Пологов не знал, куда отправиться раньше. Секретарю горкома партии пришлось самому заняться расписанием встреч героя с тагильчанами. Все согласились, что в первую очередь следует отдать предпочтение коллективу металлургического завода имени Куйбышева, на котором работал Павел.
Вожак городских комсомольцев Анатолий Произволов и комсомольский секретарь завода водили Пологова по цехам. Многие из давно работавших на заводе узнавали Павла, подходили, поздравляли.
Пока в самом большом пролете собирались на митинг рабочие, Анатолий Произволов сообщил Пологову, что комсомольцы завода начали переписку с летчиками его полка.
Павла провели к стоящему посредине цеха паровозу, который стал импровизированной трибуной. Перед выступлением Пологов заметно волновался. Ему еще никогда не приходилось оказываться в центре внимания такой огромной аудитории. Сестра Мария, как представитель горкома партии, все время находилась рядом.
Начался митинг. После того как выступили передовики, Анатолий Произволов, нагнувшись к Павлу, вполголоса предупредил:
– Давай больше о фронте. Люди интересуются особенно.
Рабочие слушали летчика очень внимательно.
– Меня воспитал ваш коллектив, – начал Пологов. – Здесь я вступил в комсомол, здесь мне вручили путевку в авиацию. Поэтому полученная мной высокая награда Родины – это и ваша награда, дорогие друзья.
Павел на секунду остановился, стараясь побороть волнение, потом стал рассказывать о боевых делах своего полка.
Завершая митинг, Анатолий Произволов зачитал письмо, недавно полученное заводскими комсомольцами от летчиков пологовского полка.
На следующее утро в дом Пологовых робко вошла молодая женщина лет двадцати семи. В руках она держала свежую газету «Тагильский рабочий».
– Добрый день! – поздоровалась она. – Не узнаете?
Павел немало изумился такой встрече. Перед ним стояла похудевшая, закутанная в платок однополчанка Аннушка, жена летчика Алексея Королькова.
Аннушка случайно увидела в газете пологовский портрет и тут же отпросилась с работы… Ей до сих пор ничего не было известно о муже.
– Вот и пришла повидаться, – вздохнула она.
Павел видел, какого труда ей стоило, чтобы не расплакаться.
– Эвакуировалась с матерью в Тагил, как только родился сын… Может, вы что-нибудь знаете об Алексее? – спросила Аннушка.
Что мог ответить ей Пологов? Чем помочь? Неловкое слово способно глубоко ранить человека, лишить его последней надежды и, наоборот, простое, душевное – окрылить, влить в человека новые силы.
Обманывать Павел не хотел. Сказал как было: «Пропал без вести». Добавил, что может быть, Алексей тяжело ранен и находится где-нибудь в тылу, в госпитале, и сам ее разыскивает. В общем, рано падать духом, надо набраться терпения, не мучить себя и ждать…
На всякий случай Пологов записал Аннушкин адрес.
– Разное бывает, – сказал он на прощание. – Если посчастливится что узнать – обязательно напишу.
В последний день пребывания в Нижнем Тагиле Павел с Марией приехали в детский дом. Директор Зинаида Федоровна Лапенко знакомила гостей с воспитанниками, рассказывала, что поступает очень большой поток писем с запросами о детях. Некоторым ребятам посчастливилось: их разыскали родители и увезли домой.
Пологовы обратили внимание на худенького, серьезного не по годам мальчугана. Это был двенадцатилетний ростовчанин Генка, не раз убегавший из детского дома искать отца. Спустя два-три дня он обычно возвращался обратно, голодный, грязный, зареванный.
– Хочешь, Гена, приходи к нам в гости. – Павел пригладил мальчишке вихрастый чуб. – Вместе с моей сестрой, Марией Андреевной, будешь писать мне письма на фронт.
Генкины глаза восторженно сверкнули:
– Приду… А где вы живете?
Пологов назвал свой адрес и предупредил:
– Только, чур, уговор: впредь из дому не убегать – папа сам тебя разыщет. Договорились?
Мальчуган поспешно закивал головой и обеими ладошками пожал протянутую руку Павла.
Вдруг от стайки ребятишек отделилась девчушка лет пяти и с радостным визгом кинулась к Марии Андреевне:
– Мама! Мамочка! Моя мамочка приехала!
Цепко ухватившись за полу ее пальто, она задрала головку и не спускала с женщины сияющих, счастливых глаз.
От неожиданности все на миг растерялись. Первой пришла в себя Мария Андреевна и подняла девочку на руки.
– Здравствуй, доченька, – превозмогая желание разрыдаться, поцеловала она ребенка. – Как я по тебе соскучилась.
– Я тоже, мамочка.
– Валечка, – осторожно вмешалась Зинаида Федоровна, – а как ты узнала, что это твоя мама?
– Потому, что знаю, – совсем по-взрослому отрезала девчурка и, обняв Марию Андреевну, еще сильнее прижалась к ней.
В детский дом Валю привезли два года назад чужие люди – ленинградцы. Их эшелон по пути в тыл бомбили фашистские самолеты. Валину мать убили. Но беженцы сделали все, чтобы об этом не узнал малолетний ребенок. И девочка ждала мать…
У Марии Андреевны не было своих детей, и Павел сразу же понял и одобрил желание сестры. Из детского дома Пологовы уехали втроем: Павел нес на руках ленинградскую девочку Валю.

Таран пылающего «яка»

Пологов вновь находился среди своих боевых друзей. Полк перелетел на сотни километров вперед, на запад. Пока Павел ездил в Москву и на Урал, поступил приказ о присвоении ему звания подполковника. Но приятную новость омрачило другое известие: во время его отсутствия погиб Корсунский, верный боевой товарищ. Пологову рассказали, что Корсунский с напарником удачно провели воздушный бой и сбили одного «юнкерса». Перед посадкой на аэродром, возбужденные успехом, они веером разошлись вверх, чтобы выполнить «петлю Нестерова». Заниматься фигурами высшего пилотажа перед посадкой категорически запрещалось инструкцией и считалось недозволенным ухарством. Неоднократно случалось, когда «мессершмитты» подлавливали наших истребителей именно в такие моменты.
К общему изумлению, один из «яков», задрав нос, на какую-то долю секунды неожиданно повис без движения, а затем, как подстреленная птица, рухнул прямо на летное поле.
Техники долго рылись в обломках самолета, пока не разобрались в причинах катастрофы. Оказалось, что во время воздушной схватки осколок перебил жесткую дюралевую тягу, соединяющую управление с хвостовым оперением. При горизонтальном полете тяга еще чудом держалась. Когда же летчик, совершая «мертвую петлю», сильно потянул ручку – тяга лопнула, и машина потеряла управление.
…Передовые части 2-го Белорусского фронта перешли в стремительное наступление. Отбросив гитлеровцев к Ковелю, советские дивизии окружили гарнизон города и продолжали продвижение к Государственной границе СССР. Потеря Ковеля угрожала южному крылу и тылу группы фашистских армий «Центр». Стремясь любой ценой деблокировать и удержать город, гитлеровцы подтягивали танковые и пехотные дивизии. Осажденный гарнизон, насчитывающий до 20 тысяч солдат и офицеров, предпринимал яростные контратаки, нес громадные потери, но не мог вырваться из железного кольца. В городе истощились запасы продовольствия, боеприпасов, медикаментов. Над Ковелём стали появляться немецкие транспортные самолеты и сбрасывать на парашютах объемистые ящики.
Истребители пологовского полка базировались недалеко от Луцка и прикрывали наступающие советские войска.
…Это произошло 3 апреля 1944 года. Всю ночь вьюжила метель. Утром белое небо слилось с заснеженной землей. Пронзительный ветер гнал поземку. Летное поле заволокла молочная пелена. Затянувшаяся зима разбушевалась, словно пыталась отвоевать у весны еще один день.
В десять часов утра заместитель командующего воздушной армией вызвал Пологова к рации:
– Необходимо вылететь на Ковель, прикрыть наземные части.
– Слушаюсь. Но у нас здесь пурга, не видно ни зги. При взлете рискуем погубить людей и машины, – объяснил обстановку Пологов.
– Синоптики полагают, что пургой охвачен ограниченный район, в том числе и ваш квадрат. Однако на высоте пятидесяти метров погода уже летная, а над Ковелём – солнце. Вылетайте! – генерал пожелал успеха.
Пологов решил вести группу сам. Еще раз уточнил метеоданные с синоптиками и выложил курс. Собрав летчиков, объяснил задание и напомнил, что боковой ветер при малейшем развороте может перевернуть самолет.
– Взлетать смело, по прямой и сразу – набор высоты! – закончил он напутствие.
Механики и техники, держась за руки, выстроились на безопасном расстоянии сбоку взлетной полосы. Они служили как бы ориентирами летчикам: указывали им прямую для разбега.
Пологов поднялся в воздух первым. За ним устремились остальные. Они не знали подробностей разговора командира полка с генералом, но были уверены, что если Пологов летит – значит, нужно лететь.
Взлетели нормально. Предсказание синоптиков подтвердилось – вскоре истребители выбрались из облачной зоны.
У самого Ковеля навстречу пологовской восьмерке вынырнули двенадцать «Фокке-Вульфов-190». Не успел Пологов передать об этом на КП, как на горизонте появились одиннадцать транспортных самолетов Ю-52. Это были грузовые машины с тридцатиметровым размахом крыльев. Они приближались не торопясь, будто плыли. Пологов приказал парам Митикова и Подгорного атаковать «пятьдесят вторых». А сам, использовав преимущество в высоте, с ходу навалился на вражеских истребителей. В сетке прицела заплясал ближайший к нему «Фокке-Вульф-190». На его фюзеляже мелькнула нарисованная желтой краской зубастая пасть звероящера. Завязался бой. С обеих сторон потянулись огненные трассы. Все завертелось в бешеном вихре. От залпа пологовских пулеметов и пушки вражеский самолет распустил по небу темно-серую копоть и, вращаясь вокруг собственной оси, повалился вниз. «Не такой уж ты ас, коль так быстро оказался в прицеле», – пронеслось в голове.
Сквозь треск и крики в эфире Пологов едва разобрал слова ведомого Баландина:
– Павел Андреевич, я поврежден.
– Баландин, немедля домой, – приказал командир.
Оставшись без прикрытия, Пологов дрался один против трех фашистов. Ему удалось полоснуть огнем по кабине еще одного «фокке-вульфа».
И тут Пологов увидел, что из головного транспортника, точно горох из перезревшего стручка, вываливаются разноцветные парашюты с подвешенными к ним ящиками и контейнерами. Стрелой взмыв вверх, он направил свой «як» на Ю-52.
– Не давай гадам кормить фрицев! – крикнул Пологов и молнией врезался в строй растерявшихся врагов. Пораженный очередью Подгорного, один «юнкерс» уже пылал на земле. После двух атак Пологов послал туда же другого. Остальные начали лихорадочно освобождаться от груза. Большинство парашютов приземлилось на позиции наших войск. Основная задача, кажется, выполнена.
– Командир, берегись! «Фоккеры» слева сверху! – предупредил чей-то срывающийся голос.
С двух сторон командирский «як» настигала пара вражеских истребителей. По плоскостям дробно застучали пули. Павел резко бросил самолет вниз, затем – вверх. Но поздно: из бензобака брызнули светлые языки пламени. «Сбивать огонь или садиться?» Пологов выбрал первое. Последовал каскад фигур, одна сложнее другой. Дважды Павел швырял машину в пике, то с правым, то с левым скольжением – не помогло. Кабина наполнилась ядовитым запахом гари, бензина и паленой резины. Дым застилал и резал глаза. Стало трудно дышать. «Если открыть колпак кабины, пламя разгорится еще сильнее». Пологов почувствовал, как холодные струйки пота стекают по спине. Рваные лоскуты огня уже лизали переднюю часть кабины, обжигали лицо и руки.
Пологов окинул взглядом землю: видны тонкие зигзаги траншей. Но чьи они? Немецкие? Наши? Во рту пересохло. Кашель сдавливал горло. «Надо прыгать!» Он отстегнул ремни и откинул колпак. В тот же миг пламя, вырвавшись наружу, точно раскаленными клещами вцепилось ему в лицо. На руках сморщились и затлели перчатки.
Павел убедился, что преследователи отстали от него. И вдруг он увидел, как справа один из «Юнкерсов-52» идет ему наперерез. Если сейчас прыгать, гитлеровец изрешетит его. «Таран!» – сам себе скомандовал Пологов.
Разгадав намерение советского истребителя, фашист резко переменил курс и пытался улизнуть.
– Врешь, гад, не уйдешь! – сквозь зубы процедил Пологов и бросился вдогонку.
В этот решающий миг Павел вложил всю свою волю, весь опыт.
В наушниках раздались предостерегающие крики:
– Ахтунг! Ахтунг! – визгливо лаял какой-то немец.
– Прыгай же, командир! Прыгай! – надрывался кто-то из своих.
Но Пологов уже настиг врага. Он уравнял с ним скорость и, наклонив свой самолет вправо, срезал винтом хвостовое оперение «юнкерса».

Между жизнью и смертью

Майор Сушко докладывал по рации комдиву, что задание выполнено. Почти все «юнкерсы» сбросили груз над расположением наших частей. Сбито пять самолетов противника: три транспортника и два «фокке-вульфа». Наши потери – две машины. В том числе на базу не вернулся командир полка подполковник Пологов. О нем пока нет никаких сведений.
Рация работала без умолку. О Пологове запрашивали командиры корпуса и дивизии, беспрерывно звонили соседи.
…Раздался жесткий треск.
В то мгновение, когда «як» рубанул винтом по вражеской машине, Пологов оттолкнулся и выбросился с парашютом. Перед его глазами так и застыл этот последний миг: паучья свастика на фюзеляже, застекленная кабина фашистского летчика и его ошалелое лицо с выпученными от страха глазами.
Тугая струя воздуха перехватила дыхание. В наступившей тишине стоял однотонный гул.
Кольцо уже в руке. Возникло инстинктивное желание быстрее дернуть его, но подсознание предостерегало: необходимо падать затяжным, иначе какой-нибудь фашист может полоснуть очередью…
Земля все ближе, ближе… По его расчетам, он пролетел метров пятьсот. «Пора!» – и рванул кольцо. Толчок. Над головой вспыхнул шелк белого купола.
Падение стало плавным. Показались ясные очертания траншей. И снова – вопрос: «Чьи они? Немецкие? Наши?» До земли оставалось метров сто.
Неожиданно из траншей начали стрелять. Трассы потянулись к нему слева и справа. «Где же свои? Неужели конец?» – стучало в висках. Остро кольнуло кисть правой руки, кровь потекла за рукав, теплая капля упала на лоб. «Что делают, сволочи!» – свирепея, выругался он. Еще одна пуля пробила подошву сапога, другая – раскаленным свинцом скользнула по щеке. Секунды тянулись, как вечность.
Но вот и земля, изрытая минами и снарядами. Она показалась ему холодной, неприветливой. Коснувшись ее, он присел от боли в правой ноге. Стрельба прекратилась. Лежа, он освободился от парашютных ремней, вытащил из кобуры пистолет и поставил его на боевой взвод. «Последний патрон для себя», – решил он.
В стороне из-под тонкого слоя снега выпучились грязно-желтые бугорки прошлогодней травы. Заметив неглубокую воронку, Пологов забрался в нее и прислушался… Ни звука. Тогда он достал из комбинезона индивидуальный пакет и, помогая зубами, с трудом перевязал руку.
Нестерпимо захотелось пить. Превозмогая боль, он снял полуистлевшие перчатки и здоровой рукой жадно сгреб жесткий, точно крупицы стекла, снег. Горсть живительной влаги холодом разлилась во рту. Какой это был вкусный снег…
– Ползи сюда! – вдруг услышал летчик русскую речь. Он взглянул в ту сторону, откуда донесся голос. Метрах в пятидесяти высунулась голова в каске:
– Давай, давай! Не мешкай!
«Свои!»
Оказалось, он приземлился на нейтральной полосе, между своими и вражескими окопами.
В блиндаже командир стрелковой роты дал летчику воды, затем проверил документы.
Пологов хотел сообщить о себе в полк, но ему объяснили, что связь повреждена.
В батальонном медпункте летчик пробыл два часа. Ему сделали перевязку, прикладывали к обожженному лицу и к вспухшим кистям компрессы.
– Вам необходимо подлечиться, отдохнуть. Ожоги третьей степени, – сказал на прощание главный врач.
…Баландин сидел в одиночестве на бруствере пологовского капонира, прикуривал одну папиросу от другой и блуждал глазами по горизонту.
Неизвестный связной самолет сел в середине летного поля и почему-то не выключил мотор. Кто-то высадился из него, и машина тут же взлетела.
На притихшем поле, спиной к младшему лейтенанту, метрах в двухстах, стоял человек в комбинезоне летчика. Прихрамывая и размахивая одной рукой, он направился к командному пункту. В его фигуре что-то показалось Баландину знакомым. Когда неизвестный стянул шлемофон и подставил ветру рыжие волосы, младший лейтенант сорвался с места и опрометью кинулся вдогонку.
– Братцы! Наш Пологов вернулся! У-р-р-а-а-а! – не своим голосом закричал он.
Навстречу командиру бежали летчики, техники, мотористы, оружейники и официантки.
Баландин первым хотел стиснуть Пологова в объятиях, но, оказавшись рядом, увидел, что раненая рука командира держится на повязке, а лицо вздулось от ожогов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21