– Давай, Лаврентий, поможем больному, из беды его вызволим.
– Чем же мы поможем ему? У нас у самих ничего нет.
– Добыть надо. Мы с тобой здоровые и лежим, а он больной и идет. А куда идти ему? Он стоит еле.
Не хотелось медведю Лаврентию подниматься с лужайки, но и отказать стыдно было, поднялся. Спустились они с медведем Спиридоном к речке, наловили раков. Полдня по брюхо в воде лазали. Наловили все-таки.
Принесли барсуку:
– Ешь, Филька, да поправляйся.
А тот и не верит даже. Думал – шутят медведи, когда сказали, что за раками ему пошли. А они и впрямь принесли целое лукошко. И постель ему перестелили, чтобы лежалось Фильке удобнее. Заплакал Филька.
– Эх, – говорит, ведь я сегодня погибать шел. Спасли вы меня, спасибо.
И в эту ночь опять долго не мог уснуть медведь Лаврентий, все ворочался, толкал медведя Спиридона под бок:
– Ты помнишь, Спиридон, как плакал Филька? Помнишь, какие у него по щекам слезы текли? Круглые, с горошину. Я таких слез и не видел никогда.
– Спи ты, – отмахивался от него медведь Спиридон и прикрывался подушкой.
Так и повелось у них: сперва медведь Спиридон уговаривал медведя Лаврентия поделиться едой с кем-нибудь, а уж потом и сам медведь Лаврентий чуть что и предлагает бывало:
– Поделимся, Спиридон? Мы с тобой еще добудем.
И помогать приохотился. Совсем мало лежать стал. Поговаривал:
– Хоть я и не солнышко, хоть и не согрею всех добротой своей, но кое-кого согреть все-таки могу.
И однажды сказал медведю Спиридону:
– Иди, Спиридон, домой. Пока я собирался учить тебя своей жизни, твоей выучился. И иной мне теперь не надо».
Обида медведя Михайлы

Выбил дятел последнюю сказку, смотрит – осталось еще немного места. Подумал и сделал приписку «Все эти сказки записаны со слов черепахи Кири-Бум. И поэтому все здесь верно от слова до слова». И расписался в самом низу – Ду-Дук.
И оглядел еще раз березу. По самому верху ее было красиво выбито: «СКАЗКИ ЧЕРЕПАХИ КИРИ-БУМ». И вниз по стволу шли сказки до подписи. Оглядел, остался доволен. Поддернул красные шаровары, сказал:
– Хороша береза, велик труд.
И поднялся тут с поваленной липы медведь Михайло. Обида его зацепила. Это что ж, выходит, зря он эти дни дрожал у березы? О нем и рассказывать не собирались? Что он, хуже всех?
– Это что ж, один я остался без сказки? Во всей роще одного меня обошли? О барсуке и то рассказали.
– О нем есть что говорить.
– А обо мне нечего? Жизнь целую прожил и нечего рассказать обо мне?
– Слон тоже целую жизнь прожил, – сказала черепаха, – а умирать стал, оглянулся и увидел – прожитого-то нет.
– Какой слон?
– Африканский. Птицы наши зимовали в Африке, рассказывали мне о нем. Разве я вам не говорила? Тогда послушайте:
«Почувствовал Слон, что пришла пора умереть ему и оглянулся на прожитое. Перебрал в памяти долгую жизнь свою и увидел: никому он за время, пока ходил по земле, зла не сделал, никого не обидел ни разу.
И похвалил Слон самого себя:
– Со спокойной совестью могу умереть я, потому что честно жизнь прожил – никого не обидел. А ведь я большой, силы во мне много, сколько зла я мог причинить всем, а вот не причинил, чиста моя совесть перед Африкой.
И тут стал вспоминать Слон: а чего доброго сделал он родной Африке за долгую жизнь. Все перебрал в памяти, что было. Вздохнул: да, немало он за свою жизнь плохого видел. Один раз идет он, смотрит: обезьяна плачет. Можно было остановиться, успокоить, а он прошел мимо, хоботом помахивая.
Так рассудил Слон:
– Кто обезьяну обидел, тот пусть и слезы вытирает ей. Зачем мне еще в это дело вмешиваться.
А то еще случай был: стоял он в тени под пальмой, от жары прятался. Смотрит: крадется лев к антилопе. Мог бы крикнуть ему Слон:
– Оставь ее, у нее же детеныш.
И лев бы его послушался. Но Слон промолчал. Так рассудил он:
– Зачем мне вмешиваться? Я никого не обижаю, честно живу. Пусть и лев о своей чести сам думает.
А лев задрал антилопу, и остался ее детеныш сиротой.
А то еще случай был… Да мало ли их было за долгую африканскую жизнь?
– Эх, – вздохнул еще раз Слон. – Сколько силы я носил в себе и сколько мог добра сделать. Я ведь от природы добрый. Добрым я родился, да только доброта моя неявленной осталась.
И сомнение тут взяло слона: все-таки честно или не честно прожил он жизнь свою? Так и умер в сомнении».
– Вот так со Слоном-то было, – сказала Кири-Бум и сдвинулась с пенька.
Но медведь Михайло и теперь не успокоился:
– При чем здесь Слон? Он жил в Африке где-то, а я здесь среди вас живу. Обо мне речь вести надо.
– А я о тебе и вела речь, Михайло. Злого ты никому ничего не сделал, но и доброго от тебя никто ничего не видел. Какую о твоей жизни сказку можно рассказать, как не ту, что рассказала я.
– Это что же, я, по-твоему, – африканский Слон?
– А с кем еще тебя можно сравнить?
Так сказала черепаха Кири-Бум, а медведь Михайло обиделся и пошел прочь с поляны. Но чем дальше уходил он, тем тревожнее становилось на сердце у него. Это верно, что он зла никому не сделал, но верно и то, что добра от него никто не видел. Сколько раз Заяц за помощью прибегал к нему:
– Помоги, Михайло Иваныч, совсем волк одолел, проходу от него не стало.
Но Михайло к медведю Спиридону отсылал его: ссориться с волком не хотелось. Просили его сколько раз постращать медведя Тяжелая Лапа:
– Обижает всех, обнаглел совсем. Ты сильнее его, припугни.
Но и тут Михайла не изменил себе – ни слова не сказал медведю Тяжелая Лапа. «Он меня не трогает, зачем же я буду отношения с ним портить».
Перевеял в памяти медведь Михайло жизнь свою и увидел – и верно, ничем не отличается он от африканского Слона. Сказал:
– Смотри ты, живем в разных концах земли, а как похожи друг на друга.
И тут же добавил:
– Хорошо хоть на березе места не оказалось больше, а то бы записали такую позорную сказку обо мне. А не записанную ее ведь скоро забудут.
Но зря радовался медведь Михайло, Не суждено было сказке о нем забыться. Правда, места ей на березе не оказалось, о чем дятел Ду-Дук искренне сожалел и, поддергивая красные шаровары, все повторял:
– Эх, такая сказка и незаписанной осталась.
И вдруг подпрыгнул и взмахнул крыльями:
– А я ее на пне выбью.
И тут же выбил ее на пне, с которого рассказывала Кири-Бум свои сказки. Оглядел написанное и говорит:
– Чего-то тут не хватает. Сказка хорошая, но как узнают, что она про нашего Михайлу Ивановича сложена.
Подумал и написал сверху: «Посвящается медведю Михайле».
– Вот теперь все в порядке. Теперь можно и домашними делами заняться, – сказал дятел и полетел домой.
Разошлись и остальные все. У березы осталась только черепаха Кири-Бум. Ей хотелось одной побыть у березы. Но одной ей побыть не пришлось: опираясь на посошок, подошел медведь Спиридон.
– Ты? – удивилась черепаха. – Ты откуда идешь?
– От Лаврентия. Проведать ходил его.
– Ну и как он там? Не болеет?
– Здоров. Внуков нянчит.
– Что ж он сам не пришел-то?
– Говорит, закружился, не смог.
– Что ж, и такое бывает… А я тут о тебе сказку рассказывала сегодня, как ты учиться к медведю Лаврентию ходил, как жить легче, а вместо этого его своей жизни научил.
– Что ж, сказка неплохая, но все-таки это – сказка. В жизни все иначе складывается. Вот ты говоришь, учил я Лаврентия, да, выходит, недоучил. Знать мало я успел в него добра влить, если он даже меня, друга своего, навестить не догадался.
– И все-таки жизнь он свою рядом с тобой в доброте прожил. Не суди его. Закружился он с Афоней. Не повезло ему с сыном. Ну, прощай, пойду я.
– А может, у меня заночуешь сегодня?
– Нет, пойду, давно дома не была, – сказала Кири-Бум и пошла, приминая траву. У сосны оглянулась. Опираясь на посошок, медведь Спиридон, прищуриваясь, читал записанные на березе сказки.
* * *
В прошлом году черепаха Кири-Бум умерла. А береза со сказками ее и сейчас стоит в Гореловской роще. К ней часто приходит медведь Михайло и сидит на пне, с которого рассказывала когда-то Кири-Бум свои сказки. Сидит он, горбясь, и, бережно поглаживая пень, думает:
«И я не обойден. И обо мне записана сказка. Правда, не совсем приятная она, но уж, видно, каково жизнь прожил, такова о тебе и сказка. Другие свою жизнь проживут лучше, о них и лучше расскажут».
Думает так медведь Михайло и качает тяжелой головой, совсем от седины белой.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11