Никогда еще он не видел этих мест в белесом лунном свете. Рейнолдо перекрестился и дал обет поставить свечу Деве Марии.
– Глуши мотор, – приказал он наконец.
Он выбрался из кабины и двинулся к дверям фургона.
Если он вообще собирается действовать, момент настал.
Мексиканец вытащил пистолет и открыл двери. В ноздри ударил запах сбившихся в кучу тел.
– Идемте, ребятки. Ничто больше не стоит на вашем пути к американским денежкам, – пошутил он по-испански и отступил, глядя, как люди проворно выскакивают из фургона.
Они выбрались по одному – пятеро юнцов и мужчина постарше, дрожа на пронизывающем ветру. Рамирес ждал, не зная, как ему быть.
Он немного попятился и прошептал:
– Эй, гринго, выходи. Мы ждем. Тут не жарко.
Из фургона не доносилось ни звука.
– Эй? Ты что там, вывалился? Да что с этим hombre Парень (исп.). (Здесь и далее, кроме особо оговоренных, прим. перев.)
такое, а?
Он заглянул в фургон, присмотрелся, пытаясь различить…
Удар повалил его наземь. Не успел он подняться, как незнакомец набросился на него. Лезвие ножа захолодило кожу.
– Patron, patron! – завопил Оскар и бросился к ним с дробовиком.
Из пальцев Рамиреса вырвали пистолет, незнакомец поднялся и отступил.
– Эй, – позвал Рейнолдо. – Без глупостей. Пушка для твоей же безопасности. От federates. Федералы (исп.).
– Что мне делать, patron? – спросил Оскар.
– Скажи ему, чтобы он бросил дробовик, – велел незнакомец.
– Брось его, – крикнул Рамирес.
Ружье упало на землю.
– А теперь поднимайся, – приказал мужчина.
Рейнолдо поднялся на ноги, тряхнул головой, по которой был нанесен удар чем-то тяжелым, металлическим.
– Я просто проверял, не вытряхнуло ли тебя на ухабе, – сказал он. – У тебя в руках пушка. Не делай резких движений.
Высокий зашвырнул пистолет в кусты. Рамирес отметил, что он приземлился неподалеку от кактуса-сагуаро, похожего на распятие. Ничего, по пути обратно можно подобрать.
– Все нормально? – спросил он. – Больше никаких пушек. Мир.
– Идем, – бросил мужчина.
Рейнолдо зашагал вперед, протиснулся сквозь группку стоявших. Дожидаться, что будет делать высокий, он не стал. Он еще немного прошел по дорожке, остальные гуськом потянулись за ним. Луна заливала пейзаж неярким мертвенным светом. Рамирес обернулся и заговорил по-испански, быстро и деловито.
– А теперь повтори для меня, – потребовал высокий. – Я не говорю по-вашему.
– Я просто объяснил им, что делать дальше. Сейчас двести метров вниз по склону. Там будет плоское место, переправитесь через ручей, потом между деревьями. Дальше овражек и последнее поле. Понятно? Без подвоха. Истинная правда. Просто прогулка при луне. На той стороне будут ждать мои compadres. Друзья (исп.).
И ты у дядюшки Сэма.
– Делай дело, – велел мужчина.
Рамирес повел их вниз по склону, кляня себя за глупость и стараясь не слишком оплакивать упущенное состояние. А hombre-то оказался не дурак!
Почва была каменистая и предательская, покрытая кактусами, опунциями и прочей злокозненной низкорослой растительностью, которая так и норовила зацепиться и оцарапать. Луна струила свой призрачный свет, невесомый, как пыль. Рамирес провел языком по пересохшим губам. Редко-редко между кустарниками попадались деревца, корявые карликовые дубки, а он все вел свою неуклюжую группку, пока последние деревья не остались позади. Они вышли к ручью, сейчас пересохшему, перепрыгнули через русло и в конце концов собрались на краю залитого лунным светом луга.
– Подождите тут, muchachos, Ребята (исп.).
– велел он.
За его спиной слышалось их тяжелое дыхание.
Рамирес поспешил вперед. Там была обещанная гарантия: прихотливая шутка природы, вымоина в песчанике, углублявшаяся до тех пор, пока не просели верхние слои почвы и не образовалась впадина, внезапная, неожиданная, не отмеченная ни на одной карте ложбина в самом сердце непроходимых во всех прочих местах гор. Сюда вела лишь эта заброшенная дорога, к этому месту, где мог пройти человек, где не было возведено ни одной изгороди, где не ступала еще нога ни одного пограничника. Рамирес обнаружил его в шестьдесят третьем и с тех пор переправлял через него наркокурьеров – три-четыре раза в год, в безлунные ночи, и ни разу еще не попался.
Но никогда прежде он не делал этого при луне. Он взглянул на белесый серпик над головой – холодный, равнодушный.
И перекрестился.
Потом вгляделся в даль. Лицо овевал прохладный ветерок.
Он вытащил из кармана куртки сигнальный фонарь.
Там, на той стороне, если они сдержали слово, его сигнала ждут двое американцев.
Пресвятая матерь, пусть они окажутся там. Пусть они окажутся знающими свое дело, исполнительными гринго, которые чтят договоренности.
Рамирес дважды мигнул фонарем.
Давайте же, черти бы вас драли. У вас было полно времени подготовиться. И деньги обещаны немалые.
Истекла минута.
Ну же!
Две вспышки в ответ.
Рамирес поспешил обратно.
– Готово, – сообщил он. – Осталось еще полкилометра. Там вы расплатитесь – так, amigos? Оттуда вас окольными тропами отведут в Ариваку. К восходу солнца вы уже будете в американском Ногалесе.
– Благодарение Святой Деве, – пробормотал кто-то.
– Спешите, черт бы вас побрал. Там ждать не станут. И ты тоже, гринго.
Они гуськом прошагали мимо него, norteamericano последним, с рюкзаком на плече.
Прощай, странный человек. Надеюсь, я никогда больше тебя не увижу.
Они осторожно пробирались по залитой лунным светом ложбине. Вскоре Рамирес потерял их из виду, несмотря на луну. У них все получилось, получилось без труда, а потом вдруг ударил луч прожектора и пронзительный голос рявкнул из громкоговорителя:
– Manos arriba! Manos arriba! Руки вверх, руки вверх, сукины дети!
* * *
Они замерли. Рамирес наблюдал.
"Мать-перемать, старая шлюха", – пронеслось у него в голове.
– Ни с места, amigos! – загрохотал голос откуда-то сверху. – Давайте, руки вверх! Вверх, говорят! Manos arriba!
Пойманные застыли с поднятыми руками, словно пригвожденные лучом прожектора.
"Пора уносить ноги, – подумал Рамирес. – Господи Иисусе!"
"Беги, ради бога, беги!" – приказывал он себе.
И оставался смотреть как завороженный.
В круге света показался американский офицер в темно-зеленой пограничной форме и в кепке-бейсболке, с ружьем в руке.
– Лицом вниз! Вниз, черт бы вас побрал. Descendente pronto!
Люди на освещенном пятачке принялись в панике переглядываться. Один, совсем молоденький паренек, обернулся к Рамиресу. Гринго стоял прямо.
– Вниз, вниз, я сказал! – гаркнул пограничник.
Они опустились на колени. Офицер подошел сзади и носком ботинка толкнул одного на песок. Остальные повалились сами.
– Джимми, свяжись еще раз с вертолетом.
– Они уже летят, – послышался голос откуда-то из темноты.
Фортуна. Слепая фортуна – истинный закон мироздания. Рамирес клял свою мать за то, что родила его, и себя самого за то, что забыл о Святой Деве. Он дал обет, что изменится, торопливо перекрестился и сплюнул в пыль.
Это явно была не облава, его не предали. Иначе здесь их сейчас были бы сотни, с мегафонами и пулеметами. И federales с его стороны границы. Ему уже доводилось такое видеть, там, внизу, а однажды даже пришлось полночи бежать с пулей в боку. А здесь были всего два безмозглых гринго на грузовике. Им повезло, а Рамиресу – нет, и чужаку с миллионом долларов в рюкзаке тоже. Судьба, шлюха, как и его мать, беззубая разносчица триппера с ленточками в сальных волосах, насмеялась над ним, плюнула ему в лицо.
Пограничник обошел лежащих и встал перед ними с ружьем в руках, беспокойно переминаясь с ноги на ногу.
– Свяжись с ним еще раз, Джимми.
– Я только что с ним говорил. Он уже летит.
Они собирались дождаться вертолета с подкреплением, прежде чем обыскать пленников и заковать их в наручники.
"Если Длинный собирается что-то делать, лучше ему не медлить", – подумалось Рамиресу.
Если бы у него был «питон», он мог бы выстрелить в прожектор или даже в патрульного. Но это гнилое дело – стрелять в norteamericanos. Они все сумасшедшие, потом тебя из-под земли достанут. Не говоря уж о том, что их разделяло две сотни ярдов – немало для пистолета, даже для кольта.
Рамирес снова присмотрелся. Долговязый человек распластался по каменистой земле. От пальцев до рюкзака – считанные дюймы.
Гринго, делай же что-нибудь, и немедленно. Они упрячут тебя за решетку лет на сто, если поймают.
Рамирес нервно потер губы.
Издалека донесся рев двигателей, низкий и ритмичный, он нарастал с каждой минутой.
– Это они, – крикнул тот, что был в грузовике.
– Ладно, – отозвался пограничник с ружьем, отступил на шаг назад и сделал пол-оборота в сторону.
Все произошло молниеносно. Патрульный повернул голову на звук. Долговязый словно бы удлинился еще, и в руках у него в мгновение ока возникла небольшая пушка с тупым стволом; из дула вырвался огонь – пограничник упал.
"Пулемет! Маленький пулемет!" – понял Рамирес, изумляясь такому сокровищу.
Остальные бросились из пятачка света врассыпную. Торопливо грянул выстрел, пуля фонтанчиком взмела пыль у ног Длинного. Тот вскочил, держа оружие двумя руками, тщательно прицелился и застрочил по машине на гребне горы. Рамирес услышал звон бьющегося стекла и лязг металла, вспарываемого пулями. Прожектор погас. Длинный припал на одно колено и проворно сменил магазин. Потом поднялся, выпустил новую очередь, и грузовик полыхнул маслянистым рыжим пламенем, расцветившим и накалившим ночь.
Рамиреса обдало пылью и жаром от взрыва, и он заморгал. Перед глазами от яркой вспышки плавали лиловые круги. Он проморгался, чтобы изгнать их, и снова стал смотреть на завораживающее зрелище перед ним. Пылающий грузовик освещал ложбину.
Длинный подобрался к упавшему пограничнику. Рамирес в изумлении смотрел, как он склонился над человеком, которого только что убил и, похоже, закрыл ему глаза. Потом одной рукой перекатил распростертое тело на бок и повернул его лицом к Ногалесу. А затем подхватил свой рюкзак и скрылся в темноте.
Стрекот вертолета стал оглушительным. С земли вздымались тучи пыли, и Рамирес начал различать темные очертания с помаргивающими огоньками. Из иллюминатора прорезался луч прожектора, заиграл на камнях.
Рамирес отступил. Он понимал, что не пройдет и часа, как здесь будут federales, вызванные на подмогу пограничниками. Он понимал, что появятся еще американцы, и еще, и еще. Он понимал, что лучше уносить ноги, пока не поздно. Только бы американцы не нашли его compadres-гринго, которых, без сомнения, спугнул приближающийся патруль. Если их поймают и заставят говорить, они сдадут Рамиреса с потрохами…
Он перекрестился.
"Пресвятая Дева, я лгал и мошенничал, крал и убивал, только спаси своего грешного сына".
Торопливо спускаясь по склону в лунном свете, он горячо молился. Впереди показался фургон, и он понял, что выпутается. Он даже задержался у кактуса, чтобы подобрать пистолет.
– Что случилось? – спросил Оскар. – Матерь божья, я уж подумал, что началась война.
– Матерь божья, она и началась, – сказал Рамирес, думая о высоком мужчине, потому что внезапно ему открылась истина: он видел воина.
Глава 2
Озадаченный представшим его глазам зрелищем, Билл Спейт остановил свой «шевроле» у обочины. Должно быть, он запутался в нумерации – часть этих домишек в западных пригородах Чикаго отстояла так далеко от дороги, что цифр было не разглядеть. Он открыл портфель и принялся рыться в бумагах.
"Ну давай же, давай, старый дурак", – подстегнул он себя и тут наконец заметил табличку с адресом. Все верно – Олд-Элм-роуд, 1104. Может, он не там свернул с шоссе и угодил в другой городок? Да нет, он был внимателен, очень внимателен и видел знак на выезде. Он приехал куда надо.
Но церковь? Сколько Спейт ни напрягал память, ему не удавалось выудить из нее ни одного эпизода, в котором Пол Чарди был бы хоть как-то связан с религией. Может, у Чарди поехала крыша – эти отчаянные головы все немножко ненормальные – и он ударился в религию? Еще в одну. Ведь отдел спецопераций – та же религия. И все же Спейт не мог вообразить себе ширококостного, мускулистого Чарди с его крутым нравом и уникальными талантами, облаченным в рясу священника и выслушивающим откровения прыщавых подростков в темной кабинке исповедальни.
Тем не менее он взглянул на церковь – нечто в современном духе, смахивающее скорее на стеклянную коробку с крышей, нежели на нормальное здание. В ярко-голубом весеннем небе чернел тонкий крест. Если бы не он, строение можно было бы принять за какой-нибудь новый конгресс-центр. Выцветшие глаза Спейта уперлись прямо в вывеску: "Церковь и школа Пресвятой Девы Марии". Буквы белые и монументальные, высечены на черной плите. И надпись ниже: "Научись прощать самого себя". Этот совет заставил Спейта поморщиться. Неужели? Неужели Пол…
Впрочем, если это школа… Представить Чарди в окружении детей, а не монашек и священников вполне возможно. От матери этот атлет унаследовал какой-то юношеский задор, пленяющий детские сердца. Зато от отца и его венгерских предков Чарди достались замкнутость, угрюмость и подверженность быстрой смене настроения.
В эту минуту из-за церкви на заасфальтированную площадку высыпали ребятишки, целый класс. И откуда у них столько энергии? Глядя на них, Спейт мгновенно ощутил свой возраст. Обстановочка вокруг была та еще, а одинокий старикан с бородой и в плаще – очевидно, приставленный приглядывать за этой оравой – так кротко стоял в сторонке, что Спейт испугался за него.
Дело шло к полудню. Предстоящее задание вызывало нехорошие предчувствия: Спейт не был уверен, что справится. Он тяжело вздохнул, въехал на стоянку, с трудом нашел место, помеченное знаком "Для посетителей" и поплелся к строениям вдалеке. Увесистый портфель оттягивал руку.
Ему предстояло миновать площадку, где ребятишки перекидывались мячиками и, как обезьянки, висели на турниках. Поскольку собственные дети Била ходили оборванцами, ему приятно было видеть здешних мальчиков при «бабочках», а девочек в аккуратных плиссированных юбочках. Однако вынужденная строгость в одежде ничуть не укрощала маленьких дикарей. Они как ни в чем не бывало дрались, толкались и орали друг на друга, так что однажды воспитателю даже пришлось вмешаться и разнимать потасовку. Детки. Спейт покачал головой, но мысли его были далеко.
Его беспокоил Чарди. Не каждый день вламываешься в жизнь человека после семилетнего – или уже восьмилетнего? – перерыва как ни в чем не было. И потом, тогда, во время расследования, Билл не слишком удружил Чарди. Он просто сказал правду, которая была совсем не на руку Чарди. Может статься, Пол затаил на него злобу. О крутом нраве Чарди ходили легенды; однажды он залепил затрещину начальнику базы.
Билл остановился посреди площадки. Его замутило. Надо было принять что-нибудь от желудка. Церковь нависала над ним, дети окружали кольцом. Ему вдруг захотелось в туалет. Возможно, если он найдет где-нибудь поблизости сортир и присядет, у него будет время взять себя в руки.
С другой стороны, может, лучше покончить с этим делом. И чем быстрее, тем лучше, раз уж он зашел настолько далеко.
Билл сунул руку в карман, вытащил флакончик с ополаскивателем, набрал полный рот мятной жидкости. Ее прохладная свежесть ободрила его, заглушила кислый вкус, стоявший в горле.
"Я справлюсь".
Он обернулся – баскетбольный мяч ударил его по колену и отскочил, орава малолетних сопляков с воплями пронеслась вдогонку.
– Прошу прощения, – окликнул он старого недотепу, который склонился над двумя хлюпающими сорванцами. – Есть тут у вас где-нибудь канцелярия? Как мне туда пройти?
– Тебе в самом деле нужна канцелярия, Билл? – осведомился Пол Чарди, разгибаясь.
* * *
Во всем был виноват плащ, скрадывавший размеры. И борода – на удивление седая, – до неузнаваемости изменившая мрачное лицо полуирландца, смягчившая воинственный подбородок. И волосы, отросшие настолько, что их можно было заправить за уши; раньше Пол всегда стригся коротко, под ежик, как и сам Билл. И еще площадка, кишащая детьми, яркое солнце, скачущие, свистящие над головой мячи, гам, церковь. Все было совершенно иное. В последний раз Билл видел Пола на оружейном складе на границе. На Чарди были мешковатые штаны цвета хаки, украшенный шитьем мундир, черно-белый тюрбан и темные очки. Грудь крест-накрест пересекали патронные ленты, а сам он загорел почти дочерна. При нем был автомат Калашникова, за спиной – два снаряженных гранатомета, и еще связка советских гранат «Ф-1» на поясе.
– Я… я тебя не узнал, Пол. С бородой ты совсем другой человек.
– Старина Билл, с ума сойти. Я видел, как ты вылезал из машины. Что, вас до сих пор заставляют брать напрокат дешевенькие «шевроле»? Как жизнь? – Он взял руку Билла и пожал ее. – Хорошо выглядишь.
– Не криви душой, Пол. Я выгляжу как старик, да я и есть старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Глуши мотор, – приказал он наконец.
Он выбрался из кабины и двинулся к дверям фургона.
Если он вообще собирается действовать, момент настал.
Мексиканец вытащил пистолет и открыл двери. В ноздри ударил запах сбившихся в кучу тел.
– Идемте, ребятки. Ничто больше не стоит на вашем пути к американским денежкам, – пошутил он по-испански и отступил, глядя, как люди проворно выскакивают из фургона.
Они выбрались по одному – пятеро юнцов и мужчина постарше, дрожа на пронизывающем ветру. Рамирес ждал, не зная, как ему быть.
Он немного попятился и прошептал:
– Эй, гринго, выходи. Мы ждем. Тут не жарко.
Из фургона не доносилось ни звука.
– Эй? Ты что там, вывалился? Да что с этим hombre Парень (исп.). (Здесь и далее, кроме особо оговоренных, прим. перев.)
такое, а?
Он заглянул в фургон, присмотрелся, пытаясь различить…
Удар повалил его наземь. Не успел он подняться, как незнакомец набросился на него. Лезвие ножа захолодило кожу.
– Patron, patron! – завопил Оскар и бросился к ним с дробовиком.
Из пальцев Рамиреса вырвали пистолет, незнакомец поднялся и отступил.
– Эй, – позвал Рейнолдо. – Без глупостей. Пушка для твоей же безопасности. От federates. Федералы (исп.).
– Что мне делать, patron? – спросил Оскар.
– Скажи ему, чтобы он бросил дробовик, – велел незнакомец.
– Брось его, – крикнул Рамирес.
Ружье упало на землю.
– А теперь поднимайся, – приказал мужчина.
Рейнолдо поднялся на ноги, тряхнул головой, по которой был нанесен удар чем-то тяжелым, металлическим.
– Я просто проверял, не вытряхнуло ли тебя на ухабе, – сказал он. – У тебя в руках пушка. Не делай резких движений.
Высокий зашвырнул пистолет в кусты. Рамирес отметил, что он приземлился неподалеку от кактуса-сагуаро, похожего на распятие. Ничего, по пути обратно можно подобрать.
– Все нормально? – спросил он. – Больше никаких пушек. Мир.
– Идем, – бросил мужчина.
Рейнолдо зашагал вперед, протиснулся сквозь группку стоявших. Дожидаться, что будет делать высокий, он не стал. Он еще немного прошел по дорожке, остальные гуськом потянулись за ним. Луна заливала пейзаж неярким мертвенным светом. Рамирес обернулся и заговорил по-испански, быстро и деловито.
– А теперь повтори для меня, – потребовал высокий. – Я не говорю по-вашему.
– Я просто объяснил им, что делать дальше. Сейчас двести метров вниз по склону. Там будет плоское место, переправитесь через ручей, потом между деревьями. Дальше овражек и последнее поле. Понятно? Без подвоха. Истинная правда. Просто прогулка при луне. На той стороне будут ждать мои compadres. Друзья (исп.).
И ты у дядюшки Сэма.
– Делай дело, – велел мужчина.
Рамирес повел их вниз по склону, кляня себя за глупость и стараясь не слишком оплакивать упущенное состояние. А hombre-то оказался не дурак!
Почва была каменистая и предательская, покрытая кактусами, опунциями и прочей злокозненной низкорослой растительностью, которая так и норовила зацепиться и оцарапать. Луна струила свой призрачный свет, невесомый, как пыль. Рамирес провел языком по пересохшим губам. Редко-редко между кустарниками попадались деревца, корявые карликовые дубки, а он все вел свою неуклюжую группку, пока последние деревья не остались позади. Они вышли к ручью, сейчас пересохшему, перепрыгнули через русло и в конце концов собрались на краю залитого лунным светом луга.
– Подождите тут, muchachos, Ребята (исп.).
– велел он.
За его спиной слышалось их тяжелое дыхание.
Рамирес поспешил вперед. Там была обещанная гарантия: прихотливая шутка природы, вымоина в песчанике, углублявшаяся до тех пор, пока не просели верхние слои почвы и не образовалась впадина, внезапная, неожиданная, не отмеченная ни на одной карте ложбина в самом сердце непроходимых во всех прочих местах гор. Сюда вела лишь эта заброшенная дорога, к этому месту, где мог пройти человек, где не было возведено ни одной изгороди, где не ступала еще нога ни одного пограничника. Рамирес обнаружил его в шестьдесят третьем и с тех пор переправлял через него наркокурьеров – три-четыре раза в год, в безлунные ночи, и ни разу еще не попался.
Но никогда прежде он не делал этого при луне. Он взглянул на белесый серпик над головой – холодный, равнодушный.
И перекрестился.
Потом вгляделся в даль. Лицо овевал прохладный ветерок.
Он вытащил из кармана куртки сигнальный фонарь.
Там, на той стороне, если они сдержали слово, его сигнала ждут двое американцев.
Пресвятая матерь, пусть они окажутся там. Пусть они окажутся знающими свое дело, исполнительными гринго, которые чтят договоренности.
Рамирес дважды мигнул фонарем.
Давайте же, черти бы вас драли. У вас было полно времени подготовиться. И деньги обещаны немалые.
Истекла минута.
Ну же!
Две вспышки в ответ.
Рамирес поспешил обратно.
– Готово, – сообщил он. – Осталось еще полкилометра. Там вы расплатитесь – так, amigos? Оттуда вас окольными тропами отведут в Ариваку. К восходу солнца вы уже будете в американском Ногалесе.
– Благодарение Святой Деве, – пробормотал кто-то.
– Спешите, черт бы вас побрал. Там ждать не станут. И ты тоже, гринго.
Они гуськом прошагали мимо него, norteamericano последним, с рюкзаком на плече.
Прощай, странный человек. Надеюсь, я никогда больше тебя не увижу.
Они осторожно пробирались по залитой лунным светом ложбине. Вскоре Рамирес потерял их из виду, несмотря на луну. У них все получилось, получилось без труда, а потом вдруг ударил луч прожектора и пронзительный голос рявкнул из громкоговорителя:
– Manos arriba! Manos arriba! Руки вверх, руки вверх, сукины дети!
* * *
Они замерли. Рамирес наблюдал.
"Мать-перемать, старая шлюха", – пронеслось у него в голове.
– Ни с места, amigos! – загрохотал голос откуда-то сверху. – Давайте, руки вверх! Вверх, говорят! Manos arriba!
Пойманные застыли с поднятыми руками, словно пригвожденные лучом прожектора.
"Пора уносить ноги, – подумал Рамирес. – Господи Иисусе!"
"Беги, ради бога, беги!" – приказывал он себе.
И оставался смотреть как завороженный.
В круге света показался американский офицер в темно-зеленой пограничной форме и в кепке-бейсболке, с ружьем в руке.
– Лицом вниз! Вниз, черт бы вас побрал. Descendente pronto!
Люди на освещенном пятачке принялись в панике переглядываться. Один, совсем молоденький паренек, обернулся к Рамиресу. Гринго стоял прямо.
– Вниз, вниз, я сказал! – гаркнул пограничник.
Они опустились на колени. Офицер подошел сзади и носком ботинка толкнул одного на песок. Остальные повалились сами.
– Джимми, свяжись еще раз с вертолетом.
– Они уже летят, – послышался голос откуда-то из темноты.
Фортуна. Слепая фортуна – истинный закон мироздания. Рамирес клял свою мать за то, что родила его, и себя самого за то, что забыл о Святой Деве. Он дал обет, что изменится, торопливо перекрестился и сплюнул в пыль.
Это явно была не облава, его не предали. Иначе здесь их сейчас были бы сотни, с мегафонами и пулеметами. И federales с его стороны границы. Ему уже доводилось такое видеть, там, внизу, а однажды даже пришлось полночи бежать с пулей в боку. А здесь были всего два безмозглых гринго на грузовике. Им повезло, а Рамиресу – нет, и чужаку с миллионом долларов в рюкзаке тоже. Судьба, шлюха, как и его мать, беззубая разносчица триппера с ленточками в сальных волосах, насмеялась над ним, плюнула ему в лицо.
Пограничник обошел лежащих и встал перед ними с ружьем в руках, беспокойно переминаясь с ноги на ногу.
– Свяжись с ним еще раз, Джимми.
– Я только что с ним говорил. Он уже летит.
Они собирались дождаться вертолета с подкреплением, прежде чем обыскать пленников и заковать их в наручники.
"Если Длинный собирается что-то делать, лучше ему не медлить", – подумалось Рамиресу.
Если бы у него был «питон», он мог бы выстрелить в прожектор или даже в патрульного. Но это гнилое дело – стрелять в norteamericanos. Они все сумасшедшие, потом тебя из-под земли достанут. Не говоря уж о том, что их разделяло две сотни ярдов – немало для пистолета, даже для кольта.
Рамирес снова присмотрелся. Долговязый человек распластался по каменистой земле. От пальцев до рюкзака – считанные дюймы.
Гринго, делай же что-нибудь, и немедленно. Они упрячут тебя за решетку лет на сто, если поймают.
Рамирес нервно потер губы.
Издалека донесся рев двигателей, низкий и ритмичный, он нарастал с каждой минутой.
– Это они, – крикнул тот, что был в грузовике.
– Ладно, – отозвался пограничник с ружьем, отступил на шаг назад и сделал пол-оборота в сторону.
Все произошло молниеносно. Патрульный повернул голову на звук. Долговязый словно бы удлинился еще, и в руках у него в мгновение ока возникла небольшая пушка с тупым стволом; из дула вырвался огонь – пограничник упал.
"Пулемет! Маленький пулемет!" – понял Рамирес, изумляясь такому сокровищу.
Остальные бросились из пятачка света врассыпную. Торопливо грянул выстрел, пуля фонтанчиком взмела пыль у ног Длинного. Тот вскочил, держа оружие двумя руками, тщательно прицелился и застрочил по машине на гребне горы. Рамирес услышал звон бьющегося стекла и лязг металла, вспарываемого пулями. Прожектор погас. Длинный припал на одно колено и проворно сменил магазин. Потом поднялся, выпустил новую очередь, и грузовик полыхнул маслянистым рыжим пламенем, расцветившим и накалившим ночь.
Рамиреса обдало пылью и жаром от взрыва, и он заморгал. Перед глазами от яркой вспышки плавали лиловые круги. Он проморгался, чтобы изгнать их, и снова стал смотреть на завораживающее зрелище перед ним. Пылающий грузовик освещал ложбину.
Длинный подобрался к упавшему пограничнику. Рамирес в изумлении смотрел, как он склонился над человеком, которого только что убил и, похоже, закрыл ему глаза. Потом одной рукой перекатил распростертое тело на бок и повернул его лицом к Ногалесу. А затем подхватил свой рюкзак и скрылся в темноте.
Стрекот вертолета стал оглушительным. С земли вздымались тучи пыли, и Рамирес начал различать темные очертания с помаргивающими огоньками. Из иллюминатора прорезался луч прожектора, заиграл на камнях.
Рамирес отступил. Он понимал, что не пройдет и часа, как здесь будут federales, вызванные на подмогу пограничниками. Он понимал, что появятся еще американцы, и еще, и еще. Он понимал, что лучше уносить ноги, пока не поздно. Только бы американцы не нашли его compadres-гринго, которых, без сомнения, спугнул приближающийся патруль. Если их поймают и заставят говорить, они сдадут Рамиреса с потрохами…
Он перекрестился.
"Пресвятая Дева, я лгал и мошенничал, крал и убивал, только спаси своего грешного сына".
Торопливо спускаясь по склону в лунном свете, он горячо молился. Впереди показался фургон, и он понял, что выпутается. Он даже задержался у кактуса, чтобы подобрать пистолет.
– Что случилось? – спросил Оскар. – Матерь божья, я уж подумал, что началась война.
– Матерь божья, она и началась, – сказал Рамирес, думая о высоком мужчине, потому что внезапно ему открылась истина: он видел воина.
Глава 2
Озадаченный представшим его глазам зрелищем, Билл Спейт остановил свой «шевроле» у обочины. Должно быть, он запутался в нумерации – часть этих домишек в западных пригородах Чикаго отстояла так далеко от дороги, что цифр было не разглядеть. Он открыл портфель и принялся рыться в бумагах.
"Ну давай же, давай, старый дурак", – подстегнул он себя и тут наконец заметил табличку с адресом. Все верно – Олд-Элм-роуд, 1104. Может, он не там свернул с шоссе и угодил в другой городок? Да нет, он был внимателен, очень внимателен и видел знак на выезде. Он приехал куда надо.
Но церковь? Сколько Спейт ни напрягал память, ему не удавалось выудить из нее ни одного эпизода, в котором Пол Чарди был бы хоть как-то связан с религией. Может, у Чарди поехала крыша – эти отчаянные головы все немножко ненормальные – и он ударился в религию? Еще в одну. Ведь отдел спецопераций – та же религия. И все же Спейт не мог вообразить себе ширококостного, мускулистого Чарди с его крутым нравом и уникальными талантами, облаченным в рясу священника и выслушивающим откровения прыщавых подростков в темной кабинке исповедальни.
Тем не менее он взглянул на церковь – нечто в современном духе, смахивающее скорее на стеклянную коробку с крышей, нежели на нормальное здание. В ярко-голубом весеннем небе чернел тонкий крест. Если бы не он, строение можно было бы принять за какой-нибудь новый конгресс-центр. Выцветшие глаза Спейта уперлись прямо в вывеску: "Церковь и школа Пресвятой Девы Марии". Буквы белые и монументальные, высечены на черной плите. И надпись ниже: "Научись прощать самого себя". Этот совет заставил Спейта поморщиться. Неужели? Неужели Пол…
Впрочем, если это школа… Представить Чарди в окружении детей, а не монашек и священников вполне возможно. От матери этот атлет унаследовал какой-то юношеский задор, пленяющий детские сердца. Зато от отца и его венгерских предков Чарди достались замкнутость, угрюмость и подверженность быстрой смене настроения.
В эту минуту из-за церкви на заасфальтированную площадку высыпали ребятишки, целый класс. И откуда у них столько энергии? Глядя на них, Спейт мгновенно ощутил свой возраст. Обстановочка вокруг была та еще, а одинокий старикан с бородой и в плаще – очевидно, приставленный приглядывать за этой оравой – так кротко стоял в сторонке, что Спейт испугался за него.
Дело шло к полудню. Предстоящее задание вызывало нехорошие предчувствия: Спейт не был уверен, что справится. Он тяжело вздохнул, въехал на стоянку, с трудом нашел место, помеченное знаком "Для посетителей" и поплелся к строениям вдалеке. Увесистый портфель оттягивал руку.
Ему предстояло миновать площадку, где ребятишки перекидывались мячиками и, как обезьянки, висели на турниках. Поскольку собственные дети Била ходили оборванцами, ему приятно было видеть здешних мальчиков при «бабочках», а девочек в аккуратных плиссированных юбочках. Однако вынужденная строгость в одежде ничуть не укрощала маленьких дикарей. Они как ни в чем не бывало дрались, толкались и орали друг на друга, так что однажды воспитателю даже пришлось вмешаться и разнимать потасовку. Детки. Спейт покачал головой, но мысли его были далеко.
Его беспокоил Чарди. Не каждый день вламываешься в жизнь человека после семилетнего – или уже восьмилетнего? – перерыва как ни в чем не было. И потом, тогда, во время расследования, Билл не слишком удружил Чарди. Он просто сказал правду, которая была совсем не на руку Чарди. Может статься, Пол затаил на него злобу. О крутом нраве Чарди ходили легенды; однажды он залепил затрещину начальнику базы.
Билл остановился посреди площадки. Его замутило. Надо было принять что-нибудь от желудка. Церковь нависала над ним, дети окружали кольцом. Ему вдруг захотелось в туалет. Возможно, если он найдет где-нибудь поблизости сортир и присядет, у него будет время взять себя в руки.
С другой стороны, может, лучше покончить с этим делом. И чем быстрее, тем лучше, раз уж он зашел настолько далеко.
Билл сунул руку в карман, вытащил флакончик с ополаскивателем, набрал полный рот мятной жидкости. Ее прохладная свежесть ободрила его, заглушила кислый вкус, стоявший в горле.
"Я справлюсь".
Он обернулся – баскетбольный мяч ударил его по колену и отскочил, орава малолетних сопляков с воплями пронеслась вдогонку.
– Прошу прощения, – окликнул он старого недотепу, который склонился над двумя хлюпающими сорванцами. – Есть тут у вас где-нибудь канцелярия? Как мне туда пройти?
– Тебе в самом деле нужна канцелярия, Билл? – осведомился Пол Чарди, разгибаясь.
* * *
Во всем был виноват плащ, скрадывавший размеры. И борода – на удивление седая, – до неузнаваемости изменившая мрачное лицо полуирландца, смягчившая воинственный подбородок. И волосы, отросшие настолько, что их можно было заправить за уши; раньше Пол всегда стригся коротко, под ежик, как и сам Билл. И еще площадка, кишащая детьми, яркое солнце, скачущие, свистящие над головой мячи, гам, церковь. Все было совершенно иное. В последний раз Билл видел Пола на оружейном складе на границе. На Чарди были мешковатые штаны цвета хаки, украшенный шитьем мундир, черно-белый тюрбан и темные очки. Грудь крест-накрест пересекали патронные ленты, а сам он загорел почти дочерна. При нем был автомат Калашникова, за спиной – два снаряженных гранатомета, и еще связка советских гранат «Ф-1» на поясе.
– Я… я тебя не узнал, Пол. С бородой ты совсем другой человек.
– Старина Билл, с ума сойти. Я видел, как ты вылезал из машины. Что, вас до сих пор заставляют брать напрокат дешевенькие «шевроле»? Как жизнь? – Он взял руку Билла и пожал ее. – Хорошо выглядишь.
– Не криви душой, Пол. Я выгляжу как старик, да я и есть старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46