— Она всегда такая, когда церковь посылает нам продукты, — сказал Люпэн. — Их привозит священник на грузовике и пытается прочесть нам проповедь. Словно он из Армии спасения, только его продукты — дерьмо. О считает себя идеально подходящим для этой миссии только потому, что он индеец.— Да? — удивился Римо.— Да, — сказал Люпэн, — он чероки. У него такие странные глаза и все остальное... Мы разрешаем ему тут околачиваться и иногда напускаем на него фотографа.Военный совет проходил в красивом белом церковном здании. Оно выглядело красивым — по крайне мере, снаружи. Внутри же скамьи были в беспорядке, библии порваны, полы загажены. На скамьях спали мужчины и женщины.Некоторые из них, опершись в полудреме о подоконники разбитых окон с остатками грязных стекол, выцеживая последние капли виски из пустых бутылок. Клочья американского флага прикрывали разбитое пианино.И еще было оружие. Пистолеты в кобурах, винтовки, ружья, зажатые в руках, прислоненные к стене, сваленные в груду. Если бы кому-нибудь пришло в голову оборудовать арсенал в сортире, он бы выглядел именно так, подумал Римо.На месте кафедры проповедника сидел человек с косами, в оленьих шкурах. Он махнул рукой в сторону Римо:— Уберите этого ублюдка. Я не знаю его.— Он знает, как добыть еду! — заорал Люпэн. — И виски.— Пусть подойдет.— Это Деннис Пети, — сказал Люпэн, подводя Римо к мужчине.Пети взглянул с возвышения, и его тонкие губы растянулись в усмешке.— Он похож на очередного репортера.— Он не репортер, Пети, — сказал Люпэн.У Пети было бледное лоснящееся лицо человека злоупотребляющего шоколадом, молочным коктейлем и арахисом. На переднем зубе у него сверкала золотая коронка, и усмешка казалась попыткой продемонстрировать ее.— Ну и как ты собираешься добывать для нас еду? И с какой целью?— Я хочу участвовать в военной кампании, — сказал Римо.— Мы уже дважды охотились, но в результате имеем двух дохлых коров, которые успели протухнуть.— Это потому, что вы не умеете охотиться, — сказал Римо.— Я не умею охотиться? Это я не умею? Я, верховный вождь сиу, ирокезов, могауков, шайенов и дакотов? Арапахо, навахо и...— Эй, босс, кажется, он в самом деле может добыть нам еду.— Дерьмо собачье! Он не может даже сохранить себе жизнь, — сказал Пети и щелкнул пальцами. — Закон гласит, что верховный вождь не должен видеть кровь, находясь на верховном совете.И Пети повернулся к гостю спиной. Римо, по всей видимости, не читал ни «Нью-Йорк Глоуб», ни «Вашингтон Пост», а то бы он сразу же узнал Пети.— Я пытался помочь тебе, — с сожалением шепнул провожатый Римо.— Все в порядке, друг, — сказал Римо.Из ризницы вышли пятеро. У одного был головной убор из перьев, у другого косы, как у Пети. Тот, что с перьями, вынул из-под пончо складной нож. Щелкнув, показалось лезвие.— Он мой, — сказал индеец, и сделал выпад, намереваясь вонзить нож в грудь Римо. К сожалению, ему это не удалось, так как нож выпал из его руки. Кроме того, у него возникли дополнительные трудности, так как палец Римо насквозь проткнул его шею.Насвистывая «Я иду к тебе Господи», в честь освобожденной из-под власти белых церкви, Римо отбросил владельца ножа к дальней стене. Затем он поймал индейца с самыми длинными косами и обмотал их вокруг его шеи, чтобы военная раскраска выглядела еще экзотичнее на темном фоне. Шаг налево — и он попал рукой в лоб еще одному. Шаг направо поверг наземь четвертого индейского революционера и явился причиной неожиданного прозрения пятого.— Ты — мой брат, — сказал он Римо. — Теперь ты один из нас.Услышав эти слова, Пети обернулся и увидел, как один из его людей захлебывается кровью, второй посинел от удушья, двое других лежат на скамьях с почерневшими лицами. Их недавние чаяния оказались последними.— Мы принимаем тебя в племя, — сказал Пети.— Спасибо, брат.Внезапно скамьи затряслись, и церковь содрогнулась до самого основания.— Что это? — спросил Римо.— Ничего особенного, — сказал Деннис Пети. — Просто мы взрываем памятник. Пойдем посмотрим, удалось ли им это сделать.— Спорю, что не удалось, — ответил, переводя дыхание, Римо. Глава 4 Владивосток оказался не самым плохим местом для работы. По крайней мере, там было электричество, и кадровый офицер крупнейшего тихоокеанского порта России всегда мог рассчитывать на отдельную комнату в гостинице с одним телевизором на два номера.Конечно, это не дачи под Москвой, тут не было лимузинов, но мясо давали три раза в неделю, а весной из Кореи Японским морем привозили свежие дыни.Могло быть и хуже. В сталинские времена Валашникова, если бы ему посчастливилось, расстреляли бы. В худшем случае он оказался бы живым мертвецом в одном из концентрационных лагерей, заполнивших необъятные российские просторы.Но в России сейчас царили новые порядки, если их можно было с полным правом назвать новыми, и Валашников, избежав военного трибунала, был назначен служить в народный порт Владивосток, где занимался в основном просмотром отечественных телепередач. Однажды в конфиденциальной беседе он заметил, что если «часами смотреть наше телевидение, то вечный сон не покажется вечным».Темные глаза Валашникова уже не сияли умом и талантом юности. Щеки обвисли, он почти полностью облысел, лишь на висках и за ушами торчали пучки седых волос. Толстое брюшко выдавалось вперед, словно мяч. Он сидел за столом в старом шелковом халате и пил чай с сахаром вприкуску.— Правда, русское телевидение — лучшее в мире? — спросила его десятилетняя подружка, хорошенькая девочка с пухленькими щечками и миндалевидными глазами, которая терпела его объятия за финики в сахаре и мелкие монетки.— Нет. Оно скучное.— А ты когда-нибудь смотрел другое?— Да. Американское. Французское. Английское.— Ты был в Америке?— Я не имею права говорить об этом, лапочка. Иди сюда, сядь рядышком.— Мне снять трусики?— Да, ты же знаешь, как мне нравится.— Мама говорит, ты должен мне за это давать больше денег. А мне нравятся конфеты.— У меня мало денег. Я дам тебе лимонный леденец.— Я хочу сначала посмотреть новости. В школе спрашивают.— Хочешь, я расскажу тебе, что скажут в программе новостей? «Капитализм разлагается, коммунизм набирает силу, но мы должны остерегаться фанатичного ревизионизма китайских поджигателей войны, а также внутренних врагов — фашиствующих литераторов в нашей стране.» А теперь дай мне потрогать тебя.— Если я не посмотрю новости, — сказала девочка, — мне придется сказать учительнице, почему я не посмотрела их. Чем я в это время занималась.— Тогда давай посмотрим, — сказал Валашников, которого перехитрил десятилетний ребенок. Если бы его гениальный, но теперь спящий ум не обладал таким запасом знаний, Валашников мог бы подумать, что опустился на самое дно человеческой жизни. Но он знал, что всегда можно увязнуть еще глубже.Новости начались с показа того, как загнивает Америка. Оплот капитализма сотрясают массовые волнения. Индейцы — оборванные сыновья племен, стертых с лица земли, подняли восстание, с помощью марксистско-ленинской теории требуя вернуть украденные у них земли. Их учителями были истинные сторонники диалектического материализма, а не китайские ревизионисты.— Что это такое? — спросила девочка, показывая пальцем на экран телевизора.— Это, моя лапочка, памятник погибшему в 1873 году индейскому племени, убийство которого правительство сначала замалчивало, а потом, в начале шестидесятых годов, признало и соорудило памятник собственному вероломству. Монумент выполнен из черного мрамора, 50 футов в длину и 25 в ширину. В центре — бронзовый диск двадцать футов в диаметре. Это памятник. Всего лишь памятник. Недалеко от него вырос городок под названием Вундед-Элк, в нем живую индейцы племени Апова. Эти люди на экране, подделывающиеся под индейцев, — не Апова. Не говори никому. Я могу добавить, что ни один человек из племени Апова никогда официально не работал на правительство Соединенных Штатов, а также не изучал курса ядерной физики. Каждый год Вундед-Элк посещают сто тысяч человек, и все благодаря книге некой Линн Косгроув.Мисс Косгроув никогда не работала на правительство США, будучи членом Социалистической Партии. ЦРУ также не платило ей за эту книгу.В радиусе сорока миль вокруг памятника нет ни одного воинского подразделения. Единственный человек, находящийся на службе у правительства, посещает памятник раз в месяц, чтобы его помыть и очистить от мха.Хочешь узнать его имя, возраст, образование, привычки? Название отеля, где он живет? Спроси меня. Ты заслужила. Если честно, я тоже заплатил за эту информацию. Своей карьерой.Человек, который ухаживает за памятником, без сомнения, уборщик. Союз Советских Социалистических Республик потратил две недели на то, чтобы узнать, уборщик он или нет. Но он оказался уборщиком до мозга костей.Знаешь, почему было важно все это узнать? Для того, чтобы убедиться, памятник это или нет. Если это не памятник, раз в месяц потребовался бы инженер или ученый, а не уборщик. Со счетчиком Гейгера, а не со шваброй.Но уборщик оказался цветным.— Какого цвета? — спросила девочка, глядя на экран, где в прерии возле памятника маршировали люди. Глупый вопрос.— Бледно-лилового, — саркастически ответил Валашников.— Люди бывают разного цвета, — сказала девочка, отодвигаясь подальше от толстого старика.— Прости, лапочка, — сказал Валашников. — Он был коричневый — африканец, негр. А в Америке нет черных физиков-атомщиков, что послужило окончательным доказательством. В Америке многие чернокожие работают уборщиками. Виной этому — капитализм, от которого свободны мы, живущие в марксистско-ленинском государстве. А теперь садись сюда своей толстой попкой или выметайся из комнаты.— Белые люди летом загорают, — сердито сказала девочка. — Мы проходили это в школе. Зимой белые капиталисты едут на юг, чтобы загореть, а потом возвращаются на север, и выгоняют чернокожих из их дворцов и замков, построенных трудом рабочего класса.— Профессионал высшего класса, — закричал Валашников, — не спутает летний загар с цветом кожи!Девочка подтянула штанишки и, схватив свои книги, выбежала из комнаты.В ту самую минуту Валашников заметил на телеэкране кимоно с типично корейским рисунком — ведь Владивосток находился совсем недалеко от северной, дружественной СССР, части этой страны. Он увидел, как человек в кимоно садится в машину, за рулем которой — мужчина в светлом костюме. Лицо его показалось Валашникову знакомым. Это лицо Валашников встречал на цветных фотографиях в самом конце своей карьеры. Сейчас же в черно-белом цвете лицо казалось очень бледным, а его черты, прежде напоминавшие европейские — выглядели абсолютно европейскими. Валашников стукнул ладонью по лбу.— Конечно! Конечно же!Телекомментатор пустился в занудные объяснения того, что творилось в капиталистическом государстве, но Валашников не слушал его. Он радостно кричал:— Не уборщик! Не уборщик! Не уборщик!Громко смеясь, Валашников быстро оделся и выбежал из номера, задев на бегу блюдо с конфетами. Со дня приезда во Владивосток он ни разу не вышел из номера, не захватив с собой конфет. Но сейчас он торопился. Он бежал, пыхтя, смеясь и обливаясь потом в теплой влажной атмосфере портового города, в свой рабочий кабинет, где был телефон.Он вызвал Москву. Так как телефонные номера КГБ менялись каждые три месяца, он давно потерял прямую связь с этим учреждением, и сейчас говорил с отделом КГБ, занимающимся широким спектром дел, от контрразведки до нелегальной продажи помидоров — Говорит полковник Иван Иванович Валашников. Если вам незнакома моя фамилия, начальство вам напомнит. Я должен срочно вылететь в Москву.Нет, я не кадровый военный. Я полковник в отставке. Я должен немедленно вылететь в Москву... Нет, я не могу вам сказать... Тогда, черт возьми, дайте мне место в пассажирском самолете на Москву. Да, да, я знаю... Я Иван Иванович Валашников, офицер в отставке. Да я знаю, чем рискую, требуя немедленного вылета. Да, я понимаю это. Я могу лететь одним из ваших специальных самолетов. Если это розыгрыш или пьяная шутка, я отправлюсь прямиком в лагерь. Да, я согласен. Перезвоните.Валашников повесил трубку и стал ждать. Через десять минут телефон зазвонил. Это был более высокий чин Комитета Госбезопасности. Голос его звучал доброжелательно. Не хотелось бы Валашникову еще раз все обдумать, прежде чем предъявлять такие требования? Перед ним лежало раскрытое досье Валашникова. Глядя на записи, он понял, что стремительная карьера Валашникова внезапно застопорилась, и это, несомненно, было связано с пометкой: «Чрезвычайно секретно». Пометка означала дело чрезвычайной важности, о котором он мог лишь догадываться. Очевидно, тут было серьезное служебное упущение, граничащее с государственной изменой.Итак, может быть, товарищ Валашников все-таки подумает перед тем как просить самолет? Не следует ли ему изложить свои соображения в письменном виде и передать их в отдел КГБ во Владивостоке для рассмотрения и передачи по назначению. Если товарищ Валашников в чем-то заблуждается, он не будет наказан за ошибку. Также не пострадает никто другой.— Но я говорю вам, что дело срочное! — воскликнул Валашников. — Конечно, вы можете не дать мне самолет. В таком случае я буду вынужден предварить свой отчет сообщением о том, что в шестнадцать пятнадцать я просил у вас вылета в Москву в связи с делом, не терпящим отлагательства, и что вы посоветовали мне изложить суть дела в письме.На другом конце провода воцарилось молчание, и Валашников услышал, как его собеседник проглотил слюну. Наконец-то он загнал его в угол. Валашникову нравилось снова ощутить свою власть над людьми — власть, которую дает умственное превосходство.— Это ваше окончательное решение?— Это мое окончательное решение, — ответил Валашников. На его глазах от счастья выступили слезы: он снова в строю!— Сейчас мы имеем превосходство на международном уровне. Я предупреждаю вас: каждая минута промедления может привести к потере нашего превосходства.— Ждите в своем кабинете. Из уважения к вашим прежним заслугам я попробую изыскать для вас способ немедленной и тайной доставки в Москву. Но я предостерегаю вас, Валашников.— Не теряй зря времени, сынок, — сказал Валашников и повесил трубку.Он дрожал от волнения. Ему захотелось либо выпить, либо принять что-нибудь успокаивающее. Но нет, он не станет этого делать.Чувство волнения было приятным. Но вдруг он ошибся? Ведь он видел лицо на экране всего лишь одно мгновение. Вдруг он спутал человека в машине с тем самым уборщиком, только потому, что перед этим девчонка заморочила ему голову болтовней о загаре и о цвете кожи? Может быть, он слишком долго находился в стороне от дел? Что, если он ошибался? Он ведь мог и ошибиться. Он видел того светловолосого человека в машине лишь мельком.Затем его гениальный мозг начал взвешивать и оценивать факты. Если он совершил ошибку, была ли для него смерть хуже, чем такая жизнь? Когда-то в Москве он подсчитывал возможные потери в случае ядерной войны. Теперь он совершал иные подсчеты, на этот раз для отдельно взятого человека.Риск был оправдан. Несмотря ни на что, он будет стоять на своем: мраморный монумент с бронзовым диском — «Кассандра».Все это камуфляж. Если он увидит, как сдвинут эту глыбу, и там окажется просто земля... Что ж, он посвятил «Кассандре» всю жизнь. Ему было нечего больше терять.В дверь постучали, и не успел он сказать «войдите», как в номере оказались двое в форме КГБ. За ними следовал человек в штатском, которого Валашников принимал за директора гостиницы и явно недооценивал.Человек в штатском внес картонный чемодан с кожаными ремнями, принадлежащий Валашникову. Он сделал знак — и еще один офицер впустил в номер девочку, не так давно сбежавшую от Валашникова.— Вы готовы лететь? — спросил бывший директор гостиницы.— Да, — холодно произнес Валашников. — А что здесь делает ребенок?— Для вашего удовольствия, товарищ. В вашем деле сказано, что она вам нравится.— Уведите ее отсюда, — сказал Валашников, и его голос прозвучал авторитетно и убедительно.Услышав его слова, девочка заплакала.Валашников достал из кармана все свои деньги и, наклонившись к девочке, вложил бумажки ей в руки.— Моя маленькая, совсем недавно я думал, что падение бесконечно. Теперь я знаю: возвышение не менее бесконечно. Не плачь. Вот деньги для твоей мамы. Ты хорошая. Иди домой.— Я тебе не нужна, — рыдала девочка.— Ты будешь моей внучкой, но не больше. Расти большая и не подпускай к себе стариков. Ладно?Девочка всхлипнула и кивнула. Валашников дружески поцеловал ее в щечку, взял чемодан у директора гостиницы, который криво улыбнулся и пожал плечами.— Отвезите ее домой, товарищ директор. И не приставайте к ней. Я позвоню из Москвы.Валашников чувствовал себя на высоте: ведь он узнал этого человека, принятого по ошибке за чернокожего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13