Потом в Гамбурге склады на выгрузке не приняли бы груз без нового сертификата. Затем в Клайпеде брали на анализ, когда перегружали в поезд. Всюду – международные службы, независимые экспертизы! И вдруг – специалисты Шеймана безапелляционно заявляют, что шроты токсичны, запрещают к скармливанию.
Лукашенко меня выслушал без всякой враждебности, при мне надавил на кнопку селектора и вызвал Шеймана: «Какие там придурки у тебя вели это дело?»
Вот так закончилась эта дурацкая история. Президент после разговора сказал: «Я посмотрю, что на тебя там Шейман собрал». Я понял: Шейман собирает на меня компромат, и президент об этом знает. Что же, долг платежом красен. Я ведь Александру Лукашенко тоже насолил в жизни. Вспомните: хочет в председатели колхоза с сильным «патриотическим» порывом, а Леонов: стоп, сначала получи соответствующее образование. Три года угробил. Рвется в народные депутаты СССР – опять Леонов мешает, притащил и поддержал какого-то Кебича. На президентских выборах Леонов не помогает. Один, другой референдум – Леонов не то, что не помогает, а ведет себя нахально, ставит палки в колеса.
Просто так это не могло мне сойти с рук…
В первый раз я, как говорят, поднялся из окопа в 1988 году. Сейчас очень много чиновников понимает, в каком тупике находится страна, как мы отстали от ближайших соседей. Даже ближайшие соратники Лукашенко это понимают. Но подняться и честно сказать об этом очень непросто. Нужно иметь волю, пересилить страх и за себя самого, и за своих близких… Надо иметь мужество не меньшее, чем в те черные чернобыльские дни.
В тот день, 26 апреля, мы рано проснулись в Мстиславле, где находились в рабочей поездке с Николаем Дементеем, секретарем ЦК КПБ по аграрным вопросам. Началась посевная, мы долго ездили по полям, и к обеду приехали в Чериковский район. Только что прошел ливень. Было какое-то необычное слепящее солнце, и очень слезились глаза. Я, как обычно, позвонил в обком дежурному: никаких вопросов не было. Проводив до границы области Николая Ивановича, приехал домой. Вдруг раздается телефонный звонок. Звонит начальник Могилевского УКГБ генерал Константин Семенович Кононович: «Надо бы встретиться, Василий Севастьянович…» – «Хорошо, – говорю, – сейчас умоюсь с дороги, спущусь и погуляем на свежем воздухе». Прогуливаемся по скверику (жили буквально рядышком), и он мне рассказывает, что весь день на заводе «Химволокно» измерительные приборы буквально зашкаливало так, что была даже опасность утратить контроль над технологическим процессом. Кононович высказал предположение: возможно пилоты из близлежащих частей не досмотрели, какое-то радиоактивное вещество могло просыпаться. Самолеты стояли в Быхове и Бобруйске, и у них были эти ядерные «игрушки». Кононович связывался с «особыми отделами» частей: «Что там у вас случилось?!» Там ничего не знают: «У нас все в порядке». К вечеру Кононовичу позвонил коллега из Гомеля и по секрету сообщил, что в Чернобыле произошла авария. Никакой официальной информации не было. Я на всякий случай, уже после разговора с Кононовичем, позвонил домой Дементею: как, мол, доехали, Николай Иванович, не случилось ли чего-нибудь чрезвычайного? Нет, отвечает мне Дементей, все в порядке, доехал благополучно, новостей никаких нет. Все было спокойно. И лишь на следующий день информация об аварии была нам подтверждена официально.
Нас успокоили: да, реактор дышит, но особой опасности нет. На Могилевщину выпал радиоактивный йод, у которого период полураспада шесть дней, так что скоро все нормализуется. Если все скоро будет в порядке, можно нормально работать. Мы мобилизовали своих строителей и послали помогать в Гомельскую область.
Однако вскоре, основываясь на рассказах жителей Краснопольского и других районов и личных наблюдениях, понял, что дело обстоит вовсе не так, как нас в том пытаются убедить. Люди, особенно дети, часто жаловались на головную боль, на постоянную ломоту в костях. Странности происходили и с животными.
Я искал ответа всюду. Как депутату Верховного Совета довелось ездить по Союзу. Стремился побывать в научных центрах, где проводились ядерные исследования – в Новосибирск, и других городах изводил ученых дотошными вопросами по воздействию радиации на организм человека, но те преимущественно отмалчивались, уходили от ответов. Наконец, мы от имени обкома партии и облисполкома обратились с шифрограммой к председателю Совета Министров СССР Николаю Ивановичу Рыжкову с просьбой прислать авторитетную комиссию для исследования сложившейся ситуации. Нужно сказать, что Рыжков отреагировал очень быстро. Уже на – утро был звонок заместителя председателя Совмина Владимира Щербины: «Что вы там в Могилеве паникуете?» «Мы не паникуем, – отвечаю, – мы трезво оцениваем ситуацию. Присылайте людей». И вскоре в Могилев приехала большая группа специалистов из Москвы – практически только доктора наук и академики АМН. Мы отвезли их на исследования в Краснополье, но в самом Краснопольском районе их разместить было негде, поэтому они проживали в Чериковском районе, в школе лесников, где были мало-мальски приемлемые условия, буквально рядом, как выяснилось, с пятном повышенной радиоактивности.
Они обследовали детей, стариков – но в первую очередь детей – и подтвердили: да, вы правы, опасность на самом деле есть, мы будем докладывать Рыжкову. «А дадите ли вы нам для ознакомления справку с вашими выводами», – спросили мы с секретарем Краснопольского райкома партии. «Представим такую возможность», – сказали и, завершив работу, уехали в конце ноября, пообещав, что к новому году я буду иметь текст справки. Но через два месяца извинились и сообщили, что справка находится в сейфе у Николая Ивановича Рыжкова (в буквальном смысле слова «в сейфе» или же в переносном, утверждать не берусь, но смысл был именно такой: справка у Рыжкова).
Мои попытки добиться правды на республиканском уровне разбивались о стену равнодушия: «Ты же не специалист, ты ничего не понимаешь! Вот есть в Москве институт радиобиологии – там специалисты». Поначалу я слушал молча, соглашаясь, что как инженер я, быть может, действительно не столь компетентен, как наши ученые. Но боль в детских глазах в Краснополье, Славгороде меня доконала.
Позвонил и попросился на прием заведующий облздравотделом Василий Казаков.
Казаков пришел ко мне в кабинет с газетой «Правда», где напечатана статья Михаила Горбачева, из которой следовало, что все последствия Чернобыля – это выдумки, и мы победим их очень быстро и легко. «Читали? – спросил он. – Так вот, имейте в виду, что все это ложь, Горбачев тоже лжет! Я как врач утверждаю, что все это очень долго будет иметь для нашего народа тяжелейшие последствия. И я пришел к Вам как к земляку предупредить, чтобы Вы этому не верили и не вляпались в неприятную историю». Реальных данных по своему ведомству Казаков от меня не скрывал, и мы легко поняли, что нас элементарно обманывают. Обманывает Москва, а Минск делает вид, что ничего не понимает в происходящем.
Вопросы накапливались, ответов не было. Действовал республиканский штаб «по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС», выделялись средства на переселение людей из населенных пунктов из сильно зараженной местности, на обустройство тех деревень, уровень радиации в которых был ниже сорока кюри. Выделялись средства на мелиорацию земель, на социально-бытовые нужды. По всем статьям деньги на ликвидацию последствий аварии шли немалые. Уже летом 1988 года мы с председателем облисполкома Александром Трофимовичем Кичкайло посчитали, что даже экономически выгоднее жителей из зоны загрязнения свыше 15 кюри переселить на новые земли, чем продолжать «улучшать условия», платить «гробовые», держать людей на сильнозараженных землях, подвергая риску их здоровье.
Аргументированных возражений против такого подхода ни у кого в республике не было. Но и никто не соглашался пересмотреть в соответствии с нашими предложениями «концепцию безопасного проживания».
В ноябре 1988 года собираем совместное заседание бюро обкома партии и исполкома областного совета депутатов с участием руководителей хозяйств и партийных организаций, председателей райкомов и райисполкомов всех районов. На расширенном заседании принимаем жесткое решение: считать навязанную нам концепцию ошибочной. Предлагаем отселить всю зону с загрязнением от 15 Кюри и выше. И последний пункт резолюции: если мы не правы, пусть Центральный Комитет Компартии Белоруссии, правительство БССР отменят наше решение, как ошибочное.
Из Минска присутствовала целая команда – Николай Дементей, Владимир Евтух, Юрий Хусаинов. Мое выступление было жестким и эмоциональным: нам врут, нас обманывают. Концепцию следует отменить. Это повергло всех в шок, все это было похоже на бунт на корабле, вызов центру, попрание субординации, грубейшее нарушение партийной дисциплины. Следовало ждать последствий: либо с нами посчитаются, либо – жесточайшие оргвыводы.
Из ЦК КПСС и союзного Совета Министров так никто и не позвонил. Было много журналистов, в том числе телевизионщики, и эту мою речь засняли на пленку. Возможно, где-то коробка с пленкой до сих пор пылится в архиве (если ее не отобрал секретарь ЦК КПБ Валерий Печенников, бывший тогда главным идеологическим цербером республики).
Реакция Минска была странной. Не исключаю, что Кичкайло (как строитель строителю) просто проболтался Евтуху о том, что «замышляет» Леонов, и тот за сутки до нашего собрания в Могилеве собрал в Минске пресс-конференцию: дескать, мы не заставляли могилевчан заниматься строительством в загрязненной зоне. «Ах, ты, – думаю, – прохвост этакий!» Это и сказал ему вслух, когда он приехал в Могилев. Но не в этом дело. Главное – приняли наше постановление без изменений. Тут надо отдать должное Александру Кичкайло – председателю облисполкома, он стоял до конца, ни на йоту не отступился от нашего общего проекта постановления.
Это было в первый раз, когда я, преодолев страх, инстинкт самосохранения, встал и вышел из окопа, сделал вызов могущественной, слаженной машине, способной раздавить тебя, как букашку, стереть в пыль. Без всякой рисовки скажу, что это был для меня нравственный перелом, победа над самим собой, гражданское становление. Я стал иным, я убил в себе раба. Я уважаю людей, способных на поступок. Восхищаюсь гражданским мужеством Василя Быкова, Юрия Ходыко, Нила Гилевича, Юрия Захаренко, Виктора Гончара, Александра Ярошука, «палатников» Валерия Фролова, Владимира Парфеновича, сотен, тысяч молодых парней и девчат, вставших из окопов, презрев страх и опасность.
В окопе можно выжить, не выходя из окопа –не победишь.
События развивались быстро. Уже через месяц в Минск из Москвы приехал академик Ильин, директор института радиофизики АН СССР – главный разработчик концепции «безопасного проживания». Меня не были обязаны вызывать на заседание правительства, но пригласили. Минчане не стали спорить, выпустили на меня Ильина. Он смотрел, как удав на кролика: «Я доктор наук, а ты инженер, как ты можешь оспаривать мои выводы?!» Он изголялся надо мной, я не сдавался. Молчали представители Минздрава, Академии Наук, правительства, но я знал: председатель Совмина Михаил Ковалев и его заместитель Евтух жестко против меня, Юрий Хусаинов и Николай Дементей – в нейтралитете и не будут вмешиваться. Но была негласная поддержка Ефрема Соколова, шепнувшего: «Ты правильно делаешь».
Ильин распинал меня вплоть до сессии Верховного Совета СССР, где выступил академик Евгений Иванович Конопля по чернобыльским проблемам и сказал по существу все то, что было записано в постановлении нашего бюро обкома и облисполкомом. И поскольку у Конопли был иной вес – депутат, ученый, директор профильного исследовательского института – все стрелы полетели в него. Обо мне забыли.
На последнем XXVIII съезде КПСС мы с Алексеем Камаем при поддержке Соколова поставили вопрос, чтобы партия, у которой много денег, оказала помощь в преодолении последствий Чернобыля в Белоруссии. Была упорная борьба, но в итоговое постановление съезда такой пункт попал. И деньги были перечислены напрямую обкому партии. Но уже тогда, когда я из обкома ушел, и первым секретарем был Вадим Попов. Деньги получили, и вдруг в Москве узнаю, что управляющий делами обкома партии Александр Сайков с ведома Вадима Попова и Николая Гринева (тогдашнего председателя облисполкома) перечислил их какой-то коммерческой фирме. Встретившись с Сайковым, обругал его: «Мать твою разэтак, что же ты делаешь? Ты же будешь проклят сам, и дети твои будут прокляты!» Сайков вроде бы делал какие-то попытки вернуть эти деньги, но вскоре обком закрыли, а Гринев принял решение передать права на исчезнувшие средства мэру Могилева Сергею Габрусеву. Я потом специально отслеживал судьбу этих денег. Не знаю, досталось ли что-то Сайкову, но очень похоже, что «заинтересованные стороны» деньги поделили. Было закуплено какое-то совершенно не нужное оборудование – так всегда делают, чтобы просто «оприходовать» деньги… Тяжелее всего чернобыльская проблематика далась мне, когда работал министром. С одной стороны, понимал, что сельское хозяйство на загрязненных территориях – вещь далеко не безобидная. Но, с другой – в зоне жили люди, которых не могли ни отселить, ни предоставить другую работу. И абсолютно чистой сельскохозяйственной продукции в мире не существует и абсолютно аморально рисковать здоровьем людей. С матюгами, криком выбивал для зоны калий и фосфор. При достатке калия в почве растения не впитывают радионуклиды. На почвах, бедных калием и фосфором, радионуклиды востребуются растением, а потом через коров, передаются в молоко и дальше – человеку. С трудом, боем, но тогда удавалось решать проблему калия и фосфора. Удерживать уровень загрязненности близко к нормативам. Но были кое-где упрямые старики, которые и слушать ничего не хотели, пасли своих буренок, где хотели, пили «светящееся» молоко.
Сегодня, к сожалению, обеспечение почв калием и фосфором почти критическое. На загрязненных территориях Гомельской области в 2002 году потребности в калийных удобрениях обеспечены на 55 процентов, в фосфорных – на 52 процента. Остальное восполняется радиоактивным цезием. Такова реальная забота о здоровье людей в «зоне» и далеко за зоной.
Но вернемся к Шейману. Он продолжал собирать компромат. Решил зацепиться за что-либо, анализируя результаты тендеров по закупкам зерна для нужд республики, которые начали проводить вскоре после моего назначения министром в октябре 1994 года. Фактически впервые запускался в действие механизм полноценной рыночной конкуренции. Потому что до тех пор государство пользовалось услугами только одного «Белагроинторга», который вел себя как монополист и фактически диктовал условия. Ни на один тендер я не ходил. Его проводила комиссия, состоявшая из представителей различных ведомств, о нем заранее объявлялось в печати. В общем, свою задачу я как министр видел в том, чтобы сделка осуществлялось открыто, гласно и честно. На том тендере Юрий Дедук («Белагроинторг») принес заявку на поставки ячменя по 132 доллара, а Сергей Прокопович («Руст») – по 85 долларов за тонну. Разумеется, выиграл Прокопович. Я спокойно, зная, что все в порядке, уехал в командировку. Возвращаюсь и узнаю: что по просьбе Прокоповича практически вся сумма перечислена предоплатой куда-то на Украину. Я за голову схватился. Объясняют: «Инфляция бешеная, пока будем эти деньги на счетах держать, они наполовину обесценятся». Говорю заместителям: «Вы бы их положили в банк на депозит». «Нельзя, – отвечают, – для этого нужно разрешение правительства». Потом началась дикая борьба: Прокопович поехал на Украину отгружать зерно, проигравшие тендер, помчались туда же тормозить дело. Конкуренция! Если она есть, то фирма-поставщик более 5 долларов на тонне не заработает. Если ее нет – можно и 30, и 50 баксов отбить. Ясно, что при покупке миллионов тонн зерна – столько в те времена Беларусь покупала, – можно было удовлетворить запросы не только фирмачей, но и контролеров, других чиновников. Могли ли с этим смириться все, кто кормился у данного корыта? А ведь на конкурс пошли все закупаемые сельским хозяйством ресурсы: топливо, удобрения, семена, средства защиты, комбикорма, суперконцентраты, ветпрепараты – сотни миллионов долларов… Чиновникам из всех структур власти уже невозможно было лоббировать интересы коммерсантов. Коммерсанты «сражались» между собой – государство, покупатели продуктов питания, крестьяне выигрывали, но «кураторы» уже не могли ничего получать.
Мириться с таким положением они не могли.
На борьбу со мной бросили главного контролера Беларуси Николая Домашкевича. Вооруженный «информацией» руководителя «Белагроинторга» Дедука, не без подсказки, я уверен, из «красного дома» по ул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Лукашенко меня выслушал без всякой враждебности, при мне надавил на кнопку селектора и вызвал Шеймана: «Какие там придурки у тебя вели это дело?»
Вот так закончилась эта дурацкая история. Президент после разговора сказал: «Я посмотрю, что на тебя там Шейман собрал». Я понял: Шейман собирает на меня компромат, и президент об этом знает. Что же, долг платежом красен. Я ведь Александру Лукашенко тоже насолил в жизни. Вспомните: хочет в председатели колхоза с сильным «патриотическим» порывом, а Леонов: стоп, сначала получи соответствующее образование. Три года угробил. Рвется в народные депутаты СССР – опять Леонов мешает, притащил и поддержал какого-то Кебича. На президентских выборах Леонов не помогает. Один, другой референдум – Леонов не то, что не помогает, а ведет себя нахально, ставит палки в колеса.
Просто так это не могло мне сойти с рук…
В первый раз я, как говорят, поднялся из окопа в 1988 году. Сейчас очень много чиновников понимает, в каком тупике находится страна, как мы отстали от ближайших соседей. Даже ближайшие соратники Лукашенко это понимают. Но подняться и честно сказать об этом очень непросто. Нужно иметь волю, пересилить страх и за себя самого, и за своих близких… Надо иметь мужество не меньшее, чем в те черные чернобыльские дни.
В тот день, 26 апреля, мы рано проснулись в Мстиславле, где находились в рабочей поездке с Николаем Дементеем, секретарем ЦК КПБ по аграрным вопросам. Началась посевная, мы долго ездили по полям, и к обеду приехали в Чериковский район. Только что прошел ливень. Было какое-то необычное слепящее солнце, и очень слезились глаза. Я, как обычно, позвонил в обком дежурному: никаких вопросов не было. Проводив до границы области Николая Ивановича, приехал домой. Вдруг раздается телефонный звонок. Звонит начальник Могилевского УКГБ генерал Константин Семенович Кононович: «Надо бы встретиться, Василий Севастьянович…» – «Хорошо, – говорю, – сейчас умоюсь с дороги, спущусь и погуляем на свежем воздухе». Прогуливаемся по скверику (жили буквально рядышком), и он мне рассказывает, что весь день на заводе «Химволокно» измерительные приборы буквально зашкаливало так, что была даже опасность утратить контроль над технологическим процессом. Кононович высказал предположение: возможно пилоты из близлежащих частей не досмотрели, какое-то радиоактивное вещество могло просыпаться. Самолеты стояли в Быхове и Бобруйске, и у них были эти ядерные «игрушки». Кононович связывался с «особыми отделами» частей: «Что там у вас случилось?!» Там ничего не знают: «У нас все в порядке». К вечеру Кононовичу позвонил коллега из Гомеля и по секрету сообщил, что в Чернобыле произошла авария. Никакой официальной информации не было. Я на всякий случай, уже после разговора с Кононовичем, позвонил домой Дементею: как, мол, доехали, Николай Иванович, не случилось ли чего-нибудь чрезвычайного? Нет, отвечает мне Дементей, все в порядке, доехал благополучно, новостей никаких нет. Все было спокойно. И лишь на следующий день информация об аварии была нам подтверждена официально.
Нас успокоили: да, реактор дышит, но особой опасности нет. На Могилевщину выпал радиоактивный йод, у которого период полураспада шесть дней, так что скоро все нормализуется. Если все скоро будет в порядке, можно нормально работать. Мы мобилизовали своих строителей и послали помогать в Гомельскую область.
Однако вскоре, основываясь на рассказах жителей Краснопольского и других районов и личных наблюдениях, понял, что дело обстоит вовсе не так, как нас в том пытаются убедить. Люди, особенно дети, часто жаловались на головную боль, на постоянную ломоту в костях. Странности происходили и с животными.
Я искал ответа всюду. Как депутату Верховного Совета довелось ездить по Союзу. Стремился побывать в научных центрах, где проводились ядерные исследования – в Новосибирск, и других городах изводил ученых дотошными вопросами по воздействию радиации на организм человека, но те преимущественно отмалчивались, уходили от ответов. Наконец, мы от имени обкома партии и облисполкома обратились с шифрограммой к председателю Совета Министров СССР Николаю Ивановичу Рыжкову с просьбой прислать авторитетную комиссию для исследования сложившейся ситуации. Нужно сказать, что Рыжков отреагировал очень быстро. Уже на – утро был звонок заместителя председателя Совмина Владимира Щербины: «Что вы там в Могилеве паникуете?» «Мы не паникуем, – отвечаю, – мы трезво оцениваем ситуацию. Присылайте людей». И вскоре в Могилев приехала большая группа специалистов из Москвы – практически только доктора наук и академики АМН. Мы отвезли их на исследования в Краснополье, но в самом Краснопольском районе их разместить было негде, поэтому они проживали в Чериковском районе, в школе лесников, где были мало-мальски приемлемые условия, буквально рядом, как выяснилось, с пятном повышенной радиоактивности.
Они обследовали детей, стариков – но в первую очередь детей – и подтвердили: да, вы правы, опасность на самом деле есть, мы будем докладывать Рыжкову. «А дадите ли вы нам для ознакомления справку с вашими выводами», – спросили мы с секретарем Краснопольского райкома партии. «Представим такую возможность», – сказали и, завершив работу, уехали в конце ноября, пообещав, что к новому году я буду иметь текст справки. Но через два месяца извинились и сообщили, что справка находится в сейфе у Николая Ивановича Рыжкова (в буквальном смысле слова «в сейфе» или же в переносном, утверждать не берусь, но смысл был именно такой: справка у Рыжкова).
Мои попытки добиться правды на республиканском уровне разбивались о стену равнодушия: «Ты же не специалист, ты ничего не понимаешь! Вот есть в Москве институт радиобиологии – там специалисты». Поначалу я слушал молча, соглашаясь, что как инженер я, быть может, действительно не столь компетентен, как наши ученые. Но боль в детских глазах в Краснополье, Славгороде меня доконала.
Позвонил и попросился на прием заведующий облздравотделом Василий Казаков.
Казаков пришел ко мне в кабинет с газетой «Правда», где напечатана статья Михаила Горбачева, из которой следовало, что все последствия Чернобыля – это выдумки, и мы победим их очень быстро и легко. «Читали? – спросил он. – Так вот, имейте в виду, что все это ложь, Горбачев тоже лжет! Я как врач утверждаю, что все это очень долго будет иметь для нашего народа тяжелейшие последствия. И я пришел к Вам как к земляку предупредить, чтобы Вы этому не верили и не вляпались в неприятную историю». Реальных данных по своему ведомству Казаков от меня не скрывал, и мы легко поняли, что нас элементарно обманывают. Обманывает Москва, а Минск делает вид, что ничего не понимает в происходящем.
Вопросы накапливались, ответов не было. Действовал республиканский штаб «по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС», выделялись средства на переселение людей из населенных пунктов из сильно зараженной местности, на обустройство тех деревень, уровень радиации в которых был ниже сорока кюри. Выделялись средства на мелиорацию земель, на социально-бытовые нужды. По всем статьям деньги на ликвидацию последствий аварии шли немалые. Уже летом 1988 года мы с председателем облисполкома Александром Трофимовичем Кичкайло посчитали, что даже экономически выгоднее жителей из зоны загрязнения свыше 15 кюри переселить на новые земли, чем продолжать «улучшать условия», платить «гробовые», держать людей на сильнозараженных землях, подвергая риску их здоровье.
Аргументированных возражений против такого подхода ни у кого в республике не было. Но и никто не соглашался пересмотреть в соответствии с нашими предложениями «концепцию безопасного проживания».
В ноябре 1988 года собираем совместное заседание бюро обкома партии и исполкома областного совета депутатов с участием руководителей хозяйств и партийных организаций, председателей райкомов и райисполкомов всех районов. На расширенном заседании принимаем жесткое решение: считать навязанную нам концепцию ошибочной. Предлагаем отселить всю зону с загрязнением от 15 Кюри и выше. И последний пункт резолюции: если мы не правы, пусть Центральный Комитет Компартии Белоруссии, правительство БССР отменят наше решение, как ошибочное.
Из Минска присутствовала целая команда – Николай Дементей, Владимир Евтух, Юрий Хусаинов. Мое выступление было жестким и эмоциональным: нам врут, нас обманывают. Концепцию следует отменить. Это повергло всех в шок, все это было похоже на бунт на корабле, вызов центру, попрание субординации, грубейшее нарушение партийной дисциплины. Следовало ждать последствий: либо с нами посчитаются, либо – жесточайшие оргвыводы.
Из ЦК КПСС и союзного Совета Министров так никто и не позвонил. Было много журналистов, в том числе телевизионщики, и эту мою речь засняли на пленку. Возможно, где-то коробка с пленкой до сих пор пылится в архиве (если ее не отобрал секретарь ЦК КПБ Валерий Печенников, бывший тогда главным идеологическим цербером республики).
Реакция Минска была странной. Не исключаю, что Кичкайло (как строитель строителю) просто проболтался Евтуху о том, что «замышляет» Леонов, и тот за сутки до нашего собрания в Могилеве собрал в Минске пресс-конференцию: дескать, мы не заставляли могилевчан заниматься строительством в загрязненной зоне. «Ах, ты, – думаю, – прохвост этакий!» Это и сказал ему вслух, когда он приехал в Могилев. Но не в этом дело. Главное – приняли наше постановление без изменений. Тут надо отдать должное Александру Кичкайло – председателю облисполкома, он стоял до конца, ни на йоту не отступился от нашего общего проекта постановления.
Это было в первый раз, когда я, преодолев страх, инстинкт самосохранения, встал и вышел из окопа, сделал вызов могущественной, слаженной машине, способной раздавить тебя, как букашку, стереть в пыль. Без всякой рисовки скажу, что это был для меня нравственный перелом, победа над самим собой, гражданское становление. Я стал иным, я убил в себе раба. Я уважаю людей, способных на поступок. Восхищаюсь гражданским мужеством Василя Быкова, Юрия Ходыко, Нила Гилевича, Юрия Захаренко, Виктора Гончара, Александра Ярошука, «палатников» Валерия Фролова, Владимира Парфеновича, сотен, тысяч молодых парней и девчат, вставших из окопов, презрев страх и опасность.
В окопе можно выжить, не выходя из окопа –не победишь.
События развивались быстро. Уже через месяц в Минск из Москвы приехал академик Ильин, директор института радиофизики АН СССР – главный разработчик концепции «безопасного проживания». Меня не были обязаны вызывать на заседание правительства, но пригласили. Минчане не стали спорить, выпустили на меня Ильина. Он смотрел, как удав на кролика: «Я доктор наук, а ты инженер, как ты можешь оспаривать мои выводы?!» Он изголялся надо мной, я не сдавался. Молчали представители Минздрава, Академии Наук, правительства, но я знал: председатель Совмина Михаил Ковалев и его заместитель Евтух жестко против меня, Юрий Хусаинов и Николай Дементей – в нейтралитете и не будут вмешиваться. Но была негласная поддержка Ефрема Соколова, шепнувшего: «Ты правильно делаешь».
Ильин распинал меня вплоть до сессии Верховного Совета СССР, где выступил академик Евгений Иванович Конопля по чернобыльским проблемам и сказал по существу все то, что было записано в постановлении нашего бюро обкома и облисполкомом. И поскольку у Конопли был иной вес – депутат, ученый, директор профильного исследовательского института – все стрелы полетели в него. Обо мне забыли.
На последнем XXVIII съезде КПСС мы с Алексеем Камаем при поддержке Соколова поставили вопрос, чтобы партия, у которой много денег, оказала помощь в преодолении последствий Чернобыля в Белоруссии. Была упорная борьба, но в итоговое постановление съезда такой пункт попал. И деньги были перечислены напрямую обкому партии. Но уже тогда, когда я из обкома ушел, и первым секретарем был Вадим Попов. Деньги получили, и вдруг в Москве узнаю, что управляющий делами обкома партии Александр Сайков с ведома Вадима Попова и Николая Гринева (тогдашнего председателя облисполкома) перечислил их какой-то коммерческой фирме. Встретившись с Сайковым, обругал его: «Мать твою разэтак, что же ты делаешь? Ты же будешь проклят сам, и дети твои будут прокляты!» Сайков вроде бы делал какие-то попытки вернуть эти деньги, но вскоре обком закрыли, а Гринев принял решение передать права на исчезнувшие средства мэру Могилева Сергею Габрусеву. Я потом специально отслеживал судьбу этих денег. Не знаю, досталось ли что-то Сайкову, но очень похоже, что «заинтересованные стороны» деньги поделили. Было закуплено какое-то совершенно не нужное оборудование – так всегда делают, чтобы просто «оприходовать» деньги… Тяжелее всего чернобыльская проблематика далась мне, когда работал министром. С одной стороны, понимал, что сельское хозяйство на загрязненных территориях – вещь далеко не безобидная. Но, с другой – в зоне жили люди, которых не могли ни отселить, ни предоставить другую работу. И абсолютно чистой сельскохозяйственной продукции в мире не существует и абсолютно аморально рисковать здоровьем людей. С матюгами, криком выбивал для зоны калий и фосфор. При достатке калия в почве растения не впитывают радионуклиды. На почвах, бедных калием и фосфором, радионуклиды востребуются растением, а потом через коров, передаются в молоко и дальше – человеку. С трудом, боем, но тогда удавалось решать проблему калия и фосфора. Удерживать уровень загрязненности близко к нормативам. Но были кое-где упрямые старики, которые и слушать ничего не хотели, пасли своих буренок, где хотели, пили «светящееся» молоко.
Сегодня, к сожалению, обеспечение почв калием и фосфором почти критическое. На загрязненных территориях Гомельской области в 2002 году потребности в калийных удобрениях обеспечены на 55 процентов, в фосфорных – на 52 процента. Остальное восполняется радиоактивным цезием. Такова реальная забота о здоровье людей в «зоне» и далеко за зоной.
Но вернемся к Шейману. Он продолжал собирать компромат. Решил зацепиться за что-либо, анализируя результаты тендеров по закупкам зерна для нужд республики, которые начали проводить вскоре после моего назначения министром в октябре 1994 года. Фактически впервые запускался в действие механизм полноценной рыночной конкуренции. Потому что до тех пор государство пользовалось услугами только одного «Белагроинторга», который вел себя как монополист и фактически диктовал условия. Ни на один тендер я не ходил. Его проводила комиссия, состоявшая из представителей различных ведомств, о нем заранее объявлялось в печати. В общем, свою задачу я как министр видел в том, чтобы сделка осуществлялось открыто, гласно и честно. На том тендере Юрий Дедук («Белагроинторг») принес заявку на поставки ячменя по 132 доллара, а Сергей Прокопович («Руст») – по 85 долларов за тонну. Разумеется, выиграл Прокопович. Я спокойно, зная, что все в порядке, уехал в командировку. Возвращаюсь и узнаю: что по просьбе Прокоповича практически вся сумма перечислена предоплатой куда-то на Украину. Я за голову схватился. Объясняют: «Инфляция бешеная, пока будем эти деньги на счетах держать, они наполовину обесценятся». Говорю заместителям: «Вы бы их положили в банк на депозит». «Нельзя, – отвечают, – для этого нужно разрешение правительства». Потом началась дикая борьба: Прокопович поехал на Украину отгружать зерно, проигравшие тендер, помчались туда же тормозить дело. Конкуренция! Если она есть, то фирма-поставщик более 5 долларов на тонне не заработает. Если ее нет – можно и 30, и 50 баксов отбить. Ясно, что при покупке миллионов тонн зерна – столько в те времена Беларусь покупала, – можно было удовлетворить запросы не только фирмачей, но и контролеров, других чиновников. Могли ли с этим смириться все, кто кормился у данного корыта? А ведь на конкурс пошли все закупаемые сельским хозяйством ресурсы: топливо, удобрения, семена, средства защиты, комбикорма, суперконцентраты, ветпрепараты – сотни миллионов долларов… Чиновникам из всех структур власти уже невозможно было лоббировать интересы коммерсантов. Коммерсанты «сражались» между собой – государство, покупатели продуктов питания, крестьяне выигрывали, но «кураторы» уже не могли ничего получать.
Мириться с таким положением они не могли.
На борьбу со мной бросили главного контролера Беларуси Николая Домашкевича. Вооруженный «информацией» руководителя «Белагроинторга» Дедука, не без подсказки, я уверен, из «красного дома» по ул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22