Сидловский, крякнув, занес ногу над сходней, по Быстрицкий удержал его за локоть.
— Не торопитесь, ваша ясновельможность. Пускай поначалу кто-нибудь узнает, в чем дело.
Сидловский рванул локоть, с раздражением посмотрел па Быстрицкого.
— Пан писарь, мне надоели ваши вечные подозрения! Забыли, что я полковник, а не малое дитя? Геть с дороги!
Быстрицкий решил пустить в ход последнее оружие — сыграть на тщеславии Сидловского.
— Прекрасно помню это, отчего прошу не торопиться. Кто может командовать разъездом в десяток драгун? В лучшем случае, младший офицер, а то и унтер. Пристало ли запорожскому полковнику первому идти к нему? Не слишком ли много чести? Пускай сам явится к вашей ясновельможности.
Удар был направлен точно в цель — Сидловский убрал ногу со сходни, упер руки в бока.
— Верно. Что-то служивые не больно поспешают к нам. Ждут, пока мы на поклон явимся? Не выйдет! Сами пожалуют как миленькие, коли дело имеется.
— Вам, господа, тоже советую подождать, — обратился Быстрицкий к фон Рихтену и Гришину, с нетерпением посматривавшим на берег. — Сейчас к драгунам отправится куренной с казаками, пригласит к нам их командира. После этого при желании можно будет нанести ответный визит.
— Увы, я не столь щепетилен, как их ясновельможность, — усмехнулся фон Рихтен, ступая на сходню. — Жду вас у костра, господин полковой писарь.
— Я с вами, капитан, — сказал Гришин. — Если меня не обманывают глаза и нос, драгуны намерены угостить нас изжаренным на вертеле бараном. Однако если к барану первыми подоспеют запорожцы, нам останутся от него лишь кости да воспоминания. Поэтому я не намерен опаздывать. Вперед, капитан!
— Будьте осторожны, господа! — крикнул вдогонку офицерам Быстрицкий и перевел взгляд на куренного Прислипу. — Отправишься к драгунам разузнать, в чем дело. Помни, что идешь не к куме в гости, поэтому будь начеку. Ох, друже, не приглянулись мне эти драгуны, смутно на душе отчего-то.
— Тоже полагаю, что нечего им в этой глухомани делать, — ответил куренной. — Ежели надобно из Аккермана нам весть передать, куда сподручней выслать навстречу лодку або канчебас… Ладно, сейчас во всем разберемся. Хлопцы, за мной, — скомандовал он столпившимся за его спиной запорожцам. — И не на жареного барана очи пяльте, а лучше пистоли да сабли к делу подготовьте.
Отправив на берег Прислипу, Быстрицкий, привыкший ко всякому делу относиться со всей ответственностью, прошел на нос чайки.
— Притомились, хлопчики? — обратился он к пушкарям, греющимся па солнышке подле орудия. — Скоро на бережку на травке отдохнете. А покуда наведите-ка пушку на палатку. Да-да, на палатку. И быстрей, быстрей! — прикрикнул он.
Быстрицкий лично проверил точность наводки, присел у пушки рядом с казаком, в чьей руке дымился зажженный фитиль…
Бин-баши с трудом сдержал ликование: оба русских офицера первыми спрыгнули на землю и на добрый десяток шагов опередили следовавших за ними казаков. Пусть подойдут ближе, и можно подать сигнал к нападению. Правда, опасение вызывали направленная на палатку с лодки пушка и мушкеты запорожцев, столпившихся у ее борта. Но для того и сидели в камышах на дне ручья полторы сотни янычар, чтобы не позволить казакам в лодке влиять на ход событий на пригорке.
Офицеры приближались уже к вершине пригорка, с боков их полукругом окружали запорожцы. Лица русских были веселы и беспечны, зато пожилой вислоусый казак, ближе всех пристроившийся к офицерам, настороженно шнырял глазами по палатке, мнимым драгунам у костра и коновязи, обе его ладони лежали на рукоятках пистолетов. Как бы не заметил чего подозрительного или не вздумал обратиться к Насуху с вопросом! Кто знает, как тогда могут развиться события!
Пожалуй, не стоит тянуть время до последнего. Тем более что расстояние до офицеров уже вполне достаточное, чтобы добросить арканы. Дальше все просто: обоих пленников — на лошадей и скорее в степь, а о янычарах, оставшихся на пригорке и в камышах, позаботится Аллах. Еще несколько мгновений, всего несколько мгновений — и план бин-баши будет осуществлен. Пора!
Насух выхватил пистолет, выстрелил в вислоусого запорожца. Но тот был начеку — молниеносно отпрянул в сторону и рванул из-за пояса свои пистолеты. Два его выстрела — и одна казачья пуля вошла в плечо бин-баши, вторая свалила ближайшего к нему телохранителя. Насух схватился за плечо, повернул голову к палатке. Из нее один за другим выскакивали янычары, двое уже вертели над головой арканы.
Однако тут с лодки грянул пушечный выстрел, над пригорком завизжала картечь. Она, словно ураганной силы вихрь, разнесла в клочья полотно палатки, изрешетила находившихся внутри янычар. Рухнула наземь и большая часть тех, что успели выскочить наружу. Но не остались в долгу и турки, находившиеся у костра и коновязи, вслед за бин-баши они дали дружный залп из мушкетов. В русских драгун были переодеты лучшие стрелки табора, цели ими были распределены заранее, поэтому из запорожцев Прислипы в живых осталось всего четверо: он сам, не отходивший ни на шаг от фон Рихтена, и трое сечевиков, оказавшихся за спинами русских офицеров.
— Назад! К чайкам! — крикнул Прислипа фон Рихтену, выхватывая из ножен саблю.
В этот миг рядом просвистел аркан, его петля обхватила шею капитана. Рывок — и фон Рихтен оказался на земле, двое янычар потащили его к себе. Взмахом клинка Прислипа перерубил аркан, протянул свободную руку капитану.
— Вставай! Быстрей! И назад, назад!
Но пути к отступлению не было — турки обступили их со всех сторон. Десяток янычар наседал на фон Рихтена и Гришина, остальные рубились с уцелевшими запорожцами.
— Русских брать живыми! Только живыми! — доносился с вершины пригорка голос бин-баши.
Прислипа в длинном выпаде достал саблей янычара, собиравшегося набросить аркан на Гришина, но и чужой клинок обрушился ему на правое плечо. Куренной хотел перехватить саблю в левую руку, однако удар прикладом мушкета свалил его наземь. Падая, Прислипа успел выхватить из кобуры пистолет и разрядить его в турка, прыгнувшего на него с ременными путами в руке. Куренной собирался вскочить на ноги, но сбоку грянул выстрел, грудь обожгло огнем, сильный удар ногой в живот опрокинул его на спину. Не обращая внимания на боль, Прислипа повернулся на бок, с трудом приподнялся. Что, вражины, небось думаете, разделались с казаком? Ошибаетесь! Покуда казак дышит, он — воин! Куренной дополз к ближайшему убитому запорожцу, вытащил из-за пояса и кобур его пистолеты. Взвел у всех курки, взял два в руки. Держитесь, вороги!..
Быстрицкий не упустил мига, когда драгунский офицер на пригорке выстрелил в сопровождавших фон Рихтена и Гришина казаков. Вот оно то, чего он опасался! Длительное пребывание в должности полкового писаря, связанной с ведением разведки и пресечением происков явных и тайных недругов Сечи, выработало у Быстрицкого качества, прямо противоположные тем, что были присущи основной массе запорожцев. Из его характера давно исчезли беспечность, простодушие, бесшабашность, уступив место осторожности и стремлению досконально проверить и осмыслить всякий подозрительный факт, каким бы малозначительным он ни казался.
При наблюдении за разъездом русских драгун его насторожили два момента: их поведение на вражьей территории как у себя дома и желание заманить мореплавателей к своей палатке. Казалось бы, чего особенного, но в деле, которым занимался Быстрицкий, не существовало пустяков. И он предпринял все, что было в его силах: удержал в чайке Сидловского и послал с русскими офицерами куренного Прислипу с казаками. Оказалось, его подозрения не были напрасны, и теперь предстоит платить кровью за чужую беспечность.
— Огонь! — скомандовал Быстрицкий казаку с фитилем.
Он не увидел результатов пушечного выстрела — вокруг чайки шумно заплескалась вода, зашуршали камыши, и к ее бортам рванулись появившиеся из ручья янычары. По пояс голые, облепленные тиной и ряской, с ятаганами и кинжалами в руках. Ай да басурманы! Научились у запорожцев устраивать засады в воде. Ничего, сейчас отучим! Тем более что за время пребывания в воде порох в ваших мушкетах и пистолетах отсырел и вам придется действовать лишь холодным оружием. Правда, вами займутся другие казаки, потому что Быстрицкому необходимо спешно выручать попавших в ловушку товарищей на пригорке.
— За мной! — крикнул он ближайшим к себе запорожцам и с пистолетами в руках бросился по сходне на берег.
Выстрелом свалил обратно в воду вскочившего на сходни янычара, уклонился от кинжала, который метнул ему в горло стоявший по грудь в ручье рыжебородый турок. Спрыгнул со сходни на берег, бросился вверх по склону пригорка. Быстрей, быстрей! У коновязи костра, где кипел бой, уже не было ни одного запорожца, и фон Рихтен с Гришиным, прижавшись спинами друг к другу, вдвоем отбивались от янычар. Левая рука капитана висела как плеть, голова поручика была окровавлена.
Увидев спешивших от лодки запорожцев, турки напали на русских офицеров с удвоенной яростью. Один из них ловким приемом выбил у фон Рихтена шпагу, кошкой метнулся к нему и обрушил на голову удар рукоятью ятагана. Капитан рухнул наземь, над ним тотчас склонились двое янычар с веревками в руках. Эх, капитан, неужто тебе придется вкусить басурманской неволи? А помочь тебе покуда нельзя: и стрелять далековато, и можно угодить в Гришина.
Турки подняли связанного фон Рихтена, сделали первые шаги в направлении коновязи. Однако прозвучали два пистолетных выстрела, и янычары вместе с капитаном упали. Из высокой травы стрелял кто-то из казаков, отправившихся с русскими офицерами к палатке. Израненный, с разрубленным плечом, залитый кровью, он приподнялся на локте и вновь целился в турок из пистолетов. Да это же куренной Прислипа! Выстрел — и еще один янычар свалился на землю. Но подскочил к Прислипе турок в мундире русского драгуна, рубанул по голове ятаганом. Прощай, куренной! А чего медлишь ты, поручик? Воспользуйся моментом и попытайся пробиться к Быстрицкому и его казакам! Однако Гришин поступил по-другому — встал над фон Рихтеном и продолжил бой. Молодец, поручик, не оставил товарища в беде!
Позади Быстрицкого затрещали выстрелы из мушкетов, трое-четверо янычар упали, остальные бросились врассыпную. Турок в форме русского драгунского офицера выронил ятаган, согнулся, схватился за живот. Отбросив шпагу, Гришин подскочил к нему, обхватил за плечи. Но турок, изловчившись, выхватил из пожен кинжал, вонзил его в грудь поручика. Тот зашатался, выпустил противника, и турок, зажимая рану в животе ладонями, бросился к лошадям. Врешь, вражина, не уйдешь! Быстрицкий на ходу выстрелил в беглеца, но промахнулся. Не торопись, казаче, спешка — плохой помощник. Полковой писарь остановился, положил ствол пистолета на согнутую в локте левую руку, прицелился. Выстрел — беглец споткнулся, рухнул у коновязи. Быстрицкий подбежал к лежавшим на земле фон Рихтену и Гришину, приложил ухо к груди одного, затем другого. Капитан был жив, сердце поручика не билось.
Полковой писарь выпрямился, медленно стащил с головы шапку.
Погибших хоронили на вершине пригорка в общей могиле. Плечом к плечу, руки сложены на груди, у правого бедра обнаженная сабля, у левого — штоф горилки. Покидали землю отважные воины и отчаянные гуляки, не с пустыми руками надлежало явиться им к своим ранее ушедшим из жизни другам-товарищам. В верхнем ряду лежали рядом запорожский куренной Прислипа и поручик русской армии Гришин.
Фон Рихтен захлопнул Журнал экспедиции, откинулся на сложенный вдвое казачий кунтуш, подложенный ему под голову, устало прикрыл глаза.
Вот и все, впереди — Килия, конечный пункт их похода. Из Аккермана флотилия вышла 29 мая, и сегодня, 2 июня, отшвартуется через несколько минут у Килийской пристани. Позади длительный тяжелый путь, бои на море и суше, кровь и смерть товарищей. И все-таки они, полковник Сидловский и капитан фон Рихтен, выполнили свой воинский долг: девятнадцать чаек с казаками и Журналом экспедиции очутились на Дунае.
Запорожцев снова была тысяча: в Аккермане влившиеся в отряд Сидловского добровольцы из числа гребцов-невольников оставили флотилию, а она пополнена до первоначальной численности бывалыми сечевиками. Они были сняты с восьми запорожских постов, выставленных зимой 1770 — 1771 годов между Гарцем на Буге и гирлами Днепра, а также на «отводных караулах» по Ногайскому рубежу. И вот о борта чаек бьется голубая ласковая дунайская волна, а впереди по курсу видна Килийская пристань с толпами встречающих.
Фон Рихтен сунул Журнал экспедиции под голову, натянул ближе к подбородку кафтан. Была вторая половина дня, нещадно палило солнце, а его била дрожь. Пусть бьет — это не беда, беда была раньше, когда запорожский лекарь, некогда сбежавший из австрийской армии чех-ветеринар, боролся за его жизнь и заставил-таки смерть отступить. Отступить, но не выпустить раненого до конца из своих когтистых лап. Хотя теперь капитана ждали госпиталь и настоящие врачи, ему было грустно. Так мечтал попасть в действующую армию, а попал на госпитальную койку. Пока вылечится и получит назначение, наступит осень; с ней окончание активных боевых действий, отвод войск на зимние квартиры. А за зиму может случиться всякое…
Чайка уткнулась носом в преграду, слегка вздрогнула, остановилась, ритмично закачалась на мелкой волне. Тишина взорвалась громом оркестра, приветственными криками, гулом голосов. Застучали по сходням сапоги сбегавших на берег запорожцев, фон Рихтен остался в лодке один. Может, удастся уснуть? Капитан удобнее улегся на скамье, подставил лицо солнцу, постарался ни о чем не думать. Однако уснуть ему не пришлось.
— Барон фон Рихтен? — раздалось рядом по-немецки.
Капитан открыл глаза. Перед ним стоял незнакомец в форме русского кирасирского полковника. Высокий рост, широкие плечи, бравая выправка… Мужественное лицо, воинственно торчащие усы, гордо вскинутый подбородок… Прямо образец мужской красоты! Вот только глаза маленько подводят: пустые, бесцветные, словно вылинявшие на солнце, они мало чем отличались от пары прусских солдатских оловянных пуговиц.
— С кем имею честь? — вопросом на вопрос ответил фон Рихтен по-русски.
— Полковник дер Гольц из штаба их превосходительства генерал-майора фон Вейсмана, — прозвучало по-немецки.
— Чем могу служить, господин полковник? — опять по-русски спросил фон Рихтен.
Дер Гольц усмехнулся.
— Господин барон, неужели вам не надоел чужой русский язык? Конечно, бывают обстоятельства, когда иначе нельзя… Но сейчас, при встрече соотечественников…
— Мы не соотечественники, господин полковник, — перебил дер Гольца капитан. — Вы — немец, я — русский. А поскольку вы имеете честь состоять на русской военной службе и разговариваете со мной, офицером русской армии, потрудитесь изъясняться по-русски. Итак, чем вызван ваш визит?
— Согласно распоряжению господина генерал-прокурора князя Вяземского, Журнал экспедиции из Килии должен быть в кратчайший срок отправлен в Санкт-Петербург. Почтовые готовы, — сказал дер Гольц уже по-русски.
— В своем донесении из Аккермана я сообщил, что тяжело ранен и вряд ли смогу совершить столь длительное путешествие.
— Ваше донесение получено, господин барон. Поскольку вы ранены, а другой офицер, бывший с вами, погиб, их сиятельство граф Румянцев распорядился отправить Журнал экспедиции… — дер Гольц, понизив голос, наклонился ближе к лицу фон Рихтена. — Их сиятельство надеется, что у вас, господин барон, имеется на примете человек, могущий заменить вас.
— У меня есть такой человек. После моего ранения порученные мне обязанности исполнял запорожский полковой писарь Быстрицкий… исполнял весьма усердно и толково. Ему по праву надлежит доставить Журнал в столицу.
— Позвольте дать вам совет, господин барон? — осторожно спросил дер Гольц.
— Слушаю вас.
— Вы прекрасно знаете, какое значение придают в Государственном Совете результатам вашей экспедиции. Вполне естественно, что лицо, доставившее Журнал экспедиции в Санкт-Петербург, будет иметь встречи и беседы с весьма влиятельными особами и наверняка отмечено высочайшей милостью. Так стоит ли посылать с Журналом какого-то писаря, неотесанного казака-головореза, только и умеющего махать саблей да пить водку? Разве сможет он воспользоваться теми многообещающими возможностями, кои откроются перед ним в столице? Разве он оценит ваше расположение к нему? На вашем месте я поступил бы по-другому. Не желаете знать, как именно?
— Продолжайте, господин полковник.
Дер Гольц приподнял полы камзола, присел на краешек скамьи в ногах раненого.
— Я ответствовал бы их сиятельству графу Румянцеву, что такого человека на примете у меня нет. Тогда штаб армии отправил бы с Журналом офицера по собственному усмотрению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13