После насыщенного фронтовыми заботами дня летчики обычно устраивались здесь на ночлег. На аэродроме оставались лишь охрана и техники, занятые ремонтом машин.
Во время ознакомительных полетов летчики запоминали ориентиры. Вокруг простиралась равнинная степь, обильно усеянная зелеными островами лесов и множеством перелесков, разбегавшихся по балкам и оврагам над речками Воронеж и Усмань.
Пологов пометил на планшете наиболее крупные ориентиры: Усманский бор, Шиповский и Таллермановский леса. Делал он это скрупулезно, ибо ему как штурману лучше других следовало освоить район базирования и линию соприкосновения с противником.
Предупреждение командира дивизии о готовящемся наступлении немцев вскоре подтвердилось.
Утром 28 июня 1942 года после длительной авиационной и артиллерийской подготовки гитлеровцы прорвали нашу оборону на участке 40-й и 21-й армий в общем направлении на Воронеж. Крупные соединения танков, артиллерии и самолетов обрушились на советские позиции. Ожесточенные воздушные схватки шли беспрерывно. Каждому истребителю приходилось вылетать четыре-пять раз в день. Когда самолеты ведущих комэсков Салахова и Гращенко заправлялись или ремонтировались, лидером в воздух поднимался Павел. Почти во всех донесениях, поступивших за этот период в штаб дивизии, упоминалась фамилия флаг-штурмана Пологова.
За неделю воздушных сражений летчики полка сбили одиннадцать самолетов противника. Четыре из них уничтожил Пологов. Но и обе авиаэскадрильи потеряли трех пилотов и пять машин.
Погибли младший лейтенант Константин Мищенко, старший сержант Иван Тарасов и старший сержант Иван Харченко. Это были первые жертвы, понесенные полком.
Стойко переносили истребители обрушившееся на них горе. Ивана Харченко летали хоронить на место гибели в Усманский район. На его могиле укрепили лопасть винта от самолета.
В каком районе погиб Мищенко, установить не удалось.
Умный, с красивым, открытым, типично русским лицом, Иван Тарасов всегда вызывал уважение товарищей скромностью и простотой. Он был одним из самых молодых пилотов полка, ему только-только исполнилось двадцать. После второго воздушного боя он с напарником записал на свой счет сбитого «юнкерса». В тот день, когда подожгли его «ястребок», он на горящей машине дотянул до наших позиций и выбросился с парашютом. Но за ним как за легкой добычей увязался Ме-109 и в упор расстрелял летчика пулеметной очередью. Григорий Кучеренко, заметив воздушного бандита, погнался за ним, но из-за недостатка горючего сел на вынужденную.
Тарасова нашли на самом берегу реки Оки. Ноги его наполовину свисали в воду, а сам он оказался с головой накрытым, точно саваном, шелком белого парашюта. Восемь сквозных ран насчитали на теле летчика. Из кармана его гимнастерки вынули залитые кровью комсомольский билет и фотографию матери. Среди личных вещей Ивана был томик Есенина и ученическая тетрадь с записанными карандашом стихами. Несколько строчек незаконченного стихотворения посвящались матери. Политрук прочитал их вслух:

Вдалеке от родного дома
Я грущу о тебе, моя мать.
О, я отдал бы слишком много,
Чтоб увидеть тебя и обнять.
Я обнял бы тебя, как прежде,
В нашем доме, но это – мечта.
Ты приснилась мне ночью нежной,
Будто встретились мы навсегда.

У Пологова комок подступил к горлу. На глазах товарищей заблестели слезы.
Однополчане провожали в последний путь Ивана Тарасова на опушке соснового бора, невдалеке от аэродрома. В скорбном молчании они вереницей двигались мимо могилы, кидая горсти земли на крышку гроба. Ударяясь о гроб, комья гулко стучали и отдавались болью в сердцах.
Отомстить жестокому врагу – об этом думал каждый, прощаясь с другом.
Командир полка с комсоргом написали матери Ивана письмо и вместе с ним отправили ученическую тетрадь сына.

Квадрат Усманского бора

Командование 2-й воздушной армии поручило истребителям сопровождать штурмовые группы Ил-2 и совместно с ними нанести удар по Чижовке, недалеко от Воронежа. Там фашисты устроили командный и наблюдательный пункты. Оттуда они вели корректировку огня своей дальнобойной артиллерии.
Пологов дважды вылетал на Чижовку ведущим. Во время второго налета зенитный заградительный огонь был настолько плотным, что большинство самолетов получили повреждения. Особенно досталось машине заместителя командира эскадрильи Виктора Калинина. Горючее в баках кончалось. Поэтому в воздушные бои не ввязывались, стремясь побыстрее пересечь линию фронта. У Пологова вошло в привычку идти с задания замыкающим, и ему хорошо был виден калининский «лагг», заметно теряющий высоту. По поведению самолета Павел понял, что у товарища серьезное повреждение. Тут же подумал: «Ему бы лучше тянуть домой длинным путем над степью, где при вынужденной можно всегда выбрать ровную площадку». Но Калинин повел истребитель над Усманским бором прямым курсом на аэродром.
– Что же он делает? – не выдержав, ругнулся вслух Пологов.
Самолет резко пошел на снижение и устремился к лесу. В том месте, где он вонзился в зеленую чащу, поднялось прозрачно-белое облако и быстро исчезло.
«Конец!» – подумал Павел. Он положил на колено карту и пометил карандашом северо-восточный квадрат Усманского бора, в трех-четырех километрах от старинного замка.
На аэродроме, не успев выключить двигатель, Пологов крикнул:
– Санитарку! Врача!
Коротко, наспех рассказал о случившемся и поехал с военврачом искать Калинина. Труднопроходимые участки объезжали окольными дорогами.
Незаметно забрались в густой сосняк. Пахучие стволы деревьев, стройные, как мачты, стояли тесно, вытянувшись к небу. Дальше на машине не пробиться.
Врач подхватил санитарную сумку, шофер вскинул на плечи носилки, и – двинулись пешком. Обшарили просеки, но никаких следов не обнаружили. В лесной тиши пахло хвоей, прелыми листьями и грибами. Вспугивая птиц, под ногами сухо потрескивали ветки.
– Одно дело ориентироваться в воздухе, а другое – в такой чащобе, – досадовал Пологов.
Остановились. Закурили.
Павел взглянул на лоснящееся от пота лицо врача. «Не тренирован, вот и устал», – подумал он и, развернув на траве карту, положил на нее компас. Что-то прикинул в уме.
– Все правильно, – подытожил он, – мы находимся точно там, где надо, в северо-восточном квадрате.
И вдруг шофер вскрикнул. На сосне между ветвями он заметил кусок плоскости самолета. Начали пробираться сквозь кустарник и осматривать все вокруг. На расстоянии добрых тридцати метров валялись срезанные хвойные ветки и изувеченные остатки «лагга»: одно колесо, погнутые лопасти винта, мотор и искореженная, опрокинутая набок кабина. Однако Калинина в ней не оказалось. Сплющенная приборная доска была забрызгана кровью, следы которой тянулись в сторону и через несколько шагов обрывались.
– Куда он мог уйти? – недоумевал врач.
Пологов молча достал пистолет и выстрелил вверх. Эхо разнеслось далеко над лесом. Прислушались… Ни звука. После минуты томительного ожидания Павел пальнул второй раз.
– Идите сюда, – неожиданно раздался чей-то голос.
Из-за деревьев шагнул высокий худой старик с окладистой бородой.
– Небось, летчика ищете? Подобрал я его. В сторожке у меня лежит.
Старик, назвавший себя егерем, поздоровался со всеми за руку. Он рассказал:
– Спервоначалу, как услыхал я сильный грохот да треск, в голову взять не мог: что стряслось? Пошел узнать. Вижу – половинка от самолета. Летчика-то вашего внутри нашел. Ах ты, думаю, оказия! Перевязал его как сумел. Только крови из него шибко много вытекло.
В первый момент Пологов даже не узнал изменившееся, в иссиня-желтых пятнах лицо товарища. Тот недвижно лежал на деревянном топчане с закрытыми глазами и был бел как бумага. На руку у правого предплечья наложен ременный жгут. Голова и лоб неумело перетянуты белыми лоскутами от нательной рубашки. Сквозь них проступили темные пятна крови. Старый шрам на щеке стал заметнее.
Военврач, не теряя времени, взялся за пульс. Затем, ни слова не говоря, открыл сумку и достал инструмент. В сторожке запахло йодом и спиртом.
– Носилки! – готовя шприц, распорядился он.
После укола Калинин на секунду приоткрыл затекшие веки и пошевелил запекшимися губами:
– Пить…
Затем снова впал в забытье.
По пути к медсанбату военврач сказал, что требуется срочное переливание крови.
– Если не затянуть – будет жить, – заключил он.

Не все вернулись с задания

В штабе полка командир дивизии Осадчий созвал весь комсостав. Из окна штабной комнаты виднелся его самолет со знакомым номером «07».
Осадчий, плотный, лысый мужчина лет сорока, сидел за столом и листал папку боевых донесений. Перекинув последнюю страницу, он встал и молча измерил шагами комнату. Затем, пригласив присутствующих к столу, развернул карту. В глаза Павлу бросились нанесенные на ней остроконечные синие стрелы. Они, словно щупальца осьминога, протянулись из районов Курска и Волчанска к Воронежу и Острогожску.
– Немецко-фашистское командование, – начал комдив, – стянуло на Воронежском направлении помимо своих отборных частей итальянские, румынские и венгерские дивизии, объединив их в армейскую группу «Вейхс». Врагу удалось выйти к Дону и захватить плацдарм на его левом берегу в районе Воронежа. Наступление гитлеровцев приостановлено, но обстановка остается напряженной. Армия противника стремится, обойдя нас с юга, продвинуться в направлении Сталинграда. Со вчерашнего дня образован новый, Воронежский фронт. Командующий фронтом генерал Ватутин не совсем доволен нашей работой. Как это ни прискорбно, он прав: мы теряем много техники и самое главное – людей.
Осадчий повертел в руках папку с полковыми донесениями и снова бросил на стол.
– Взгляните! За последнюю декаду что ни групповой вылет – недосчитываемся людей.
Возражать не приходилось. Сбив десять фашистских самолетов, уничтожив 16 танков и 40 железнодорожных вагонов, полк потерял восемь человек и девять машин. Не стало отличного истребителя, командира эскадрильи Николая Севрюка. За скромность и отвагу все любили его…
– И потом, – продолжал полковник, – донесения свидетельствуют, что из командования полка один флаг-штурман Пологов возглавляет добрую половину самых ответственных заданий… Нагрузку необходимо перераспределить. Пологову – сутки отдыхать! – закончил комдив.
Действительно, Павел был готов дневать и ночевать в воздухе. Механик Сергей Верещагин однажды сказал ему, что обязанностей у штурмана больше, чем у рядового летчика, и «надо бы малость передохнуть». Павел отшутился: дескать, боится дисквалифицироваться…

* * *

Через три часа после отъезда Осадчего поступил приказ на вылет. Мазуркевич решил сам вести группу. Он попросил Пологова уступить свой «лагг» в связи с неисправностью на его машине сигнализации шасси.
А спустя сорок минут товарищи перенесли из кабины приземлившегося истребителя в санитарную машину раненого Григория Кучеренко, поднявшегося в воздух вместе с командиром полка. Сам Мазуркевич погиб в бою в трех километрах от станции Рамонь. Задание осталось невыполненным: бомбардировщики лишились прикрытия…
Оказалось, что командир полка игнорировал последнее распоряжение Осадчего. Четыре «лагга» 737-го полка должны были встретить над Усманью двух «яков» из соседнего 866-го полка. Однако Мазуркевич, не дождавшись их, решил действовать самостоятельно. На высоте двух тысяч метров три Ме-109 вывалились из облаков и сбили самолет ведущего. Затем, встречая на курсе одиночных истребителей, огнем прижимали их к земле и вынуждали садиться в степи. Две машины при посадке поломались, а летчики с тяжелыми ранениями были госпитализированы.
На следующее утро полк облетело еще одно печальное известие: комиссар Копцов не вернулся с боевого задания из района Коротяк.
За обедом в тот день царило тягостное молчание. Никто не переговаривался. Не слышалось обычных шуток. Полк осиротел…

* * *

Пологов и многие другие пилоты с радостью пересаживались на истребители новой конструкции Яковлева. В скорости и маневренности эти машины не уступали «мессершмиттам». Кроме того, на них наконец-то установили долгожданную рацию. Постепенно радиосвязью начали оснащать и «лагги». Однако кое-кто из летчиков считал это новшество «излишней обузой».
– И без того дел до черта: за воздухом – смотри, за землей – следи, за напарником – поглядывай! Ориентировку веди, помни о ракурсах и упреждениях, не спускай глаз с приборов… А тут еще радио подсунули.
Таких Пологов убеждал:
– Радио поможет заменить устаревший строй «клин» строем «фронт», даст возможность эшелонировать группы и эффективно руководить воздушным боем.
И ударял по самолюбию:
– Радио обременяет только тех, кто не умеет технически грамотно им пользоваться…

Один против восьми

Из резерва 2-й воздушной армии в полк прибыли новый комиссар, его помощник и восемь летчиков, в числе которых были фронтовики. Возвратился из госпиталя Григорий Кучеренко.
А вскоре назначили и нового командира полка – майора Николая Изотовича Варчука. Грудь его украшали два ордена, на боевом счету имелось четыре сбитых самолета противника. Варчук окончил Качинскую военную авиационную школу пилотов и участвовал в событиях у озера Хасан, где и получил свою первую награду – орден Красного Знамени.
Приглядываясь к новому командиру, Пологов все больше и больше проникался уважением к нему. Варчук серьезно занимался боевой работой, вместе со штурманом помогал молодым летчикам. Его интересовало все: какое у людей настроение, как они проводят досуг, как накормлены и одеты. Незаметно деловитость и требовательность майора Варчука к себе и подчиненным снискали одобрение не только летчиков-истребителей, но и младших специалистов технического персонала, и солдат авиационного тыла.
На одном из построений в торжественной обстановке Варчук объявил приказ командующего Воронежским фронтом о присвоении летчикам очередных воинских званий. Флаг-штурман Пологов стал капитаном. Затем комиссар зачитал письмо матери погибшего Ивана Тарасова. Она обращалась к летчикам полка:

«Дорогие друзья!
Мне очень тяжело – я получила ваше письмо о гибели моего горячо любимого Ванечки. Это страшная, незаменимая утрата, и горю моему нет границ. Фашистские изверги отняли единственного сына не только у меня. Они сделали тысячи матерей несчастными, многих детей лишили отцов, а жен – мужей. В моем беспредельном горе есть одно утешение – мой дорогой Ваня погиб, защищая Родину, как герой, и я горжусь им. Преисполненная ненависти к заклятому врагу, я призываю вас, дорогие дети мои, отомстить за смерть моего сына, за мои слезы, за слезы всех матерей земли русской. Я больна, очень больна, но мое сердце должно быть крепким, должно позволить мне дождаться той счастливой минуты, когда враг будет уничтожен. Заверяю вас, славные соколы, что весь остаток жизни своей, своих сил и здоровья отдам для укрепления тыла. Пишите мне, ведь ваши письма – единственная моя радость и отрада.
Вечная память моему любимому сыну – стойкому защитнику Родины! Пусть в ваших сердцах еще больше горит лютая ненависть к врагам. Уничтожайте фашистских людоедов, очищайте от них нашу священную землю. Желаю вам всем здоровья, долгой жизни и скорой победы над врагом.
Тарасова Варвара Петровна».

…Сигнал тревоги заставил Варчука скомандовать:
– По местам!
Случилось так, что эскадрилья поднялась в воздух, а у ее командира что-то внезапно стряслось с мотором. Пологов бросился к своему «яку», и вскоре летчики услышали в шлемофонах знакомый голос:
– Я – тридцать первый. Подтянитесь!
Павел запросил воздушный пункт управления. Оттуда ответили:
– Я – Береза-один. Тридцать первый, в районе Россоши восемнадцать «юнкерсов» под прикрытием истребителей. Высота – 2500, курс – 230. Идите наперехват!
– Береза, вас понял.
Когда появились восемь Ме-109, а следом бомбардировщики, Пологов подал команду приготовиться к атаке.
– Двадцать пятый, преследуйте бомберов, – раздался его голос. – Со мной только Кучеренко!
Павел с ведомым кинулись на «мессершмиттов». Такой дерзости враги, видимо, не ожидали. Завязался бой – двух против восьми.
Оглянувшись, штурман заметил опасность.
– Кучеренко, маневр! «Мессер» в хвосте! – крикнул он.
Но ведомый словно оглох. Он тут же получил очередь по фюзеляжу, на поврежденной машине вышел из боя и потянул в сторону аэродрома. Флаг-штурман остался один.
Весь огонь фашисты перенесли на Пологова. Он сделал несколько обманных виражей со скольжением, и ему удалось уйти от вражеских трасс. Павел свечой взмыл вверх и рванулся в лобовую атаку на ближайшего «мессершмитта».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21