платить. А что до них самих, то в отличие от нашей госпожи Пифии и его святости, верховного жреца, я не обязан иметь с ними дела.– Но ты не сожалеешь о их правлении? В Афинах всегда есть партия… только подумать! Не назвать ли мне ее подпольной партией?.. которая хочет самоуправления для Эллады. Отличная штука, чтобы писать на стенах города, набитого учителями, – и к тому же на некоторых из великолепнейших стен! Но они – кто бы они ни были – подлинными афинянами быть не могут. У них нет вкуса, и они не в ладах с правописанием. Если бы римляне ушли, как они поступили не так уж давно, Фивы разделались бы с Афинами быстрее, чем с вареной спаржей, прости меня, первая госпожа. Твое вино, конечно же, попало сюда прямо с Олимпа. Хитрый мальчишка Ганимед, видимо, берет на лапу. Это нектар!– Тем не менее, – сказал Ионид, – их можно понять. Молодежь спрашивает себя: с какой стати чужеземцы, не имеющие ни науки, ни религии, ни философии, ни астрологии, занимают столь важное место в их жизни? Послушай, Аристомах! Ты ведь такой же эллин, как все мы, и даже больше, чем многие и многие. Так неужели ты не чувствуешь, что человек должен быть сам себе господином?– Кто говорит, что не чувствую?– Аристомах, милый, – сказала Демарета, – не забывай, что сказал врач!– За то, чтобы попить этот нектар, как кто-то его назвал, по-моему, вы, ваша милость, стоит заплатить болью в животе. Но не говори, что я не господин себе, не то будет плохо!– Ты такой же господин себе, как любой из нас, – сказал Ионид. – Иногда даже…– Мы, женщины, никогда не бываем свободными, – прожурчала супруга финикийца. – И в сущности, это очень приятно.Я подумала про себя, что человек, которого я недавно читала, был прав. Есть рабы от природы. Но я ничего не сказала. Коринфянин, видимо, считал, что черед его.– Я много путешествовал, – начал он. – Это дает образование не хуже любого прочего. И вот к какому выводу я пришел относительно свободы. Все дело в величине. Какова величина группы людей, к которой мы стремимся принадлежать? Не думаю, что боги создали нас способными к логическим суждениям, – именно тут ошибаются ваши философы. Человек инстинктивно стремится принадлежать к какой-то группе. Посмотрите на этого дурака Диогена, который считал, будто он свободен, а сам должен был клянчить себе на хлеб! Свобода вовсе не простая вещь, потому что люди строят о ней теории. Вещь в себе, говоря афористично, определяется не мыслью, а чувством. Если вы свободно подчиняетесь местным правилам, то свободнее быть не может никто. Но если ваши чувства не охватывают большей реальности, которая создает эти правила, тогда вы не чувствуете себя свободными. На мой взгляд, образование, я имею в виду обучение, умение разбирать, что есть что, держать нос по ветру, если хотите, – а что бы ни твердили ваши философы, все сводится именно к этому, – и есть способность охватить большую реальность. По-моему, вас, греков, мучит чувство, тревожное чувство, что вам следовало бы охватывать чувством огромную область, которую я назвал бы Панэлленией. Способны ли вы охватить чувством что-либо большее, чем это?– Ты сбиваешь нас с толку, – сказал Аристомах. – Мы были городским народом, и землевладельцы вроде меня всегда имели дома не только в деревне, но и в городе. И чувствовать что-то к чему-либо большему, чем город, невозможно.– Вот именно, – сказал финикиец. – Ты веришь в Панэллению, но чувством охватываешь только… ты из какого города?– Фокия, я полагаю. Только я уже много лет о нем так не думал. Моему отцу пришлось продать тот городской дом, вот почему нам нужен дом тут.Снова мой черед.– Но ведь римляне, благородный господин, и создают то, что вы называете большей реальностью? Мне кажется, если охватить пределы мест, где они правят, то это будет самая большая страна в мире!– У них для нее есть название, – сказал Ионид. – Они называют ее imperium romanum – Римская империя.– Ну, вот, – сказала я. – Кто вообще способен питать чувства к тому, название чего звучит так скучно?– Объезжая мир, – сказал финикиец, – встречаешь народы, которые чувствуют так, как мы говорим, – питают чувства к самым древним группировкам. Однако я пришел к выводу, что народ предпочтет, чтобы им правил их собственный бандит, каким бы жестоким ни было его правление, а не добрый и справедливый правитель из чужеземцев. Не спрашивайте меня, почему так. Такова природа скотины. И потому с величайшим уважением к вам, благородные греки, должен все-таки сказать, что не верю, будто вам нравится правление Рима, что вы питаете чувства к imperium romanum. И писать на ваших стенах «Свободная Эллада» или «Свободная Панэлления» или хотя бы «Римляне, убирайтесь вон!» вам мешает нечто настолько хрупкое, что одной горячей головы окажется достаточно, чтобы вся страна заполыхала. Согласны?Я сделала знак рабу снова наполнить чаши.– Как удачно, что сегодня у нас в гостях нет римлян. Не думаю, что они остались бы довольны.– Дражайшая и досточтимейшая госпожа, – сказал Аристомах, – кто бы побеспокоился объяснить им это? К тому же Дельфы – это Дельфы. Даже римляне признают, что мы – центр мира.– Тем не менее, – сказал Ионид, – следует отдавать себе полный отчет, что мы рассматривали лишь гипотетические предположения. Никто из нас не свободен. Вопреки Пифагору, мы рождаемся не по нашему выбору и не по нашему выбору умираем. Только александры более или менее управляют своей судьбой. – Тут он обернулся ко мне и улыбнулся. – Помню, я как-то сказал нашей первой госпоже, что, прорицая, она свободна и, собственно говоря, единственный по-настоящему свободный человек в мире.– Ах нет, Ионид, далеко не свободна! Но не стоит и дальше говорить на эту тему. Вы много путешествовали, благородный господин. Видели ли вы страну прекраснее Греции?– Более прекрасных стран – в достатке, госпожа, но женщин прекраснее – нигде.Одобрительный ропот согласия со стороны мужчин, а женщина-коринфянинка встрепенулась и захихикала. У меня, увы, не было причины ни для того, ни для другого.– Таким образом, – сказал коринфянин, – мы согласны (не так ли?), что римское правление следует терпеть?– А если нет, – негромко сказал Ионид, – что мы могли бы сделать?– Ничего, – сказал Аристомах.– Ничего, – сказал коринфянин.– Тем не менее, – сказал Ионид, – имеется эта, открыть кавычки, подпольная, закрыть кавычки, партия в Афинах. Вы, благородный господин, столь много путешествовавший, вы не слышали о том же в других эллинистических городах?Финикиец прищурился на него над краем чаши:– Собственно, почему вам хочется это узнать?– Вы, благородный господин, чужеземец. Вы можете говорить вслух то, что мы можем… не решиться сказать.– Я слышал подобное. Я видел те и эти каракули и там и сям.– И что думает правитель?– А о чем ему думать? В Элладе царит мир.– Если не считать разбойников, – сказал Аристомах.– Если не считать пиратов, – сказал Ионид.Жена коринфянина обернулась к нему:– Ах, расскажите нам о пиратах!– Просто в этой части Средиземного моря плавания стали небезопасными. Римляне охраняют воды между нами и ними, но больше почти нигде. В былые дни восточную часть моря оберегала ваша страна, но это было давно. Вы больше не можете себе это позволить.Тут начались длинные рассуждения о пиратстве, чему я только радовалась, так как устала и мне не хотелось ничего слушать, ничего делать – только уйти и лечь спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
. И прежде, чем кончат, они приберут к рукам все. Ведь страх заставляет вращаться небесный свод!– Верховный жрец, твои слова звучат так… мне не следовало бы этого говорить… так, будто ты суеверен. «Страх заставляет вращаться небесный свод!»– Ну, – сказал коринфянин, – мир он вращаться не заставляет, это уж точно. Но я вернусь к тому, что сказал. Почему не использовать людей согласно их жребию?Опять настал мой черед.– Но, благородный господин, ты еще не сказал нам, какой урок наши римские друзья усвоили на заре времен. Уж во всяком случае, не страшиться, я полагаю!– Любезная госпожа, они научились объединять. Легион – единое целое. Под командованием хорошего полководца – а боги свидетели, хороших полководцев у них хватает – десять легионов превращаются в руки одного тела – тела полководца, если хотите. Да, они – скучный сброд с пристрастием к кровавым бойням, которое удовлетворяют на своих празднествах, к полному удовольствию мужчин, женщин и детей, называя это религией. Все в Риме заимствовано у вас, греков, за исключением того, что, увы, делает их вашими господами.– И вашими тоже!– О да, верховный жрец. Но мы – маленький народ.Финикийский богатейший делец обернулся к Аристомаху:– А ты, господин, что думаешь ты о наших господах?– О римлянах, хочешь ты сказать? Если римский правитель сумеет поддержать мир и порядок среди моих нагорий, распяв горстку разбойников и изгоев, то я хотя бы получу что-то взамен налогов, которые вынужден платить. А что до них самих, то в отличие от нашей госпожи Пифии и его святости, верховного жреца, я не обязан иметь с ними дела.– Но ты не сожалеешь о их правлении? В Афинах всегда есть партия… только подумать! Не назвать ли мне ее подпольной партией?.. которая хочет самоуправления для Эллады. Отличная штука, чтобы писать на стенах города, набитого учителями, – и к тому же на некоторых из великолепнейших стен! Но они – кто бы они ни были – подлинными афинянами быть не могут. У них нет вкуса, и они не в ладах с правописанием. Если бы римляне ушли, как они поступили не так уж давно, Фивы разделались бы с Афинами быстрее, чем с вареной спаржей, прости меня, первая госпожа. Твое вино, конечно же, попало сюда прямо с Олимпа. Хитрый мальчишка Ганимед, видимо, берет на лапу. Это нектар!– Тем не менее, – сказал Ионид, – их можно понять. Молодежь спрашивает себя: с какой стати чужеземцы, не имеющие ни науки, ни религии, ни философии, ни астрологии, занимают столь важное место в их жизни? Послушай, Аристомах! Ты ведь такой же эллин, как все мы, и даже больше, чем многие и многие. Так неужели ты не чувствуешь, что человек должен быть сам себе господином?– Кто говорит, что не чувствую?– Аристомах, милый, – сказала Демарета, – не забывай, что сказал врач!– За то, чтобы попить этот нектар, как кто-то его назвал, по-моему, вы, ваша милость, стоит заплатить болью в животе. Но не говори, что я не господин себе, не то будет плохо!– Ты такой же господин себе, как любой из нас, – сказал Ионид. – Иногда даже…– Мы, женщины, никогда не бываем свободными, – прожурчала супруга финикийца. – И в сущности, это очень приятно.Я подумала про себя, что человек, которого я недавно читала, был прав. Есть рабы от природы. Но я ничего не сказала. Коринфянин, видимо, считал, что черед его.– Я много путешествовал, – начал он. – Это дает образование не хуже любого прочего. И вот к какому выводу я пришел относительно свободы. Все дело в величине. Какова величина группы людей, к которой мы стремимся принадлежать? Не думаю, что боги создали нас способными к логическим суждениям, – именно тут ошибаются ваши философы. Человек инстинктивно стремится принадлежать к какой-то группе. Посмотрите на этого дурака Диогена, который считал, будто он свободен, а сам должен был клянчить себе на хлеб! Свобода вовсе не простая вещь, потому что люди строят о ней теории. Вещь в себе, говоря афористично, определяется не мыслью, а чувством. Если вы свободно подчиняетесь местным правилам, то свободнее быть не может никто. Но если ваши чувства не охватывают большей реальности, которая создает эти правила, тогда вы не чувствуете себя свободными. На мой взгляд, образование, я имею в виду обучение, умение разбирать, что есть что, держать нос по ветру, если хотите, – а что бы ни твердили ваши философы, все сводится именно к этому, – и есть способность охватить большую реальность. По-моему, вас, греков, мучит чувство, тревожное чувство, что вам следовало бы охватывать чувством огромную область, которую я назвал бы Панэлленией. Способны ли вы охватить чувством что-либо большее, чем это?– Ты сбиваешь нас с толку, – сказал Аристомах. – Мы были городским народом, и землевладельцы вроде меня всегда имели дома не только в деревне, но и в городе. И чувствовать что-то к чему-либо большему, чем город, невозможно.– Вот именно, – сказал финикиец. – Ты веришь в Панэллению, но чувством охватываешь только… ты из какого города?– Фокия, я полагаю. Только я уже много лет о нем так не думал. Моему отцу пришлось продать тот городской дом, вот почему нам нужен дом тут.Снова мой черед.– Но ведь римляне, благородный господин, и создают то, что вы называете большей реальностью? Мне кажется, если охватить пределы мест, где они правят, то это будет самая большая страна в мире!– У них для нее есть название, – сказал Ионид. – Они называют ее imperium romanum – Римская империя.– Ну, вот, – сказала я. – Кто вообще способен питать чувства к тому, название чего звучит так скучно?– Объезжая мир, – сказал финикиец, – встречаешь народы, которые чувствуют так, как мы говорим, – питают чувства к самым древним группировкам. Однако я пришел к выводу, что народ предпочтет, чтобы им правил их собственный бандит, каким бы жестоким ни было его правление, а не добрый и справедливый правитель из чужеземцев. Не спрашивайте меня, почему так. Такова природа скотины. И потому с величайшим уважением к вам, благородные греки, должен все-таки сказать, что не верю, будто вам нравится правление Рима, что вы питаете чувства к imperium romanum. И писать на ваших стенах «Свободная Эллада» или «Свободная Панэлления» или хотя бы «Римляне, убирайтесь вон!» вам мешает нечто настолько хрупкое, что одной горячей головы окажется достаточно, чтобы вся страна заполыхала. Согласны?Я сделала знак рабу снова наполнить чаши.– Как удачно, что сегодня у нас в гостях нет римлян. Не думаю, что они остались бы довольны.– Дражайшая и досточтимейшая госпожа, – сказал Аристомах, – кто бы побеспокоился объяснить им это? К тому же Дельфы – это Дельфы. Даже римляне признают, что мы – центр мира.– Тем не менее, – сказал Ионид, – следует отдавать себе полный отчет, что мы рассматривали лишь гипотетические предположения. Никто из нас не свободен. Вопреки Пифагору, мы рождаемся не по нашему выбору и не по нашему выбору умираем. Только александры более или менее управляют своей судьбой. – Тут он обернулся ко мне и улыбнулся. – Помню, я как-то сказал нашей первой госпоже, что, прорицая, она свободна и, собственно говоря, единственный по-настоящему свободный человек в мире.– Ах нет, Ионид, далеко не свободна! Но не стоит и дальше говорить на эту тему. Вы много путешествовали, благородный господин. Видели ли вы страну прекраснее Греции?– Более прекрасных стран – в достатке, госпожа, но женщин прекраснее – нигде.Одобрительный ропот согласия со стороны мужчин, а женщина-коринфянинка встрепенулась и захихикала. У меня, увы, не было причины ни для того, ни для другого.– Таким образом, – сказал коринфянин, – мы согласны (не так ли?), что римское правление следует терпеть?– А если нет, – негромко сказал Ионид, – что мы могли бы сделать?– Ничего, – сказал Аристомах.– Ничего, – сказал коринфянин.– Тем не менее, – сказал Ионид, – имеется эта, открыть кавычки, подпольная, закрыть кавычки, партия в Афинах. Вы, благородный господин, столь много путешествовавший, вы не слышали о том же в других эллинистических городах?Финикиец прищурился на него над краем чаши:– Собственно, почему вам хочется это узнать?– Вы, благородный господин, чужеземец. Вы можете говорить вслух то, что мы можем… не решиться сказать.– Я слышал подобное. Я видел те и эти каракули и там и сям.– И что думает правитель?– А о чем ему думать? В Элладе царит мир.– Если не считать разбойников, – сказал Аристомах.– Если не считать пиратов, – сказал Ионид.Жена коринфянина обернулась к нему:– Ах, расскажите нам о пиратах!– Просто в этой части Средиземного моря плавания стали небезопасными. Римляне охраняют воды между нами и ними, но больше почти нигде. В былые дни восточную часть моря оберегала ваша страна, но это было давно. Вы больше не можете себе это позволить.Тут начались длинные рассуждения о пиратстве, чему я только радовалась, так как устала и мне не хотелось ничего слушать, ничего делать – только уйти и лечь спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15