Въезд в Москву и венчание на царство Марины Мнишек были задуманы как триумф единения соседних славянских народов, как торжественное начало совместных великих свершений. Россияне и литва старались блеснуть всеми своими достоинствами. Было заранее объявлено через глашатаев, чтобы 2 мая были оставлены все дела, надеты лучшие наряды, а имеющие коней с двух часов утра выехали за город для встречи царицы по множеству наведенных через Москву-реку мостов.Ясным весенним утром огромное пространство перед городом напоминало поле, сплошь покрытое сказочными цветами. Стройные ряды стрельцов на отличных конях, в новых кафтанах красного сукна со сверкающими знаками различия полков и ружьями поперек седел пересекали многоцветную толпу, придавая ей вид клумб. С восемью стрелецкими полками соперничали молодецкой выправкой многочисленные дворянские сотни в бархатных и парчовых кафтанах, усыпанных драгоценными нашивками, с наброшенными в виде плащей легкими шубами, с украшенными самоцветными каменьями саблями, пистолями и кинжалами.В четком порядке конница стояла вдоль путей, у мостов и по берегам реки, предупреждая неосторожные движения толпы, способной в сумятице потопить и подавить составлющих ее людей. Множество оркестров увеселяло слух и предваряло шествие частей царицына поезда. Триста бравых польских гайдуков в синих суконных кафтанах с серебряными накладками и в шапках с белыми перьями промаршировали впереди с мушкетами на плечах и турецкими саблями у бедер.Следом двигались три роты шляхетской конницы на прекрасных венгерских конях под красивыми чепраками, с длинными разноцветными копьями, на которых развевались флажки. Все рыцарство в ротах, свите Марины и послов короля, не желая проигрывать московитам в богатстве одеяний, облачилось в старинные доспехи. Начищенная сталь блистала на солнце не хуже золота и серебра, как драгоценные каменья переливались эмали щитов-тарчей самой прихотливой формы, блестели лакированной кожей футляры луков и колчаны стрел с цветным опереньем, колыхались огромные гусарские крылья. Рыцарство ехало рядами по десять человек под звуки боевых труб.За ними турки в своеобразных нарядах вели на длинных золотых поводьях трех дивных коней, с трудом удерживая их; кони скакали и ржали так, что пена стекала с золотых удил; громко звенели золотые цепи, взлетали в воздух шелковые кисти, унизанные бирюзой. Разнообразные экзотические подданные московского государя красовались на красных, оранжевых и желтых конях, выкрашенных несмываемой китайской краской. Каждый старался удивить народ своим искусством наездника.Большой отряд бояр, окольничих и других высших чинов государева двора поражал воображение богатством одеяний. Никто не смел явиться без нового наряда, сплошь шитого золотом и жемчугом, осыпанного драгоценными каменьями. Великолепные аргамаки, стоившие дороже табунов простых коней, были под золотыми и серебряными седлами, унизанными самоцветами и увешанными цепями с бубенчиками. За каждым следовало множество конных и пеших слуг, одетых почти столь же великолепно, как господа.Двенадцать верховых коней вели перед каретой царской невесты и столько же было впряжено в карету. Кони по белой шкуре были усыпаны круглыми черными пятнами столь одинаковыми, что изумленные иностранцы думали, будто они так раскрашены; но довольные этим удивлением москвитяне поясняли происхождение сей редкостной породы, издавна завезенной с Востока. Все кони были покрыты шкурами рысей и леопардов и велись богато одетыми слугами за золотые поводья.Золотая карета Марины Мнишек внутри была обита красным бархатом с золотыми гвоздиками, выложена подушками из золотой парчи, унизанной жемчугом. На невесте было французского фасона белое атласное платье в жемчугах и бриллиантах. Напротив Марины сидели две знатные полячки, красивый маленький арапчонок с обезьяной на золотой цепочке развлекал дам. Карета ехала медленно, и Марина могла вести беседу со знатнейшими боярами, шедшими по двое с каждой стороны в весьма тяжелых от драгоценностей нарядах, поражая поляков выносливостью, ибо церемония продолжалась целый день.С двух сторон кареты, как два крыла, двигались сотни гвардейцев-наемников с блестящими алебардами, на лезвиях которых были вычеканены золотые двуглавые орлы. Древки алебард были обтянуты красным бархатом, усеяны позолоченными гвоздиками, обвиты серебряной проволокой и увешаны кистями из шелковых, золотых и серебряных нитей. Одной сотней командовал лифляндец капитан Матвей Кнутсон; его люди были в темно-фиолетовых кафтанах, отделанных красными бархатными шнурами; рукава, штаны и камзолы под кафтанами были из красной камки. Во главе другой пешей сотни, также на коне, шествовал шотландец капитан Альберт Вандтман. Красные алебарды его солдат сочетались с камзолами и штанами зеленого бархата, рукава были шиты из зеленой камки.Почетное место позади кареты занимала сотня француза капитана Жака Маржерета в кафтанах и коротких плащах коричневого бархата с золотым позументом. Эти отборные бойцы получали самое большое жалованье и могли себе позволить очень дорогое платье. По обычаю наемников они были увешаны кольцами, серьгами, браслетами и цепочками, заламывали шляпы, закручивали усы и имели весьма свирепый вид.После телохранителей ехал новый отряд московских бояр и дворян вместе со знатнейшими польскими вельможами и родственниками Марины, во всем великолепии, на которое каждый оказался способен. Россияне выделялись роскошью и дородством, иноземцы хвалились статностью и воинственностью, заставляя коней выделывать разнообразные курбеты, соревнуясь в искусстве выездки. После них народу вновь дали полюбоваться бесценными конями, коих вели в поводу.Восемь серых в яблоках коней с ярко-красными гривами и хвостами влекли карету, поданную Марине к русской границе и весьма удивившую непривычных к такому транспорту литовцев: вместо привычных саней или колымаги они узрели «подобие маленького домика» с застекленными дверцами! Снаружи карета была обтянута шелком и украшена серебряным кованым узорочьем, внутри выстлана соболями. Лошадьми управляли три кучера в кафтанах золотой турецкой материи, подбитых соболями, вожжи и сбруя были красного цвета.Далее в четырнадцати не столь богатых, но также великолепных каретах следовали дамы из свиты Марины. Затем новый отряд литовской конницы в полном вооружении (объяснимом бедностью, но вызывавшем немалые опасения и недоумения москвичей, бравших оружие лишь на войну) шествовал с громкими звуками труб, рожков и литавр. Многочисленные подразделения русской кавалерии двигались по командам, отбиваемым на огромных набатах, сверкая каменьем, золотым и серебряным шитьем, шелками и парчой.Шествие завершали именитые купцы и промышленники, представители городских сотен и слобод в богатых одеяниях и на хороших лошадях, окруженные слугами и работниками. Польские полковые фуры, повозки и весь обоз двигались позади, не вызывая интереса москвичей, которые по многочисленным мостам спешили в город, чтобы еще раз увидеть это красочное действо.Московские оркестры встречали процессию у ворот Земляного, затем Белого и Китай-города, где выстраивался почетный караул бравых стрельцов с пушками и легким оружием. На Красной площади оркестры, в предвидении давки и толчеи, размещались на специально возведенных помостах; последний оркестр наяривал в трубы, флейты и литавры над кремлевскими воротами, в которые проехала только Марина Мнишек с небольшим числом сопровождающих и охраной.Остальные поляки и литовцы разместились в любезно освобожденных хозяевами домах бояр, окольничих и богатых купцов в центре города. Зеваки могли дополнительно полюбоваться на разгрузку привезенного в Москву добра (одного вина было доставлено несколько десятков бочек), взобравшись на высокие ограды усадеб.Патриарх Игнатий демонстративно не вышел встречать будущую царицу на Красную площадь, как сделал бы, если бы Марина Юрьевна была православной; остались в Кремле и члены Освященного Собора. Только священники бесчисленных московских церквей (как и вообще священнослужители на всем пути от границы) вместе с народом выходили здравствовать новую государыню, избранницу «доброго царя Димитрия».Благоразумный Игнатий отнюдь не перешел в оппозицию: патриарх считал необходимым добиться, чтобы народ убедился в твердом соблюдении обычаев и защищенности устоев. Всю Москву незамедлительно облетела весть, что иноземная царская невеста должна пожить сначала в православном Вознесенском девичьем монастыре и под руководством царицы-инокини Марфы Федоровны приобщиться к традициям своей новой родины. Тогда, наговаривали простонародью люди царя и патриарха, она будет достойна венчаться царским венцом.Только эта последняя часть церемонии бракосочетания была открыта для глаз представителей всенародства, однако все детали предстоящего действа должны были строго соответствовать православным обычаям. Зная, сколь стремительно разносятся злонамеренные слухи, Игнатий позаботился, чтобы все время до свадьбы невеста строжайшим образом соблюдала православные каноны в поведении, еде, одежде и праздниках. Католические священники и даже переодетые иезуиты, известные своей пролазливостью, за порог монастыря не допускались, несмотря на просьбы Марины, ее родни и самих священников.Чтобы успокоить подозрительность москвичей относительно впущенных в город вооруженных иноземцев, приезжие были разделены и расселены на большом пространстве, а стрелецкие караулы, следившие за порядком, значительно усилены. Наконец Москву облетели вести о весьма суровом приеме, устроенном государем Дмитрием Ивановичем послам короля Сигизмунда, что весьма льстило горделивым россиянам, радовавшимся, что царь «утер нос» возомнившему о себе «латыннику».Достопамятный прием состоялся в Золотой палате Кремлевского дворца 3 мая в присутствии высшего духовенства, сидевшего во главе с патриархом по правую руку государя, и около ста вельмож в платьях из золотой парчи с жемчугом и высоких черных шапках. Блеск золотого трона со львами и грифонами, над которыми раскинул крылья двуглавый орел, сжимающий в когтях шар, ослепительное сияние драгоценностей короны, скипетра и всего одеяния государя оттенялись снежно-белым цветом материи, кожи и горностая на рындах с дамасскими топорами в руках.Иезуиты, затесавшиеся в свиту послов и гостей, со скрежетом зубовным видели величие патриарха Игнатия, сидевшего в огромном зале выше всех, кроме самого государя. Большой животворящий православный крест перед патриархом как бы говорил алчным католическим пришельцам: «Изыди, Сатана!» Опасения сторонников короля вызвала речь гофмейстера Марины Мнишек Станислава Стадницкого, восславившего давние матримониальные связи московских государей с литовской знатью. «Сим браком, – говорил Стадницкий Дмитрию Ивановичу, – утверждаешь ты связь между двумя народами, которые сходствуют в языке и в обычаях (и в вере – отметили про себя русские. – А. Б.), равные в силе и доблести, но доныне не знали мира искреннего, и своей закоснелой враждой тешили неверных; ныне же готовы, как истинные братья, действовать единодушно, чтобы низвергнуть луну ненавистную (мусульманство. – А. Б.)… И слава твоя, как солнце, воссияет в странах Севера» Цит. по: Карамзин Н. М. История Государства Российского. Кн. 3. Т. 11. Ст. 154-155.

.
Слишком недавно соединилось Великое княжество Литовское с Королевством Польским и слишком большим утеснениям подверглось его православное большинство от католиков, не обретя надлежащей защиты от татар и турок, чтобы послы королевские и иезуиты не увидели в этой речи мнения множества литовцев, с восторгом соединившихся бы с россиянами под знаменем православного самодержца, выступившего против агарян. Нет, не случайно Сигизмунд III и паны Рады не дали послам воли вести переговоры об антибасурманском союзе!Глава посольства Николай Олесницкий вручил стоявшему перед троном Афанасию Власьеву королевскую верительную грамоту к «князю» Дмитрию Ивановичу – и немедленно получил ее назад с предложением возвращаться к Сигизмунду, поскольку в России есть только один владыка – цесарь. «Что делается?! – возопил посол. – Оскорбление беспримерное для короля и всех знаменитых поляков, стоящих перед тобой, для всего нашего отечества… Ты с презрением отвергаешь письмо его величества на сем троне, на коем сидишь по милости Божией, государя нашего и народа польского!» Там же. Ст. 155.

Патриарху Игнатию и всем сторонникам Дмитрия Ивановича стало ясно, что и королевская грамота, и речь Олесницкого были намеренным оскорблением с целью дискредитировать царя и разорвать с ним отношения, становящиеся опасными для трона Сигизмунда и господства польских магнатов-католиков в объединенном польско-литовском государстве.Это было предусмотрено: не обращая внимания на грубости посла, уже призывавшего на голову Дмитрия Ивановича гнев Божий за последующее кровопролитие, русские приняли грамоту, объяснив это снисходительностью великого государя, готовящегося к брачному веселью. Но прежде царь произнес тщательно подготовленную при участии духовенства речь, обосновывающую имперскую миссию Российского православного самодержавного государства.Дмитрий Иванович выразил удивление, что «его королевская милость называет нас братом и другом – и в то же время поражает нас как бы в голову, ставя нас как-то низко и отнимая у нас титул, который мы имеем от самого Бога, и имеем не на словах, а на самом деле и с таким правом, больше которого не могли иметь ни древние римляне, ни другие древние монархи!Мы имеем это преимущество – называться императором – по той же причине, по какой назывались так и они, потому что не только над нами нет никого выше, кроме Бога, но мы еще (и) другим раздаем права. И, что еще больше, – продолжал Дмитрий Иванович, – мы государь в великих государствах наших, а это и есть быть монархом, императором.По милости Божией мы имеем такую власть и право повелевать, какие имели короли ассирийские, индийские, персидские, имеем также под своей властью несколько других царей татарских. Поэтому мы не понимаем, чем бы лучше нас был в настоящие времена великий хан, которого все историки называют императором татар?..».
Указав, что Римский Папа «не стыдится» называть его в посланиях кесарем, царь отмечает, что неиспользование его предками императорского титула нисколько не подрывает их права именоваться так, ибо в древности «не только наши предки, но и другие государи» часто «в простоте» не заботились о соответствующих их величию названиях. Польские короли, например, приняли «королевскую корону и титул от кесаря Оттона», чего бы «в настоящее время они, конечно, не сделали». «Кроме того, – заметил российский самодержец, – всякому государю позволительно называться как кто пожелает. И действительно, у римлян многие кесари назывались народными трибунами, консулами, авгурами; точно так же многие из них, когда им вздумалось, бросали титул императора. Те же Примские кесари, как это известно, назывались князьями. Кесарь Август не дозволял называть себя государем, несмотря на то что был им на самом деле… Так и предки его королевской милости назывались сначала монархами, наконец – королями.Итак, объявляем его королевской милости, что мы не только государь, не только царь, но и император и не желаем как-нибудь легко потерять этот титул для наших государств… Кто отнимает у меня преимущество и украшение моего государства, которыми государи дорожат, как зеницею ока, – то тот мне больший враг, нежели тот, который покушается отнимать у меня мою землю!» Цит. по: РИБ. СПб., 1872. Т. 1. Ст. 413-418.


Если бы не унижение России отнятием у нее имперского статуса, заметил государь, он относился бы к королю как к старшему брату. Несправедливость и враждебность Сигизмунда послужили для царя поводом к другому отношению. Теперь Дмитрий Иванович через дьяка обещал королю пожаловать ему титул «шведского» в обмен на признание за царем сана императорского.Приезжим из Речи Посполитой было объявлено, что россияне с удовольствием видят друзей в своих бывших врагах, что обычаи в России переменились и на смену тиранству, более всего отталкивавшему свободолюбивых рыцарей, пришла законность и любовь к свободе. Литовцам и «ляхам» было над чем задуматься при сравнении своего короля, лишь мечтавшего их оружием добыть себе далекую шведскую корону, с императором бескрайнего Российского государства.Щедрый, мужественный, изобретательный в военных играх, сведущий в благородном дворянском искусстве охоты, ловкий наездник и могучий победитель в единоборстве с медведем – Дмитрий Иванович быстро завоевывал симпатии среди гостей накануне того дня, когда единородная им панна Марина будет увенчана императорским венцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40