Глава 45

Близился рассвет.
Тревитт с усилием провел языком по пересохшим губам, оглядывая скалистый склон. Не было видно ничего, кроме чахлой травы, россыпи валунов, осыпающегося горного склона.
– Эй? Ты там как? – подал голос Рамирес.
– Вроде ничего, – отозвался Тревитт.
Но это была неправда. Рана перестала болеть, и скомканная рубаха, которой ее наспех заткнули, наконец остановила кровотечение. Но у него было такое чувство, будто он вот-вот сойдет с ума. Ко всему прочему, за ночь его дважды вырвало – не то до того, как его подстрелили, не то уже после, он не помнил. Но по крайней мере с рассветом станет тепло, и, может, он перестанет дрожать.
– Пресвятая Дева, они уже скоро появятся. Эй, у тебя еще остались патроны?
Тревитту казалось, что патроны у него еще есть. Где-то. В каком-то кармане. Он решил, что поищет их немного попозже. К чему спешить?
– Парень, эй, парень. Парень! Что с тобой?
– Ничего. Все в порядке.
– Потому что, черт побери, я уже было решил, что ты не выкарабкаешься, а Рамирес не хочет оставаться один на этой горе.
Он рассмеялся. Похоже, мексиканец усматривал во всем происходящем что-то смешное, что-то безумно забавное.
Тревитт попытался сосредоточиться на том, что выплывало из темноты перед ним: склон, вереница корявых дубков и сосен чуть ниже.
А позади? Ничего, только безбрежная синь и мили бесполезной красоты. Гора все-таки кончилась. Они залегли на вершине, припертые к самому краю отвесного обрыва. Прямо за гребнем начинались сотни футов пустоты.
В паху вдруг стало тепло и влажно. Тревитт решил, что у него снова началось кровотечение. Но нет, оказалось, что это непроизвольно опорожнился его мочевой пузырь. Ему было удивительно, откуда там еще могла остаться какая-то жидкость, и противно и стыдно, что он так забылся, пока он не понял, что пуля могла повредить мочеполовую систему, всякие клапаны и протоки – она угодила прямо в спину, над самой поясницей, и застряла внутри.
– Ты умрешь, парень?
"Наверное", – подумал Тревитт.
Он провел рукой по лицу и наткнулся на свалявшуюся бороду. Чего ему сейчас хотелось бы, это попить водички. От него пахло – а он ведь всегда был такой чистоплотный. Ему хотелось согреться. Хотелось, чтобы в голове не плавал такой туман. Он горевал о мальчишке. Зачем им понадобилось обижать ребенка? Это было ужасно. Тревитт заплакал. Слезинка поползла по переносице; она была так близко к глазу, что казалась громадной и лучистой – огромная переливчатая дымка, которая затянула мир. Но она сорвалась. Чахлая трава, каменистый склон, пыльные горы – все вернулось, розовеющее в лучах восходящего солнца, под бесконечным сереющим небом, которое уже начинало серебриться. На востоке пламенел ослепительный оранжевый шар солнца.
Грянувший выстрел поднял неподалеку фонтанчик пыли.
– И близко не попали, – сказал Рамирес. – Давайте, шлюхи, – завопил он на своем богатейшем испанском, – постарайтесь получше.
Растрескавшимися губами Тревитт снова задал свой единственный вопрос:
– Кто они такие?
– Не все ли равно? – отозвался Рамирес. – Злые люди. Бандиты. Головорезы, гангстеры. Матерь Божья, пошли Рейнолдо подарок, чтобы он не умер с проклятием в твой адрес на губах.
Внезапно он вскинул винтовку на плечо и выстрелил.
– Промахнулся. Святая Дева, ты меня разочаровываешь. Он отступил. Сукин сын.
Мексиканец передернул затвор, стреляная гильза выскочила и подкатилась к Тревитту, который скрывался позади за кучей камней.
– Думаю, они могут попытаться взять нас штурмом. Почему нет? Это несложно, так они друг друга не перестреляют. Через несколько секунд я представлю вас им, мистер norteamericano. Я представлю вас сеньору пулемету и его другу, сеньору второму пулемету. А еще есть сеньорита винтовка с оптическим прицелом. Я очень хочу познакомить их с моим добрым другом, сеньором безумным гринго, который искал приключений на свою задницу… Эй, как тебя зовут? У тебя ведь должно быть имя.
– Тревитт. Меня зовут Тревитт, – сказал Тревитт, которому почему-то вдруг показалось очень важным сообщить об этом Рамиресу.
– Мистер безумный гринго Тревитт, который искал приключений на свою задницу. Да уж, он нашел приключение себе на задницу, не так ли? В доброй старой Мексике. Послушайте, мистер безумный гринго Тревитт, по-моему, они могут появиться с минуты на минуту, о да, клянусь Пресвятой Девой, в любой миг, и тогда мы увидим, кто здесь шлюхи. Эй вы, шлюхи, давайте кончайте с этим. Ха, они не собираются высовывать свои поганые головы, черта с два.
Он еще некоторое время продолжал свой безумный монолог, заклиная врагов напасть на него, упрашивая их, понося на чем свет стоит их матерей, отцов, детей и домашних зверюшек. В конце концов он все-таки выдохся.
– О господи, – простонал Тревитт.
– Он не поможет вам, мистер безумный гринго, нет, не поможет, я не вижу поблизости Господа. Я не вижу Пресвятой Девы, не вижу ни священников, ни святых сестер, ничего такого. Тут нет ни церкви, ни Богоматери. Эх, как бы я задал этому ублюдку со снайперской винтовкой. О Матерь Божья, отдай его твоему грешному сыну, Рейнолдо, только отдай его мне, чтобы я мог отстрелить ему яйца, и я буду ходить к мессе каждый день до скончания… Эй!
– А? А-а, я, наверное, задремал.
– Самое время покемарить, малыш. Эй, мистер, думаю, вы не уйдете живым с этой горы. Да и Рейнолдо Рамирес, пожалуй, тоже.
Еще одна пуля чиркнула о камни.
– Близко, совсем близко. Господи Иисусе, никогда не думал, что закончу свои дни на горе, загнанный в угол. Я считал, что меня прирежет какая-нибудь чокнутая баба. Все бабы – шлюхи, ненормальные обезьяны. Они в два счета откромсают тебе почки и сожрут, только позволь им. Я думал, меня прикончит кто-нибудь из них. Но чтобы на горе, в компании с гринго – черта с два. Мадонна, продли мои дни, черт бы тебя побрал. Она такая дрянь, эта баба, она хочет, чтобы ты ставил ей свечи, а как тебе нужно чудо, так она в кусты. Продли мои дни, Пресвятая Дева. О да, si, вот он, вот наш друг, да, по-моему, я его вижу.
Он вскинул винтовку.
– Да, да, замечательно.
Выстрелил. Промахнулся.
– Ах ты дрянь, поганый сукин сын, спрятался. Я промахнулся всего на волосок!
– Господи, похоже, я умираю, – сказал Тревитт.
– Я тоже так думаю. Похоже, я и сам умираю.
Тревитт попытался сесть. Он устал лежать на твердых камнях. Но у него ничего не вышло. Винтовка вывалилась из его пальцев. Он кашлянул и с трепетом заметил струйку розоватой слюны, тянущуюся от его губ к винтовке, алую паутинку, тонкую и дрожащую. В конце концов она оборвалась и исчезла.
– Ой. Мама. Мама. Мамочка. Господи, мне так страшно.
Он попытался ухватиться за что-нибудь.
– Подбери нюни, а? Твоей мамы тут нет, – сказал Рамирес.
– Помогите мне. Помогите, пожалуйста.
– Прости, малыш. У меня своих забот полно.
Шок, золотистый и прекрасный, снизошел на Тревитта, принес с собой покой. По его телу разлилась неодолимая приятная истома.
Где-то сбоку неожиданно затрещала автоматная очередь. Она хлестнула по камням, за которыми они укрылись, Тревитта обдало каменным крошевом, и у него еще хватило соображения отпрянуть. Мексиканец вскрикнул. Потом выстрелил из своей винтовки, яростно передернул затвор, снова выстрелил, крича:
– Грязные шлюхи, прыщи гнойные, человеческое отребье!
Он вдруг умолк.
– По-моему, я в него попал. – Он тяжело дышал. – Но он тоже меня задел. Ох, Пресвятая Дева, прости меня. Мне нужен священник. Святая Дева, прости своего грешного сына.
Тревитт услышал, как винтовка упала наземь и поползла по камням.
Хозяин автомата снова полоснул очередью; полетела пыль и осколки. Тревитт отпрянул.
– Эй, – завопил Рамирес, – подойдите и убейте нас, ублюдки.
– Мама! Мама! – закричал Тревитт и попытался приподняться.
Еще одна очередь прошила его грудь.
– Я умираю, вот черт, похоже, я умираю.
– А вот и они, – сказал Рамирес. – Вот наши замечательные друзья.
Одна его рука была окровавлена, он неловко держал ее на весу. Голова тоже была в крови.
– О, только поглядите на этих шлюх. Шлюхи. Плевал я на вас, шлюхи. Солдаты. Взгляни, Святая Дева, солдаты.
К тому времени нападавшие уже вели себя довольно нагло. Их оказалось шестеро. Шесть человек, вооруженных в большинстве своем автоматами Калашникова, а один – снайперской винтовкой Драгунова, двинулись вверх по склону. На них были мешковатые камуфляжные комбинезоны и красные береты. Профессионалы. Настоящие коммандос. Тревитт лежал и смотрел, как они приближаются.
– Эй, мы с тобой задали этим ублюдкам жару, мистер ненормальный гринго. Что ж, вот тебе приключение, всем приключениям приключение. Мы им кровушки-то попортили, ох попортили. Шлюхи. Мы забрали кое-кого из этих шлюх с собой. Им пришлось целую армию подтянуть, чтобы выкурить нас отсюда.
Пришельцы преодолели уже половину подъема; автоматы они держали на изготовку. В их лицах вовсе не было заметно никакого торжества или ликования, напротив, они двигались, явно рассчитывая каждое свое движение, каждый жест, бесстрастные и неумолимые, истые военные, спеша скорее покончить со всем этим.
– Шлюхи, – повторил Рамирес.
Он тоже плакал; он упал на четвереньки, но раз за разом пытался подняться. Вокруг него все было в крови. Он пытался упереться ногой, но у него ничего не получалось, и он валился вперед.
– Им пришлось подтянуть армию, чтобы захватить нас. Вы, шлюхи! Мешки с дерьмом и гноем. Святая Дева, я прошу тебя о прощении, ибо я грешил. Я хочу покаяться. Прими своего сына Рамиреса. Ах вы шлюхи! Давайте подходите, шлюхи, и покончим с этим. Рамирес не боится. Мне так страшно. Господи Иисусе, мне страшно. Ах вы мешки с дерьмом!
Но этот поток брани не подхлестнул нападавших – они приближались все той же неумолимой поступью, пробираясь между камнями.
Тревитт вдруг уселся, как подброшенный. У него было такое ощущение, будто он находится в нескольких мирax разом. Рана у него открылась, и он истекал кровью. Он сидел в луже и сам себе казался отвратительным, грязным. Ему хотелось к маме. Было безумно жалко Мигеля. В вышине парила большая птица, ее темная тень наползла на него. Она с шумом разрывала воздух, эта большая неуклюжая тварь, настоящая громадина.
– Мама, ой, мамочка, пожалуйста! – закричал он.
Птица зависла над ним; это оказался вертолет, и он застал штурмовой отряд на открытом месте. Он появился из ниоткуда – из-за горной вершины, с рокотом взмыл над отвесной стеной за спиной у Тревитта с Рамиресом. Черный «Хьюи» без опознавательных знаков, назойливо жужжащий, точно навозная муха, неторопливый, настойчивый. Перед глазами у Тревитта все плыло, и он не мог различить деталей в неожиданно поднявшемся шквале пыли и огня, но увидел, как длинная очередь хлестнула вдоль склона в сторону брызнувших врассыпную коммандос. Трассирующие пули настигали бегущих людей и косили их. Вертолет развернулся и полетел вдогонку за парочкой, которая выбежала за пределы зоны огня; он зависал над фигуркой каждого, и того сметало взрывом. Последний – тот самый, что был с винтовкой Драгунова, – отбросил оружие далеко в сторону и поднял руки. Стальная птица покружила над ним, потом повисла в воздухе. Боевик стоял в овале взметающейся пыли в тридцати футах под неподвижной машиной. Внезапно вертолет взмыл ввысь. Он взлетел, как будто вырвался из-под влияния силы тяжести, словно бежал от солдата на земле. Вспышка, хлопок – и человека окутал огненный шар.
– Боже правый, у него была бомба, – сказал Рамирес.
Вертолет пролетел прямо над ними и опустился в сотне футов поодаль. Тревитт ничего не слышал, но извернулся и стал смотреть, как из него один за другим выпрыгнули три человека в синей форме и бейсболках с винтовками «М-16» наперевес.
Тревитт поднял руку, чтобы поприветствовать своих спасителей, и узнал в первом из них Пола Чарди – тот приостановился лишь затем, чтобы вставить в свой автомат еще один магазин, и бросился к нему.

* * *

Тревитт умер в воздухе, во время перелета через границу. Точный миг Чарди не уловил; возможно, его и не было. После спасения парнишка так полностью и не пришел в сознание. Он лежал, грязный и окровавленный, на полу – на палубе, как его называли пилоты – «Хьюи». Чарди уже доводилось летать, и не раз – во Вьетнаме в шестидесятых, в Перу, – и всегда все было одинаково: оглушительный рокот, яркий свет и воздух, бьющий в открытую дверь вертолета, вибрация, резкий запах горючего, вонь пороховой гари – и мертвец на борту.
Они накрыли его лицо простыней и попытались аккуратно устроить его руки и ноги, но во время болтанки одна рука свалилась, и из-под простыни с изящной каймой выглянули тонкие пальцы. Да, Тревитт теперь совершенно не походил на того юного мечтателя, которого Чарди видел в Росслине – в костюме, в кабинете, в самый разгар цивилизованного дня. Он выглядел как самый настоящий боец, солдат, грязный, усталый и мертвый. Чарди вдруг подумал, что почти ничего не знает о нем.
И спросить тоже было не у кого: среди них у Тревитта не было друзей – кроме Чарди в вертолете сидели два спецагента ФБР, напротив него, в мрачном отдалении, с бесстрастными лицами, настоящие полицейские служаки. Да еще один драгоценный трофей, мексиканец, толстый, раненый и угрюмый, с безумными глазами, который все повторял и повторял: "Господи Иисусе, господи Иисусе". Кто бы это такой мог быть?
Чарди взглянул на него. Рука у мексиканца была замотана бинтом, он устало привалился к передней переборке.
Кто ты такой? Что делается в твоей глупой башке?
Какие секреты там хранятся, свинья?
Неожиданно рев двигателя стал тише, и Чарди почувствовал, что они снижаются. Взметая тучи пыли, стальная птица опустилась в отражение солнца от пустынной почвы, и на них обрушились каскады белого света, а миг спустя они, подпрыгнув, приземлились, и двигатель заглох.
Они неуверенно выбрались из машины. Откуда-то высыпали многочисленные спецагенты ФБР и пограничники. Чарди стоял на отшибе на солнцепеке; вокруг него кипела деятельность, сновали люди, которые знали, что делать.
Пол пошарил в карманах, нашел темные очки и надел их, чтобы глаза не слепил солнечный свет, убийственный на этой широте. Они находились на пограничном пункте по обеим сторонам от Камино дель Дьябло, дороги дьявола, на юго-востоке Аризоны, давно облюбованной нелегальными эмигрантами и наркокурьерами, затруднить переправку которых и было призвано строительство нового пограничного пункта. На фоне ярко-голубого неба безжизненной тряпкой висел американский флаг. Чуть поодаль за сборными щитовыми и панельными домиками начинались бурые холмы из песчаника, скудная колючая растительность и скалы. Чарди доводилось бывать и здесь тоже, и не раз, на этой разбитой на скорую руку заставе, где время от времени гибли люди.
Он снова взглянул на Тревитта, накрытую простыней неподвижную фигуру на носилках у затихшего вертолета.
– Кофе, Пол? – спросил Лео Беннис. – Или холодного чая? У нас тут есть холодный чай.
– Не нужно.
– Боже, не представляю, как он умудрился так долго протянуть с пулей в животе.
– Наверное, он был мужественный парнишка, – сказал Чарди.
– Он держался молодцом. Лучше не придумаешь.
– Эй, мистер?
Это был мексиканец.
– Эй, вы не можете так поступить. Вы увезли меня из моей страны. Вы должны вернуть меня обратно.
Чарди ничего не ответил. Разве кто-то не должен был за ним приглядывать?
– О вас позаботятся, – заверил мексиканца Лео. – Не беспокойтесь.
– Это недешево вам обойдется, вот что я вам скажу. Недешево, да.
Он улыбнулся. Потом сказал:
– Эй, тот мальчишка, ненормальный мальчишка, он ничего не умел. Ему приходилось подтирать нос. Я думал, все гринго – крутые ребята. У вас что, не нашлось никого получше?
Он улыбнулся, сверкнув ослепительными зубами.
Чарди улыбнулся в ответ и с размаху врезал ему по носу, чувствуя, что разбил его. Мексиканец мешком осел в пыль. Он убил бы мерзавца, если бы Беннис, а потом и еще несколько человек не оттащили его.

Глава 46

Ужасающий миг стремительно надвигался. Ланахан провел шершавым языком по пересохшим губам, посмотрел на часы, на стакан с водой перед ним, потом на стакан Сэма Мелмена на другом конце стола. Губы и горло молили о воде, но он не мог выпить больше, чем его руководитель. Ланахан поклялся себе ничем не выказать свою слабость перед оперативным директоратом, избранным на еженедельном совещании начальников отделов в Лэнгли. Люди, собравшиеся в этой комнате, были старше его лет на десять, а то и на все пятнадцать и не отличались особым дружелюбием.
Но Мелмен славился своей неприхотливостью и мог обходиться без воды часами. Он даже не прикоснулся к своему стакану, совсем. А вот его сосед, должно быть, не далее как сегодня утром сдал русским парочку агентурных сетей, потому что выдул уже полтора стакана.
Из Советского блока, похоже, тоже ожидались дурные вести, поскольку тамошний малый прямо-таки присосался к стакану и озирался по сторонам с рассеянным ужасом, который можно увидеть только на совещаниях – нездоровая бледность и дико бегающие глаза, неприкрытый и всепоглощающий страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46