Интересно, поверила она в спор с Наташкой? Поверила. Даже и умная баба поглупела бы, дай ей доказать сопернице свою женскую власть над мужиком.
17
В восемь без пяти пришел бригадир первой смены. Пока он надевал робу, Корнев поболтал с ним о том о сем. Сказал, между прочим, что близится сессия в институте, надо ехать в Свердловск. Бригадир равнодушно пожелал ни пуха ни пера, Корнев сказал «к черту». Когда «Маяк» в транзисторе пропищал шесть раз, что означало восемь часов местного времени, Корнев тоже пожелал бригадиру трудовых побед и покинул стройку.
Автобусом доехал он до молодежного общежития, где ему, лучшему сторожу СУ, постройком выкроил тесноватую, зато отдельную комнатушку. Корнев умылся, переоделся, позавтракал в столовке на первом этаже. Поварихи-раздатчицы с симпатией относились к трезвым, самостоятельным мужчинам, поэтому питание Корнева отличалось повышенным качеством.
В девять с минутами он был уже в управлении стройтреста. Тучный, одышливый начальник административно-хозяйственной части блеснул очками на раннего посетителя и снова углубился в ведомости. На «здравствуйте» буркнул «р-с-с».
– Что вы хотели, товарищ, э-э, Корнев?
– Арон Лазаревич, у вас лежит мое заявление, прошу отпуск без содержания для сдачи курсовых и зачетов в институте.
– Э-э, что вы сказали? Какое заявление, какие зачеты?
– Арон Лазаревич, не век же мне в сторожах сидеть, надо заканчивать учебу.
– Да-да, э-э, да… – Начальник АХЧ развязал тесемки коричневой папки, перебрал листки. – Вот заявление, «прошу» и так далее. А где дата? Почему не указано, с какого числа просите отпуск?
– Вы говорили, что подменить некем, я и тянул, сколько мог. Больше уже нельзя, отчислят, чего доброго…
– Некем, голубчик, с дорогой бы душой, но некем заменить!
– Я с Марковым договорился, Арон Лазаревич, он на пару недель соглашается.
– Марков? Э-э, Марков… Который на пенсии? Послушайте, ваш Марков подвержен, э-э, пьянству!
Начальник АХЧ, в подчинении которого пребывали сторожа, до страсти любил поволокитить, потянуть резину в самом безобидном вопросе. Менее терпеливый посетитель-проситель крыл Арона Лазаревича хорошим матом и уходил ни с чем. На сей раз начальник АХЧ не на такого напал: Корнев гнул свое, мешал работать, грозил пойти к генеральному директору треста, и все это без крика, корректно, зато напористо. В конце концов начальник понял: этот так не уйдет. И сдался.
– Э-э, ну хорошо, ну пусть две недели поработает Марков, разве я могу отказать учащейся молодежи.
Вот так. На успех надейся, а сам не плошай, готовь запасной ход на всякий непредвиденный случай.
Теперь вздремнуть. День предстоит ответственный. Такой день, как говорят крестьяне, год кормит. И нужно прожить его так, чтобы комар носа не подточил. Нужна бодрость, свежесть мысли. Корнев вернулся в свою комнатуху, разделся до трусов, лег в постель, приказал себе уснуть. И уснул без сновидений.
Поднял его транзистор в три часа дня. Корнев сделал зарядку с гантелями, побрился, умылся. В кожаный саквояж уложил бритву, лосьон, белье, полотенце, туго набитую мужскую сумку. Все? Все. Портфель-дипломат приготовлен еще неделю назад. Открыл, проверил. Что ж, неплохо, полное впечатление.
Есть не хотелось. Корнев, с сумкой и дипломатом, сбежал на первый этаж, подошел к дежурной по общежитию.
– Ну, тетя Паша, пожелайте мне удачи!
– Да ты, кажись, и так везунчик. – Пожилая вахтерша подняла очки от вязанья.
– Грех жаловаться, тетя Паша. Но сейчас я прямо на вокзал, еду в Свердловск сдавать зачеты в институте. Экзамен всегда лотерея, повезет – не повезет. Через час мой поезд.
– Сдашь, Игорек, ты самостоятельный, не то что некоторые. Господи, моей бы Нюрке бог послал такого мужа…
Корнев улыбнулся тете Паше, молвил ободряюще:
– Ничего, образуется. Я тоже на одном экзамене засыпался, но потом хорошенько подготовился и пересдал. Авось и Нюра ваша в другой раз не промахнется. Так я побегу, тетя Паша, надо еще билет купить.
– С богом, Игорек.
– Спасибо, тетя Паша.
Вот так. Если спросят – будем надеяться, что никто не спросит, – тетя Паша поклянется хоть на Библии, хоть на Уголовном кодексе, что Игорек Корнев побежал в четвертом часу дня на вокзал, в Свердловск поехал поездом.
А он пошел в свой гараж, вывел черного «Мустанга». И в начале пятого красивым виражом въехал на стоянку у городского рынка.
Здесь царил дух предпринимательства. За квартал встречали прохожих цыганки: «Жевачка, жевачка, тени, тени, польские тени, лезвия, лезвия, французская помада, жевачка, жевачка!..» Смуглые их мужья и братья молча покуривали над планшетами, где в специальных гнездах сияли золотом латунные перстни. Ближе к павильону тянулись ряды индивидуалов с их изделиями: штанами, куртками, обувью, все из отечественных материалов, но с «фирменными» нашлепками. Корнев бесстрастно миновал эти дорогие соблазны для дешевого вкуса. Вместе с людским потоком вошел он в бетонный павильон рынка. Направо – розы, гвоздики, тюльпаны, брюнеты с бровями, похожими на сапожные щетки. Налево – киоск Союзпечати: «Правда», «Комсомольская правда», «Пионерская правда», на любой возраст «правды». Тут же брошюрка эпохи гласности: «Секс приносит радость».
Но вот прямо – мясной ряд. Два мужика торгуют свининой. Очереди нет – цена уж очень договорная. Кого Корневу надо, того не видать. Может, в чайхане?
В конце рыночного павильона, в самом тупичке, некий джигит-кооператор спроворил крохотную чайханушку для торговцев-южан: четыре столика, восемь стульчиков, маленький прилавочек с большим самоваром, подсобка за ситцевой занавеской. Местные чаелюбы не заглядывают в это заведение, а кто и вопрется во хмелю, на него так воззрятся черные глаза, что пришелец поскорее уберется дебоширить на безопасную для него шиханскую улицу. Тут свои потребители, свои вымогатели, свой бизнес.
Здесь Корнев увидел искомого человека. Мордатый, плечистый, с висячими усами, посиживал за столиком рубщик из мясного ряда. С каким-то казахом или киргизом. Пили действительно чай. Но, видимо, так уважали друг друга, без градусов. Казах Корнева не интересовал, разве что в дальнейшем… Рубщика он разглядывал из приоткрытой двери пристально. Да, силен. В черной майке, в желтом клеенчатом фартуке не санитарной свежести, высится Боря Переплетченко над белым железным столиком, как гранитный монумент. Не в первый раз Корнев созерцал исподтишка низколобое лицо и борцовскую мускулатуру, обкатывая в уме возможные варианты: мирное урегулирование? акционерная шарашка? или рэкет? Такого бугая не напугаешь, такого низколобого не уговоришь. Ладно, Боря, без тебя обойдемся.
От Центрального рынка путь «Мустанга» пролег почти на окраину города, в Заводской микрорайон. Оставив машину внутри квартала пятиэтажек, Корнев вышел на улицу. Возле небольшого коопторговского магазина сидели на пустых ящиках женщины с кошелками, громогласно рассуждали, не выбирая выражений, на продовольственно-промтоварные темы. Ожидали, не выбросят ли колбасу.
В магазине духота, пахнет кислой капустой. Две продавщицы лениво переговариваются за прилавком, жалуются друг дружке на трудную жизнь. Пока не привезли колбасу, делать им нечего. На единственного посетителя ноль внимания. Корнев прошелся вдоль прилавка, обозрел ряды стеклянных банок с яблочным соком, овощной солянкой, пласты шпика в витрине. И вышел. Уселся на свое место в «Мустанге», выбрал кассету, включил магнитофон. Слушал, прикрыв глаза. Отдыхал.
Минут через пять в правое боковое стекло заглянуло чье-то лицо, открылась дверца, рядом с Корневым шлепнулся на сиденье Сергей, работающий подсобником в этом окраинном магазинчике.
– Привет. Чего надо?
– Как жизнь?
– Как… Водяры еще дня на два хватит. Деньги надо? Счас могу отдать.
– Успеется. Мелочь это. Сегодня, Сережа, по-крупному сыграем.
Носач отвернулся, насупился.
– Вон ты зачем приканал!
– Мы ж договорились.
– Это ты все договаривался, я свое слово не сказал. На подлянку я не ходок, понял? Деловых шарашить ищи кого другого.
– Как хочешь, Сергей. Упрашивать не стану, ходоки без тебя найдутся. За полчаса работы отхватить двадцать тысяч… Ну все. Считай, разговора меж нами не было. Иди работай, мне ехать надо.
– Сколь? Двадцать косых? Конечно, за меньше и мараться не стоит. А если двадцать на рыло… Ну, риск двойной, от ментов и от деловых…
– Без риска – только зарплата. Сколько у тебя выходит в месяц? На сигареты «Астра» хватает?
– Двадцать косых, значит? Погодь, дай подумать.
– Думай. Только не очень долго думай, время – деньги. У меня уже все подготовлено, вечером проведем акцию, и товар наш.
– С тобой на пару пойдем?
– С бабой и придурком один не управишься, что ли?
– Вообще-то меня не поманивает на такой гоп-стоп. Но с тобой на пару рискнул бы. Чего заежился? Хватит тебе на чужом горбу в рай ехать.
– Извини, Сережа, но ты балда. Будто и не слыхивал, что за групповое преступление срок больше. Если ты риска бояться стал, прими к сведению. В моей же акции риск минимальный, навар максимальный, и брать в дело третьего смысла нету. Пойдешь один, я подстрахую. А не хочешь, так иди вкалывай за зарплату. Вылезай, некогда мне.
– А-а, мать твою! Рискну, не в первый раз! Рвану на юг, заделаюсь фраером хоть разок в жизни. Ишачишь в зоне на «хозяина», на воле на тебя…
– Так не искать тебе замену?
– Не темни ты. Знал ведь, что лучше меня не найдешь. Когда?
– Часам к семи подъедешь на своем сером к кафе «Лето», там ждать буду.
– А шмотки ментовские?
– Будут. Все как договаривались.
– Лады. Ну, я пошел. Обещали к концу дня колбасу под бросить.
– Иди.
Пивной ларек рядом с продмагом – скверное соседство. Беседуют ли «друзья до гроба», накачиваясь пивом, дерутся ли в очереди лютые враги – словесная грязь льется и пенится, булькает на весь квартал. Женщины, девушки, дети, подростки слушают, смотрят, терпят, привыкают, перенимают.
Жаловались жильцы квартала и продавцы соседнего магазина:
– Житья нет от пивососов! В магазине шарашатся, в подъездах мочатся, взрослым не пройти, детям не погулять, уберите этот гадюшник!
Торговое начальство отвечало солидно:
– Наше дело – давать государству выручку, а за порядком пускай милиция глядит.
Милицейское начальство отвечало авторитетно:
– К каждому ларьку и подъезду милиционера не приставишь, пускай горпищеторг переносит пивную точку в другое место.
Были случаи, возле «точки» в драке убивали человека – вот тогда приезжала милиция. Опрашивала свидетелей, кто не успел смыться от греха, и уезжала. «Скорая» увозила труп. Ларек оставался, и возле него опять топталась, исходила матом толпа.
Курсант Юрий Иконников пятый день околачивался возле пивного ларька. С утра вместе с помятыми, небритыми, осипшими похмелягами дожидался желанной автоцистерны с пивзавода. На склоне дня, когда разбитная продавщица Файка звонко кричала из окошечка: «Задние, не стойте, кончаю бочку!» – все-таки терпеливо занимал очередь, перекуривал, договаривал, дослушивал завсегдатаев. Юру толкали, синюю его тенниску оплескивали пивной пеной, обругивали, обнимали, уважали, грозили. Разок пришлось слегка подраться, но занозистый блатной, испытав на себе отработанный тренировкой приемчик, сразу расхотел «качать права», зауважал.
Если человек каждый день топчется в пьющей компании, а сам и глотка не вкусил, это в конце концов начинает действовать ему на нервы. У Иконникова накопилась злость, стал портиться характер. Вон того, татуированного, что матерно кроет женщину, Юра так бы и отметелил… Однако и встрепанная, неряшливая женщина загибает в кровь и в душу еще хлеще, целится пустым бидоном в коротко стриженную башку. А Юра сидит на перевернутом ящике рядом с пожилым завсегдатаем, которого все тут зовут Кирюхой, и слушает, как тот, с трехлитровой банкой в руках и пеной у рта, орет, что торговая мафия – это и есть правящий класс в нашем государстве, потому что делают что хотят, хотят – торгуют, хотят – закроют, и управы на них нету, везде у них подмазано и схвачено, и народ мучают, обирают, мать их… Юра слушал, кивал, поддакивал. Пора бы уходить от Кирюхи, надоел. Старый пиво-сое уже дважды великодушно предлагал глотнуть из банки, и не скажешь ведь «на работе не пью».
– Не-е, – отвечал Юра нетрезвым голосом. – Вон моя очередь подходит, а у тебя у самого мало.
Но уйти медлил: через плечо Кирюхи отлично просматривались подходы к парикмахерской «Гармония»… и подходил к ней, озираясь на каждой ступеньке, тощий бледный парень в истертых отечественных джинсах и когда-то зеленой, выцветшей футболке. Тот самый парень, которого Юре показывали из райотдельского «газика». По словам старшего лейтенанта Мельникова, его зовут Слава Ципляков и он, вероятно, как-то связан с парикмахершей мужского салона Эльвирой Сорочкиной, а что это за связь, надо разгадать…
– У них же всякий-разный дефицит, у них все начальники во где! – пенился Кирюха, припадая то и дело к краю банки.
– Это точно, – кивал Юра.
Каждый денылсЦипляков ходит в парикмахерскую, а волосы год не стрижены, не чесаны, брить на прыщавой мордочке нечего. Сегодня в i руках у него новенький черный портфель-дипломат, идет он ему как корове седло.
У Юры глаз приметливый, недаром он Иконников, потомок Соликамских богомазов, умевших в лице живого человека разглядеть мысль, душу и придать лику святого на доске строгость и милосердие, святость и причастность суете земной. Курсант Нижнетагильской школы милиции слушал Кирюху, который крыл уже все Политбюро вкупе с Советом Министров, а сам примечал, что сегодня Ципляков нервничает. Головой вертит, как обезьяна в цирке, дипломат держит не за ручку, а под мышкой.
– Файка, стерва, пиво водой разводит, – бубнил из банки Кирюха,
– Не все же в торговле жулики, – возразил Юра, чтобы что-нибудь сказать.
– Все! Год проробят – можно сажать. Другие набегут? Покудова эти обнаглеют, попьем пивка доброго. Потом пущай и их содют.
Может, позвонить в райотдел? Приказано – в любое время. А кому? Скоро восемь часов вечера, в райотделе только дежурный, с ним говорить пустой номер, отбрешется, что машина на выезде, что бензину не хватает по пустякам ее гонять. У старлея Мельникова телефона дома нет…
– …а начальство с заднего хода отоварится, ему все до фени…
Надоел Кирюха до чертиков. Но под его прикрытием удобно наблюдать. Вот Ципляков зашел в «Гармонию»…
Юра провел ладонью по подбородку – щетина для пивной компании в самый раз, для парикмахерской тоже.
– Кирюша, гляди, Файка сейчас закроет. Слышишь, орет! Айда вставай в мою очередь, вон за тем рыжим, бери пару литров, а я тут у кореша трояк займу.
Кирюха уже хромал к ларьку, на ходу доглатывая из банки. Юра, стараясь не суетиться, перешел улицу и, убрав с лица захмеленную осовелость, толкнул дверь «Гармонии».
Скучают в ожидании три клиента. Работают две парикмахерши.
– Кто последний? Я за вами буду.
Где же Эльвира? Где Ципляков? Перед третьим в салоне креслом разложены ножницы, бритвы, расчески – ее кресло? Юра шагнул в салон, как бы прикидывая, стоит ли ждать. А вон она, в тамбуре между мужским и женским залом. И парень тут, ей что-то втолковывает. Дипломат держит плашмя – продает что? Или меняет на… «травку»? Заглянуть бы… Настоящий сыщик нашел бы предлог. Нет, все испорчу. Мельников дал на крайний случай домашний телефон капитана Ка-литина из ОБХСС. Сейчас крайний случай или нет? Звонить Калитину, пока они тут, рядом?
– Так я за вами, пойду перекурю, хорошо?
Будка телефона-автомата через дорогу, возле продмага. Вложил двушник, набрал номер. Гудки, гудки… Если нету дома, что тогда?
– Алло?
– Товарищ капитан? Докладывает курсант Иконников, пост у парикмахерской «Гармония».
– Слушаю вас, Иконников.
– Товарищ капитан, они что-то затевают! Вы ведь знаете кто… Парень с дипломатом… ну, портфель такой. Он у нее… Ой нет, он выходит! К магазину идет…
– Иконников, продолжайте наблюдение, не спугните, я выезжаю, «Москвич-412», бежевый…
– Вашу машину знаю, тов…
– Ждите.
– Есть ждать!
Гудки.
А где ждать? Ципляков зашел в магазин, а Эльвира?.. Вот и она. Из «Гармонии» чуть не бегом через улицу… прямо к Юре Иконникову! Догадалась, что ли? Скорей обратно к пивному ларьку… Нет, она бежит к телефону-автомату. Напрасно отошел, надо бы подглядеть номер, по которому звонит, настоящий сыщик обязательно бы… Но капитан Калитин велел не спугнуть. Спокойно, Иконников, спокойно. Приказ только наблюдать. Однако работник милиции должен сам проявлять инициативу! Да, но и выдержку тоже. Спокойно, курсант Иконников.
Долго она там, в будке. Не дозвонилась? Вешает трубку резко, монетку выцарапывает – не дозвонилась. Лицо растерянное. Скорей бы капитан Калитин приехал. Ага, теперь домой к себе идет. Или в магазин? Нет, домой. Что же у них не сладилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
17
В восемь без пяти пришел бригадир первой смены. Пока он надевал робу, Корнев поболтал с ним о том о сем. Сказал, между прочим, что близится сессия в институте, надо ехать в Свердловск. Бригадир равнодушно пожелал ни пуха ни пера, Корнев сказал «к черту». Когда «Маяк» в транзисторе пропищал шесть раз, что означало восемь часов местного времени, Корнев тоже пожелал бригадиру трудовых побед и покинул стройку.
Автобусом доехал он до молодежного общежития, где ему, лучшему сторожу СУ, постройком выкроил тесноватую, зато отдельную комнатушку. Корнев умылся, переоделся, позавтракал в столовке на первом этаже. Поварихи-раздатчицы с симпатией относились к трезвым, самостоятельным мужчинам, поэтому питание Корнева отличалось повышенным качеством.
В девять с минутами он был уже в управлении стройтреста. Тучный, одышливый начальник административно-хозяйственной части блеснул очками на раннего посетителя и снова углубился в ведомости. На «здравствуйте» буркнул «р-с-с».
– Что вы хотели, товарищ, э-э, Корнев?
– Арон Лазаревич, у вас лежит мое заявление, прошу отпуск без содержания для сдачи курсовых и зачетов в институте.
– Э-э, что вы сказали? Какое заявление, какие зачеты?
– Арон Лазаревич, не век же мне в сторожах сидеть, надо заканчивать учебу.
– Да-да, э-э, да… – Начальник АХЧ развязал тесемки коричневой папки, перебрал листки. – Вот заявление, «прошу» и так далее. А где дата? Почему не указано, с какого числа просите отпуск?
– Вы говорили, что подменить некем, я и тянул, сколько мог. Больше уже нельзя, отчислят, чего доброго…
– Некем, голубчик, с дорогой бы душой, но некем заменить!
– Я с Марковым договорился, Арон Лазаревич, он на пару недель соглашается.
– Марков? Э-э, Марков… Который на пенсии? Послушайте, ваш Марков подвержен, э-э, пьянству!
Начальник АХЧ, в подчинении которого пребывали сторожа, до страсти любил поволокитить, потянуть резину в самом безобидном вопросе. Менее терпеливый посетитель-проситель крыл Арона Лазаревича хорошим матом и уходил ни с чем. На сей раз начальник АХЧ не на такого напал: Корнев гнул свое, мешал работать, грозил пойти к генеральному директору треста, и все это без крика, корректно, зато напористо. В конце концов начальник понял: этот так не уйдет. И сдался.
– Э-э, ну хорошо, ну пусть две недели поработает Марков, разве я могу отказать учащейся молодежи.
Вот так. На успех надейся, а сам не плошай, готовь запасной ход на всякий непредвиденный случай.
Теперь вздремнуть. День предстоит ответственный. Такой день, как говорят крестьяне, год кормит. И нужно прожить его так, чтобы комар носа не подточил. Нужна бодрость, свежесть мысли. Корнев вернулся в свою комнатуху, разделся до трусов, лег в постель, приказал себе уснуть. И уснул без сновидений.
Поднял его транзистор в три часа дня. Корнев сделал зарядку с гантелями, побрился, умылся. В кожаный саквояж уложил бритву, лосьон, белье, полотенце, туго набитую мужскую сумку. Все? Все. Портфель-дипломат приготовлен еще неделю назад. Открыл, проверил. Что ж, неплохо, полное впечатление.
Есть не хотелось. Корнев, с сумкой и дипломатом, сбежал на первый этаж, подошел к дежурной по общежитию.
– Ну, тетя Паша, пожелайте мне удачи!
– Да ты, кажись, и так везунчик. – Пожилая вахтерша подняла очки от вязанья.
– Грех жаловаться, тетя Паша. Но сейчас я прямо на вокзал, еду в Свердловск сдавать зачеты в институте. Экзамен всегда лотерея, повезет – не повезет. Через час мой поезд.
– Сдашь, Игорек, ты самостоятельный, не то что некоторые. Господи, моей бы Нюрке бог послал такого мужа…
Корнев улыбнулся тете Паше, молвил ободряюще:
– Ничего, образуется. Я тоже на одном экзамене засыпался, но потом хорошенько подготовился и пересдал. Авось и Нюра ваша в другой раз не промахнется. Так я побегу, тетя Паша, надо еще билет купить.
– С богом, Игорек.
– Спасибо, тетя Паша.
Вот так. Если спросят – будем надеяться, что никто не спросит, – тетя Паша поклянется хоть на Библии, хоть на Уголовном кодексе, что Игорек Корнев побежал в четвертом часу дня на вокзал, в Свердловск поехал поездом.
А он пошел в свой гараж, вывел черного «Мустанга». И в начале пятого красивым виражом въехал на стоянку у городского рынка.
Здесь царил дух предпринимательства. За квартал встречали прохожих цыганки: «Жевачка, жевачка, тени, тени, польские тени, лезвия, лезвия, французская помада, жевачка, жевачка!..» Смуглые их мужья и братья молча покуривали над планшетами, где в специальных гнездах сияли золотом латунные перстни. Ближе к павильону тянулись ряды индивидуалов с их изделиями: штанами, куртками, обувью, все из отечественных материалов, но с «фирменными» нашлепками. Корнев бесстрастно миновал эти дорогие соблазны для дешевого вкуса. Вместе с людским потоком вошел он в бетонный павильон рынка. Направо – розы, гвоздики, тюльпаны, брюнеты с бровями, похожими на сапожные щетки. Налево – киоск Союзпечати: «Правда», «Комсомольская правда», «Пионерская правда», на любой возраст «правды». Тут же брошюрка эпохи гласности: «Секс приносит радость».
Но вот прямо – мясной ряд. Два мужика торгуют свининой. Очереди нет – цена уж очень договорная. Кого Корневу надо, того не видать. Может, в чайхане?
В конце рыночного павильона, в самом тупичке, некий джигит-кооператор спроворил крохотную чайханушку для торговцев-южан: четыре столика, восемь стульчиков, маленький прилавочек с большим самоваром, подсобка за ситцевой занавеской. Местные чаелюбы не заглядывают в это заведение, а кто и вопрется во хмелю, на него так воззрятся черные глаза, что пришелец поскорее уберется дебоширить на безопасную для него шиханскую улицу. Тут свои потребители, свои вымогатели, свой бизнес.
Здесь Корнев увидел искомого человека. Мордатый, плечистый, с висячими усами, посиживал за столиком рубщик из мясного ряда. С каким-то казахом или киргизом. Пили действительно чай. Но, видимо, так уважали друг друга, без градусов. Казах Корнева не интересовал, разве что в дальнейшем… Рубщика он разглядывал из приоткрытой двери пристально. Да, силен. В черной майке, в желтом клеенчатом фартуке не санитарной свежести, высится Боря Переплетченко над белым железным столиком, как гранитный монумент. Не в первый раз Корнев созерцал исподтишка низколобое лицо и борцовскую мускулатуру, обкатывая в уме возможные варианты: мирное урегулирование? акционерная шарашка? или рэкет? Такого бугая не напугаешь, такого низколобого не уговоришь. Ладно, Боря, без тебя обойдемся.
От Центрального рынка путь «Мустанга» пролег почти на окраину города, в Заводской микрорайон. Оставив машину внутри квартала пятиэтажек, Корнев вышел на улицу. Возле небольшого коопторговского магазина сидели на пустых ящиках женщины с кошелками, громогласно рассуждали, не выбирая выражений, на продовольственно-промтоварные темы. Ожидали, не выбросят ли колбасу.
В магазине духота, пахнет кислой капустой. Две продавщицы лениво переговариваются за прилавком, жалуются друг дружке на трудную жизнь. Пока не привезли колбасу, делать им нечего. На единственного посетителя ноль внимания. Корнев прошелся вдоль прилавка, обозрел ряды стеклянных банок с яблочным соком, овощной солянкой, пласты шпика в витрине. И вышел. Уселся на свое место в «Мустанге», выбрал кассету, включил магнитофон. Слушал, прикрыв глаза. Отдыхал.
Минут через пять в правое боковое стекло заглянуло чье-то лицо, открылась дверца, рядом с Корневым шлепнулся на сиденье Сергей, работающий подсобником в этом окраинном магазинчике.
– Привет. Чего надо?
– Как жизнь?
– Как… Водяры еще дня на два хватит. Деньги надо? Счас могу отдать.
– Успеется. Мелочь это. Сегодня, Сережа, по-крупному сыграем.
Носач отвернулся, насупился.
– Вон ты зачем приканал!
– Мы ж договорились.
– Это ты все договаривался, я свое слово не сказал. На подлянку я не ходок, понял? Деловых шарашить ищи кого другого.
– Как хочешь, Сергей. Упрашивать не стану, ходоки без тебя найдутся. За полчаса работы отхватить двадцать тысяч… Ну все. Считай, разговора меж нами не было. Иди работай, мне ехать надо.
– Сколь? Двадцать косых? Конечно, за меньше и мараться не стоит. А если двадцать на рыло… Ну, риск двойной, от ментов и от деловых…
– Без риска – только зарплата. Сколько у тебя выходит в месяц? На сигареты «Астра» хватает?
– Двадцать косых, значит? Погодь, дай подумать.
– Думай. Только не очень долго думай, время – деньги. У меня уже все подготовлено, вечером проведем акцию, и товар наш.
– С тобой на пару пойдем?
– С бабой и придурком один не управишься, что ли?
– Вообще-то меня не поманивает на такой гоп-стоп. Но с тобой на пару рискнул бы. Чего заежился? Хватит тебе на чужом горбу в рай ехать.
– Извини, Сережа, но ты балда. Будто и не слыхивал, что за групповое преступление срок больше. Если ты риска бояться стал, прими к сведению. В моей же акции риск минимальный, навар максимальный, и брать в дело третьего смысла нету. Пойдешь один, я подстрахую. А не хочешь, так иди вкалывай за зарплату. Вылезай, некогда мне.
– А-а, мать твою! Рискну, не в первый раз! Рвану на юг, заделаюсь фраером хоть разок в жизни. Ишачишь в зоне на «хозяина», на воле на тебя…
– Так не искать тебе замену?
– Не темни ты. Знал ведь, что лучше меня не найдешь. Когда?
– Часам к семи подъедешь на своем сером к кафе «Лето», там ждать буду.
– А шмотки ментовские?
– Будут. Все как договаривались.
– Лады. Ну, я пошел. Обещали к концу дня колбасу под бросить.
– Иди.
Пивной ларек рядом с продмагом – скверное соседство. Беседуют ли «друзья до гроба», накачиваясь пивом, дерутся ли в очереди лютые враги – словесная грязь льется и пенится, булькает на весь квартал. Женщины, девушки, дети, подростки слушают, смотрят, терпят, привыкают, перенимают.
Жаловались жильцы квартала и продавцы соседнего магазина:
– Житья нет от пивососов! В магазине шарашатся, в подъездах мочатся, взрослым не пройти, детям не погулять, уберите этот гадюшник!
Торговое начальство отвечало солидно:
– Наше дело – давать государству выручку, а за порядком пускай милиция глядит.
Милицейское начальство отвечало авторитетно:
– К каждому ларьку и подъезду милиционера не приставишь, пускай горпищеторг переносит пивную точку в другое место.
Были случаи, возле «точки» в драке убивали человека – вот тогда приезжала милиция. Опрашивала свидетелей, кто не успел смыться от греха, и уезжала. «Скорая» увозила труп. Ларек оставался, и возле него опять топталась, исходила матом толпа.
Курсант Юрий Иконников пятый день околачивался возле пивного ларька. С утра вместе с помятыми, небритыми, осипшими похмелягами дожидался желанной автоцистерны с пивзавода. На склоне дня, когда разбитная продавщица Файка звонко кричала из окошечка: «Задние, не стойте, кончаю бочку!» – все-таки терпеливо занимал очередь, перекуривал, договаривал, дослушивал завсегдатаев. Юру толкали, синюю его тенниску оплескивали пивной пеной, обругивали, обнимали, уважали, грозили. Разок пришлось слегка подраться, но занозистый блатной, испытав на себе отработанный тренировкой приемчик, сразу расхотел «качать права», зауважал.
Если человек каждый день топчется в пьющей компании, а сам и глотка не вкусил, это в конце концов начинает действовать ему на нервы. У Иконникова накопилась злость, стал портиться характер. Вон того, татуированного, что матерно кроет женщину, Юра так бы и отметелил… Однако и встрепанная, неряшливая женщина загибает в кровь и в душу еще хлеще, целится пустым бидоном в коротко стриженную башку. А Юра сидит на перевернутом ящике рядом с пожилым завсегдатаем, которого все тут зовут Кирюхой, и слушает, как тот, с трехлитровой банкой в руках и пеной у рта, орет, что торговая мафия – это и есть правящий класс в нашем государстве, потому что делают что хотят, хотят – торгуют, хотят – закроют, и управы на них нету, везде у них подмазано и схвачено, и народ мучают, обирают, мать их… Юра слушал, кивал, поддакивал. Пора бы уходить от Кирюхи, надоел. Старый пиво-сое уже дважды великодушно предлагал глотнуть из банки, и не скажешь ведь «на работе не пью».
– Не-е, – отвечал Юра нетрезвым голосом. – Вон моя очередь подходит, а у тебя у самого мало.
Но уйти медлил: через плечо Кирюхи отлично просматривались подходы к парикмахерской «Гармония»… и подходил к ней, озираясь на каждой ступеньке, тощий бледный парень в истертых отечественных джинсах и когда-то зеленой, выцветшей футболке. Тот самый парень, которого Юре показывали из райотдельского «газика». По словам старшего лейтенанта Мельникова, его зовут Слава Ципляков и он, вероятно, как-то связан с парикмахершей мужского салона Эльвирой Сорочкиной, а что это за связь, надо разгадать…
– У них же всякий-разный дефицит, у них все начальники во где! – пенился Кирюха, припадая то и дело к краю банки.
– Это точно, – кивал Юра.
Каждый денылсЦипляков ходит в парикмахерскую, а волосы год не стрижены, не чесаны, брить на прыщавой мордочке нечего. Сегодня в i руках у него новенький черный портфель-дипломат, идет он ему как корове седло.
У Юры глаз приметливый, недаром он Иконников, потомок Соликамских богомазов, умевших в лице живого человека разглядеть мысль, душу и придать лику святого на доске строгость и милосердие, святость и причастность суете земной. Курсант Нижнетагильской школы милиции слушал Кирюху, который крыл уже все Политбюро вкупе с Советом Министров, а сам примечал, что сегодня Ципляков нервничает. Головой вертит, как обезьяна в цирке, дипломат держит не за ручку, а под мышкой.
– Файка, стерва, пиво водой разводит, – бубнил из банки Кирюха,
– Не все же в торговле жулики, – возразил Юра, чтобы что-нибудь сказать.
– Все! Год проробят – можно сажать. Другие набегут? Покудова эти обнаглеют, попьем пивка доброго. Потом пущай и их содют.
Может, позвонить в райотдел? Приказано – в любое время. А кому? Скоро восемь часов вечера, в райотделе только дежурный, с ним говорить пустой номер, отбрешется, что машина на выезде, что бензину не хватает по пустякам ее гонять. У старлея Мельникова телефона дома нет…
– …а начальство с заднего хода отоварится, ему все до фени…
Надоел Кирюха до чертиков. Но под его прикрытием удобно наблюдать. Вот Ципляков зашел в «Гармонию»…
Юра провел ладонью по подбородку – щетина для пивной компании в самый раз, для парикмахерской тоже.
– Кирюша, гляди, Файка сейчас закроет. Слышишь, орет! Айда вставай в мою очередь, вон за тем рыжим, бери пару литров, а я тут у кореша трояк займу.
Кирюха уже хромал к ларьку, на ходу доглатывая из банки. Юра, стараясь не суетиться, перешел улицу и, убрав с лица захмеленную осовелость, толкнул дверь «Гармонии».
Скучают в ожидании три клиента. Работают две парикмахерши.
– Кто последний? Я за вами буду.
Где же Эльвира? Где Ципляков? Перед третьим в салоне креслом разложены ножницы, бритвы, расчески – ее кресло? Юра шагнул в салон, как бы прикидывая, стоит ли ждать. А вон она, в тамбуре между мужским и женским залом. И парень тут, ей что-то втолковывает. Дипломат держит плашмя – продает что? Или меняет на… «травку»? Заглянуть бы… Настоящий сыщик нашел бы предлог. Нет, все испорчу. Мельников дал на крайний случай домашний телефон капитана Ка-литина из ОБХСС. Сейчас крайний случай или нет? Звонить Калитину, пока они тут, рядом?
– Так я за вами, пойду перекурю, хорошо?
Будка телефона-автомата через дорогу, возле продмага. Вложил двушник, набрал номер. Гудки, гудки… Если нету дома, что тогда?
– Алло?
– Товарищ капитан? Докладывает курсант Иконников, пост у парикмахерской «Гармония».
– Слушаю вас, Иконников.
– Товарищ капитан, они что-то затевают! Вы ведь знаете кто… Парень с дипломатом… ну, портфель такой. Он у нее… Ой нет, он выходит! К магазину идет…
– Иконников, продолжайте наблюдение, не спугните, я выезжаю, «Москвич-412», бежевый…
– Вашу машину знаю, тов…
– Ждите.
– Есть ждать!
Гудки.
А где ждать? Ципляков зашел в магазин, а Эльвира?.. Вот и она. Из «Гармонии» чуть не бегом через улицу… прямо к Юре Иконникову! Догадалась, что ли? Скорей обратно к пивному ларьку… Нет, она бежит к телефону-автомату. Напрасно отошел, надо бы подглядеть номер, по которому звонит, настоящий сыщик обязательно бы… Но капитан Калитин велел не спугнуть. Спокойно, Иконников, спокойно. Приказ только наблюдать. Однако работник милиции должен сам проявлять инициативу! Да, но и выдержку тоже. Спокойно, курсант Иконников.
Долго она там, в будке. Не дозвонилась? Вешает трубку резко, монетку выцарапывает – не дозвонилась. Лицо растерянное. Скорей бы капитан Калитин приехал. Ага, теперь домой к себе идет. Или в магазин? Нет, домой. Что же у них не сладилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17