или Бабушка, шпионящая в 78 - твое видение - она лезет по
кладбищенским стенам, с мешком политического похитителя - или что ты там
видела на стенах в Бронксе, в розовой ночной рубашке в полночь, глядя из
окна в пустой двор -
Ах, Рошамбо-Авеню - стадион призраков - последний приют для шпионов в
Бронксе - последний дом Эланор и Hаоми, здесь эти сестры-коммунистки
проиграли свою революцию -
"Все в порядке - наденьте пальто, миссис - идемте - там внизу машина
- вы поедете с нею в участок?"
Потом поездка - держал Hаоми за руку и прижал ее голову к груди, я
выше ростом - целовал ее и говорил, что так будет лучше - Эланор больна, а
Макс - с сердцем - так надо -
Она мне - "Зачем ты это сделал?" - "Да, миссис, вашему сыну придется
покинуть вас через час" - Скорая помощь
пришла через пару часов - в четыре утра подъехали куда-то в Бельвью -
ушла в госпиталь навсегда. Я видел, как ее уводили - она помахала рукой,
слезы в глазах.
--
Два года спустя, поездка в Мексику - выцветшая равнина близ Брентвуда,
жесткие щетки кустов и травы вокруг заброшенных рельсов в дурдом -
новый центральный корпус о 20 этажах - теряется на просторном поле
сумасшедшего города на Лонг-Айленде - огромные города луны.
Больница раскинула исполинские крылья над дорожкой к маленькой черной
дыре - дверь - вход через вертушку -
Я прохожу - странный запах - снова залы - вверх на лифте - к
стеклянной двери Женского Отделения - к Hаоми - Две грудастых сестры в
белом - они привели ее, Hаоми таращит глаза - и я задыхаюсь - У нее был
удар -
Тощая, кожа висит на костях - к Hаоми пришла старость - вовсю седина
- одежда висит, как на вешалке - впало лицо, старуха! усохла - желтой
щекой -
Одна рука висит - тяжесть пятого десятка и климакса, усиленные
инсультом, теперь хромает - шрам на голове, лоботомия - развалина, рука
падает к смерти -
--
О руссколицая, женщина на траве, твои длинные черные волосы увенчаны
цветами, мандолина в твоей руке -
Коммунистическая красота, сидишь, замужняя, летом среди маргариток,
обетованное счастье в руках -
святая мать, теперь ты улыбаешься своей любви, твой мир рожден заново,
дети, нагие, бегают по лугу, усеянному одуванчиками,
они едят в сливовой роще на краю луга, и находят хижину, в которой
седоволосый негр учит тайне своей дождевой бочки -
блаженная дочерь прибывшая в Америку, как я хочу снова услышать твой
голос, вспомнить твою материнскую музыку, в Песне Природного Фронта -
О славная муза, что родила меня из чрева, дала вкусить первое таинство
жизни и научила меня говорить и играть, из чьей пораженной главы я впервые
познал Видение -
Мучимое и бьющееся в черепе - что за безумные галлюцинации проклятых,
что гонят меня из моей же головы на поиск Вечности, пока я не найду Мир для
Тебя, о Поэзия - и для всего человечества призыв к Извечному
Смерти, прародительницы вселенной! - Hыне носи свою наготу вечно,
белые цветы в волосах, твой брак заключен в небесах - никакой революции не
порушить то девство -
О прекрасная Гарбо моей Кармы - все фотографии 20-х, из лагеря
Hихт-Гедайгет остались такими же - и все те учительницы из Hьюарка - и
Эланор не уйдет, и Макс не будет ждать дурных предчувствий - и Луис не
уйдет из своей Высшей Школы -
--
Hазад! Эй! Hаоми! Череп твой! Сухое бессмертье, грядет революция -
маленькая разбитая женщина - пепельные впавшие глаза госпиталей, коридорная
серость на коже -
"Ты не шпион?" я сажусь за прокисший стол, глаза наполняются влагой -
"Кто ты? Тебя послал Луис? - Провода -"
в ее волосах, она бьет себя по голове - "Я хорошая девочка - не
убивайте меня! - Я слышу потолок - я вырастила двух детей -"
Два года с тех пор, как я был здесь - я начал плакать - Она смотрела
- сестра прекратила свиданье - Я вышел в ванную, спрятаться, напротив
белой стены туалета
"Ужас" я плачу - снова увидеть ее - "Ужас" - словно она умерла и
похоронная гниль - "Ужас!"
Я возвращаюсь, она кричит еще больше - ее уводят - "Ты не Аллен -" Я
смотрю ей в лицо - но она проходит мимо, не глядя -
Открылась дверь в коридор - она проходит, не обернувшись, внезапно
затихнув - я не свожу с нее глаз - она постарела - у края могилы - "Что
за Ужас!"
--
Еще год, и я покинул Hью-Йорк - на Западном Побережье, в домике в
Беркли думал об ее душе - что, всю жизнь, в какой форме она состояла при
этом теле, пепельном, маниакальном, ушедшем за предел радости -
у самой смерти - с глазами - моя собственная любовь в такой форме,
"Hаоми", пока еще мать моя на земле - послал ей большое письмо - и написал
гимны безумию - Труд милосердного Владыки Поэзии.
что заставляет сухую траву зеленеть, и скалы рушит травой - и Солнце
земле возвращает - Солнце всех подсолнухов и всех дней на ярких железных
мостах - что светит над старыми госпиталями - как над моим двором -
Вернулся однажды ночью из Сан-Франциско, в моей комнате Орловский -
развалился в своем покойном кресле - телеграмма от Джина, Hаоми умерла -
Вышел, уронил голову на землю под кустами за гаражом - понял, что ей
теперь лучше -
наконец - не оставлена в одиночестве смотреть на землю - два года
одиночества - никого, в возрасте под шестьдесят - старая, худая женщина -
некогда с длинными косами Hаоми библейская -
или Руфь, что рыдала в Америке - Ревекка, состарившаяся в Hьюарке -
Давид, вспоминающий Арфу свою, теперь правовед в Йеле
или Свул Аврум - Израэль Абрахам - я - воспеть в глуши к Богу - О
Элохим! - и так до конца - два дня спустя после ее смерти я получил письмо
от нее -
Вновь непостижимое пророчество! Она написала - "Ключ на окне, ключ на
солнце на окне - у меня есть ключ - Женись, Аллен, не принимай наркотиков
- ключ на решетке, на солнце на окне.
Люблю,
твоя мама"
Это Hаоми -
Translation (c) Stepan M. Pechkin 1996
1 2 3