- Хорошо еще, что он не прихватил с собой пистолета.
Кинрад молча кивнул. Он знал, что тот имеет в виду. Вейгарт, готовясь
бежать с корабля на пузыре воздуха к иллюзорной свободе, не хотел
подпускать их к себе, угрожая пистолетом. Кинуться на него, не рискуя
жизнью, они не могли, и им пришлось, отбросив всякую жалость, застрелить
его, пока не поздно. Вейгарт погиб первым из экипажа, и случилось это
всего через двадцать месяцев после старта.
Они не могли допустить новой потери. Впятером можно было вести
корабль, контролировать его движение, совершить посадку. Пять - это был
абсолютный минимум. Четверо были бы обречены остаться навечно в огромном
металлическом гробу, слепо громыхающем среди звезд.
С этой проблемой была связана и другая, которой Кинрад так и не мог
разрешить - во всяком случае, удовлетворительным для себя образом. Следует
ли держать выходной люк запертым на замок, ключ к которому у одного
капитана? Или же в случае внезапной аварии это могло бы дорого им
обойтись? В чем больше риска - в безумной попытке к бегству со стороны
одного или в препятствии к спасению всех?
А ну, к черту все, - сейчас они летят домой, а когда прилетят, он
сдаст бортовой журнал с подробными записями, и пусть головы поумнее
разбираются во всем сами. Это их обязанность, а его - обеспечить
благополучное возвращение.
Кинрад перевел взгляд на Нильсена, увидел сосредоточенно-угрюмое
выражение его лица и понял, что тот тоже думает о Вейгарте. Ученые и
инженеры при всем своем высокоразвитом интеллекте в сущности такие же
люди, как все. Несмотря на свои познания и умения, они не могут
изолировать себя от остального человечества. Вне круга своих
профессиональных интересов это обыкновенные люди с такими же заботами и
переживаниями, что и у прочих. Они не могут думать только о своей
специальности и позабыть обо всем остальном. Иногда они думают о других
людях, иногда о самих себе. Нильсен обладал высокоразвитым интеллектом,
был умен и восприимчив - и тем больше было у него шансов свихнуться.
Кинрад чувствовал, что уж Нильсен, если побежит к люку, прихватить с собой
пистолет не забудет.
Вынести долгое заточение в огромном стальном цилиндре, по которому
день за днем, час за часом (без передышки молотит дюжина дьяволов, могли
только более тупые, более толстокожие - такие, про кого говорят, что у них
коровьи мозги. Тут тоже было над чем задуматься умным головам. Дураки
терпеливей и выносливей всех прочих, зато от них мало толку; умники
необходимы, чтобы управлять кораблем, зато у них больше шансов свихнуться
- хотя бы временно, не насовсем.
Каков же итог? Ответ: идеальный экипаж космического корабля должен
состоять из безнадежных тупиц с высоким интеллектом - качества явно
взаимоисключающие.
Вдруг его осенило. Не в этом ли скрывается разгадка тайны Бертелли?
Те, кто проектировал и строил корабль, а потом подбирал для него экипаж,
были люди неслыханной хитрости и прозорливости. Нельзя поверить, чтобы они
выбрали такого, как Бертелли, и им было наплевать, что из этого получится.
Подбор был целенаправленным и тщательно обдумывался - на этот счет у
Кинрада не было никаких сомнений. Быть может, потеря двух кораблей убедила
их в том, что, набирая экипаж, следует быть менее строгим? А может, они
включили Бертелли, чтобы посмотреть, как покажет себя в полете дурак?
Если это предположение правильно, то кое-чего они достигли - но
немногого. Наверняка Бертелли спятит и побежит к люку последним. Однако с
точки зрения технических знаний в его пользу нечего было сказать. Из того,
что необходимо знать члену космического экипажа, он почти ничего не знал,
да и то, что знал, перенял у других. Любое дело, которое ему поручали,
оказывалось виртуозно испорченным. Более того: огромные неуклюжие лапы
Бертелли, лежащие на рычагах управления, представляли бы собой настоящую
опасность.
Правда, его любили. В известном смысле он даже пользовался
популярностью. Он играл на нескольких музыкальных инструментах, пел
надтреснутым голосом, был хорошим мимом, с какой-то развинченностью
отбивал чечетку. Когда раздражение, которое он сперва вызывал у них,
прошло, Бертелли стал казаться им забавным и достойным жалости;
чувствовать свое превосходство над ним было неловко, потому что трудно
было представить себе человека, который бы этого превосходства не
чувствовал.
"Когда корабль вернется на Землю, руководители поймут: лучше, если на
корабле нет дураков без технического образования", - не совсем уверенно
решил Кинрад. Умные головы провели свой эксперимент, и из этого ничего не
вышло. Ничего не вышло. Ничего не вышло... Чем больше Кинрад повторял это,
тем меньше уверенности ощущал.
В столовую вошел Вейл.
- Я думал, вы уже минут десять как кончили.
- Все в порядке. - Нильсен встал, стряхнул крошки и жестом пригласил
Вейла сесть на освободившееся место. - Ну, я пошел к двигателям.
Взяв тарелку и пакет с едой, Вейл сел; поглядев на Кинрада и
Нильсена, спросил:
- Что случилось?
- У Арама "чарли", он в постели, - ответил Кинрад.
На лице Вейла не отразилось никаких эмоций. Он резко ткнул вилкой в
тарелку и сказал:
- Солнце вывело бы его из этого состояния. Увидеть Солнце - вот что
нужно нам всем.
- На свете миллионы солнц, - сказал Бертелли тоном человека, с
готовностью предлагающего их все.
Поставив локти на стол, Вейл произнес резко и многозначительно:
- В том-то и дело!
Взгляд Бертелли выразил крайнее замешательство. Он стал беспокойно
двигать тарелкой и нечаянно сбросил с нее вилку. Продолжая глядеть на
Вейла, нащупал вилку, взял ее за зубцы, не глядя ткнул ручкой в тарелку,
потом поднес ручку ко рту.
- А может быть, лучше другим концом? - спросил Вейл, с интересом
наблюдая за ним. - Он острее.
Бертелли опустил глаза и стал внимательно рассматривать вилку,
постепенно лицо его начало приобретать рассеянно-удивленное выражение. Он
по-детски беспомощно развел руками и, одарив собеседников обычной для него
извиняющейся улыбкой, одновременно, как бы между прочим, одним движением
большого и указательного пальцев положил вилку ручкой к себе в ладонь.
Вейл не увидел этого движения, но Кинрад его заметил - и на миг у
него появилось странное, трудно объяснимое чувство, что Бертелли допустил
маленькую оплошность, крохотную ошибку, мимо которой могли пройти, не
обратив на нее внимания.
Кинрад был уже в своей кабине, когда услышал по системе внутренней
связи голос Марсдена:
- Арам очнулся. Щека у него распухла, но сам он вроде бы поостыл.
По-моему, снова колоть его не нужно - во всяком случае, пока.
- Пусть ходит, но будем за ним присматривать, - решил Кинрад. - Скажи
Бертелли, чтобы держался к нему поближе, - хоть при деле будет.
- Хорошо.
Марсден помолчал, потом добавил, понизив голос:
- Что-то Вейл киснет в последнее время - вы заметили?
- По-моему, с ним все в порядке. Иногда нервничает, но не больше, чем
все мы.
- Пожалуй.
Голос Марсдена прозвучал так, словно ему хотелось добавить еще
что-то; но ничего больше он не сказал.
Закончив в журнале последние записи за этот день, Кинрад посмотрел на
себя в зеркало и решил, что повременит с бритьем еще немного - маленькая
роскошь, которую он мог себе позволить. Процедуру эту он не любил, а
отпустить бороду у него не хватало смелости. Разные люди - разные понятия.
Он откинулся в своем вращающемся кресле и задумался - сперва о
планете, которая была для них домом, потом о людях, пославших в космос
корабль, а потом о людях, летящих в нем вместе с ним. Они, шестеро, первые
достигшие другой звезды, прошли подготовку, которая отнюдь не была
односторонней. Трое из них (профессиональные космонавты) быстро, но
основательно познакомились с какой-то областью науки, а трое других
(ученые) прослушали курс атомной техники или космонавигации. Две
специальности на каждого. Он подумал еще немного и исключил Бертелли.
Подготовка к полету этим не ограничилась. Лысый старикан,
заведовавший желтым домом, с видом знатока наставлял их по части
космического этикета. Каждый, объяснил он, будет знать только имя, возраст
и специальность своих товарищей. Никто не должен расспрашивать других или
пытаться хоть краем глаза заглянуть в их прошлое. Когда жизнь человека
неизвестна, говорил он, труднее найти повод для иррациональной вражды,
придирок и оскорблений. У "ненаполненных" личностей меньше оснований
вступать в конфликт. Было сказано, что ни один из них не должен требовать
откровенности от другого.
Таким образом, Кинрад не мог узнать, почему Вейл чрезмерно
раздражителен, а Марсден - нетерпеливей остальных. Он не располагал
данными о прошлом своих товарищей, которые помогли бы ему понять, почему
Нильсен потенциально самый опасный, а Арам наименее устойчивый. И он не
мог настаивать на том, чтобы Бертелли объяснил свое присутствие на
корабле. До успешного завершения их миссии история каждого оставалась
скрытой за плотным занавесом, сквозь который лишь иногда можно было
разглядеть что-то малозначительное.
Прожив бок о бок с ними почти четыре года, он теперь знал их так, как
не знал никого, но все же не так, как узнает в один прекрасный день на
зеленых лугах Земли, когда полет станет прошлым, табу будет снято и они
смогут делиться воспоминаниями.
Он любил размышлять об этих вещах, потому что у него возникла одна
идея, которую он по возвращении собирался предложить вниманию
специалистов. Идея касалась отбывающих пожизненное заключение. Он не
верил, что все преступники глупцы. Наверняка многие из них - умные люди с
тонкой душевной организацией, которых что-то столкнуло с так называемого
прямого пути. У некоторых из них, когда они оказывались запертыми в
четырех стенах, начинался приступ "чарли", они пытались вырваться любой
ценой, бросались о кулаками на надзирателя - все, все, что угодно, лишь бы
бежать, - и результатом этого было одиночное заключение. Это все равно что
лечить отравленного еще более сильной дозой отравившего его яда. Нельзя
так, нельзя! Он был твердо убежден в этом. В Кинраде было что-то от
реформатора.
На его рабочем столе всегда лежала составленная им, аккуратно
написанная от руки программа профилактических мер для тех пожизненно
осужденных, которым угрожает помешательство. Программой предусматривалось
постоянное индивидуальное наблюдение и своевременное использование
трудотерапии. Какова практическая ценность этой программы, Кинрад не знал,
но выглядела она конструктивной. Это было его любимое детище. Пусть
маститые пенологи* рассмотрят его и проверят на практике. Если он окажется
стоящим (а Кинрад был склонен думать, что так оно и будет) их полет
принесет миру пользу еще в одном, совершенно непредвиденном отношении.
Ради одного этого стоило его предпринять.
Тут его мысли были прерваны неожиданным появлением Нильсена, Вейла и
Марсдена. За ними стояли Арам и Бертелли. Кинрад выпрямился, не вставая, и
проворчал:
- Замечательно! У пульта управления - ни души.
- Я включил автопилот, - сказал Марсден. - Он продержит корабль на
курсе четыре-пять часов, вы нам это сами говорили.
- Верно. - Он обвел их лица пристальным взглядом. - Ну, так что же
означает эта мрачная депутация?
- Кончается четвертый день, - сказал Нильсен. - Скоро начнется пятый.
А мы по-прежнему ищем Солнце.
- Ну и что?..
- Я не уверен, что вы знаете, куда мы летим.
- А я уверен.
- Это точно или вы морочите нам голову?
Поднявшись на ноги, Кинрад сказал:
- Хорошо, допустим, я признаюсь, что мы летим вслепую, что тогда вы
сделаете?
- На этот вопрос ответить легко, - сказал Нильсен тоном человека,
худшие опасения которого оправдываются. - Когда умер Сэндерсон, мы выбрали
в капитаны вас. Мы можем отменить решение и выбрать другого.
- А потом?
- Полетим к ближайшей звезде и постараемся найти планету, на которой
мы могли бы жить.
- Ближайшая звезда - Солнце.
- Да, если мы идем правильным курсом, - сказал Нильсен.
Выдвинув одни из ящиков стола, Кинрад извлек оттуда большой свернутый
в трубку лист бумаги и развернул его. Сетку мелких квадратиков, густо
усыпанную крестиками и точками, пересекала пологая кривая - жирная черная
линия.
- Вот обратный курс. - Он поочередно ткнул пальцем в несколько
крестов и точек. - Непосредственно наблюдая эти тела, мы в любой момент
можем сказать, правилен ли наш курс. Есть только одно, чего мы не знаем
точно.
- Что же? - спросил Вейл, хмуро глядя на карту.
- Наша скорость. Ее можно измерить только с пятипроцентной
погрешностью в ту или иную сторону. Я знаю, что наш курс правильный, но не
знаю точно, сколько мы прошли. Вот почему мы ожидали увидеть Солнце четыре
дня назад, а его все нет. Предупреждаю вас, что это может продлиться и
десять дней.
Четко выговаривая каждое слово, Нильсен сказал:
- Когда мы улетали с Земли, созвездия были сфотографированы. Мы
только что накладывали на экран пленки - не сходится.
- Как же может сойтись? - в голосе Кинрада зазвучало раздражение. -
Ведь мы не в той же точке. Обязательно будет периферическое смещение.
- Хоть мы и не получили настоящей штурманской подготовки, но кое-что
все-таки соображаем, - огрызнулся Нильсен. - Да, есть смещение. Но
распространяется оно от центра, вовсе не совпадающего с розовой точкой,
которая, по вашим словам, и есть Солнце. Центр этот - примерно на полпути
между розовой точкой и левым краем экрана. - И, презрительно фыркнув, он
добавил: - Интересно, что вы теперь скажете.
Кинрад тяжело вздохнул и провел пальцем по карте.
- Как видите, это кривая. Полет с Земли шел по сходной кривой, только
выгнутой в противоположную сторону. Хвостовой фотообъектив сфокусирован по
оси корабля. Пока мы были в нескольких тысячах миль от Земли, он был
обращен в сторону Солнца, но чем дальше уходил корабль, тем больше
отклонялась от этого направления его ось. Ко времени, когда мы пересекли
орбиту Плутона, она указывала уже черт-те куда.
Всматриваясь в карту, Нильсен задумался, а потом спросил:
- Допустим, я вам поверю - сколько это может продлиться, самое
большее?
- Я уже сказал - десять дней.
- Почти половина срока прошла. Подождем, пока не пройдет вторая.
- Спасибо! - с иронией сказал Кинрад.
- Тогда мы или убедимся, что видим Солнце, или назначим нового
капитана и полетим к ближайшей звезде.
- Кому быть капитаном? Надо бросить жребий, - предложил стоявший
сзади Бертелли. - Может, и мне удастся покомандовать кораблем!
- Сохрани нас бог! - воскликнул Марсден.
- Мы выберем того, кто подготовлен лучше остальных, - сказал Нильсен.
- Но ведь потому мы и выбрали Кинрада, - напомнил Бертелли.
- Возможно. А теперь выберем кого-нибудь другого.
- Тогда я настаиваю, чтобы рассмотрели и мою кандидатуру. Один дурак
может все испортить не хуже другого.
- Ну, гусь свинье не товарищ, - поспешил сказать Нильсен, в глубине
души чувствуя, что все его усилия Бертелли незаметно сводит на нет. - Вот
когда вы двигаете ушами, тут мне за вами не угнаться.
Он посмотрел на остальных:
- Правильно я говорю?
Они закивали, улыбаясь.
Это не был триумф Нильсена. Это был триумф кого-то другого.
Просто потому, что они улыбались.
Вечером Бертелли устроил очередную пирушку. Поводом для нее опять
послужил его день рождения. Каким-то образом он ухитрился отпраздновать за
четыре года семь дней рождения - и почему-то никто не счел нужным их
посчитать. Но лучше не перегибать палку, и на этот раз он объявил, что
выдвигает на пост капитана свою кандидатуру и поэтому хочет снискать
расположение избирателей - повод не хуже любого другого.
Они навели в столовой порядок, как делали уже раз двадцать.
Раскупорили бутылку джина, разлили поровну, с угрюмой сосредоточенностью
выпили. Арам, как всегда, принялся посвистывать, имитируя птичье пение, и
получил обычную порцию вежливых аплодисментов. Марсден прочитал наизусть
какие-то стишки о карих глазах маленькой нищенки. К тому времени, когда он
кончил, Нильсен оттаял достаточно, чтобы пропеть своим глубоким, звучным
басом две песни.
1 2 3