Став младшим офицером, работая в штабе отряда, Зубавин изо дня в день учился у генерала Громады сложному и трудному искусству борьбы с нарушителями. Потом война, учеба в академии и, наконец, самостоятельная работа в Яворе.
– Ну, что интересного он рассказывает? – Громада еще раз, теперь внимательно посмотрел на Карела Грончака, который вскочил со своего стула, вытянув руки по швам. – Садитесь!
Грончак сел.
Зубавин протянул генералу мелко исписанные листы. Громада достал очки в роговой оправе, молча прочитал показания парашютиста. Некоторые страницы перечитал дважды.
– Продолжим нашу работу, – сказал генерал, снимая очки и круто поворачиваясь к Грончаку. – Самолет, который вас доставил сюда, был одноместным?
– Нет, что вы, пан генерал! Многоместный. Транспортный. «Дуглас» последней модели.
– И в этом многоместном самолете вы находились один?
Грончак молчал. Генерал и майор спокойно ждали: один набивал трубку табаком, другой что-то чертил на бумаге, и оба, как заметил Грончак, иронически улыбались.
Повидимому, они уже знали, что он прилетел сюда не один.
– У меня были спутники, – сказал Грончак.
– Сколько? – Генерал зажег спичку, но не прикуривал.
– Только двое.
– Мужчины?
– Так точно.
– Вы их знали?
– Нет, я видел их впервые.
– Как они выглядели?
Грончак подробно описал внешность своих спутников. Один из них, судя по приметам, был «московский агроном», убитый при задержании; личность второго предстояло выяснить. Этим и занялся генерал.
– Вашего спутника, имевшего фальшивые документы научного работника сельскохозяйственной академии, звали Петром Ивановичем Каменевым. Правильно?
Грончак молча кивнул, и на его побледневшем лице резко обозначились искусственные оспинки: он понял, что попался не один.
– Как звали второго вашего спутника?
Грончак приложил руки к груди и умоляюще посмотрел на генерала и майора:
– Не знаю. Клянусь, не знаю! Он прыгнул раньше, и мы с ним мало разговаривали.
– Мало, но все-таки разговаривали? – Громада закурил, поднялся и прошелся по кабинету из угла в угол. – О чем же вы разговаривали?
– Он сказал: «Надеюсь, Тарута, у вас хорошая память на лица?»
– Всё?
– Перед тем как выброситься в люк, он протянул руку мне и Каменеву и сказал: «До скорого свидания!»
– «До скорого свидания»! – повторил Громада. – Как вы это поняли?
– Мне и Петру Ивановичу Каменеву стало ясно, что мы еще увидимся.
– Где? Здесь, в Закарпатье? В Яворе?
– Этого я не знаю.
– Вы, конечно, запомнили время, когда ваш самолет поднялся в воздух?
– В два тридцать шесть ночи.
– А когда прыгнул ваш спутник?
– Примерно через час.
«Если это верно, – заключил про себя Громада, – то второй спутник Грончака приземлился на венгерской территории. Когда же и каким путем он попадет сюда, в Закарпатье? Самолет теперь уже исключается. Значит, через сухопутную границу. Но если его нацелили на Закарпатье, почему он сбросился над Венгрией?»
– Какой он национальности? – вслух спросил Громада.
– Не знаю. Говорил я с ним только по-немецки.
– И хорошо он владел немецким? Как родным языком?
– Нет, с небольшим акцентом.
– С каким?
– Простите, пан генерал, я не понял.
– Был он знаком с вашими школьными шефами?
– Да, они поздоровались с ним.
– Как именно?
– Не понимаю. – Грончак виновато и заискивающе посмотрел на генерала.
– Я спрашиваю, как поздоровались: небрежно или почтительно? Может быть, как равные с равным?
– По-дружески, – сказал Грончак после продолжительной паузы.
– Как же вы должны были найти друг друга?
– Я сказал, что о встрече никак не договаривались. Поверьте, я больше ничего о нем не знаю. – Грончак скривил губы. – Он барин, а я… черная кость…
Генерал Громада и майор Зубавин переглянулись.
Первый допрос был закончен. Грончака увели.
– Ну? – спросил Громада, глядя на майора.
Зубавин привык понимать генерала с полуслова. Он пожал плечами:
– Верю и не верю.
– Это, конечно, вообще правильно, но иногда надо набраться мужества, смелости и рискнуть поверить даже врагу. На этот раз я должен поверить, товарищ Зубавин. Грончак спасает собственную шкуру. Теперь мы должны принять меры к задержанию шефа Грончака.
– Товарищ генерал, разрешите задать один вопрос: вы уже твердо решили, что шеф Грончака попытается проникнуть к нам через сухопутную границу?
– Он обязательно пойдет через сухопутную границу.
– Почему, товарищ генерал? Мне это еще не до конца ясно.
– Давайте разберемся. – Громада взял лист бумаги, начертил черным карандашом конфигурацию венгеро-советской границы и примыкающих кней государственных рубежей Румынии, Чехословакии и Польши. – Здесь пролегает старая шпионская дорога, по которой на протяжении десятилетий пробирались лазутчики. Здесь, на этом международном перекрестке, на стыке нескольких границ, остались глубоко законспирированные гнезда иностранных разведок, которые…
– Все ясно, товарищ генерал. Барин бросил в Закарпатье пробную черную кость, чтобы не подвергать опасности свои белые косточки.
– Правильно. Если операция с парашютистами провалится, рассудил шеф Грончака, то я, дескать, останусь цел и невредим, вне пределов досягаемости советского правосудия, под защитой тайных друзей…
– Если же все будет в порядке, – подхватил Зубавин, – то он незамедлительно сухопутным, испытанным путем прибудет на место назначения.
– Верно, – согласился генерал. – Шеф Грончака должен получить сигнал от «Медведя», что все в порядке.
– Об этом я уже позаботился, товарищ генерал.
– Вот и хорошо. Об остальном мы позаботимся. До свидания!
Части генерала Громады охраняли границу на протяжении нескольких сот километров по берегам рек и речушек, в неприступных горах, укрытых вечными снегами, на альпийских лугах, в зеленых тихих и солнечных долинах, на черных землях равнины, по окраинам городов, по околицам деревень.
Куда пойдет нарушитель – тот самый, которого парашютист Карел Грончак видел в самолете? Какое направление покажется ему наиболее выгодным? Богатый опыт генерала Громады говорил о том, что эти вопросы могут и должны быть разрешены.
Диверсант, шпион, связист служат одному хозяину, действуют по его указке. Стало быть, не пренебрегая изучением повадок каждого нарушителя, надо прежде всего знать главное: повадки их хозяина и цель, к которой он стремится.
Почти все нарушители, с какими Громаде пришлось иметь дело в последние годы, выползали из одного гнезда. Громада знал не только географические пункты, где снаряжались лазутчики, но и тех, кто обучал и снаряжал их. Зная это, он мог предвидеть, как они будут действовать в том или ином случае.
Стремясь прочно обосноваться в Закарпатье, рассуждал Громада, иностранная разведка, конечно, прежде всего будет интересоваться Явором. Лазутчик, специализировавшийся на железнодорожных диверсиях, тем более.
Взгляните на карту Закарпатской области. Не задерживайтесь на известных городах: Ужгороде, Мукачеве, Хусте, Рахове. Обратите внимание на черную извилистую линию железной дороги, рассекающую светло-коричневое пятно гор и закарпатскую равнину. Вот где-то здесь, у Тиссы, на стыке Карпатских гор и венгерских степей, и находится Явор.
Со станции Явор поезда уходят в пяти направлениях: на север – в Карпаты и дальше – на Львов, Киев, Москву; на северо-запад – к горным районам Польши; на запад – в Чехословакию; на юго-запад – в Венгрию; на юго-восток – в Румынию.
«Пять частей света» – так назвали железнодорожники яворский узел, эти главные закарпатские пограничные ворота.
Ежечасно в Явор прибывают поезда из-за границы или из глубинных районов нашей страны. Никогда не пустуют ширококолейные и узкоколейные пути товарного парка. Днем и ночью не прекращает своей напряженной работы перевалочная база. Подъемные краны, лебедки и артели грузчиков перекантовывают импортные и экспортные грузы.
На путях Явора можно видеть не только узкоколейные, с покатыми черными крышами заграничные вагоны, но и людей в заграничной железнодорожной форме: кондукторов, поездных мастеров, паровозников, коммерческих агентов. Неподалеку от вокзала стоит большой благоустроенный дом-гостиница, где отдыхают заграничные бригады.
В обширных вокзальных залах Явора – таможенном, концертном, ресторанном, в зале отдыха – всегда людно, шумно, одна людская волна сменяется другой.
Всякий нарушитель, перейдя границу, стремится как можно скорее достигнуть пункта, где бы он мог затеряться в большом людском потоке. А в Яворе ожидаемому лазутчику затеряться легче всего.
Несколько часов совещался генерал Громада со своими офицерами, выяснял и уточнял обстановку. Выработалось единодушное мнение.
Огромное пространство границы было условно сужено до небольшого, в несколько километров, коридора и объявлено особо важным направлением. В этот временный коридор вошли город Явор, прилегающий к нему горнолесистый район и часть равнинного берега Тиссы. В этом коридоре ожидался безыменный шеф Карела Грончака.
Весь следующий день велась подготовка задуманной операции.
Всякий, кто не знал Громаду как строевика, как боевого командира, как неутомимого солдата, глядя сейчас на самозабвенно занятого своим делом генерала, вправе был сказать, что начальник войск рожден для работы с карандашом и картой, что это его родная стихия, что он штабист до мозга костей, и только штабист.
Но так не сказал бы тот, кто видел Громаду на границе, на заставе: поверяющим дозор, разжигающим свою трубку в солдатской сушилке, беседующим с пограничниками в комнате политпросветработы, шагающим с начальником заставы по его участку.
…Прошла неделя, а лазутчик, для встречи которого была проведена большая работа, не появлялся. Все было спокойно на яворском участке.
Громада ждал. Его солдаты зорко охраняли яворский коридор.

2

В те же мартовские дни на карпатских вершинах, в одной из глубоких пропастей у подножия Ночь-горы, вокруг которой вьется автомобильная дорога, был обнаружен убитый человек. Судя по нежной коже на лице, по светлым кудрям, по крепким и белым зубам, он прожил на свете не более двадцати пяти – двадцати шести лет. Человек был умерщвлен предательски: его ударили каким-то тяжелым металлическим предметом в затылок, размозжив череп. Потом уже, когда он упал, ему расчетливо нанесли две ножевые раны в грудь, раздели догола и бросили с обрыва в заснеженную пропасть.
Осматривая труп, майор Зубавин обратил особое внимание на кисть правой руки. Она была жестоко изуродована – тоже, как определил Зубавин, после убийства. Зачем? Конечно же, для того, чтобы устранить надпись, которая была вытатуирована на тыльной стороне ладони. Убийцы не до конца оказались предусмотрительными, им что-то помешало: они уничтожили большинство букв татуировки, но одна буква – «Е» – все же ясно читалась.
Зубавин приказал тщательно обыскать местность, прилетающую к Ночь-горе. Неподалеку от места происшествия была обнаружена единственная улика: полузасыпанная снегом цветная фотография, вырезанная из журнала «Огонек» и наклеенная на плотный глянцевитый картон с золотым обрезом. На фотографии изображалась Терезия Симак, всем известная девушка из пограничного колхоза «Заря над Тиссой», Герой Социалистического Труда. Принадлежала эта журнальная вырезка именно убитому или кому-нибудь другому? На этот вопрос, как и на многие другие, пока не было ответа. Не прояснила дела и сама Терезия Симак, приглашенная на беседу к майору Зубавину. Он положил перед ней увеличенный снимок с убитого и спросил:
– Вы встречались с этим человеком?
Девушка отрицательно покачала головой.
– Подумайте хорошо. Может быть, все-таки когда-нибудь хоть один раз встретились?
– Нигде. Ни разу. Я не знаю, кто он такой.
Несмотря на большие и долгие усилия следственных органов, установить личность убитого тогда не удалось, и он был похоронен как безвестный. Только через длительное время, благодаря усилиям многих людей, выяснилось, что убит был Иван Федорович Белограй.

Экспресс, в котором выехал из Москвы Иван Белограй, состоял из синих цельнометаллических вагонов с эмалевыми трафаретами: «Москва – Будапешт – Вена», «Москва – Прага», «Москва – Явор».
Тяжелые шторы и легкие занавески на ярко освещенных окнах были распахнуты, и Белограй хорошо видел пассажиров, устраивающихся на временное местожительство. Так как Белограй был человек общительный и любопытный, то он не спешил войти в свой вагон.
Молодые люди, по-летнему загорелые, в одинаковых спортивных костюмах – в синих, плотной шерсти шароварах, собранных на щиколотке, и куртках с золотыми гербами СССР на груди, – теснились у открытых окон одного из вагонов.
Как мог Белограй, гиревик и волейболист, несколько раз представлявший Советскую Армию на физкультурных парадах, не узнать мастеров спорта, известных всей стране!
– Смотри, капитан, – напутствовал футболистов один из провожавших, – в воскресенье надеемся услышать по радио, что над пражским стадионом взвился красный флаг победителя. Мы уже с батькой и по сто граммов приготовили. Выпьем за ваше здоровье!
– Вы-то, может быть, и выпьете, а вот мы… Наш Иван Трофимыч скоро крем-соду объявит алкогольным напитком.
Белограй, улыбаясь, пошел дальше.
У следующего вагона стояли, робко взявшись за руки, совсем молодой лейтенант и девушка. Надолго, повиди-мому, разлучались влюбленные. Им хотелось обнять друг друга, да так и простоять, обнявшись, до самого отхода поезда, но они никак не могли решиться на это на глазах у такого количества людей.
Белограй некоторое время молча, с доброжелательной улыбкой наблюдал за этой парой, потом шагнул к парню и девушке, распахнул шинель и, повернувшись к ним спиной, скомандовал:
– Прощайтесь!
Влюбленные засмеялись и вдруг почувствовали, что тяжелая их неловкость бесследно исчезла.
Проходя мимо следующего вагона, Белограй обратил внимание на двух молодых женщин в котиковых шубках. Они стояли у окна и так сосредоточенно разглядывали дорожную карту, словно им предстояло идти пешком, без дорог, по пустынной местности, а не ехать в поезде, по давно известным, благоустроенным путям. Иван Белограй улыбнулся сестрам или подругам и пошел дальше.
Он задержался еще раз, увидев большую, человек в пятнадцать, группу молодых китайцев, одетых в одинаковые синие блузы. Высокие и худощавые, кряжистые и мускулистые, черноволосые, шафранно-смуглые, они окружили седоголового человека с моложавым лицом и Золотой Звездой Героя Социалистического Труда на груди и внимательно слушали то, что он им рассказывал. Девушка в очках, с гладко зачесанными, будто лакированными волосами оживленно переводила с русского. Алые, пухлые ее губы не закрывались ни на одно мгновение, а руки то и дело стремительно взлетали кверху, словно выпуская на волю птиц.
Еще пять минут, и экспресс отправится в свой далекий путь – через подмосковные заснеженные леса, по весенней украинской земле, через Днепр, мимо Киева и Львова, через хребты Карпат, к пограничным берегам многоводной мутной Тиссы, к Большой Венгерской равнине, к зеленым холмам Восточной Словакии. Чуть ли не трое суток предстоит быть Белограю в дороге. Как жаль, думал он, что кассир выдал ему билет не в тот вагон, где едут китайские парни и седоголовый человек с Золотой Звездой. Сколько, наверно, интересного довелось бы ему услышать…
Белограй вошел в свой вагон. Проходя по коридору, он задержал взгляд на пожилой женщине в темном платье. Лицо ее показалось Белограю удивительно знакомым, но он не мог вспомнить, где и когда видел ее.
Поезд тронулся.
Соседом Белограя по двухместному купе оказался худощавый, бритоголовый человек в роговых очках. Белограй быстро и легко сходился с людьми. Он протянул руку своему спутнику, назвал себя. Тот, в свою очередь, отрекомендовался:
– Стефан Янович Дзюба.
– Как? – переспросил Белограй.
– Стефан Янович Дзюба. Дзюба! Председатель правления яворской артели по производству красной, то-есть стильной, мебели.
– Гм!… – Белограй прищурил свои веселые синие глаза. – Стефан Янович Дзюба?… По имени вы как будто мадьяр, по отчеству – чех или поляк, а по фамилии – украинец. Интересно, какой же вы все-таки национальности?
– Закарпатец.
– Что это за новая национальность? Не слыхал про такую.
– То-есть, извиняюсь, украинец, русин по-стародавнему. – Дзюба помолчал. – Имена Стефана и Яна приклеили нам, Дзюбам, не по нашей воле. Вы же знаете, что закарпатской землей на протяжении десяти веков владели то мадьярский король, то австрийская корона, то чехословацкий президент. Австрийцы нас называли Карлами и Рихардами, мадьяры – Шандорами и Стефанами.
– Это верно, – согласился Белограй. – Но ничего у них не вышло: украинцы остались украинцами.
1 2 3 4