Долго ли, коротко ли, а печку они сложили. То есть клал ее Витя, Кузьма только подручным был. Но как много взял он от Меньшикова!
И парень-то был не старше его, а рассуждал, как дед: толково, основательно, с заглядом на будущее.
– Россия, – цедил он за работой, – это не Эфиопия какая-нибудь, в России зима длинней лета. И вся она печами отапливается. Но если мы не научимся класть печи, как положено, все наши леса сгорят в них скорей, чем мы себе представляем. Еще то надо понимать, что зимой леса не растут. На уголь не рассчитывай, уголь паровозы съедят да заводы-фабрики. И тоже скоро. Потому что с пользой уголь горит дай бог на двадцать процентов, остальное – в трубу. Да разве это порядок? Хоть садись и самому Калинину пиши: «Михал Иваныч! Сами себя разоряем!» Может, постановление выйдет…
Кузьма слушал и приглядывался к ловким, поистине золотым рукам приятеля, если что не понимал, спрашивал, и Витя охотно делился секретами, унаследованными от отца, деда и прадеда. Так они сложили печь сначала у себя, потом в соседнем блиндаже, потом еще и еще. Затем пришли интенданты и повара, поклонились: выручайте, ребята! На камбузе печь горит сутками, а повара из фуфаек не вылезают.
Ухитрились не разбирая старую сложить новую печь и на камбузе; повара теперь хоть и выбегали свежего воздуху глотнуть, зато время у них появилось свободное, да и отоспались.
Дошло наконец дело и до бани.
Да, баня появилась еще до того, как немцы десант сбросили…
– Ох! – вздохнула Ишечкина. – Во рту пересохло от всех этих напастей. Давайте чаю поставлю?
– Ставь.
– А пить-то будете?
– Пожалуй…
– Тогда подвиньтесь, я чайник достану из тумбочки.
– Достань, – сказал он, отступая. – Зачем в тумбочке держишь?
– Борька Замилов тут приходил, спрашивал, нет ли каких нагревательных приборов. Если, говорит, есть, то вмиг розетку сниму: накачку из района давали, кроме освещения, мол, ничего не положено.
Кузьма Николаевич взглянул на розетку, что была над столом, и удивленно спросил:
– Когда снять грозился? Он ее будто вчера поставил, провод новенький. С телефонным сравнить – небо и земля.
– Это не он ставил, это до него электрик был.
– Давно? – невинно поинтересовался Кузьма Николаевич.
– Весной. Еще снег лежал.
– Ну-ка, Тань, поподробней!
Ишечкина выронила взятый уже из тумбочки чайник, остатки воды выплеснулись на дощатый пол, и Буграев припомнил, как утром у Вали из рук выпрыгнула крышка. Медленно поднимаясь и столь же медленно оборачиваясь к Буграеву, Ишечкина прошептала побелевшими губами:
– Кузьма Николаич!.. Что же я вас столько томлю?!
– Вот-вот! – проговорил он так, как если бы сказал «ну, мать, наконец-то!». – И я все думаю: отчего это при исправном двигателе пропеллер наш не тянет, вхолостую крутится? Оказывается, шаг не тот.
– Какой шаг, Кузьма Николаич?
– Шаг винта называется, Таня. Есть такое в самолете приспособление. Неправильно поставишь – хоть весь бак с горючим выжги, а не взлетишь.

Ишечкина сходила к Замиловым, набрала воды, поставила чайник. Спираль у чайника была самодельная, зверская: он сразу зашумел и начал вскипать на глазах. Татьяна достала из тумбочки две чашки, бросила в них по кубику сахара, из пакета сыпанула заварки и залила кипятком.
Буграев присоединил проводки, завинтил крышку, послушал гудение в трубке и положил ее на аппарат.
– Вишь ты как! – бормотал он. – И причина рядом, а не видна.
– Оно, Кузьма Николаич, рядом-то рядом, да вроде как и за горизонтом. Галябы тоже рядом, а из Шуралы не видать.
– Да уж ловок, ловок! Как, говоришь, его звали?

Присев на мягкий стул, он взял чашку, над которой вился парок. Поскольку другого стула не было, Татьяна уселась на пустой ящик, поставив его на попа, однако положение его было неустойчиво, и она ерзала, ища равновесие.
– Да что же это я, кочан капустный?! – подхватился участковый. – Хозяйку с места согнал!
– Да сидите ж вы! – долго умоляла Ичешкина, но на ящике в конце концов устроился Кузьма Николаевич.
– Я говорю, как звать-то? – переспросил он. – Электрика.
– Да я и не помню, – растерялась она.
– Как же так? Не назвался, что ли?
– Назывался как-то… Сама спрашивала… Да ведь всего раза два-три видела. Такой с виду симпатичный, молодой…
– В красной рубашоночке?
– Вы все-таки скажите, Кузьма Николаич, отчего всегда шутите?
– Оттого что Ларя никогда не шутит. Должно же быть в природе равновесие. Вспомни, как звали, а то придется Калмыкову звонить.
– Кажется, Юрой. – Она подняла глаза к потолку, затем сказала утвердительно. – Да, Юрой, теперь вспомнила.
– А по фамилии?
– А это уж вам точно надо у Калмыкова спросить. Фамилию он не говорил. Да и с какой стати?
– Как же ты его вызывала розетку-то ставить?
– Да не вызывала я, – оправдывалась Ишечкина. – Сам явился. Они все одинаковы, эти электрики. Борьке накачка была насчет приборов, этому накачку пожарники из райцентра сделали, велели проводку обследовать. А мне-то что? Обследуй.
– До этого ты его видела?
– Видела. С ребятами заходил.
– С какими ребятами?
– Из общежития все. Он ведь там жил.
– Откуда знаешь?
– Да что я, Кузьма Николаич, совсем без соображения?
– Поделись соображениями, – сказал он, дуя на край чашки.
– Ну, так если все они гурьбой ввалились, общежитские, – втолковывала Ишечкина, – тогда что еще думать? Я вижу, человек новый, сама и спросила, помню: надолго, мол, к нам? Он говорит, не думаю. Я тогда и говорю: ну вот, все вы так. Приехали, денежку заколотили, девчонке мозги запудрили – и до свиданьица. А то, говорю, оставайтесь, невесту подыщем с домком да усадебкой, для такого симпатичного самую красивую не пожалеем…
Кузьма Николаевич поставил чашку и даже руками всплеснул, приговаривая:
– Ой-ёй-ёй! Ну и ну!
– Что это вы, Кузьма Николаич? – встревожилась Татьяна.
– Да все то же. Значит, ты его приветила? А он что на невесту-то?
– Покрутил так рукой… – Она подняла ладонь и покрутила ею. – Да. После этого говорит: невеста, моя, уже есть и ждет, вот почему он и не задержится надолго. Так что, говорит, спасибо.
– Ну как в аптеке, Тань! И явился потом старым знакомым. Да правильно, на кой она леший, фамилия!
– Вы мне в упрек это?
– В похвалу, Татьяна. Рассказывай дальше. Он, значит, тебе про пожарников, а ты: пожалуйста, осматривайте где хотите, да?
– А что ж мне еще отвечать? Хоть бы и вы на моем месте…
– Ну, хорошо, хорошо! И что же он?
– Посмотрел и аж испугался. Нам, говорит, с вами голову сымут за такую проводку. Тут полтора дня до пожара осталось. Удивляюсь, говорит, куда тут начальство смотрит.
– Ясно, Тань, ясно. Менять, говорит, надо. Когда?
– Да лучше немедленно, но я уж не помню из-за чего, только уговорила приходить завтра. Ну, пришел он назавтра и поменял.
– И был он теперь совсем родня. Ты, значит, его сюда, а сама к прилавку. Правильно говорю?
– Так у меня ж народ!
– Действительно. Сколько он возился?
– Долго. Наверно, с полдня.
– Ключ от сейфа где был?
– В сумке.
– А она, сумка?
– В столе. Тут вот. – Ишечкина выдвинула ящик, где лежали сумочка и ключи от входной двери. – Всегда здесь лежат.
– И в тот раз лежали?
– Ну как же я могла на него подумать, Кузьма Николаич?
– И то правда. Пришел миляга. По доброму делу. Эх, черт меня подери! – И поймав ее обеспокоенный взгляд, продолжал: – Ладно. Когда уходил, что сказал?
– Знаете, ничего. – Она долго и как бы удивленно смотрела на Буграева. – Сложил в сумку инструменты, кивнул и пошел. Я еще сама возьми и скажи: а за работу, мол, что же? Он мне: не подряжался. Велено – сделано. И всего хорошего.
– Ничего не пропускаешь? – строго спросил участковый. Она подумала и спохватилась:
– Пропускаю, Кузьма Николаич, извините! Я еще спросила: а как же в зале? Он говорит: в зале нормально, ничего трогать не надо, еще постоит. И тогда ушел.
– Теперь я тебе скажу: больше ты его не видела.
– Да. Спросила как-то ребят, сказали, уехал.
– И он у тебя из головы долой. На то и расчет. – Кузьма Николаевич поднялся с шаткого ящика и отодвинул его в сторону. – Спасибо, хозяйка, за кипяток. Теперь я вызываю эксперта, сообрази, только мигом, нужна инвентаризация или нет. А то будешь потом плакать, как с ветровками-кроссовками – платить из кармана придется.
Татьяна подумала и твердо произнесла:
– Не надо инвентаризацию. Кроме того, что сказала, все на месте.
– Я предупредил.
Она забрала чашки и чайник, вышла с ними на крыльцо, а он сел на ее место и связался с начальником райотдела милиции.
– Добрый день, Ильдус Нигаматович.
– Здравствуйте, Кузьма Николаевич, – раздался в трубке мягкий баритон. – Как вчера доехали? С тракта не сдуло?
– Удержался. А вот сегодня у меня в магазине кража. Нужны эксперт и электрик: сигнализация обрезана у звукового рожка.
Он рассказал о случившемся, а начальник райотдела майор милиции Хисматуллин слушал внимательно, вдумчиво, не перебивая. Буграев знал его еще лейтенантом, прибывшим из училища; он стал работать в отделении уголовного розыска, через некоторое время сам возглавил отделение, затем был командирован на учебу в Москву и вскоре после возвращения возглавил уже райотдел.
– Какова версия? – спросил он после доклада.
– Я хотел бы сказать о ней чуть позже, Ильдус Нигаматович. Очень надо побывать в отделе кадров совхоза, кое-что уточнить. После этого сразу доложу.
– Добро. Какая нужна помощь?
– Есть просьба, Ильдус Нигаматович. У нас в райотделе штук пять сейфов стоят в разных кабинетах. Один, я хорошо помню, изготовлен в Борханске; он у следователя Кожемякина. Но и другие четыре очень на него похожи, у них только окраска не та. Попросите Кожемякина открыть похожие сейфы своим ключом. Тут у меня одна мысль возникла. Если он хоть один чужой сейф откроет, значит, кое-что прояснится. Я, как провожу эксперта, сразу вам позвоню.
– Буду ждать. Большой привет Валентине Степановне.
– Спасибо, передам.
Хисматуллина нельзя было назвать добреньким, но всем работалось с ним хорошо, легко. Он зачастую не только понимал с полуслова, но и догадывался о невысказанном. Не сковывая ничью инициативу, он умело направлял ее, и ляпы у сотрудников случались крайне редко, обычно из-за стечения совсем уж непредвиденных обстоятельств. Не бывало промашек у Буграева, потому-то и доверяли ему, знали, что стоит он целой следственно-оперативной группы…

– Приедут? – спросила Ишечкина.
– Обязательно.
– А вы его арестуете?
– Кого?
– Ну как же, кого!.. – Глаза у нее округлились.
– Ты, коза, галопом в лес не несись! – строго предупредил Буграев, – Не наводи у волков панику! Ты не знаешь ни-че-го, ясно тебе? А то и без того теперь по селу всякие слухи ползут. Утром вон Буланкова примчалась: «Караул! В магазине все полки очистили!» Спроси, откуда такая информация. Ты только слово произнесешь невзначай, а из него, глядишь, целый спектакль состряпают. Лучше молчи почаще.
– Молчу, Кузьма Николаич.
– А я поехал.
Вышел на крыльцо, огляделся: красота-то какая! Солнце уж высоко забралось, припекает важно, освещает дали дальние, степь холмистую с гребешками колков, слепящим шаром а достопримечательной луже отражается. Разве можно подумать при виде такой красоты, такого простора, слегка только заслоняемого каменистым пригорком, что есть на свете нечестные люди и просто воры отпетые? А ведь вот есть! И один из них несколько часов тому назад стоял на этом крыльце, на этом вот самом месте.
Кузьма Николаевич достал папиросы и закурил. Он избегал сильных затяжек, а тут не рассчитал, затянулся поглубже, голова закружилась, он даже за перила схватился, а потом и присел на них. Вот так и ночью он сидел у себя на крыльце, а здесь, на этом крыльце, орудовал непрошеный гость. Разрезал печатку, достал заготовленные ключи…
Впрочем, это почти уже завершение хорошо продуманной, давно спланированной операции, один из заключительных эпизодов. А если попытаться представить картину в целом, все то, что произошло ночью? Попробуем.
И мысленно увидел, как ночью, в самую что ни на есть темную глухомань, на тракте со стороны Тищева появился велосипедист. Случайно он выбрал именно эту ночь или не случайно?
Не случайно.
Он знал день, когда приезжает инкассатор и забирает недельную выручку – порядок этот давно не изменялся. И он выжидал, чтобы канун этого дня совпал с новолунием, когда луна не появляется вообще. Возможно, он и сам звезды считает, но, скорее всего, заглянул в календарь, где новолуния, полнолуния и все промежуточные фазы расписаны наперед.
Далее, он выбрал межсезонье, когда с сеном, заготовкой кормов покончено, но уборка зерновых культур еще не начиналась. Это означает, что в хозяйствах нет горячки, тракт ночью пустует, а молоко в райцентр на молокозавод повезут утром. Только случайная машина может встретиться или нагнать, но свет фар далеко виден и можно вовремя укрыться: нырнуть в ближайший колок, скатиться в овражек, залечь в хлебах.
С учетом всего этого ночной гость наверняка высчитал среднюю скорость передвижения, она составила порядочную величину. И он наверняка выверил ее на практике, возможно, не один раз, поскольку без тренировочных пробегов сразу решиться на опасное дело весьма трудно. Кроме того, этот звездочет должен был получить представление о своих возможностях: к примеру, путь в один конец он мог проделать за расчетное время, но зато потратить много сил и при возвращении едва шевелить ногами, подвергнуться риску быть замеченным многими людьми, чего допустить было никак нельзя.
Он учел время появления в Шурале: около двух часов, когда засыпают завзятые полуночники.
Учел и то, что здесь, как правило, не держат собак на цепи, а ведь главным образом цепные кобели и поднимают лай при появлении чужого. Собаки же, бегающие свободно, кормятся милостью прохожих, им облаивать людей не резон.
И вот он, велосипедист, приближается к селу. Энергию тут сберегают, лампочки лишь на площади у сельсовета, у мастерских, на фермах и над крышей магазина. В магазине электронная сигнализация, ее необходимо нейтрализовать.
Но как? Что он о ней знает? Принцип ее работы известен только узкому кругу специалистов, не пойдешь ведь узнавать и нарываться на неприятность. Если, скажем, влезть на столб и оборвать провода, это делу поможет? Не факт, потому что в милиции такую возможность предусмотрели и подвели к своей электронике другие провода, о которых никому не известно. Это даже так и есть. Но тянуть свои провода из райцентра они не могли, это абсурд, и тут любая проверка начинается от подстанции. Обесточишь село, обезвредишь и электронику.
И все это тоже было обдумано заранее.
При въезде в село слева улица Октябрьская. На ней живет старший участковый инспектор Буграев. Всех, кто за последние тридцать пять лет покушался на магазин, он настиг и посадил на скамью подсудимых. И он, естественно, полагает, что у него ума палата. В округе он знает многих людей, а вот если человек был, работал всего ничего, затем взял расчет и выбыл, скажем, за пределы его участка или даже района? И случилось это не вчера, не месяц назад, а гораздо больше. Тогда при чем палата его ума? Ни при чем, потому что неизбежно сработает стереотип мышления: был да сплыл, былое быльем поросло, уехавшие обычно не возвращаются, чтобы украсть и снова уехать. Тут старик Буграев обязательно даст маху.
Можно заранее предсказать: он начнет искать вора возле себя. Ну, разумеется, на всякий случай его коллеги станут пристально вглядываться в автомобили на дорогах и у подозрительных лиц проверять документы на ближайших железнодорожных станциях и автовокзалах. А мы и не рядом, но и не так уж далеко. Мы – умные. Мы – хитрые. Мы – прагматики.
На старуху должна быть когда-нибудь проруха. Для чего даются молодость, ясные мозги? Чтобы дерзать, быть нестандартно изобретательным. У Буграева большой опыт, спору нет, но он работает по привычным схемам, как, например, тот же рядовой электрик или радиомастер.
Если электрика привести в цех и велеть искать причину остановки оборудования, какое-нибудь мелкое замыкание, обрыв, отход контактов, он без схемы электропитания будет три года возиться, ощупывая каждый сантиметр проводки, заглядывая в каждую распределительную коробку, а их сотни. Если он не совсем балда, то обязательно потребует чертежи и схемы, по ним определит наиболее уязвимые места.
У Буграева схемы правонарушений впечатались в мозг. При каждом новом случае он их быстренько перебирает, перетасовывает и находит нужное решение, поскольку перед ним действительно в той или иной степени стандартная ситуация. На нестандартном происшествии он обязательно споткнется и растянется.
Однако нельзя забывать и о том, что старые волки опасность чувствуют интуитивно. Что может Буграев считать для себя самой большой опасностью? Конечно же, не раскрыть преступление. Тогда он создает прецедент, и вся его слава сыщика меркнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13