Но ему не перехитрить князя. Черный и не в таких тенетах побывал, да сумел выпутаться, а здесь, дома, и подавно. Вот только бы доченька не сплоховала».
– Говорят, дочь вся в отца, – словно угадывает чаушиар княжьи думы, – смела и охоту пуще всего любит.
– Терпение, славный муж, – улыбается Черный. – Сейчас ты увидишь ее собственными глазами. Вот-вот подойдет княжна. А мне, как отцу, сделай милость, поведай, когда и от кого прослышал каган о моей дочери?
– Великий князь! – искренне удивился хозарин. – Как можешь ты не знать? Дочь твоя красавица, всему миру о том ведомо. А красу, как солнце в небе, от людей не скроешь. Даже в лесах Северянщины не спрячешь, – лукаво подмигнул он Черному. – Разве даром скакали в Чернигов князья: из древлян, из вятичей, радимичей и из других земель. Хе-хе… Красота, мой князь, заманит и в болото, не то что в лес;
– Но ведь каган не видел моей дочери. Как мог он положиться только на слухи?
– Эх, князь! – укоризненно покачал головой чаушиар. – Разве только на слухи? Каган наш – посредник между небом И людьми. Ему оно указывает нареченную.
Черный хотел было ответить, но в это мгновение распахнулась дверь, и на пороге появилась дочь. В легком летнем платье впорхнула она в зал веселая и яркая. Карие глаза ее светились и кроткой нежностью и насмешливым, по-детски озорным задором. А на лице – ни тени смущения, тревоги, забот. Словно мак, цвело оно в облаках белоснежной одежды, в рамке пышных черных волос. А когда она склонилась к отцу, сползла вперед длинная девичья коса, и губы ее тронула улыбка. Хозары застыли в изумлении, молча глазели на красавицу.
«Улыбка ее, как солнце на небе», – в смятении подумал чаушиар.
А Черная уже, учтиво кланяясь на обе стороны, обратилась к отцу:
– Звали меня, батюшка?
Скрывая удивление, князь смотрел на нее, глазам своим не веря. Чему радуется дочь? Неужто Славята не сказал ей, зачем звали?
– Скачешь где-то самовольно по лесам, – хмурясь, попрекнул он Черную.
– А разве нельзя? До сей поры вы не перечили тому, мой батюшка.
– Перечить и сейчас не стану, а только надо знать отцу, куда и надолго ли едешь.
– Я в Заречном была, у Миланы, на празднике Ивана Купалы.
– Вот как! – подобрел князь. – Чего же не сказала мне, что хочешь ехать в Заречье? Ну да ладно, дитятко. Поди сюда, нужна ты мне.
– Я? Зачем же, батюшка? – спросила Черная.
Князь встретился с пристальным взглядом дочери и понял: знает она, зачем нужна.
– Видишь, доченька, – показал он на хозар, которые склонились перед княжной в низком поклоне, – они прибыли к тебе из далекого Итиля…
– А-а!.. – весело отозвалась девушка, обращаясь к чаушиару, наиболее заметному среди хозарских гостей. – Так это вы привезли мне такие чудесные дары?
– О княжна! – еще ниже склонился хозарин, прикладывая руку к сердцу. – Стоят ли они благодарности. Каган…
– Нет, нет! – перебила Черная. – Я очень благодарна вам, такого богатства и за морем не сыщешь.
– Пресветлая княжна, – поспешно сказал чаушиар, – дары эти от самого кагана.
– Правда? – удивилась девушка. – А я подумала, вы заморские гости. У нас были когда-то арабы, дивные товары навезли. Не побываете ли у нас снова проездом из Итиля?
Я просила бы привезти мне…
Чаушиар внезапно опустился на одно колено и, опираясь рукой на кривую хозарскую саблю, склонил голову.
– И я и все мои спутники к твоим услугам, княжна. Великий повелитель наш, каган могущественной Хозарии, не пожалеет для тебя, о чудо неба, своих неисчислимых богатств!
– Нет, нет, – кротко улыбнулась Черная. – Не богатства нужны мне. Если путь ваш будет лежать через Чернигов, а сердце не растеряет благосклонности к нам, пусть привезет мне почтенный гость куклу арабской работы.
Чаушиар пристально взглянул на девушку, не понимая, смеется она над ним или вправду у нее такая прихоть.
А княжна будто не замечала этого. Она приблизилась к хозарину, который уже поднялся на ноги, и тихо проговорила, глядя на него:
– Я так люблю иногда поиграть с куклами, но их, к большой моей печали, осталось только три: наилучшую, что привезли когда-то арабы, разбил непоседливый наш Мурка, и теперь…
Князь давно уже понял: дочь почти открыто насмехается над хозарами. Это опасно. И не сдержался.
– Доченька, – оборвал он ее на слове, – настало время забыть про куклы, про детские игры. Великий каган прислал к тебе своих сватов.
Черная уставилась на отца широко раскрытыми глазами: зачем помешал ей? Зачем испортил так удачно начатую игру? Что это? Сговор против нее?
Поискала глазами Славяту, но витязя в зале не было. Глянула снова на отца, тот отвел глаза в сторону.
«Так вот оно что! Заманили, значит! – пронзила ее страшная мысль. – Коварством, ложью заманили!» С трудом сдержалась Черная, не выдала свой гнев.
– Каких сватов? Зачем? – еще раз прикинулась она ребенком.
– Таких же, как князь древлянский присылал, как вятичи, – громко ответил Черный и убил тем последнюю надежду и веру дочери в него. – Ты у меня одна, – добавил он дрожащим от волнения голосом, – принуждать тебя не буду. Но, как отец, скажу: лучшего мужа тебе не желаю. Каган – повелитель великой державы, по всем землям гремит его слава. Да и любит он тебя. – Князь помолчал, затем поднял на Черную глаза и добавил: – Подумай, доченька, и скажи сватам свое слово. Мы все, и я, и чаушиар, ждем здесь твоего ответа.
Слова эти будто ядовитые капли падали в душу девушки, наполняя ее отчаянием и горечью.
– Отцу не терпится, – сказала она сквозь слезы. – Торопится вытолкнуть меня замуж!
– Что ты, доченька! – искренне возразил Черный. – Понуждать, говорю, не стану. Но, как отец, советую…
– Довольно! – вдруг грубо оборвала она князя. – Ответ готов: Черная не желает быть женой кагана. И никогда ею не будет!
– Но почему? – воскликнул один из сватов. Девушка обернулась. Суровая, бесстрашная, смотрела она на хозар.
– Потому что достойна лучшего мужа! – гордо подняла она голову. – А каган ваш – чужак. Всем нам. И мне.
Дерзость надменной княжны, презрение к их повелителю ошеломили и потрясли хозар. Растерянно глядя на Черную, они не сразу нашлись, что ответить.
Молчание нарушил князь.
– Безумная! – закричал он. – Как смеешь поносить великого кагана, друга нашего!
– Смею! Лучше утопиться в Десне, чем быть женой ненавистного старца. Я не раба! Меня не заставят покориться!
– Заставят! – опомнившись, крикнул чаушиар. – Каган имеет на тебя права! Не хочешь быть ему женой, будешь рабыней!
– Вот как! – крикнула княжна. – А ну убирайтесь прочь! – грозно повела она очами. – Пока здесь я госпожа! Вон отсюда!
Хозары схватились за сабли, зло глядя на князя: что же это такое? В самом деле гонят их, сватов кагана, или только почудилось им такое поношенье?
Разгневанный князь вскочил с места.
– Эй, отроки! – крикнул он. – Заприте княжну в терем! И не выпускайте, пока не одумается! Я проучу тебя, дерзкая! – погрозил он дочери.
А когда она вышла, повернулся к хозарам и виновато развел руками: что, мол, поделаешь, ребенок она еще…
VIII. НА БОГА НАДЕЙСЯ, А САМ НЕ ПЛОШАЙ
Терем княжны Черной стоял посредине детинца, возвышаясь над окрестностями, обнесенный высокой стеной в междуречье Десны, Белоуса и Стрижня. Верхняя часть его достигала вершин развесистых дубов, которые, по словам стариков огнищан, взрастила и взлелеяла прабабушка княжны, так же влюбленная в зеленую рощу и цветы, как сейчас ее правнучка Черная. Чего только не навидались эти кудрявые великаны дубы на долгом своем веку! И как глубоко вошли их корни в землю древнего Чернигова! Было у них свое детство, длинное, как век человека, посадившего их под окнами. Затем пришла юность. Люди рождались и умирали. На смену одному поколению приходило другое, на смену второму – третье… А дубы все поднимались и поднимались, становились все выше, набирались силы. Наступила пора возмужания, а они все растут, растут вверх и вширь, и все глубже и глубже в землю уходят могучие корни. И жизнь их длится долгие века…
Сквозь густые ветви под окнами любила когда-то княгиня смотреть на выемку между Болдиными горами и крепостным валом, вдоль широкого плеса Десны. Подолгу глядела, как играют на солнце ее быстрые волны, как темнеют и пенятся на реке грозово-бурные шквалы, как укрывают ее вечерние сумерки. Все тянуло княгиню к Десне, словно знала, что погибнет в тех водах, что не люди, а волны бурные закроют ей глаза, приютом вечным станет речное дно.
Княжна вспоминает всегда приветливое лицо матери, и чувствует, как тяжелый удушливый ком подступает к горлу.
– Мама, мамушка моя, – шепчет Черная, – зачем ушли вы от меня так рано? – и дает волю слезам.
И видится ей печальное лицо матери, глаза ее, полные ласки и жалости, и губы, шепчущие что-то непонятное, грустное, отчего так нестерпимо больно становится сердцу.
– Ах, не нужно было, матушка, купаться на быстрине, – плачет Черная, – были бы здесь, рядом со мной, не дали бы в обиду дочь свою. И сердцем и разумом защитили бы меня.
Она подумала об отце и вытерла слезы. Ему-то что? Только и забот – про славу да богатство. Ради этого он и дочь родную утопить готов. Как же, выгодно: каган – тесть, хоэары – союзники, а там, гляди, и дружину позволят увеличить. А что дочь сохнуть будет на чужбине с нелюбом, то ему все равно…
На лестнице послышались шаги. Засуетились нянька и слуги за дверью. Черная поняла: отец пришел.
– Ты не спишь, дитятко? – спросила старуха, просунув в приоткрытую дверь седую голову.
– Кто там? – спросила княжна.
– Князь хочет тебя видеть, сейчас пожалует сюда.
– Скажи князю, что я больна.
Нянька растерянно потопталась у двери.
– Не нужно ли чего, голубушка моя?
– Ничего не нужно! Иди отсюда! – строго приказала княжна, повернув к няньке заплаканное лицо. – Я больна и не хочу разговаривать с князем.
Отодвинув рукой испуганную няньку, вошел Черный.
– Не понимаешь ты меня, доченька, да еще и гневаешься, – тихо сказал он, садясь около кровати.
Но девушка не отозвалась, молча лежала, отвернувшись к стене. Плечи ее вздрагивали.
Князь повернул ее к себе.
– Ты плачешь? – горестно воскликнул он.
– Теперь уж не смеяться мне больше никогда, – ответила Черная.
Вдруг она поднялась, села на кровати, гневно посмотрела отцу в глаза.
– Да что ты, доченька!
– Нет у вас дочери! Вы продали ее хозарам. Вслед за матерью гоните меня?
Князя потрясли ее слова, он смертельно побледнел, весь как-то согнулся и прошептал;
– Опомнись, что ты говоришь!
– Да, именно так, за матерью! – кричала она, глотая слезы. – Не уберегли вы матушку, не углядели. Все за делами недосуг! То вы повинны в ее смерти. Сами свели ее со света! Помните, как просила она вас принести в жертву бурным вешним водам ваших любимых заморских фазанов? Вы не прислушались к ее мольбе, не захотели умилостивить богов и вместо жертвы матушку отдали на погибель.
Черная говорила торопливо, не переводя дыхания, слезы градом катились по щекам, а князь смотрел на нее широко открытыми глазами и чувствовал, как холодеет от страха. До сей поры не знал он этих мыслей дочери. Постоянно корил себя за смерть жены, лишним словом боялся обмолвиться. А она, оказывается, знала, сказал ей кто-то… И теперь вот думает, что сам он свел жену со света!.. За что такое наказание! Родное дитя винит его в смерти любимой жены.
– Доченька! – простонал князь и так изменился в лице, что разгневанная девушка сразу притихла. – Неужто ты могла помыслить, что хотел я смерти матушки? О, если бы я знал, что навлеку такую страшную месть богов, не только фазанов заморских – всю Северянщину, все блага земные принес бы в жертву, только бы оставили мне мою любимую. Да, видно, так суждено было. Боги лишили меня не только счастья жизни, но покарали и муками совести… Не знаешь ты, как я казнюсь и терзаюсь в своем одиночестве… А тут еще и ты…
Глаза князя налились слезами. Он закрыл руками лицо.
Черная слушала отца, все более проникаясь жалостью к нему. Теперь уж не от боли за причиненные обиды – от стыда расплакалась девушка.
– Батюшка, родимый! Не хотела я так… – И она упала на грудь отца.
– Пташка ты моя… – Князь прижал ее к груди, бережно и нежно гладил ее волосы. – Мы оба несчастны с тобой. Но тому горю уже не поможешь, а от этого нужно отбиться.
– Так зачем же вы… понуждали меня к согласию?
– Как же ты, такая умница, и не могла понять: для виду так нужно было. Разве тебе Славята не сказал? Я должен был держать руку хозар, чтоб показать, что не князь, а княжна противится браку.
– Славята так и говорил, чтобы отказала я хозарам. Я так и сделала.
– Сделать-то сделала, да разве так отказывают? Негоже бездумно играть с огнем, не того я хотел. Надобно мирно разойтись со сватами. Искру, дитя мое, не трудно высечь, но пожар попробуй потом погасить. А дружина у нас невелика, совсем, совсем невелика.
Княжна недоумевающе глядела на отца.
– Мирно, говорите? А закон? Ведь закон дозволяет кагану не спрашивать моего согласия. Земля наша ему подвластна, и он имеет право на меня… Вы думаете, откажется он, мирно отступится от меня?
– Может, и не отступится, – нахмурился князь. – Закон позволяет ему не спрашивать твоего согласия. Это так. Но обычай велит все же спрашивать, потому что ты не простая девушка, а княжна. Попользуемся хоть обычаем, коли не имеем своих законов и своего права. Сейчас бы оттянуть нам ответ, и то бы хорошо. Дразнить только не надо их. Сошлемся на твою молодость, на то, что еще не понимаешь своего счастья. А там видно будет. Времена сейчас тревожные, печенеги вон как давят на Хозарию. Того и гляди, придется кагану все войско свое против них кинуть. До Чернигова ли ему будет? Нам нужно выиграть время, укрепить дружину, чтобы было кого выставить, если обычай окажется бессильным.
– Так… так вы не отдадите меня? – обрадовалась княжна, глядя на отца заплаканными, но уже повеселевшими глазами.
– Никому и никогда!
– О-ох! – облегченно вздохнула девушка. – Какой же несправедливой была я, батюшка, какой нехорошей! У Черного отлегло от сердца:
– Будем осторожны, дочка. Пока хозары верят, что я хочу породниться с каганом и жду больших выгод от того. Княжна с сомнением покачала головой:
– Если верят, почему же из Чернигова не уходят?
– Да, пока не уходят… – задумчиво ответил князь. – Ждут, видно.
Оба помолчали.
– Мне страшно, батюшка, – прижалась Черная. – Они могут меня выкрасть…
– Не бойся, дитя мое, – успокоил князь. – Такую охрану поставлю вокруг терема, что и дух не проникнет к тебе, не то что хозары.
Черная опять помолчала.
– А может, лучше сбежать мне в леса и там пересидеть беду?
– Да что ты, донюшка! Разве можно? Хозары того и ждут: наверное, всадников своих по всем путям расставили.
– Нет, отец, – оживилась девушка, – я же ездила за Десну, ни одного не видела.
– Когда им нужно будет, появятся. Сиди лучше здесь и не бойся: я позабочусь о твоем покое.
Князь уложил свою любимицу в кровать, поцеловал на прощание и пошел к дверям. Но на пороге остановился и обернулся к дочери.
– Завтра велю принести жертву богу Сварогу. Жертва на сей раз будет очень щедрой, надеюсь, бог умилостивится и защитит тебя от насилия, ниспошлет тебе много новых радостей и счастья.
* * *
Солнце давно уже спряталось за зелеными лесами, давно уже и леса укрыла густая тьма, а княжна все сидела у окна. Подперла рукой щеку, притихшая и неподвижная, смотрела в притаившуюся за окном ночь.
Тишина усыпила ее тревоги, гасила беспокойные мысли, вселяла в сердце грезу, нежную и легкую, готовую от одного лишь вздоха взвиться, полететь в неведомые, дальние края. Она вспомнила слова отца, сказанные на прощанье. Радости… Какие они, эти новые радости?.. На свете многое сначала кажется наилучшим, самым дорогим. Сколько радости принес тот день, когда села на коня и выехала на первую охоту! Как светел и радостен первый снег после осенней хляби! А первая весенняя травинка, журчание ручейков и гомон птиц в лесу? Какие же радости теперь ей может принести Сварог? Он должен принести ей счастье. А в чем оно?
И опять зашевелились тревожные мысли. Счастье делает людей щедрыми, ласковыми, милостивыми. Да, видно, ненадолго. Счастливые люди забывают, что есть на свете несчастные, что рядом со счастьем ходит средь людей и горе. А может, не только люди, но и Сварог про то забывает? Что, если он забудет о ней, княжне, о несчастье, нависшем над их домом? Тогда и отец не сможет защитить ее, тогда и он окажется бессильным. Самой, надо подумать о себе, бежать отсюда.
Она встала, потянулась к одежде, но вдруг поймала себя на невеселой мысли: куда бежать? К Милане? Миланы нет уже в Заречном. Милана счастлива, ей не до подруги. Разве в лес?.. Там Всеволод живет в глуши, в непроходимой чаще! Туда ни один хозарин не проберется. Да что хозарин – не каждый огнищанин найдет отцовы пастбища. Никто и не подумает, что княжна отважится ехать в такую глухомань сама, без охраны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25