— И каким только местом вы думаете? Хотите, чтобы БВД снова вами занялось?
Огден огляделся, сердито хмурясь.
— Мы ответили на вызов. Откуда мы могли знать, что жертва — Фэллон?
— Но когда вы об этом узнали, то остались и наследили по всему дому.
— Ну и что? Это ведь не убийство. Он покончили” собой.
— Вы не могли этого знать. И сейчас не знаете.
— Есть заключение медэксперта.
— Зрелище было неаппетитное, но вы не смогли удержаться, верно? Даже сделали пару снимков, чтобы посмаковать его с другими гомофобами?
Огден отодвинул стул и поднялся. Лиске пришлось шагнуть назад, иначе он бы просто отодвинул ее своей тушей. На его лбу вздулась вена, похожая на зигзаг молнии. Глаза были холодными и плоскими, как пуговицы. Лиска невольно почувствовала страх, что бывало с ней не так часто.
— Я не обязан отвечать вам. — Голос Огдена был тихим и угрожающим.
Лиска прямо встретила его взгляд. Она понимала, что тычет щепкой в быка, и, наверное, эта тактика была не слишком удачной, но, раз она ее выбрала, нужно продолжать в том же духе.
— Если вы напакостите еще на одном месте происшествия, Огден, то больше не будете обязаны отвечать никому. У вас просто отнимут значок.
Вена на лбу Огдена пульсировала, как в фильме ужасов; лицо побагровело.
— Эй, Огден, пошли отсюда.
Лиска поняла, что к ним, очевидно, направляется его напарник Рубел, но не повернулась, опасаясь становиться спиной к Огдену. Она буквально ощущала бешеную злобу, вырывавшуюся из него с каждым выдохом. Ей припомнились фотографии мертвого Кертиса. Убийца был одержим такой же дикой яростью, расколов ему череп, словно тыкву.
На них уже начали обращать внимание. Кэл Спрингер встал и двинулся к выходу, едва не столкнувшись с Рубелом.
— Пошли, Огден! — снова приказал Рубел. Огден наконец посмотрел на него, и чувство напряжения сразу исчезло. Лиска облегченно вздохнула. В этой паре Рубел, безусловно, выглядел более презентабельно. Темные волосы, гранитная челюсть, сложен, как Давид Микеланджело. Когда Рубел вел своего напарника к выходу, Лиска поняла, что в их дуэте он является мозгом. Сейчас Рубел спасал Огдена от неприятностей, как в тот день в доме Фэллона. Лиска вышла за ними на улицу.
— Эй, Рубел! — окликнула она. Он повернулся и уставился на нее.
— Мне нужно побеседовать с вами наедине. Приходите в конце смены в отдел убийств.
Рубел не ответил. Выражение его лица не изменилось. Они с Огденом зашагали дальше, занимая весь тротуар.
Лиска подумала, что, если бы смерть Энди Фэллона не признали несчастным случаем или самоубийством, Огден был бы одним из первых в списке подозреваемых. Возможно, он был не так уж глуп, раз появился столь вовремя на месте происшествия. Ответ на вызов дал ему возможность абсолютно законным способом оставить свои отпечатки пальцев в доме Фэллона.
Интересно, каким образом можно заставить человека повеситься?
Лиска вдруг ощутила озноб и поняла, что дело не в температуре воздуха, а в том, что она смотрит на другого копа, пытаясь определить, насколько все прогнило у него внутри.
За ее спиной дверь “Чипа Чарли” распахнулась снова.
— Назови меня буквоедом, — сказал Элвуд, — но, мне всегда казалось, мы не расследуем закрытые дела.
Лиска наблюдала, как патрульные садятся в машину. Рубел был за рулем. Автомобиль присел на рессорах, когда Огден плюхнулся на пассажирское сиденье.
— Для кого мы работаем, Элвуд? — спросила она.
— В буквальном или переносном смысле?
— Для кого мы работаем?
— Для жертвы.
Ковач внушил это им обоим.
— Так вот, мой работодатель пока не уведомил меня, что отказывается от моих услуг.
В голосе Лиски не слышалось ни тени юмора, и Элвуд тяжко вздохнул.
— Для человека, который с таким упорством двигается вперед, Динь, ты тратишь слишком много времени на то, чтобы зацепиться за что-нибудь задницей.
— Знаю, — отозвалась она, ища в кармане ключи от машины. — Я вообще ходячий оксюморон.
Глава 17
“Мир полон трагедий, сержант Ковач”.
Голос Аманды Сейвард звучал у него в ушах, когда он ехал к дому Майка Фэллона. Настроение Ковача сыграло с ним шутку — теперь в ее голосе ему слышалось сексуальное придыхание, игра света и тени на стоящем перед глазами лице казалась драматичной и выразительной, а взгляд — полным тайны.
Впрочем, последнее было достаточно верным. Аманда Сейвард представляла собой загадку, а загадки всегда привлекали Ковача. Как правило, он неплохо с ними справлялся, но инстинктивно чувствовал, что эта загадка будет труднее большинства других, а шансы на компенсацию крайне малы. Она явно не оценит его усилий.
“Вы можете называть меня лейтенант Сейвард”.
— Аманда! — с вызовом произнес Ковач. То, что он называет ее по имени, находясь в одиночестве, наверняка понравилось бы ей не больше, чем подобное обращение в ее присутствии, а может быть, еще меньше. Ведь сейчас она не могла командовать им, а ей нравилось ощущать собственную власть. Интересно, что сделало ее такой?
— В чем твоя трагедия, Аманда?
Она не носила обручальное кольцо. В ее кабинете не было ничьих фотографий. И уж во всяком случае, она не принадлежала к типу женщин, которые могут сохнуть по парню, способному поставить им фонарь под глазом.
Ковач, разумеется, не купился на ее объяснения. Место ушиба выглядело слишком подозрительно. Она сказала, что упала и ударилась обо что-то, но кто же падает лицом вперед? Естественная реакция при падении — вытянуть руки, которые и принимают на себя удар. Но на ее руках не было никаких повреждений.
Мысль о том, что кто-то бьет женщину, всегда приводила Ковача в ярость. Но то, что эта женщина позволяет с собой так обходиться, озадачивало его.
Он отогнал эти мысли, свернув на подъездную аллею дома Майка. Ни у поворота, ни на самой аллее не было ни одного автомобиля. На звонок в дверь никто не ответил.
Ковач вынул сотовый телефон и набрал номер Майка. Ответа снова не последовало. То, что Майк либо спит, либо пребывает в бессознательном состоянии благодаря выпивке или транквилизаторам, вполне его устраивало. Все, что ему было нужно, — побыть несколько минут в доме одному.
Обойдя вокруг здания. Ковач заглянул в гараж. Машина была на месте. Он вернулся к задней двери и достал из-под циновки ключ.
В доме было тихо. Ни телевизора, ни радио, ни звуков душа. Очевидно, старик отключился полностью. Ладно, пусть поспит. Через пару часов ему все равно придется вернуться к реальности: ведь сегодня день похорон его сына.
Подойдя к кухонному столу, заваленному лекарствами, Ковач начал сортировать препараты, позволяющие организму Майка кое-как функционировать. Прилосек, дарвоцет, зольфидем… Стоп! Это же тот самый барбитурат, обнаруженный в крови Энди Фэллона. Ковач отвинтил крышку и заглянул внутрь. Пусто. Рецепт был выписан 7 ноября на тридцать таблеток с указанием принимать по одной перед сном в случае необходимости.
Возможно, то, что отец и сын пользовались одним и тем же снотворным, было всего лишь совпадением, зольфидем — достаточно распространенный препарат. Но в доме Энди Фэллона его не было, и это казалось странным. Если он принимал лекарство в ночь своей смерти, то где пузырек? Его не оказалось ни в аптечке, ни среди мусора, ни на ночном столике. Пузырек Майка был пуст, но он мог успеть принять все пилюли в соответствии с инструкцией. С другой стороны, если “в случае необходимости” означало один или два раза в неделю, должно было оставаться много таблеток.
Ковач перебирал в уме различные возможности. Ни одна из них не выглядела приятной, но такова была природа его профессии. Он не мог себе позволить верить на слово кому бы то ни было и сбрасывать со счета любые варианты. В отличие от многих его коллег, Ковача это не угнетало. Простейшая истина заключалась в том, что люди, иногда даже самые достойные, регулярно делают гадости другим, в том числе собственным детям.
Все же ему не казался вероятным сценарий, согласно которому Майк Фэллон принимал непосредственное участие в смерти сына. Физическое состояние старика делало это невозможным. Ковач допускал, что Энди мог взять таблетки из запасов отца, но тоже не слишком этому верил. Скорее он получил их от друга. Ковач снова подумал о простынях и полотенцах в стиральной машине Энди и о чистых тарелках в его посудомойке.
— Эй, Майк! — окликнул он. — Ты спишь? Это Ковач!
Ответа не последовало.
Поставив пузырек на стол, он вышел из тесной маленькой кухни. Из-за тишины дом казался пустым. Может быть, Нил уже приехал и увез Майка? Но ведь до похорон оставалось еще несколько часов. Возможно, у Майка имеются другие родственники, которые сейчас утешают его и угощают кофе, но Ковач так не думал. Майк ассоциировался у него только с одиночеством — он сам изолировал себя, сначала своим упрямством, а потом горечью. Было нелегко представить, что кто-то любит его так, как любят близкие родственники. Не то чтобы Ковач много об этом знал. Его собственная семья давно разлетелась, и он не виделся ни с кем из них. Заглядывая в пустые комнаты Майка Фэллона, Ковач спрашивал себя, не смотрит ли он в собственное будущее.
— Майк! Это Ковач, — снова позвал он, направляясь по короткому коридору к спальням-
Сначала Ковач почувствовал запах — слабый, но безошибочный. Страх упал ему на грудь, словно наковальня. Сердце колотилось о ребра, как кулак, стучащий в дверь.
Выругавшись сквозь зубы, он вынул из кобуры револьвер и распахнул дверь гостевой спальни. Никого и ничего. Только пустые сдвоенные кровати с белыми синелевыми покрывалами и написанное сепией изображение Иисуса в дешевой металлической рамке на стене.
— Майк?
Ковач двинулся к спальне Фэллона, уже зная, что там увидит. Взявшись за ручку, он набрал в легкие побольше воздуха и толкнул дверь ногой.
Комната пребывала в таком же беспорядке, в каком он видел ее в прошлый раз. Фотографии, которые Фэллон сбросил на пол, все еще были сложены стопкой там, где их оставил Ковач. Кровать не разбирали. Стакан с остатками виски стоял на ночном столике. Грязная одежда валялась на полу.
Ковач растерянно оглядел пустую комнату. Запах крови, мочи и экскрементов стал сильнее, смешиваясь с едким металлическим запахом пороха. Напротив виднелась закрытая дверь ванной.
Подойдя к ней, Ковач постучал и снова позвал Майка, но настолько тихо, что едва слышал сам себя. Потом он повернул ручку и открыл дверь.
Душевой занавес выглядел так, словно кто-то на нем рожал. К пятнам крови прилипли кусочки кожи и волосы.
Железный Майк Фэллон сидел в своем инвалидном кресле в нижнем белье; голова откинулась назад, руки безвольно болтались. Бесполезные волосатые ноги свисали влево. Рот был открыт, а глаза выпучены, словно в последний момент Майк осознал, что смерть всем не такова, какой он ее себе представлял.
— О, Майки… — пробормотал Ковач.
По привычке он осторожно шагнул в ванную, машинально подмечая все детали и одновременно думая о постигшей его утрате. Майк Фэллон в свое время выдрессировал его, стал для него образцом — легендой, на которую следовало равняться. В некотором отношении он был для него как отец — даже больше, чем отец, учитывая странные отношения Майка с собственными сыновьями. Ковачу всегда тяжело было видеть старика угрюмым, разочарованным и жалким. Но зрелище, которое он являл собой мертвым, было просто невыносимым.
На затылке Майка зияла открытая рана. Оторванный лоскут кожи прилип к окровавленным седым волосам на макушке. На полу валялись кусочки мозга и обломки черепа. Справа от Фэллона лежал старый полицейский револьвер 38-го калибра, упавший на пол, когда тело дернулось в предсмертной судороге.
Еще один коп, покончивший с собой с помощью оружия, которое он носил для защиты граждан. Бог знает, сколько их умирает таким образом каждый год. В любом случае, слишком много. На службе они считают себя членами братства, но умирают в одиночестве, потому что не знают, как справиться со стрессом, и боятся рассказать об этом другим. Не важно, если они уже на пенсии, — коп остается копом до последнего дня.
И этот день наступил для Майка Фэллона. День похорон его сына.
“Человек не должен переживать своих детей, Коджак. Он должен умереть, прежде чем они смогут разбить его сердце”.
Ковач приложил два пальца к горлу старика. Простая формальность, хотя он знал людей, которые пере-. жили подобные раны. Точнее, пережили их сердца, продолжавшие биться, но мозг был слишком поврежден, чтобы функционировать далее. Жизнью такое состояние назвать было трудно.
Фэллон успел похолодеть. Трупное окоченение уже коснулось лица и шеи, но еще не дошло до верхней части туловища. На этом основании Ковач определил, что смерть наступила пять-шесть часов тому назад — в два или три часа ночи. Самые тяжелые часы, которые кажутся бесконечными человеку, лежащему без сна, уставясь в темноту, и заново переживающему самые мрачные минуты своей жизни…
Выйдя на заднее крыльцо. Ковач зажег сигарету и закурил. Его пальцы оцепенели от холода. В кармане лежали перчатки, но он не стал их вынимать. В конце концов, физическая боль — всего лишь проявление жизни и не идет ни в какое сравнение с душевными страданиями.
Ковачу хотелось выпить виски в память о старике, но с этим придется подождать. Докурив сигарету, он вытащил сотовый телефон.
— Это Ковач из отдела убийств. Я обнаружил труп. Пришлите группу, и самую лучшую — он был одним из наших.
* * *
Когда подъехала Лиска, Ковач сидел на пороге, закутавшись в пальто и докуривая вторую сигарету.
— Господи, Динь, что ты вытворяешь? Хочешь переполошить всех соседей? — спросил он, когда она вылезла из своего спортивного “Сатурна” с мешком для мусора вместо выбитого стекла.
— По-твоему, соседи вызовут копов? — осведомилась Лиска.
— Скорее кто-нибудь из них просто подстрелит тебя на улице. Сначала стреляй — потом задавай вопросы. Америка на пороге нового тысячелетия.
— Если мне повезет, он пробьет бензобак и окончательно угробит эту колымагу.
— Что произошло? — Ковач кивнул в сторону машины, когда Лиска поднялась по заснеженным ступенькам, игнорируя чистый скат для инвалидного кресла.
Она пожала плечами:
— Еще одна жертва моральной деградации. В гараже Хаафа.
— Мир катится на роликах прямиком в ад. У тебя что-нибудь украли?
— Красть было нечего, кроме моего адреса на рекламных буклетах. Ковач нахмурился:
— Мне это не нравится.
— Мне тоже… Тебе мама никогда не говорила, что ты заработаешь геморрой, сидя на холодном бетоне?
— Нет. — Он медленно поднялся. — Она говорила, что я загоняю себе внутрь все, что бы ни увидел.
— Что она имела в виду?
— Что я принимаю все чересчур близко к сердцу. — Раздавив ногой окурок, Ковач отшвырнул его за куст можжевельника.
Воцарилось неловкое молчание.
— Мне очень жаль, Сэм, — заговорила наконец Лиска. — Я знаю, как много он для тебя значил. Ковач вздохнул:
— Себе в рот стреляют самые крутые.
Лиска нахмурилась и подтолкнула его локтем:
— Не вздумай проделать такое. Я тебя быстренько оживлю.
Ковач попытался улыбнуться, но потерпел неудачу и посмотрел на ближайший дом. Сосед Фэллона установил перед окном фанерные силуэты трех волхвов, едущих на верблюдах к младенцу Христу. В данный момент огромный шнауцер с увлечением отгрызал волхва с одного из верблюдов.
— Я не настолько крут, Колокольчик, — признался Ковач.
Ему казалось, будто защищавшая его броня проржавела и рассыпалась от старости. Что хуже — быть слишком суровым и бесчувственным или ощущать страдания других и страдать от этого самому? В такой день на этот вопрос нелегко ответить. Это все равно что пытаться решить, что лучше — удар ножом или обухом по голове.
— Вот и хорошо.
Лиска положила руку ему на спину и на несколько секунд прижалась лбом к его плечу. Такой вот простой человеческий контакт успокаивал лучше, чем любые слова.
“И все-таки стоит быть открытым для эмоций других, — ответил Ковач на свой вопрос. — Даже если это, как правило, причиняет боль”.
Он сжал плечо напарницы:
— Спасибо.
— Не стоит благодарности. — Лиска шагнула в сторону с чопорным видом. — Ладно, хватит. Я должна поддерживать свою репутацию. Кстати, о людях, имеющих репутацию… Угадай, что за парочку я видела сегодня утром в горячем местечке под названием “Чип Чарли”?
Ковач молча ожидал продолжения.
— Кэла Спрингера и Брюса Огдена.
— Ну, будь я проклят!
— Странная парочка, верно?
— Они были счастливы, увидев тебя?
— Да, так же счастливы, как если бы обнаружили у себя на голове вшей. Кэл потел, как монах в бардаке, и улизнул при первой же возможности.
— Он слишком нервничает для человека, за которым не водится никаких грехов, — заметил Ковач.
— Вот именно. А Огден… — Она посмотрела на улицу, словно ища объект для сравнения. Мимо прогромыхал грузовик с мусором. — Этот парень как бочонок нитроглицерина с замысловатым детонатором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37