Ее вопрос заставил Хоэла ухмыльнуться.
– Это король хорошо придумал, правда? – сказал он. – Ему не больше моего хочется, чтобы ты ушла в монастырь следом за своими землями.
Мари воззрилась на него еще более глупо – словно малое дитя, которое не может понять слов взрослых.
– Вы сказали, – медленно проговорила она, – что не хотите, чтобы я уехала обратно в монастырь?
– Конечно, – подтвердил Хоэл, удивленно поднимая брови. – А с чего мне этого хотеть?
Авуаз посмотрела на выражение лица Мари и рассмеялась.
– Милая, – объяснила она, – неужели тебя так удивляет, что ты нам нравишься? Ты же знаешь, каков наш двор. Он биткрм набит мужчинами, причем шумными и молодыми. Никому не нравится вечно жить в военном лагере. Даже сами мужчины этого не любят. И такая хорошенькая, умная девушка, как ты, несказанно украшает дом. Ты с самого приезда стала для меня огромной радостью. Поживи у нас хотя бы еще немного и не спеши становиться монахиней. Теперь у тебя есть приданое, но я знаю, что по крайней мере один рыцарь взял бы тебя, даже не будь у тебя ни гроша.
– Тьеру нужна земля, – пролепетала Мари, краснея от смущения и удивления.
– У Тьера будет земля, – заявил Хоэл, – как только кто-то из моих вассалов умрет, не оставив наследника. Я не допущу, чтобы такие люди, как Тьер, оставались ни с чем, когда идиоты вроде его кузена имеют владения. Подожди, пока Тьер получит поместье, – и посмотрим, не решит ли он снова вступить в борьбу! Но в любом случае поживи с нами подольше.
Мари недоуменно переводила взгляд с герцога на Авуаз. Герцогиня снова засмеялась.
– Это было бы просто прекрасно! – воскликнула Мари и, бросившись к ней, расцеловала ее.
«И я задержусь там, – про себя решила она, – по крайней мере до тех пор, пока не пойму, должна ли Элин отвечать за преступление».
Глава 15
Герцог Хоэл вернулся в Бретань в первую неделю июня. В его владении Таленсак почти не обратили внимания на отъезд сюзерена и еще меньше заинтересовались его возвращением. Для Таленсака тот июнь запомнился как месяц, в котором лорд Ален удвоил плату за пользование мельницей.
С самой Пасхи Ален все более отчаянно нуждался в деньгах. Когда он вернулся домой после той катастрофически неудачной охоты на волка в Треффенделе, он решил, что осушить слезы жены легче всего будет, уничтожив в доме все следы его прежнего владельца. Он избавился от прежней мебели, предав огню ту, которую не смог продать, и заказал новую, самого лучшего качества. Он сорвал со стен охотничьи гобелены Тиарнана, свалил их вместе со всеми костюмами Тиар-иана, его доспехами, луком, копьями и мечом, которым он когда-то разрубил шлем и череп Жоффрея Беллемского, и увез их в Нант вместе с гнедым боевым конем, предложив их еврею в счет долга.
Еврею они были не нужны. Всем последователям его религии было запрещено ездить верхом и носить оружие, и он был банкиром, а не купцом. Однако ему не хотелось оскорблять своего должника, и он знал, какими сказочно дорогими бывают доспехи и боевые скакуны, поэтому взял их и передал на хранение своему компаньону-христианину до того момента, когда их можно будет продать. После этого Ален отправился за покупками с остававшимися у него от займа пятнадцатью марками и все их потратил. Огромное количество нового постельного белья для новых кроватей, новые одеяла, новый комод, один новый гобелен... Он надеялся, что регулярная арендная плата, которую он должен был получить, даст ему возможность продолжить покупки. Однако полученная сумма его разочаровала, а хозяйственные расходы к этому моменту начали тревожно расти.
Его расчистка дома ужаснула домашнюю прислугу. Ведь это был и их дом тоже! Дубовые столы в зале стояли там со времен деда Тиарнана. Они были слишком велики для простого дома и продать их было нельзя, так что их сожгли. Некоторые служанки при виде языков пламени, лижущих темное дерево, которое натирали четыре поколения им подобных, плакали, и управляющий Жильбер осыпал их ругательствами, а двоих хлестнул кнутом. Некоторые из слуг-мужчин, как Донал, вместе с Тиарнаном участвовали в военных походах герцога и с горечью смотрели, как вооружение и гнедого боевого коня отправляют в Нант. Когда Ален вернулся из Нанта со своими покупками, то недосчитался дюжины слуг. Оставшиеся были крепостными, не имевшими права уйти.
– Они еще приползут обратно с поджатыми хвостами, – презрительно заявил Жильбер. – В городах им не найти такой хорошей работы и платы, как здесь.
Возможно, он был прав, но пока в доме не хватало прислуги, а нужно было расставить новую мебель.
Ален отправился к слугам, переехавшим в деревню, и сказал, что готов забыть об их измене, если они вернутся. Никто возвращаться не захотел. Его это удивило: ни у одного из них не было ни дома, ни собственного поля, они превращались в бездомных наемников, однако упрямо отказывались вернуться на единственное место, которое у них было. Особенно сильно Ален разозлился на конюха Донала. Со времени охоты на волка он считал, что знает Донала лучше других, и благоволил ему. Однако Донал тоже переехал в деревню, в дом кузнеца Глевиана, где помогал в поле своему другу Юстину. Ален предложил Доналу более высокую плату, если он вернется. Донал отказался, как и остальные.
– Да что с тобой такое? – разъяренно спросил у него Ален. – Ты обиделся, что я продал какую-то мебель?
Донал бесстрастно смотрел на него.
– Господин, – сказал он, – это теперь ваш дом. Вы можете делать там все, что захотите.
– Тогда почему ты оттуда ушел? – спросил Ален.
– Господин, – ответил Донал голосом дурня, – я жил в господском доме, когда там был маштьерн. А теперь это ваш дом.
Ален накричал на него, но другого ответа не добился.
Вскоре он отправился в Фужер, где нанял новых слуг из числа арендаторов своего отца. Однако чтобы они согласились оставить свои дома и переехали жить в Таленсак, ему пришлось обещать им более высокую плату. А когда они приехали и увидели, как его ненавидят местные жители, плату пришлось увеличить еще больше, чтобы они остались. Вот почему ему нужны были деньги.
Он по-прежнему хотел бы повысить арендную плату, но после того, что сказал ему в Треффенделе герцог, не решился это сделать и стал искать другие источники дохода. Самым очевидным оказалась мельница. Она принадлежала ему, а деревенские жители были вынуждены ею пользоваться, чтобы молоть зерно. И он удвоил плату.
Для жителей деревни грубый гречишный хлеб, испеченный из муки с мельницы, был основой жизни. Ален не мог придумать более жестокого удара. Значит, деревня должна платить за свою жизнь вдвое больше из-за того, что господину вздумалось купить новую мебель? В тот день, когда повы-мили плату, на церковном дворе состоялось полное страстей собрание, на котором крестьяне, возмущенные произволом, единодушно решили, что не станут вносить эту жестокую и несправедливую плату. Этот июнь и последовавшее за ним лето изменили этих людей на всю оставшуюся жизнь.
Первую половину июня Мари тщательно проверяла, были ли ее подозрения относительно Алена и Элин обоснованными. Сначала она расспросила Кенмаркока. Тот, как всегда, был готов поговорить и не увидел в ее вопросах ничего странного: происшедшее в Таленсаке казалось ему настолько интересным, что его скорее удивляло, почему другие люди не задавали ему этих вопросов. Да, леди Элин решила помириться со своим мужем вскоре после того, как он ушел из дома. Она вернулась из Иффендика через два дня после того, как он ушел на свою последнюю охоту. Когда именно? О, примерно в середине октября. Да, в середине октября: Кенмар-кок вспомнил, что они закончили молотьбу к полнолунию, и в тот вечер лорд Тиарнан ушел. Из-за чего господин и госпожа поссорились? Ну, у господина была привычка уходить на охоту одному, даже без собаки, а госпожа забрала в голову, будто он ходит к другой женщине. Это была чепуха: он души в ней не чаял. Но она оскорбилась и уехала к сестре. А почему маштьерн действительно уходил без собаки? Тут Кенмаркок неожиданно замялся и стал молчаливым. Ну... ходили глупые истории, но на самом деле скорее всего маштьерну просто нравилось бывать в лесу одному и не хотелось обременять себя заботами о собаке.
Мари поняла, что снова зашла в тупик, которым была тайна Тиарнана. Вряд ли Кенмаркок знал, в чем дело. Однако ей показалось вероятным, что тайна была открыта Элин – и та уехала в Иффендик, чтобы быть подальше от него. Она вернулась только в октябре, сразу после полнолуния. В то время, когда Ален действительно уехал от герцогского двора в свою вторую безрезультатную поездку за ястребами.
Вторая часть ее расследования оказалась, как она и предвидела, более сложной. По правде говоря, ее просто невозможно было провести незаметно. Тьер был слишком сообразительным, и его не обманул небрежный тон, которым она спросила, откуда Ален узнал, что в Сен-Мало пришел корабль с ястребами.
– У дяди Жюля в городе есть свой человек, – ответил он. – А почему тебя это интересует, милая дама? Если ты хочешь заняться соколиной охотой, то тебе нет нужды дожидаться корабля. Я завтра же куплю тебе кречета.
Мари улыбнулась:
– Мне не нужно, чтобы ты покупал мне птицу. У меня будет куча денег, когда Шаландри передадут монастырю. Значит, подданный твоего дяди прислал Алену письмо?
Брови Тьера начали насмешливо изгибаться.
– Твой отец наверняка держал в Шаландри ловчих птиц, – сказал он. – И он не стал бы их брать с собой в Святую землю. Тебе не нужно покупать ястребов. – Он помолчал, глядя на нее с откровенным любопытством. – Тогда почему такой интерес к намерениям моего дяди?
– Я просто пыталась понять, откуда Ален узнал, когда туда ехать.
Тьер пристально посмотрел на нее, и его веселье исчезло.
– Тебя нисколько не интересуют корабли, так? – спросил он. – Ты хочешь узнать, действительно ли Ален поехал тогда в Сен-Мало.
Тьеру уже тогда эта поездка показалась подозрительной. Ален был вполне способен внезапно решить, что ему нужна новая птица, и помчаться на поиски корабля по всему побережью Бретани, если, по слухам, на нем находился нужный ему ястреб. Однако для Алена нехарактерен был отказ от компании в такой поездке. Уезжая, он имел крайне довольный вид, который, как знал Тьер по опыту, обычно предвещал беду. И не было особых сомнений относительно того, какую именно беду мог в тот момент навлечь на себя Ален: он был до одури влюблен в Элин.
– Но он поклялся мне, – произнес Тьер, – поклялся на святом кресте, что не едет в Таленсак.
Мари немного поколебалась, а потом тихо ответила:
– Насколько я знаю, в тот момент леди Элин была в Иф-фендике у сестры.
– Христос и святой Михаил!
Самодовольная улыбка после принесения клятвы. Тьер еще несколько секунд смотрел на Мари, и лицо его стало напряженным. Она видела, как он мысленно сопоставил даты двух поездок кузена с еще одним событием – и содрогнулся.
– Ты что-то говорила об этом герцогу? – резко спросил он.
– Нет, – отозвалась Мари. – Я никому ничего не хочу говорить. Если только у меня не появятся основания думать, что это правда.
– Я это выясню, – мрачно пообещал Тьер.
Не было никаких сомнений: если бы Элин позвала Алена, он немедленно отправился бы с ней встретиться. Не было сомнений в том, что он ненавидел Тиарнана и ради Элин был готов убить соперника. И все же... Как Ален смог бы одолеть такого рыцаря, как Тиарнан, – даже с учетом того, что Тиар-нан имел только лук и охотничий нож, тогда как Ален был в полном вооружении? Тиарнан – великолепный охотник, и Алену просто не удалось бы к нему приблизиться.
Однако было ясно, что Мари вспугнула из зарослей птицу подозрений и кому-то предстоит ее поймать. Тьер был намерен узнать правду – ради Алена.
Вот почему Тьер сам начал незаметные расспросы при дворе. Один из пажей вспомнил, что прошлым сентябрем Ален получил письмо, но с тех пор прошел почти год, а для десятилетнего мальчишки, чьи мысли и тело заняты обучением воинскому делу, год – это большой срок. Подробности оказались полностью забытыми. Тьер пошел по другому пути: он написал в Сен-Мало помощнику лорда Жюля, справляясь о корабле, который приходил туда в прошлом году и привез ловчих птиц. В начале июля пришел недо-у менный ответ: такого корабля не существовало.
Получив этот ответ, Тьер промолчал. Мари при дворе не было: она уехала в Шаландри с управителем герцога Хоэла Гральоном, чтобы переписать имущество замка, а потом должна была заехать в Сен-Мишель и официально подарить свои земли монастырю Святого Михаила. Ален солгал относительно своей поездки и отсутствовал в момент исчезновения Тиарнана. Смерть Тиарнана принесла Алену жену и поместье. Тьер по-прежнему не верил в то, что его кузен мог подойти к человеку с дружеским приветствием, а потом пронзить ему сердце – однако он не мог избавиться от сомнений: возможно, ради того, чтобы получить Элин, Ален пошел бы даже на такое. При мысли о том, что красивый, порывистый Ален, юный глупец, чьи увлечения Тьер постоянно пытался сдерживать, тайно хоронил тело своей жертвы в лесу, ему стало тошно. Тьеру не хотелось даже думать об этом сейчас, пока Мари не вернулась ко двору: после ее возвращения этого уже не избежать. И он отдался своей работе. Начался сезон охоты на оленей, и дел у него было немало.
Двор снова переехал в Плоэрмель, и герцог много охотился в соседнем лесу. Кроме того, в последнюю неделю июля готовилась особая охота в честь приезда ко двору епископа Нантского Кириака. Епископ приходился Хоэлу братом и разделял фамильную страсть к охоте. В качестве подходящей дичи Тьер в конце концов остановился на шестнадцатилетнем олене, которого видели в лесу Треффендел.
Хоэлу это предложение понравилось.
– В марте в Треффенделе я был удачлив, – сказал он, ласково посмотрев на Изенгрима, который, как обычно, шел за ним по пятам. – Да, отправь туда гонца и скажи, что мы приедем вечером после Дня святого Иоанна. И позаботься о том, чтобы дамы тоже поехали. Кириак любит женщин, а ему в его дворце редко случается их видеть, бедняге!
Если герцог намеревался прибыть в Треффендел вечером после Дня святого Иоанна, то самому Тьеру и придворной прислуге следовало отправиться туда в сам праздник, чтобы подготовить охотничий дом и найти добычу. Однако Тьер заявил, что слуг не годится лишать отдыха в праздничный день, и назначил отъезд надень раньше, чтобы п День святого Иоанна они были свободны. И только после того, как это решение было принято, он понял, что лишний день позволит ему самому навестить в Таленсаке своего двоюродного брата Алена. Он ухватился за эту возможность с нетерпением и страхом. Они с детства росли вместе, и подозрение, что его кузен – убийца, язвой разъедало ему сердце.
Он еще никогда не бывал в Таленсаке, но всегда слышал, что о нем отзывались как об очень красивом месте. Окрестности здесь определенно были красивыми: он выехал из зеленого леса на широкие поля, золотящиеся урожаем, зеленеющие аккуратными рядами виноградных лоз или усеянные серебряно-зелеными пятнами пасущихся коров и овец. Однако местность не выглядела приветливой. Работавшие в полях крестьяне хмуро смотрели на него, когда он проезжал мимо, а улица оказалась пустынной, хотя из дверей выглядывали полные подозрений лица. Никто не крикнул ему принятых в этих местах приветствий. Никто с ним не заговорил. Перед церковью находились люди в колодках. Рядом высился столб из свежего дерева, с которого свисали кандалы. Они были окрашены кровью, отчасти – свежей, отчасти – уже запекшейся. Похоже было, что за последнее время Таленсак видел немало порок.
Ворота господского дома были закрыты и заперты на засов. Когда Тьер в них постучал, в узком окошке привратииц-кой показался один глаз и чей-то голос вопросил:
– Чего нужно?
– Меня зовут Тьер де Фужер! – крикнул в ответ Тьер. – Я приехал навестить моего кузена Алена.
Наступила короткая тишина, а потом засов отодвинули и ворота чуть приоткрылись. – Тогда вам лучше войти, милорд, – сказал испуганный крестьянин. Лицо крестьянина показалось Тьеру смутно знакомым, и говорил он на французском языке долины. Как только Тьер въехал, ворота за ним со стуком захлопнулись. Тьер начал жалеть о том, что приехал.
– Я скажу господину, что вы приехали, милорд, – сказал привратник. – Вы не могли бы поставить коня в конюшню сами? Простите, что прошу вас о таком, но у нас народу маловато.
Тьер поднял брови, но молча отвел свою лошадь в конюшню. Он еще чистил ее, когда к нему пришел Ален и тепло его приветствовал.
Тьер извинился, что приехал без предупреждения, выслушал в ответ длинные гостеприимные заверения – и наконец Ален провел его в дом. Элин ждала в дверях. Она тоже встретила его очень приветливо, но ее прекрасное лицо оказалось бледным, худым и напряженно нахмуренным, а глаза – красными. И если деревня выглядела ощетинившейся и мрачной, то бретонская прислуга в доме оказалась испуганной и подавленной, а многочисленные слуги из Фужера – сварливыми и шумными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41