Кирилл приготовился слушать бессмысленную болтовню. Он знал: пока не дашь человеку сказать то, что он хочет сказать, на твои вопросы толком отвечать не будут. Но милиционера медленный стиль общения не устраивал.
– То-то и странно, Серафима Валентиновна, – вмешался он.
– Можно просто Серафима, – поощрительно улыбнулась красавица. – А вас я буду называть Евгений и…
– Кирилл.
– Отличное имя, мужчины с таким именем всегда мужественны и оригинальны. Имя много значит в судьбе человека…
– Вернемся к делу. – Женя не поддержал разговор о мистической силе имен. – Контроль, если вам верить, был очень серьезный. Значит, яд мог пронести и всыпать в тесто только служащий. Или у вас другое мнение?
– Право, не знаю, все мои люди работают давно, почти с момента открытия. Я не могу им не доверять. Только один новенький – подсобник, не помню, как его зовут… Но ведь кто-то посторонний тоже мог воспользоваться моментом и…
– Нет, не мог. Замесы на хлеб, пирожные и выпечку идут в разное время и в разных местах. Яд же мы обнаружили везде…
– Да, ума не приложу… Случайный человек не мог знать нашу технологию. – Серафима Валентиновна тоже взяла чашечку и сделала чисто символический глоток.
– Попробуем зайти с другой стороны. Если в своих сотрудниках вы уверены, то, может быть, вам захотели насолить конкуренты?
– В каком смысле – насолить? – вдруг перепугалась мадам Арциева. Она даже ножку с валика сняла. – В каком смысле?
– Ну, ваш бизнес может кому-то мешать.
– Да нет… – Серафима Валентиновна моментально взяла себя в руки и снова стала вальяжной и безмятежной. – О конкуренции и речи быть не может. У каждого своя клиентура, свой сегмент рынка.
– Но ваше предприятие приносит куда больший доход, чем, скажем, пекарня «Дойч», это видно по документам.
– Они не так интенсивно работают, – спокойно ответила Серафима Валентиновна. – К тому же мои булочки вкуснее. И район у них не выигрышный.
– Соседняя улица! – не выдержал Кирилл Айдаров. Ухаживая за капризулей Машенькой, он хорошо выучил магазинную топографию в районе Таврического сада.
– Ну и что? – досадливо поморщилась Арциева. – Многое зависит от конкретных жильцов. На той улице дома не прошли капремонт, там в основном коммуналки. Жильцы не в состоянии платить за качество.
– Хорошо, предположим, публика там победнее, – не унимался Кадмиев, – но вы же не продаете хлеб по десятикратной цене! А судя по доходам, живете раз в десять лучше. Да и ваша благотворительная деятельность…
– Ах, всем она почему-то мешает. Хотя это капитализм с человеческим лицом. Я вообще не понимаю, почему благотворительность должна кого-то волновать. Я плачу налоги до копеечки, плачу своим работникам деньги, кстати весьма неплохие, помогаю культуре и нуждающимся… Почему это вызывает у вас…
– У меня это ничего не вызывает, – невозмутимо перебил ее Кадмиев. – Просто я вычисляю, кому ваше заведение могло показаться бельмом на глазу.
– Я же уже сказала, мои конкуренты тут ни при чем. – Серафима Валентиновна досадливо поморщилась
– Это понятно. Но проверить все равно нужно.
Кадмиев говорил мягко, однако за этой мягкостью чувствовались немалая воля и целеустремленность. Сбить его с курса было нелегко. Впрочем, красавица предприняла еще одну попытку – не интеллектуальную, а кулинарную. Она вдруг всплеснула руками:
– Ой, пироги! – и немедленно исчезла.
– Какие мы добросовестные, – шепнул Кирилл.
– И законопослушные, – подхватил рубоповец. – Прямо-таки идеал. И у плиты, и с калькулятором, и с банковским счетом. Да еще глазу приятно. Героиня журнала «Космополитен»!
Мадам Арциева появилась через минуту – опять в кокетливом фартуке и с огромным блюдом в руках.
– Вот попробуйте. – Она радостно улыбалась. Так и должна улыбаться хлебосольная хозяйка, угощающая дорогих гостей.
Пирожки были отменные: с капустой, мясом, луком… Устоять оказалось невозможно.
– Теперь вы понимаете, почему моя продукция пользуется успехом? – поинтересовалась Серафима Валентиновна, указав на стремительно пустеющее блюдо. – Вы можете проверять меня и моих друзей до второго пришествия и все равно убедитесь, что работаем мы чисто. А яд… Что ж, безумцев много! – Она сделала приличествующие случаю грустные глаза. – Так ведь?
Никто не стал возражать. Женя Кадмиев задал еще несколько вопросов. В частности, спросил, почему депутат Законодательного собрания Петербурга Леча Абдуллаевич Дагаев решил кормить неимущих именно через «Тутти» и некоторое время назад специально перевел на банковский счет мини-пекарни целый миллион рублей из своего личного четырехмиллионного депутатского фонда. Мадам Арциеву вопрос не обескуражил.
– Вы же знаете, я активно занимаюсь благотворительностью. А почему Леча Абдуллаевич выбрал именно нас?… Наверное, ему нравится наша выпечка, так же как и вам…
Пустое блюдо было этому подтверждением.
– Вот тебе и нахлебались мутного кофию с пирогами, – в сердцах произнес Женя, едва за ними захлопнулась дверь. – Гребаный театр одного актера! Актриса она превосходная. Ей бы не в бизнес, а в драму пойти! Татьяна Доронина и Евгения Симонова в одном лице! В сериалах миллионы заработала бы! Не меньше, чем под этим Дагаевым!
– Она его подруга? – Кирилл даже вздрогнул. Какой материал ползет в руки! Дагаев – один из самых влиятельных политиков в городе, хотя и держится в тени. Только бы не спугнуть. Айдаров спускался по лестнице чуть впереди рубоповца. Он замедлил шаг и переспросил: – Арциева – любовница Дагаева?
– Была. В прошлом году. Если верить нашим оперативным разработкам.
– А в нынешнем?
– А в нынешнем они в поле зрения не попадали. Только это не для печати. Договорились?
– Конечно, конечно, слово чести. – Как это ни странно, журналист собирался сдержать слово. – А почему вы Дагаевым интересовались?
– Знакомые и друзья у него странные, образ жизни непонятный. – Женя пожал плечами. – Денежки на выборы он не получал разве что от ассоциации карманников. А в прошлом году его брата убили в лондонском ресторане.
– То есть как?
– Да просто пришли люди, постреляли и ушли. Нам через Интерпол запрос присылали. Вот мы и собрали что могли для британских коллег. Только им это не помогло. У них, как и у нас, брат за брата не отвечает. Ладно, закончим.
Они молча прошли мимо охранника и уселись в машину.
Ни Кирилл, ни оперативник Кадмиев не почувствовали пристальный женский взгляд с балкона. Арциева проводила глазами машину, вернулась в комнату, аккуратно заперла балконную дверь и подняла трубку сделанного под старину телефонного аппарата:
– Леля, они ушли. Но это какая-то провокация. Один из них вовсе не рубоповец, а журналист. Я его хорошо запомнила, он три дня назад задавал мне в булочной дурацкие вопросы. С ним еще была телевизионная дива. – Арциева помолчала, слушая невидимого собеседника. – Да, ты прав, волноваться не стоит. Но они и про тебя спрашивали… Имя? Он представился. Сейчас… – Серафима прикрыла глаза рукой. – Кирилл, фамилия начинается на «А». А второй некто Евгений Кадмиев. Удостоверение? Да, показал… Я не знаю, как выглядит фальшивое… Да, номер я запомнила…
ЖДАТЬ И ДОГОНЯТЬ
Лизавета все выходные просидела дома с трубкой в руках. Компьютер тоже был включен, рядом с мышкой лежал пейджер. Этакая современная вариация на тему картины Константина Васильева «Ожидание». Вместо инея на окне – мерцающий экран дисплея. А тоска в карих глазах такая же тягучая.
Раз двадцать Лизавета звонила в комнату 342 фешенебельной и комфортабельной гостиницы «Астория». Откликался автоответчик, любезно предлагавший оставить сообщение и суливший взамен ответный звонок. Она вешала трубку. Судя по тому, что она то и дело нарывалась на короткие гудки, звонила туда не только она. Многие искали постояльца, запропастившегося неведомо куда.
За два выходных дня Лизавета выпила двадцать чашек кофе и выкурила три пачки сигарет. В гостиной висел табачный дым. Кот Масон ходил вокруг хозяйки и жалобно мяукал. Он тоже ничего не ел, хотя в кошачьем блюдечке на кухне лежала горка его излюбленного лакомства «Вискас».
За сорок восемь часов непрерывного ожидания Лизавета сорок раз решала больше не думать об исчезнувшем друге и возлюбленном. В конце концов, мужчина, который способен сбежать без предупреждения, не отменив приглашение на ужин, не достоин того, чтобы о нем думали, и уж тем более не достоин того, чтобы о нем беспокоились. Лизавета ругала себя дурой и все равно переживала. Убеждала себя, что с Сергеем ничего не могло случиться. Не такой он человек. И тут же вспоминала свое паническое бегство.
В тот вечер в воздухе роскошного гостиничного номера висела непонятная угроза, а она ее не заметила. Человек, только что снявший репортаж о попытке массового отравления, может не обратить внимания на неуловимый запах страха. А в комнатах, оставленных (или не оставленных?) хозяином в спешке, пахло именно страхом.
Чего может бояться человек, весело шутивший после перестрелки в пабе? У Лизаветы была возможность убедиться, что Сергей Анатольевич Давыдов не боится ничего.
Перехватив новую знакомую возле метро, он довез ее до Стрэнда, прямо до Буш-Хауса, где размещается «Внешнее вещание Би-би-си». По пути Сергей весело и непринужденно развлекал Лизавету байками из жизни русских лондонцев, а потом так же непринужденно оповестил ее, что будет ждать у выхода весь день, если она сразу не скажет, в котором часу они обедают сегодня вечером. Отказать ему было невозможно.
– Ладно. В шесть тридцать. Здесь. – Лизавета уже вылезла из открытой пижонской машины, тогда она еще не знала, что это «Остин». – Только не думайте, что я пошла на уступки из-за глупой угрозы. Отсюда, – она глянула на серо-бурое здание, – есть выход еще на четыре улицы. Так что улизнуть проще простого.
– Только не думайте, что я этого не знал, чуть не улизнувшая Лизавета, – рассмеялся в ответ клерк, превратившийся в авантюриста. – Нанять четырех нищих, сообщить им ваши приметы, дать по трубке – что может быть проще? В шесть тридцать у этого выхода.
Он уехал. Ровно в половине седьмого господин Давыдов ждал Лизавету у Буш-Хауса.
Обедали они в греческом ресторане в Сохо. Сергей уверял, что это подвальное заведение с белеными стенами, украшенными примитивными туристскими плакатами, домоткаными ковриками и грубой чеканкой, – излюбленный ресторанчик молодых «Роллинг стоунз».
– Это сейчас они богатые и разборчивые, а тогда молодым и начинающим хватало куска вкусно приготовленного мяса.
Мясо и прочая еда были действительно вкусными. Греческое вино, как ему и полагалось, чуть горчило – чтобы напоминать ценителям о дохолодильной эре и классической Древней Греции. Официант был любезен и предупредителен. Сергей мило шутил, рассыпал бисером комплименты и нипочем не хотел рассказывать о том, как ему удалось разобраться с полицией, хотя Лизавета настырно задавала вопросы. И делало это умело, профессионально.
– Не завидую я тем, кого вы пытаете прилюдно. Несчастному гарантирован крах политической карьеры. Я уже устал вертеться ужом.
– Тогда объясните, как вы попали под… этот обстрел.
– Как и вы – совершенно случайно. Зашел, знаете ли, перекусить, а тут кошмар, Армагеддон! О чем я честно рассказал полиции.
– А вы всегда проверяете паспорта у посетителей? Это у вас привычка такая?
Сергей хмыкнул и достал сигарету из коричневой круглобокой пачки.
– У кого это я паспорта проверял? У вас? Вы «мамочка» кричали, а в шоке все кричат на родном языке… Даже не осознавая этого. Вот я и догадался, что вы русская.
Улыбался он так же обворожительно, как Шелленберг в исполнении артиста Табакова.
– Это вы можете передать по инстанции, как Алекс – Юстасу. – Лизавета постаралась изобразить столь же чарующую улыбку. – Убитые не кричали. А если бы и кричали «в шоке», – она выделила этот оборот интонацией, – то не по-русски, а по-вайнахски. Но вы все равно определили, что у них краснокожие паспорта.
– Вы умны, остроумны, наблюдательны. И не болтливы. – Сергей кивком подозвал официанта и попросил принести десерт. Потом продолжил: – И у меня нет даже двух часов в камере, чтобы обдумать, как выпутаться из хитроумной ловушки папаши Мюллера. Скажем так, я слышал их разговор. Говорили они по-русски. Убедительно?
– Вы сидели слишком далеко. Можем провести следственный эксперимент. Хоть сейчас.
Появился официант с джезвой и какими-то сладостями типа пахлавы.
– Ну уж нет, сейчас я намерен доесть мой десерт. И вам рекомендую.
Лизавета отломила кусочек пахлавы.
– Не люблю сладкое. Такое сладкое.
– Учту в будущем. – Сергей передвинул ее тарелку на свой край стола. – Скажем так, одного из них я знал. Раньше. Вы ведь не побежите в полицию? Если побежите, меня могут лишить визы. Придется жить на Кипре. А там, на острове любви, я зачахну от голода.
– Там климат прекрасный. И кухня греческая. Наверняка кормят не хуже, чем здесь.
– Я же буду обедать в одиночестве, а без вас мне «бутерброд не лезет в рот…».
– И все же – серьезно: откуда вы их знали?
– А серьезно – я знал не их, а его. Господина Дагаева. Делали одно дельце. Я же говорил, Лондон город маленький. Но к стрельбе это дельце не имеет никакого отношения. Можете мне верить или не верить. Доказать я ничего не могу. И полиции не доказал бы…
Лизавета крутила пузатую кофейную чашку и смотрела в сторону. Она вспоминала, где раньше слышала фамилию Дагаев.
– Лучше, если вы мне поверите.
– Это еще почему?
– Потому что завтра суббота и, если вы мне поверите, мы снова встретимся. Тогда я поведу вас на урок гончарного дела в Музей истории человечества.
– Куда? – Лизавета чуть не поперхнулась кофе.
– На урок к замечательному гончару! – ответил невозмутимо Сергей.
Однако широкий кругозор у этого молодого человека! Вчера автоматная стрельба по знакомым, сегодня свидание со свидетельницей, а завтра он будет крутить гончарный круг!
– Я предпочитаю вышивать болгарским крестиком. Лепить горшки – не мой стиль!
Однако на урок гончарного искусства Лизавета все-таки попала. Вместе с Сергеем Анатольевичем. Он умел добиваться своего.
– Привет… Я не отрываю тебя от важных дел? – вежливо и холодно поинтересовался Савва Савельев.
– Вроде нет, – вяло ответила Лизавета. Она так надеялась, что звонит совсем другой человек.
– Ты можешь говорить? – задал дурацкий вопрос Савва.
– В каком смысле?
И вдруг Лизавета поняла, почему никто со службы два дня ее не дергал. Наверняка Верейская постаралась. Лана, которая считала, что личная жизнь у женщины должна быть на первом месте, предупредила всех-всех-всех, чтобы Лизавету не трогали, потому как у нее личная жизнь с приятелем из Лондона. Вот Савва и деликатничает: «Не помешал ли? Можешь ли говорить?»
– Насколько я в курсе, нас никто не подслушивает, – все так же вяло сообщила Лизавета. – Расслабься и выкладывай, что там у тебя.
– Просто хочу напомнить, что завтра мы едем на диализ. Я подтвердил все договоренности. Но если у тебя другие планы, могу отправиться и один…
– Не мели ерунды, – разозлилась Лизавета. – Я тебя на этих фронтовых съемках не брошу.
– Почему – фронтовых? – Савва говорил уже не таким деревянным голосом.
Лизавета коротко пересказала беседу в кабинете Борюсика.
– В общем, нас в триста сорок первый раз предупредили: ехидные медицинские репортажи не снимать. Но запретили только страхование. Слово «диализ» никто не произносил.
– А раз прямого запрета нет, – многозначительно произнес Савва, – значит, будет и триста сорок второе ярославское предупреждение. Кстати, тебя разыскивает милиция. – Последнюю фразу он бросил «между прочим» и ждал дополнительных вопросов.
У Лизаветы оборвалось сердце. Значит, случилось что-то серьезное и ее визит в «Асторию» не остался незамеченным. Хотя в таком случае они нашли бы ее и дома. Для доблестной милиции зоринский телефон, изъятый из общегородской справки, никакой не секрет.
– Да что ты! – Она старалась говорить небрежно. – И фотографии в фас и в профиль всюду развесили? Я последнее время из дома не выходила…
– И фотографии, и служебные собаки. Еще бы – такое шумное дело! Цианистый калий в булочной! Телезвезда как главный свидетель!
– А-а-а, «Тутти-Фрутти»…
– Они сегодня целый день Ирочку Рыбкину трепали. Кто звонил, как звонил… – Савва откровенно веселился.
Ирочка, работница информационной службы, медлительная, погруженная в мечты о муже, микроволновой печке и отдыхе на Майорке, давно стала редакционным мифом. Она путала улицы, номера домов, названия партий и театров. Записывала сообщения о пресс-конференциях и митингах, переспрашивая каждое слово, потому что два слова подряд Ирочка Рыбкина запомнить не могла и не умела. Все имеющиеся в ее распоряжении извилины были заняты грезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– То-то и странно, Серафима Валентиновна, – вмешался он.
– Можно просто Серафима, – поощрительно улыбнулась красавица. – А вас я буду называть Евгений и…
– Кирилл.
– Отличное имя, мужчины с таким именем всегда мужественны и оригинальны. Имя много значит в судьбе человека…
– Вернемся к делу. – Женя не поддержал разговор о мистической силе имен. – Контроль, если вам верить, был очень серьезный. Значит, яд мог пронести и всыпать в тесто только служащий. Или у вас другое мнение?
– Право, не знаю, все мои люди работают давно, почти с момента открытия. Я не могу им не доверять. Только один новенький – подсобник, не помню, как его зовут… Но ведь кто-то посторонний тоже мог воспользоваться моментом и…
– Нет, не мог. Замесы на хлеб, пирожные и выпечку идут в разное время и в разных местах. Яд же мы обнаружили везде…
– Да, ума не приложу… Случайный человек не мог знать нашу технологию. – Серафима Валентиновна тоже взяла чашечку и сделала чисто символический глоток.
– Попробуем зайти с другой стороны. Если в своих сотрудниках вы уверены, то, может быть, вам захотели насолить конкуренты?
– В каком смысле – насолить? – вдруг перепугалась мадам Арциева. Она даже ножку с валика сняла. – В каком смысле?
– Ну, ваш бизнес может кому-то мешать.
– Да нет… – Серафима Валентиновна моментально взяла себя в руки и снова стала вальяжной и безмятежной. – О конкуренции и речи быть не может. У каждого своя клиентура, свой сегмент рынка.
– Но ваше предприятие приносит куда больший доход, чем, скажем, пекарня «Дойч», это видно по документам.
– Они не так интенсивно работают, – спокойно ответила Серафима Валентиновна. – К тому же мои булочки вкуснее. И район у них не выигрышный.
– Соседняя улица! – не выдержал Кирилл Айдаров. Ухаживая за капризулей Машенькой, он хорошо выучил магазинную топографию в районе Таврического сада.
– Ну и что? – досадливо поморщилась Арциева. – Многое зависит от конкретных жильцов. На той улице дома не прошли капремонт, там в основном коммуналки. Жильцы не в состоянии платить за качество.
– Хорошо, предположим, публика там победнее, – не унимался Кадмиев, – но вы же не продаете хлеб по десятикратной цене! А судя по доходам, живете раз в десять лучше. Да и ваша благотворительная деятельность…
– Ах, всем она почему-то мешает. Хотя это капитализм с человеческим лицом. Я вообще не понимаю, почему благотворительность должна кого-то волновать. Я плачу налоги до копеечки, плачу своим работникам деньги, кстати весьма неплохие, помогаю культуре и нуждающимся… Почему это вызывает у вас…
– У меня это ничего не вызывает, – невозмутимо перебил ее Кадмиев. – Просто я вычисляю, кому ваше заведение могло показаться бельмом на глазу.
– Я же уже сказала, мои конкуренты тут ни при чем. – Серафима Валентиновна досадливо поморщилась
– Это понятно. Но проверить все равно нужно.
Кадмиев говорил мягко, однако за этой мягкостью чувствовались немалая воля и целеустремленность. Сбить его с курса было нелегко. Впрочем, красавица предприняла еще одну попытку – не интеллектуальную, а кулинарную. Она вдруг всплеснула руками:
– Ой, пироги! – и немедленно исчезла.
– Какие мы добросовестные, – шепнул Кирилл.
– И законопослушные, – подхватил рубоповец. – Прямо-таки идеал. И у плиты, и с калькулятором, и с банковским счетом. Да еще глазу приятно. Героиня журнала «Космополитен»!
Мадам Арциева появилась через минуту – опять в кокетливом фартуке и с огромным блюдом в руках.
– Вот попробуйте. – Она радостно улыбалась. Так и должна улыбаться хлебосольная хозяйка, угощающая дорогих гостей.
Пирожки были отменные: с капустой, мясом, луком… Устоять оказалось невозможно.
– Теперь вы понимаете, почему моя продукция пользуется успехом? – поинтересовалась Серафима Валентиновна, указав на стремительно пустеющее блюдо. – Вы можете проверять меня и моих друзей до второго пришествия и все равно убедитесь, что работаем мы чисто. А яд… Что ж, безумцев много! – Она сделала приличествующие случаю грустные глаза. – Так ведь?
Никто не стал возражать. Женя Кадмиев задал еще несколько вопросов. В частности, спросил, почему депутат Законодательного собрания Петербурга Леча Абдуллаевич Дагаев решил кормить неимущих именно через «Тутти» и некоторое время назад специально перевел на банковский счет мини-пекарни целый миллион рублей из своего личного четырехмиллионного депутатского фонда. Мадам Арциеву вопрос не обескуражил.
– Вы же знаете, я активно занимаюсь благотворительностью. А почему Леча Абдуллаевич выбрал именно нас?… Наверное, ему нравится наша выпечка, так же как и вам…
Пустое блюдо было этому подтверждением.
– Вот тебе и нахлебались мутного кофию с пирогами, – в сердцах произнес Женя, едва за ними захлопнулась дверь. – Гребаный театр одного актера! Актриса она превосходная. Ей бы не в бизнес, а в драму пойти! Татьяна Доронина и Евгения Симонова в одном лице! В сериалах миллионы заработала бы! Не меньше, чем под этим Дагаевым!
– Она его подруга? – Кирилл даже вздрогнул. Какой материал ползет в руки! Дагаев – один из самых влиятельных политиков в городе, хотя и держится в тени. Только бы не спугнуть. Айдаров спускался по лестнице чуть впереди рубоповца. Он замедлил шаг и переспросил: – Арциева – любовница Дагаева?
– Была. В прошлом году. Если верить нашим оперативным разработкам.
– А в нынешнем?
– А в нынешнем они в поле зрения не попадали. Только это не для печати. Договорились?
– Конечно, конечно, слово чести. – Как это ни странно, журналист собирался сдержать слово. – А почему вы Дагаевым интересовались?
– Знакомые и друзья у него странные, образ жизни непонятный. – Женя пожал плечами. – Денежки на выборы он не получал разве что от ассоциации карманников. А в прошлом году его брата убили в лондонском ресторане.
– То есть как?
– Да просто пришли люди, постреляли и ушли. Нам через Интерпол запрос присылали. Вот мы и собрали что могли для британских коллег. Только им это не помогло. У них, как и у нас, брат за брата не отвечает. Ладно, закончим.
Они молча прошли мимо охранника и уселись в машину.
Ни Кирилл, ни оперативник Кадмиев не почувствовали пристальный женский взгляд с балкона. Арциева проводила глазами машину, вернулась в комнату, аккуратно заперла балконную дверь и подняла трубку сделанного под старину телефонного аппарата:
– Леля, они ушли. Но это какая-то провокация. Один из них вовсе не рубоповец, а журналист. Я его хорошо запомнила, он три дня назад задавал мне в булочной дурацкие вопросы. С ним еще была телевизионная дива. – Арциева помолчала, слушая невидимого собеседника. – Да, ты прав, волноваться не стоит. Но они и про тебя спрашивали… Имя? Он представился. Сейчас… – Серафима прикрыла глаза рукой. – Кирилл, фамилия начинается на «А». А второй некто Евгений Кадмиев. Удостоверение? Да, показал… Я не знаю, как выглядит фальшивое… Да, номер я запомнила…
ЖДАТЬ И ДОГОНЯТЬ
Лизавета все выходные просидела дома с трубкой в руках. Компьютер тоже был включен, рядом с мышкой лежал пейджер. Этакая современная вариация на тему картины Константина Васильева «Ожидание». Вместо инея на окне – мерцающий экран дисплея. А тоска в карих глазах такая же тягучая.
Раз двадцать Лизавета звонила в комнату 342 фешенебельной и комфортабельной гостиницы «Астория». Откликался автоответчик, любезно предлагавший оставить сообщение и суливший взамен ответный звонок. Она вешала трубку. Судя по тому, что она то и дело нарывалась на короткие гудки, звонила туда не только она. Многие искали постояльца, запропастившегося неведомо куда.
За два выходных дня Лизавета выпила двадцать чашек кофе и выкурила три пачки сигарет. В гостиной висел табачный дым. Кот Масон ходил вокруг хозяйки и жалобно мяукал. Он тоже ничего не ел, хотя в кошачьем блюдечке на кухне лежала горка его излюбленного лакомства «Вискас».
За сорок восемь часов непрерывного ожидания Лизавета сорок раз решала больше не думать об исчезнувшем друге и возлюбленном. В конце концов, мужчина, который способен сбежать без предупреждения, не отменив приглашение на ужин, не достоин того, чтобы о нем думали, и уж тем более не достоин того, чтобы о нем беспокоились. Лизавета ругала себя дурой и все равно переживала. Убеждала себя, что с Сергеем ничего не могло случиться. Не такой он человек. И тут же вспоминала свое паническое бегство.
В тот вечер в воздухе роскошного гостиничного номера висела непонятная угроза, а она ее не заметила. Человек, только что снявший репортаж о попытке массового отравления, может не обратить внимания на неуловимый запах страха. А в комнатах, оставленных (или не оставленных?) хозяином в спешке, пахло именно страхом.
Чего может бояться человек, весело шутивший после перестрелки в пабе? У Лизаветы была возможность убедиться, что Сергей Анатольевич Давыдов не боится ничего.
Перехватив новую знакомую возле метро, он довез ее до Стрэнда, прямо до Буш-Хауса, где размещается «Внешнее вещание Би-би-си». По пути Сергей весело и непринужденно развлекал Лизавету байками из жизни русских лондонцев, а потом так же непринужденно оповестил ее, что будет ждать у выхода весь день, если она сразу не скажет, в котором часу они обедают сегодня вечером. Отказать ему было невозможно.
– Ладно. В шесть тридцать. Здесь. – Лизавета уже вылезла из открытой пижонской машины, тогда она еще не знала, что это «Остин». – Только не думайте, что я пошла на уступки из-за глупой угрозы. Отсюда, – она глянула на серо-бурое здание, – есть выход еще на четыре улицы. Так что улизнуть проще простого.
– Только не думайте, что я этого не знал, чуть не улизнувшая Лизавета, – рассмеялся в ответ клерк, превратившийся в авантюриста. – Нанять четырех нищих, сообщить им ваши приметы, дать по трубке – что может быть проще? В шесть тридцать у этого выхода.
Он уехал. Ровно в половине седьмого господин Давыдов ждал Лизавету у Буш-Хауса.
Обедали они в греческом ресторане в Сохо. Сергей уверял, что это подвальное заведение с белеными стенами, украшенными примитивными туристскими плакатами, домоткаными ковриками и грубой чеканкой, – излюбленный ресторанчик молодых «Роллинг стоунз».
– Это сейчас они богатые и разборчивые, а тогда молодым и начинающим хватало куска вкусно приготовленного мяса.
Мясо и прочая еда были действительно вкусными. Греческое вино, как ему и полагалось, чуть горчило – чтобы напоминать ценителям о дохолодильной эре и классической Древней Греции. Официант был любезен и предупредителен. Сергей мило шутил, рассыпал бисером комплименты и нипочем не хотел рассказывать о том, как ему удалось разобраться с полицией, хотя Лизавета настырно задавала вопросы. И делало это умело, профессионально.
– Не завидую я тем, кого вы пытаете прилюдно. Несчастному гарантирован крах политической карьеры. Я уже устал вертеться ужом.
– Тогда объясните, как вы попали под… этот обстрел.
– Как и вы – совершенно случайно. Зашел, знаете ли, перекусить, а тут кошмар, Армагеддон! О чем я честно рассказал полиции.
– А вы всегда проверяете паспорта у посетителей? Это у вас привычка такая?
Сергей хмыкнул и достал сигарету из коричневой круглобокой пачки.
– У кого это я паспорта проверял? У вас? Вы «мамочка» кричали, а в шоке все кричат на родном языке… Даже не осознавая этого. Вот я и догадался, что вы русская.
Улыбался он так же обворожительно, как Шелленберг в исполнении артиста Табакова.
– Это вы можете передать по инстанции, как Алекс – Юстасу. – Лизавета постаралась изобразить столь же чарующую улыбку. – Убитые не кричали. А если бы и кричали «в шоке», – она выделила этот оборот интонацией, – то не по-русски, а по-вайнахски. Но вы все равно определили, что у них краснокожие паспорта.
– Вы умны, остроумны, наблюдательны. И не болтливы. – Сергей кивком подозвал официанта и попросил принести десерт. Потом продолжил: – И у меня нет даже двух часов в камере, чтобы обдумать, как выпутаться из хитроумной ловушки папаши Мюллера. Скажем так, я слышал их разговор. Говорили они по-русски. Убедительно?
– Вы сидели слишком далеко. Можем провести следственный эксперимент. Хоть сейчас.
Появился официант с джезвой и какими-то сладостями типа пахлавы.
– Ну уж нет, сейчас я намерен доесть мой десерт. И вам рекомендую.
Лизавета отломила кусочек пахлавы.
– Не люблю сладкое. Такое сладкое.
– Учту в будущем. – Сергей передвинул ее тарелку на свой край стола. – Скажем так, одного из них я знал. Раньше. Вы ведь не побежите в полицию? Если побежите, меня могут лишить визы. Придется жить на Кипре. А там, на острове любви, я зачахну от голода.
– Там климат прекрасный. И кухня греческая. Наверняка кормят не хуже, чем здесь.
– Я же буду обедать в одиночестве, а без вас мне «бутерброд не лезет в рот…».
– И все же – серьезно: откуда вы их знали?
– А серьезно – я знал не их, а его. Господина Дагаева. Делали одно дельце. Я же говорил, Лондон город маленький. Но к стрельбе это дельце не имеет никакого отношения. Можете мне верить или не верить. Доказать я ничего не могу. И полиции не доказал бы…
Лизавета крутила пузатую кофейную чашку и смотрела в сторону. Она вспоминала, где раньше слышала фамилию Дагаев.
– Лучше, если вы мне поверите.
– Это еще почему?
– Потому что завтра суббота и, если вы мне поверите, мы снова встретимся. Тогда я поведу вас на урок гончарного дела в Музей истории человечества.
– Куда? – Лизавета чуть не поперхнулась кофе.
– На урок к замечательному гончару! – ответил невозмутимо Сергей.
Однако широкий кругозор у этого молодого человека! Вчера автоматная стрельба по знакомым, сегодня свидание со свидетельницей, а завтра он будет крутить гончарный круг!
– Я предпочитаю вышивать болгарским крестиком. Лепить горшки – не мой стиль!
Однако на урок гончарного искусства Лизавета все-таки попала. Вместе с Сергеем Анатольевичем. Он умел добиваться своего.
– Привет… Я не отрываю тебя от важных дел? – вежливо и холодно поинтересовался Савва Савельев.
– Вроде нет, – вяло ответила Лизавета. Она так надеялась, что звонит совсем другой человек.
– Ты можешь говорить? – задал дурацкий вопрос Савва.
– В каком смысле?
И вдруг Лизавета поняла, почему никто со службы два дня ее не дергал. Наверняка Верейская постаралась. Лана, которая считала, что личная жизнь у женщины должна быть на первом месте, предупредила всех-всех-всех, чтобы Лизавету не трогали, потому как у нее личная жизнь с приятелем из Лондона. Вот Савва и деликатничает: «Не помешал ли? Можешь ли говорить?»
– Насколько я в курсе, нас никто не подслушивает, – все так же вяло сообщила Лизавета. – Расслабься и выкладывай, что там у тебя.
– Просто хочу напомнить, что завтра мы едем на диализ. Я подтвердил все договоренности. Но если у тебя другие планы, могу отправиться и один…
– Не мели ерунды, – разозлилась Лизавета. – Я тебя на этих фронтовых съемках не брошу.
– Почему – фронтовых? – Савва говорил уже не таким деревянным голосом.
Лизавета коротко пересказала беседу в кабинете Борюсика.
– В общем, нас в триста сорок первый раз предупредили: ехидные медицинские репортажи не снимать. Но запретили только страхование. Слово «диализ» никто не произносил.
– А раз прямого запрета нет, – многозначительно произнес Савва, – значит, будет и триста сорок второе ярославское предупреждение. Кстати, тебя разыскивает милиция. – Последнюю фразу он бросил «между прочим» и ждал дополнительных вопросов.
У Лизаветы оборвалось сердце. Значит, случилось что-то серьезное и ее визит в «Асторию» не остался незамеченным. Хотя в таком случае они нашли бы ее и дома. Для доблестной милиции зоринский телефон, изъятый из общегородской справки, никакой не секрет.
– Да что ты! – Она старалась говорить небрежно. – И фотографии в фас и в профиль всюду развесили? Я последнее время из дома не выходила…
– И фотографии, и служебные собаки. Еще бы – такое шумное дело! Цианистый калий в булочной! Телезвезда как главный свидетель!
– А-а-а, «Тутти-Фрутти»…
– Они сегодня целый день Ирочку Рыбкину трепали. Кто звонил, как звонил… – Савва откровенно веселился.
Ирочка, работница информационной службы, медлительная, погруженная в мечты о муже, микроволновой печке и отдыхе на Майорке, давно стала редакционным мифом. Она путала улицы, номера домов, названия партий и театров. Записывала сообщения о пресс-конференциях и митингах, переспрашивая каждое слово, потому что два слова подряд Ирочка Рыбкина запомнить не могла и не умела. Все имеющиеся в ее распоряжении извилины были заняты грезами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39