Осторожно поставила туда, где были разложены хирургические инструменты.
В школе Орвилл изучал латынь. Было это давно, однако в памяти кое-что сохранилось.
Он недоумевал, какое отношение имеют слоны к мозговой опухоли, но тут рот его накрыли маской, и все вопросы утопил заклубившийся в голове туман. Очнувшись, Орвилл почувствовал себя вполне здоровым, но его обритая голова оказалась забинтованной.
— В чем дело?
— Ваш мозг плохо среагировал на операцию, — объяснил врач-мексиканец. — Он стал раздуваться, и, чтобы умерить давление, пришлось проделать отверстие в черепе.
Глаза Орвилла наполнились ужасом.
— У меня в черепе дырка?!
— Si. Маленькая. Называется «трепанационное отверстие». Она скоро затянется. А ваша опухоль почти прошла. Ко времени снятия бинтов от нее останется лишь дурное воспоминание.
Орвилл заплакал от облегчения, сотрясаясь всем телом.
— Я слышал, у вас все в порядке, — произнес на другой день мягкий голос в телефонной трубке.
— Этим я целиком обязан вам, но даже не знаю вашей фамилии.
— Д.Д. Типпит.
— Большое спасибо вам, мистер Типпит, от всего моего благодарного сердца.
* * *
Исцелясь, Орвилл Ролло Флетчер вернулся в Спокан, чувствуя себя обновленным. Волосы его отросли, и он сбавил в весе, несмотря на то, что почти месяц лежал на койке.
Вес он, правда, быстро набрал снова. Непонятно откуда у него появилась неутолимая тяга к арахису.
Однажды ему срочной почтой прислали авиабилет в салон первого класса до Вашингтона, округ Колумбия, и записку, где сообщалось, что для него забронирован номер в отеле.
Это было четыре дня назад. По прибытии Орвилл Флетчер обнаружил под дверью листочек бумаги. Там только и было написано: «Ждите моего звонка. Типпит».
И он ждал. Четыре дня. С каждым днем нервничая все больше и больше. От нечего делать слушал радиопрограмму и смотрел телепередачи Трэша Лимбергера, повторял слова, иногда они срывались у него с уст раньше, чем звучали с экрана. Вычурные жесты его успешно соперничали с жестами самого Лимбергера.
Стоя перед зеркалом, включив за спиной телевизор, он наблюдал за двумя отражениями — своим и Лимбергера, и на его обычно мрачном лице появлялась довольная улыбка.
— Превосходная копия, — бормотал Орвилл. Он надеялся, что его публичный дебют состоится не на каком-нибудь дрянном открытии мачта или, хуже того, на неприглядной холостяцкой вечеринке. Главное — хранить достоинство. Иначе он самое настоящее ничтожество.
В четыре часа дня явился посыльный. Принес большую, перевязанную толстой веревкой коробку.
— Спасибо, дорогой, — встретил его Орвилл и щедро одарил чаевыми.
Когда Флетчер открыл коробку, сердце его упало. Ему прислали красно-белый костюм Санта-Клауса. Там были даже белоснежная борода и ортопедические сапоги.
— Чего ради мне это надевать? Меня же никто не узнает!
Костюм он все же решил примерить. Вдруг повезет, вдруг окажется не впору.
— Если подумать, — произнес Орвилл, разглядывая себя в зеркале, — возможно, это и к лучшему.
Зазвонил телефон, и знакомый мягкий голос произнес:
— Сегодня вечером.
Орвилл проглотил разочарование. В конце концов он обязан агентству «Айксчел тэлент» жизнью.
— Прекрасно. Где и когда мне нужно появиться?
— Ровно в восемь пятнадцать. У Белого дома.
— Прошу прощения?
— Сегодня вечером на лужайке Белого дома состоится ежегодная рождественская церемония зажжения елки. Вы официальный Санта-Клаус.
— Меня пустят в Белый дом?
— Будьте у восточных ворот ровно в восемь пятнадцать. Не раньше и не позже. Там строгая охрана.
— Ничего не понимаю.
— Это шутка Первой леди. Вы совместно с Президентом включите рубильник, елка зажжется. Потом вы сбросите шапку и бороду и выступите в роли Трэша Лимбергера.
— Что нужно говорить?
— Не важно. Что угодно. Главное — рассмешить Президента.
— Не знаю, смогу ли.
— Сможете. Все кончится через пятнадцать минут Идите, пообедайте как следует, пропустите стаканчик-другой, если хотите, и ждите у восточных ворот ровно в восемь пятнадцать.
— Непременно, — торжественно пообещал Орвилл.
— Не забудьте ингалятор.
— Я всегда ношу его при себе на случай приступа.
— Когда войдете в ворота, вдохните как следует. Стероиды поддержат вас до конца церемонии.
— Отличная мысль. Так и сделаю, — согласился Орвилл Ролло Флетчер.
Он зашел в ресторан, довольный уже тем, что наконец-то оставил постылый номер, заказал превосходную грудинку, печеный картофель и хлеб. И две порции орехового пирога.
По пути из ресторана к нему пристал нищий в потрепанном пальто и склеенной липкой лентой темных летних очках.
— Подайте доллар, — попросил нищий негромким голосом.
— Извините, дорогой.
Нищий был явно пьян, поскольку тут же навалился на Орвилла, потом, правда, шатаясь отошел.
Орвилл похлопал себя по карману и с облегчением ощутил, что бумажник на месте. Однако руки его не нащупали ингалятора.
С колотящимся сердцем он осмотрел тротуар у своих ног, прошел обратно к ресторану, но безуспешно.
Слава Богу, ингалятор оказался у него в номере на тумбочке возле кровати. Странно, Орвилл был совершенно уверен, что, уходя, захватил его с собой.
— Нельзя забывать вансерил, — пробормотал он, пряча ингалятор в карман. В вестибюле Флетчер купил большой пакет соленых орешков. В последнее время они стали его любимым лакомством.
Глава 27
Римо Уильямс нашел мастера Синанджу на кухне Белого дома. Тот задирал президентского повара.
— Что за соусы ты навязываешь своему повелителю? — спросил Чиун.
— Французские. Я французский повар.
— Лжешь. Ты не француз.
— Я не назывался французом. Я французский повар. Готовлю блюда на французский манер. Я итальянец.
— Значит, готовишь на итальянский манер! А итальянский манер — это манер Борджиа. Ты Борджиа?
— Меня возмущают намеки, что мои кушанья ядовиты.
Увидя в дверях Римо, кореец сказал:
— Взгляни-ка на эту стряпню. Неудивительно, что Президент так располнел.
— Он сбросил десять фунтов с тех пор, как готовить ему стал я, — возмущенно заявил повар. Его высокий белый колпак негодующе задрожал.
Чиун держал в руках какие-то бутылки. Внезапно он шагнул к раковине из нержавеющей стали и крепко сжал над ней кулаки. Бутылки разлетелись на мелкие осколки. Мастер Синанджу отдернул руки так быстро, что голландский соус не испачкал ему пальцы и стекляшки их даже не коснулись.
Потом кореец нажал кнопку мусоросборника, и трудно сказать, что издавало более громкий стон — стекло в устройстве или повар при виде этого.
Чиун уставился на него блестящими карими глазами.
— Отныне ты будешь подавать рис, приготовленный на пару, и не станешь портить его ни коровьим маслом, ни специями. Из птиц будешь готовить только утку. Можешь подавать любую рыбу, не испорченную твоими грубыми соусами. Курицу нет. Говядину нет.
— Первая леди любит моллюсков.
— Никаких моллюсков. У рыб нет панциря. У насекомых и черепах он есть.
— Я скорее уволюсь! — гневно произнес повар.
— И окажешь своей стране огромное благо.
— Тогда, пожалуй, не стану.
— Если ты будешь готовить сносную еду, а те, кто ее пробует, не умрут и не заболеют, то можешь остаться, — разрешил Чиун.
Повар сорвал с головы высокий колпак и в приступе ярости изорвал зубами накрахмаленную ткань в клочья.
— Папочка, можешь уделить мне минутку? — вовремя вмешался Римо.
Чиун оставил повара сражаться с мусоросборником.
— В чем дело, Римо?
— Я больше не ассасин.
Карие глаза корейца сузились. Гладкий лоб покрылся морщинами, а морщинки, расходящиеся от носа, напротив, разгладились от возмущения.
— Ты Синанджу. И будешь ассасином, пока твои ленивые кости не лягут гнить в землю.
— У меня новая должность.
— Глупец!
— Не обзывайся.
— Разве твоя новая должность называется не так?
— Оставь, Ты видишь перед собой нового Римо Уильямса.
— Ты выглядишь прежним Римо Уильямсом.
— Прежний был ассасином.
— А ты кто?
— Контрассасин.
Чиун холодно посмотрел на своего ученика.
— Как это понимать?
— Ассасин, который сражается с другими ассасинами.
Кореец недовольно скривился.
— Кроме нас с тобой, других ассасинов нет. Все остальные хуже и недостойны этого имени.
— Мне нравится, как это звучит. Римо Уильямс, контрассасин.
— Тупица, — отозвался мастер Синанджу, вспомнив слово, которое услышал на одном из флоридских пляжей так давно, что не использовал его уже много лет. — Ты тупица.
— Я не тупица.
— Контртупица, если так тебе нравится.
— Слушай, я просто пытаюсь найти себя. Что, нельзя?
— Поздно. Я нашел тебя много лет назад и по доброте душевной сделал родным. И что же получаю? Ни подарка, ни благодарности, ни уважения. Болван!
— Не называй меня так.
— Тогда ты называй себя тем, что ты есть — ассасином Синанджу.
— Я контрассасин. Чиун надул впалые щеки.
— Это все равно что сказать «антисинанджу».
Римо захлопал глазами.
— Я об этом не подумал.
— Ты никогда не думаешь. В том-то и беда. Пошли, я еще не закончил розыски тех, кто строит заговоры против Президента-марионетки.
— И кого ты уже отыскал, не считая повара?
— Визгливую королеву.
— Вряд ли она участвует в заговоре. Как только Президент погибнет, ее тут же вышвырнут на улицу.
— Можно хитростью создать линию наследования. Ты обратил внимание, что после вчерашних событий нигде не видно вице-президента?
— Смитти говорит, что вице-президенту велено пока не появляться в Белом доме.
— Ха! Марионетка его подозревает.
— Нет, положение до того отчаянное, что им нельзя находиться в одном месте на тот случай, если вдруг взорвется бомба.
— Кто следует за ним?
— Наверное, спикер палаты представителей.
— Тогда он должен умереть.
— Почему?
— Если он умрет, и это безумие прекратится, мы будем оправданы.
— Посоветуйся со Смитом, прежде чем убирать спикера, — посоветовал Уильямс.
— А где он?
— Ведет расследование.
— Преступник скрывается в этих стенах. Всегда так бывает.
— Посмотрим, — уклончиво произнес Римо.
* * *
Меньше чем через час они нашли Смита на командном пункте секретной службы.
— Кто охраняет Президента? — резким тоном спросил Смит.
— Капецци. Президент планировал поездку в Бостон, а Чиун все время его отвлекал.
— Ничего подобного! — возмутился кореец.
Римо заметил два видеомагнитофона на столе перед Смитом, один был включен.
— Раздобыл что-нибудь? — поинтересовался он.
— Просматриваю вчерашние видеозаписи, сделанные с крыши Белого дома.
— Ищешь что-нибудь конкретное?
Смит кивнул седой головой.
— Того, кто подбросил поддельного Гетрика.
Учитель и ученик минут двадцать смотрели, как глава КЮРЕ просматривает пленку, потом камера дала панораму ограды вдоль Пенсильвания-авеню, и они увидели бездомного в склеенных липкой лентой темных очках и черной бейсболке.
Он шел между железной оградой и бетонными столбиками на тротуаре, которые соединены цепями, чтобы служить заграждением машинам со взрывчаткой.
* * *
Камера двигалась взад-вперед, и человек этот несколько раз пропадал из виду. Но вот он попал в кадр уже стоящим у ограды на коленях. Рука его сунулась из-под старого макинтоша и просунула между прутьями черно-белого кота.
— Смотрите! — воскликнул Римо. — Это наверняка поддельный Гетрик. Смит нажал кнопку «стоп».
Изображение мужчины было нечетким. Глава КЮРЕ стал медленно прокручивать пленку, кадр за кадром. Наконец появился более-менее четкий кадр. Римо с Чиуном подались к экрану. — Велика важность, — хмыкнул мастер Синанджу. — Я вижу только темные очки и щетину.
— Наоборот, это очень важно, — возразил Смит и включил соседний монитор. Прокрутив пленку, остановил ее. Затем постучал пальцем по лицу оператора со второй пленки.
— Вам не кажется, что это один и тот же человек?
— Трудно сказать при такой щетине, — ответил Римо. — И тут он в доджерской кепочке, а здесь видны буквы «ЦР».
— Да, — отозвался Чиун, — один и тот же, по челюсти видно.
— Точно, — согласился наконец Уильямс, — нижняя часть лица у обоих одинакова. Пухлая, мягкая. Кто это?
— Не знаю, — ответил Смит и запустил пленку, где тип в бейсболке снимает открытие дверцы президентского лимузина. — Следите за его действиями.
Дверца открылась, оператор отвернул мини-камеру и направил вверх.
Потом из машины вылез агент секретной службы и получил пулю в голову.
— Смотрите! — воскликнул Римо. — Этот человек заснял снайпера!
— Вот именно, — кивнул Смит, выключая оба монитора.
— Видимо, он знал про покушение, — сказал Уильямс.
— Кто бы он ни был, — заключил Смит, вставая из кресла, — этот человек находится в центре заговора с целью убить Президента Соединенных Штатов.
— Тогда он должен умереть! — вскричал Чиун.
— Если только мы сумеем установить его личность, — заметил Смит.
— Это твоя задача, о Гарольд Гонтский!
Римо вопросительно взглянул на обоих.
— Этот человек являлся фактическим правителем Англии при Ричарде Первом, — объяснил Смит.
— Как ты являешься настоящим правителем этой страны при Президенте-марионетке, — великодушно добавил мастер Синанджу.
— Если мы его лишимся, то перестану, — угрюмо буркнул Смит.
— Тут-то я и пригожусь, — произнес Римо Уильямс.
— В каком смысле? — уточнил Смит.
— Называйте меня контрассасином.
Мастер Синанджу застонал, словно рвущийся в шторм парус.
* * *
В 18.00 Пепси Доббинс вылезла из такси неподалеку от памятника Линкольну, белого в холодном свете ранней луны. Подошла к берегу Потомака и двинулась в южную сторону, оглядывая каждую парковую скамью.
Большинство скамеек пустовало. Вечер стоял холодный, со стороны Арлингтонского Национального кладбища дул резкий ветер. Не та погода, чтобы блаженствовать на скамьях, разве что все рождественские покупки уже сделаны и теперь можно посидеть в обнимку с любовником или любовницей.
Парочек на скамейках Пепси не видела. Она искала мужчину, но внезапно стала мучиться сомнениями. Голос в телефонной трубке звучал мягко. Точно ли он мужской? Пепси, чей голос как-то в «Телегиде» был назван «неженственно-соблазнительным», поняла, что, возможно, ей нужна женщина.
Проходя мимо скамьи, где сидел тепло одетый пьяница, прикладывающийся к бутылке в бумажном пакете, она невольно ускорила шаг.
Знакомый мягкий голос внезапно произнес:
— Прошлое — это пролог.
Пепси остановилась.
Пьяница поманил ее грязным указательным пальцем, торчащим из черной нитяной перчатки. На нем была черная бейсболка, глаза его закрывали темные очки. Окуляры склеивала клейкая лента, на бейсболке белели три нашитые буквы: «ЦРУ». Сидел он, свесив голову, поэтому лица видно не было.
— Почему так долго? — спросил мужчина.
— Пробки на дорогах. Это вы?
— Садитесь. Не слишком близко. Не смотрите на меня. Обратите взгляд на Линкольна.
Пепси, не глядя на него, села посередине скамьи.
— Кто вы? — прошептала она.
— Я мог бы назвать вам вымышленную фамилию, но не стану. Называйте меня Режиссер Икс.
— Вы похожи на бездомного.
— Ношу лохмотья, чтобы выразить солидарность с неимущими всего мира: бездомными, забитыми, лишенными прав, незастрахованными.
— Незастрахованными?
— Пленки принесли?
— Лежат в сумочке.
— Хорошо. Положите их рядом с собой на скамью.
— Сперва скажите, что все это значит.
— Я уже сказал.
— Тут не только медицинско-промышленный комплекс, покушающийся на Президента.
— Вы что-нибудь обнаружили?
— Да, на пленке, где заснят выстрел. Уж очень странно повел себя один оператор. Перед самым выстрелом он, похоже, повернул камеру в ту сторону, где укрывался снайпер.
— Может, он заметил снайпера?
— С такого расстояния вряд ли. И взгляды всех окружающих были устремлены на открывающуюся дверцу лимузина. Никто больше никуда не глядел, кроме...
— Кроме кого?
— Секретной службы, — прошептала Пепси. — О Господи! Секретная служба. Ее директора называют режиссером.
— Я не директор секретной службы.
— Вы сказали, что заговор устроила господствующая верхушка. Секретная служба принадлежит к ней.
— В нем участвует больше людей, чем их в секретной службе. Больше, чем в правительстве.
Пепси сидела лицом к памятнику. Но ее глаза, способные двигаться независимо друг от друга, смотрели в разные стороны. Один обратился к кустам, где должен был спрятаться Щеголь. Угол съемки прекрасный — если только он с камерой на месте.
Правым глазом Пепси осторожно повела в сторону. И ясно разглядела профиль сидящего на скамейке пьяницы. Сердце ее забилось чаще, когда она обратила внимание на густую щетину, покрывающую его пухлые щеки. Если эти щеки принадлежат женщине, решила она, то выступающей в цирковых репризах наряду с Мальчиком-Собакой и Человеком-Крабом.
— Как велик заговор? — спросила она.
— Колоссален, — ответил пьяница.
— Значит, большой.
— Больше, чем вы можете себе представить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
В школе Орвилл изучал латынь. Было это давно, однако в памяти кое-что сохранилось.
Он недоумевал, какое отношение имеют слоны к мозговой опухоли, но тут рот его накрыли маской, и все вопросы утопил заклубившийся в голове туман. Очнувшись, Орвилл почувствовал себя вполне здоровым, но его обритая голова оказалась забинтованной.
— В чем дело?
— Ваш мозг плохо среагировал на операцию, — объяснил врач-мексиканец. — Он стал раздуваться, и, чтобы умерить давление, пришлось проделать отверстие в черепе.
Глаза Орвилла наполнились ужасом.
— У меня в черепе дырка?!
— Si. Маленькая. Называется «трепанационное отверстие». Она скоро затянется. А ваша опухоль почти прошла. Ко времени снятия бинтов от нее останется лишь дурное воспоминание.
Орвилл заплакал от облегчения, сотрясаясь всем телом.
— Я слышал, у вас все в порядке, — произнес на другой день мягкий голос в телефонной трубке.
— Этим я целиком обязан вам, но даже не знаю вашей фамилии.
— Д.Д. Типпит.
— Большое спасибо вам, мистер Типпит, от всего моего благодарного сердца.
* * *
Исцелясь, Орвилл Ролло Флетчер вернулся в Спокан, чувствуя себя обновленным. Волосы его отросли, и он сбавил в весе, несмотря на то, что почти месяц лежал на койке.
Вес он, правда, быстро набрал снова. Непонятно откуда у него появилась неутолимая тяга к арахису.
Однажды ему срочной почтой прислали авиабилет в салон первого класса до Вашингтона, округ Колумбия, и записку, где сообщалось, что для него забронирован номер в отеле.
Это было четыре дня назад. По прибытии Орвилл Флетчер обнаружил под дверью листочек бумаги. Там только и было написано: «Ждите моего звонка. Типпит».
И он ждал. Четыре дня. С каждым днем нервничая все больше и больше. От нечего делать слушал радиопрограмму и смотрел телепередачи Трэша Лимбергера, повторял слова, иногда они срывались у него с уст раньше, чем звучали с экрана. Вычурные жесты его успешно соперничали с жестами самого Лимбергера.
Стоя перед зеркалом, включив за спиной телевизор, он наблюдал за двумя отражениями — своим и Лимбергера, и на его обычно мрачном лице появлялась довольная улыбка.
— Превосходная копия, — бормотал Орвилл. Он надеялся, что его публичный дебют состоится не на каком-нибудь дрянном открытии мачта или, хуже того, на неприглядной холостяцкой вечеринке. Главное — хранить достоинство. Иначе он самое настоящее ничтожество.
В четыре часа дня явился посыльный. Принес большую, перевязанную толстой веревкой коробку.
— Спасибо, дорогой, — встретил его Орвилл и щедро одарил чаевыми.
Когда Флетчер открыл коробку, сердце его упало. Ему прислали красно-белый костюм Санта-Клауса. Там были даже белоснежная борода и ортопедические сапоги.
— Чего ради мне это надевать? Меня же никто не узнает!
Костюм он все же решил примерить. Вдруг повезет, вдруг окажется не впору.
— Если подумать, — произнес Орвилл, разглядывая себя в зеркале, — возможно, это и к лучшему.
Зазвонил телефон, и знакомый мягкий голос произнес:
— Сегодня вечером.
Орвилл проглотил разочарование. В конце концов он обязан агентству «Айксчел тэлент» жизнью.
— Прекрасно. Где и когда мне нужно появиться?
— Ровно в восемь пятнадцать. У Белого дома.
— Прошу прощения?
— Сегодня вечером на лужайке Белого дома состоится ежегодная рождественская церемония зажжения елки. Вы официальный Санта-Клаус.
— Меня пустят в Белый дом?
— Будьте у восточных ворот ровно в восемь пятнадцать. Не раньше и не позже. Там строгая охрана.
— Ничего не понимаю.
— Это шутка Первой леди. Вы совместно с Президентом включите рубильник, елка зажжется. Потом вы сбросите шапку и бороду и выступите в роли Трэша Лимбергера.
— Что нужно говорить?
— Не важно. Что угодно. Главное — рассмешить Президента.
— Не знаю, смогу ли.
— Сможете. Все кончится через пятнадцать минут Идите, пообедайте как следует, пропустите стаканчик-другой, если хотите, и ждите у восточных ворот ровно в восемь пятнадцать.
— Непременно, — торжественно пообещал Орвилл.
— Не забудьте ингалятор.
— Я всегда ношу его при себе на случай приступа.
— Когда войдете в ворота, вдохните как следует. Стероиды поддержат вас до конца церемонии.
— Отличная мысль. Так и сделаю, — согласился Орвилл Ролло Флетчер.
Он зашел в ресторан, довольный уже тем, что наконец-то оставил постылый номер, заказал превосходную грудинку, печеный картофель и хлеб. И две порции орехового пирога.
По пути из ресторана к нему пристал нищий в потрепанном пальто и склеенной липкой лентой темных летних очках.
— Подайте доллар, — попросил нищий негромким голосом.
— Извините, дорогой.
Нищий был явно пьян, поскольку тут же навалился на Орвилла, потом, правда, шатаясь отошел.
Орвилл похлопал себя по карману и с облегчением ощутил, что бумажник на месте. Однако руки его не нащупали ингалятора.
С колотящимся сердцем он осмотрел тротуар у своих ног, прошел обратно к ресторану, но безуспешно.
Слава Богу, ингалятор оказался у него в номере на тумбочке возле кровати. Странно, Орвилл был совершенно уверен, что, уходя, захватил его с собой.
— Нельзя забывать вансерил, — пробормотал он, пряча ингалятор в карман. В вестибюле Флетчер купил большой пакет соленых орешков. В последнее время они стали его любимым лакомством.
Глава 27
Римо Уильямс нашел мастера Синанджу на кухне Белого дома. Тот задирал президентского повара.
— Что за соусы ты навязываешь своему повелителю? — спросил Чиун.
— Французские. Я французский повар.
— Лжешь. Ты не француз.
— Я не назывался французом. Я французский повар. Готовлю блюда на французский манер. Я итальянец.
— Значит, готовишь на итальянский манер! А итальянский манер — это манер Борджиа. Ты Борджиа?
— Меня возмущают намеки, что мои кушанья ядовиты.
Увидя в дверях Римо, кореец сказал:
— Взгляни-ка на эту стряпню. Неудивительно, что Президент так располнел.
— Он сбросил десять фунтов с тех пор, как готовить ему стал я, — возмущенно заявил повар. Его высокий белый колпак негодующе задрожал.
Чиун держал в руках какие-то бутылки. Внезапно он шагнул к раковине из нержавеющей стали и крепко сжал над ней кулаки. Бутылки разлетелись на мелкие осколки. Мастер Синанджу отдернул руки так быстро, что голландский соус не испачкал ему пальцы и стекляшки их даже не коснулись.
Потом кореец нажал кнопку мусоросборника, и трудно сказать, что издавало более громкий стон — стекло в устройстве или повар при виде этого.
Чиун уставился на него блестящими карими глазами.
— Отныне ты будешь подавать рис, приготовленный на пару, и не станешь портить его ни коровьим маслом, ни специями. Из птиц будешь готовить только утку. Можешь подавать любую рыбу, не испорченную твоими грубыми соусами. Курицу нет. Говядину нет.
— Первая леди любит моллюсков.
— Никаких моллюсков. У рыб нет панциря. У насекомых и черепах он есть.
— Я скорее уволюсь! — гневно произнес повар.
— И окажешь своей стране огромное благо.
— Тогда, пожалуй, не стану.
— Если ты будешь готовить сносную еду, а те, кто ее пробует, не умрут и не заболеют, то можешь остаться, — разрешил Чиун.
Повар сорвал с головы высокий колпак и в приступе ярости изорвал зубами накрахмаленную ткань в клочья.
— Папочка, можешь уделить мне минутку? — вовремя вмешался Римо.
Чиун оставил повара сражаться с мусоросборником.
— В чем дело, Римо?
— Я больше не ассасин.
Карие глаза корейца сузились. Гладкий лоб покрылся морщинами, а морщинки, расходящиеся от носа, напротив, разгладились от возмущения.
— Ты Синанджу. И будешь ассасином, пока твои ленивые кости не лягут гнить в землю.
— У меня новая должность.
— Глупец!
— Не обзывайся.
— Разве твоя новая должность называется не так?
— Оставь, Ты видишь перед собой нового Римо Уильямса.
— Ты выглядишь прежним Римо Уильямсом.
— Прежний был ассасином.
— А ты кто?
— Контрассасин.
Чиун холодно посмотрел на своего ученика.
— Как это понимать?
— Ассасин, который сражается с другими ассасинами.
Кореец недовольно скривился.
— Кроме нас с тобой, других ассасинов нет. Все остальные хуже и недостойны этого имени.
— Мне нравится, как это звучит. Римо Уильямс, контрассасин.
— Тупица, — отозвался мастер Синанджу, вспомнив слово, которое услышал на одном из флоридских пляжей так давно, что не использовал его уже много лет. — Ты тупица.
— Я не тупица.
— Контртупица, если так тебе нравится.
— Слушай, я просто пытаюсь найти себя. Что, нельзя?
— Поздно. Я нашел тебя много лет назад и по доброте душевной сделал родным. И что же получаю? Ни подарка, ни благодарности, ни уважения. Болван!
— Не называй меня так.
— Тогда ты называй себя тем, что ты есть — ассасином Синанджу.
— Я контрассасин. Чиун надул впалые щеки.
— Это все равно что сказать «антисинанджу».
Римо захлопал глазами.
— Я об этом не подумал.
— Ты никогда не думаешь. В том-то и беда. Пошли, я еще не закончил розыски тех, кто строит заговоры против Президента-марионетки.
— И кого ты уже отыскал, не считая повара?
— Визгливую королеву.
— Вряд ли она участвует в заговоре. Как только Президент погибнет, ее тут же вышвырнут на улицу.
— Можно хитростью создать линию наследования. Ты обратил внимание, что после вчерашних событий нигде не видно вице-президента?
— Смитти говорит, что вице-президенту велено пока не появляться в Белом доме.
— Ха! Марионетка его подозревает.
— Нет, положение до того отчаянное, что им нельзя находиться в одном месте на тот случай, если вдруг взорвется бомба.
— Кто следует за ним?
— Наверное, спикер палаты представителей.
— Тогда он должен умереть.
— Почему?
— Если он умрет, и это безумие прекратится, мы будем оправданы.
— Посоветуйся со Смитом, прежде чем убирать спикера, — посоветовал Уильямс.
— А где он?
— Ведет расследование.
— Преступник скрывается в этих стенах. Всегда так бывает.
— Посмотрим, — уклончиво произнес Римо.
* * *
Меньше чем через час они нашли Смита на командном пункте секретной службы.
— Кто охраняет Президента? — резким тоном спросил Смит.
— Капецци. Президент планировал поездку в Бостон, а Чиун все время его отвлекал.
— Ничего подобного! — возмутился кореец.
Римо заметил два видеомагнитофона на столе перед Смитом, один был включен.
— Раздобыл что-нибудь? — поинтересовался он.
— Просматриваю вчерашние видеозаписи, сделанные с крыши Белого дома.
— Ищешь что-нибудь конкретное?
Смит кивнул седой головой.
— Того, кто подбросил поддельного Гетрика.
Учитель и ученик минут двадцать смотрели, как глава КЮРЕ просматривает пленку, потом камера дала панораму ограды вдоль Пенсильвания-авеню, и они увидели бездомного в склеенных липкой лентой темных очках и черной бейсболке.
Он шел между железной оградой и бетонными столбиками на тротуаре, которые соединены цепями, чтобы служить заграждением машинам со взрывчаткой.
* * *
Камера двигалась взад-вперед, и человек этот несколько раз пропадал из виду. Но вот он попал в кадр уже стоящим у ограды на коленях. Рука его сунулась из-под старого макинтоша и просунула между прутьями черно-белого кота.
— Смотрите! — воскликнул Римо. — Это наверняка поддельный Гетрик. Смит нажал кнопку «стоп».
Изображение мужчины было нечетким. Глава КЮРЕ стал медленно прокручивать пленку, кадр за кадром. Наконец появился более-менее четкий кадр. Римо с Чиуном подались к экрану. — Велика важность, — хмыкнул мастер Синанджу. — Я вижу только темные очки и щетину.
— Наоборот, это очень важно, — возразил Смит и включил соседний монитор. Прокрутив пленку, остановил ее. Затем постучал пальцем по лицу оператора со второй пленки.
— Вам не кажется, что это один и тот же человек?
— Трудно сказать при такой щетине, — ответил Римо. — И тут он в доджерской кепочке, а здесь видны буквы «ЦР».
— Да, — отозвался Чиун, — один и тот же, по челюсти видно.
— Точно, — согласился наконец Уильямс, — нижняя часть лица у обоих одинакова. Пухлая, мягкая. Кто это?
— Не знаю, — ответил Смит и запустил пленку, где тип в бейсболке снимает открытие дверцы президентского лимузина. — Следите за его действиями.
Дверца открылась, оператор отвернул мини-камеру и направил вверх.
Потом из машины вылез агент секретной службы и получил пулю в голову.
— Смотрите! — воскликнул Римо. — Этот человек заснял снайпера!
— Вот именно, — кивнул Смит, выключая оба монитора.
— Видимо, он знал про покушение, — сказал Уильямс.
— Кто бы он ни был, — заключил Смит, вставая из кресла, — этот человек находится в центре заговора с целью убить Президента Соединенных Штатов.
— Тогда он должен умереть! — вскричал Чиун.
— Если только мы сумеем установить его личность, — заметил Смит.
— Это твоя задача, о Гарольд Гонтский!
Римо вопросительно взглянул на обоих.
— Этот человек являлся фактическим правителем Англии при Ричарде Первом, — объяснил Смит.
— Как ты являешься настоящим правителем этой страны при Президенте-марионетке, — великодушно добавил мастер Синанджу.
— Если мы его лишимся, то перестану, — угрюмо буркнул Смит.
— Тут-то я и пригожусь, — произнес Римо Уильямс.
— В каком смысле? — уточнил Смит.
— Называйте меня контрассасином.
Мастер Синанджу застонал, словно рвущийся в шторм парус.
* * *
В 18.00 Пепси Доббинс вылезла из такси неподалеку от памятника Линкольну, белого в холодном свете ранней луны. Подошла к берегу Потомака и двинулась в южную сторону, оглядывая каждую парковую скамью.
Большинство скамеек пустовало. Вечер стоял холодный, со стороны Арлингтонского Национального кладбища дул резкий ветер. Не та погода, чтобы блаженствовать на скамьях, разве что все рождественские покупки уже сделаны и теперь можно посидеть в обнимку с любовником или любовницей.
Парочек на скамейках Пепси не видела. Она искала мужчину, но внезапно стала мучиться сомнениями. Голос в телефонной трубке звучал мягко. Точно ли он мужской? Пепси, чей голос как-то в «Телегиде» был назван «неженственно-соблазнительным», поняла, что, возможно, ей нужна женщина.
Проходя мимо скамьи, где сидел тепло одетый пьяница, прикладывающийся к бутылке в бумажном пакете, она невольно ускорила шаг.
Знакомый мягкий голос внезапно произнес:
— Прошлое — это пролог.
Пепси остановилась.
Пьяница поманил ее грязным указательным пальцем, торчащим из черной нитяной перчатки. На нем была черная бейсболка, глаза его закрывали темные очки. Окуляры склеивала клейкая лента, на бейсболке белели три нашитые буквы: «ЦРУ». Сидел он, свесив голову, поэтому лица видно не было.
— Почему так долго? — спросил мужчина.
— Пробки на дорогах. Это вы?
— Садитесь. Не слишком близко. Не смотрите на меня. Обратите взгляд на Линкольна.
Пепси, не глядя на него, села посередине скамьи.
— Кто вы? — прошептала она.
— Я мог бы назвать вам вымышленную фамилию, но не стану. Называйте меня Режиссер Икс.
— Вы похожи на бездомного.
— Ношу лохмотья, чтобы выразить солидарность с неимущими всего мира: бездомными, забитыми, лишенными прав, незастрахованными.
— Незастрахованными?
— Пленки принесли?
— Лежат в сумочке.
— Хорошо. Положите их рядом с собой на скамью.
— Сперва скажите, что все это значит.
— Я уже сказал.
— Тут не только медицинско-промышленный комплекс, покушающийся на Президента.
— Вы что-нибудь обнаружили?
— Да, на пленке, где заснят выстрел. Уж очень странно повел себя один оператор. Перед самым выстрелом он, похоже, повернул камеру в ту сторону, где укрывался снайпер.
— Может, он заметил снайпера?
— С такого расстояния вряд ли. И взгляды всех окружающих были устремлены на открывающуюся дверцу лимузина. Никто больше никуда не глядел, кроме...
— Кроме кого?
— Секретной службы, — прошептала Пепси. — О Господи! Секретная служба. Ее директора называют режиссером.
— Я не директор секретной службы.
— Вы сказали, что заговор устроила господствующая верхушка. Секретная служба принадлежит к ней.
— В нем участвует больше людей, чем их в секретной службе. Больше, чем в правительстве.
Пепси сидела лицом к памятнику. Но ее глаза, способные двигаться независимо друг от друга, смотрели в разные стороны. Один обратился к кустам, где должен был спрятаться Щеголь. Угол съемки прекрасный — если только он с камерой на месте.
Правым глазом Пепси осторожно повела в сторону. И ясно разглядела профиль сидящего на скамейке пьяницы. Сердце ее забилось чаще, когда она обратила внимание на густую щетину, покрывающую его пухлые щеки. Если эти щеки принадлежат женщине, решила она, то выступающей в цирковых репризах наряду с Мальчиком-Собакой и Человеком-Крабом.
— Как велик заговор? — спросила она.
— Колоссален, — ответил пьяница.
— Значит, большой.
— Больше, чем вы можете себе представить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25