Я не отрывал глаз от карты Сибири, стараясь предугадать мою будущую губернию. В назначенный день и час я снова явился к князю. На сей раз он был облачен во фрак с синей лентой Белого Орла под жилетом. Он встретил меня словами:
– Хорошо, что не опоздали, а то я тороплюсь к П. А. Столыпину.
Я кое-что успел уже сделать по вашему делу; в принципе мне обещано ваше назначение, но в данную минуту, кроме Якутска, вакансий нет. Ну а Якутск с полугодовой ночью и шестимесячным солнцем вряд ли вас устроит. Но мне говорили о кой-каких перемещениях. Словом, ваше дело на мази. Это меня особенно радует, так как по министерству внутренних дел я хлопочу сравнительно редко, уделяя свое внимание главным образом министерству двора и придворным званиям с ним связанным:
Приходите ко мне ровно через неделю, т. е. во вторник, к 12 часам, и я надеюсь к тому времени дать вам окончательный ответ по вашему делу…
– Скажите, ваше сиятельство, вы можете и придворное звание устроить?
– Отчего же, конечно, могу! Барон Фредерикс со мной считается и редко отказывается в моих ходатайствах.
– А что стоит это?
– Разно. Камер-юнкерство дешевле; камергеры, шталмейстеры, егермейстеры – дороже; гофмейстеры – еще дороже. Впрочем, многое зависит от кандидата и положения его в обществе.
– Видите ли, князь, – сказал я, – есть у меня приятель из крупного петербургского купечества. Вечно жертвует он деньги на" разные благотворительные учреждения ради чинов и орденов. Вот от этого самого приятеля я не раз слышал восклицания вроде: «Что чины? что ордена? Вот устроил бы меня кто-нибудь камер-юнкером, так, честное слово, сто тысяч бы уплатил, не мигнув глазом».
У меня заблестели глаза.
– Купец? Это трудно, очень трудно! Но не невозможно. За сто тысяч готов похлопотать. Вы вот что: когда придете ко мне через неделю, приводите и вашего приятеля. Мы поговорим. Ну, а теперь вы извините, Петр Аркадьевич (Столыпин) меня ждет.
Да, кстати: вам опять придется раскошелиться на пятьсот рублей.
Уж вы простите, что я все забираю, так сказать, вперед. Но завтра предстоит мне дорогой ужин у «Медведя» с лицом, от которого зависит ваша судьба.
Скрепя сердце, вынул я пятьсот рублей и передал князю. Он спокойно спрятал их в бумажник и, подойдя ко мне вплотную, протянул руку. Я близорук от природы, но князь подошел ко мне так близко, что я успел разглядеть звезду на его груди. К моему удивлению, звезда была Станиславская. Уж что-что, а насчет чинов, орденов, петличек – я не ошибусь! Это моя сфера. Придя домой, я стал соображать. И чем больше думал, тем сильнее охватывали меня сомнения: князь живет в дорогой гостинице, а сидит без денег и бессовестно забирает их у меня, ничего еще не сделав; купца обещает провести в камер-юнкеры, между тем подобных случаев еще не бывало; наконец, – лента Белого Орла, а звезда –
Станиславская, опять абсурд. Как поразмыслил и взвесил все, так и решил, что налетел я на мошенника, и, не долго думая, явился к вашему превосходительству просить защиты.
– И хорошо сделали, так как сомнений нет! – сказал я. –
Но только чем же помочь вам?
– Арестуйте жулика, ваше превосходительство!
– Ну, и что же дальше? Он от всего отопрется, свидетелей нет, доказательств – тоже.
– Так неужели же пропали мои деньги?
– На деньги вы поставьте крест, дело теперь не в них, важно задержать мошенника! Мы вот что сделаем. Вам когда назначено быть у него?
– В следующий вторник в 12 часов.
– О, почти еще неделя! Но ничего не поделаешь – придется ждать. Я дам вам во вторник агента, и он под видом вашего приятеля купца, мечтающего о камер-юнкерстве, явится с вами к князю.
Вы постарайтесь навести разговор о подробностях вашего вице-губернаторства, а еще лучше попытайтесь всучить ему денег (не бойтесь, их отберут при аресте!). Таким образом, у нас будет свидетель. Поняли?
– Понял, понял прекрасно! – сказал повеселевший Панов. – Ну, подожди же, мошенник, попадешься и ты.
Мы распрощались.
Все вышло как по-писаному. Во вторник при свидании с клиентами князь, не подозревавший беды, принялся разглагольствовать о своих мнимых связях и о своем якобы всемогуществе. Панова он уже «назначил» в Тобольск, а с моего агента успел сорвать пятьсот рублей на предварительные расходы, после чего был арестован и препровожден в полицию. Князь Одоевский оказался ямбургским мещанином Михайловым с тремя судимостями в прошлом.
– А-а-а… князь дорогой! Покорнейше прошу садиться, – приветствовал я афериста при его появлении у меня в кабинете.
– Не измывайтесь надо много, г. начальник, – сказал грустно Михайлов. – Поверьте, что лишь тяжелая судьба толкнула меня на это дело.
– Удивительно бесцеремонна с вами судьба, Михайлов, вот уже четвертый раз, что она вас все толкает. Пора бы и перестать!
– Что же поделаешь? – развел он руками. – Стоит стать на этот путь, а уж там не остановишься! Впрочем, должен сознаться, что совесть меня не терзает, так как, в сущности, зла я не делал.
Бедных я не обирал, моими жертвами были обычно люди с достатком, претендующие на лучшее служебное или общественное положение, не брезгующие при этом средствами для достижения своих целей. Вы не поверите, кто-кто ко мне не обращался только!
Ради чина, ордена, какого-нибудь звания, люди, на вид уравновешенные и серьезные, лезли доверчиво в мои сети. Господи! Да если я – какой-то несчастный Михайлов, бывший актер, без роду и племени, мог вселять доверие и зарабатывать немалые деньги, то что должно делаться в приемной у Распутина, действительно обладающего и связями и фактической властью?
Я прервал этот поток философии, и «князь» водворен был в камеру.
За «камер-юнкера», «вице-губернатора», «Белого Орла» и прочие художества он поплатился полутора годами тюремного заключения.
НЕУДАЧНАЯ ВЫЛАЗКА
– Господин начальник, ваше превосходительство, явите Божескую милость, не оставьте без внимания бедную невесту без роду и племени.
С таким восклицанием обратилась ко мне на приеме женщина лет 30, одетая не без претензий, на вид – не то горничная, не то лавочница.
– Почему без роду и племени? – спросил я.
– Да, как же! Приехала я сегодня утром в Москву. Здесь у меня ни одной знакомой души, а московские жулики не только обчистили меня как липку, но и документ сперли. А без паспорта, сами знаете, куда сунешься? Ни в одну гостиницу не пущают, – и она разлилась в три ручья.
– Успокойтесь, что могу – то сделаю. Расскажите, в чем дело?
Она успокоилась, обтерла глаза и принялась за рассказ.
– Я сама из Вышнего Волочка, там родилась, выросла, вышла замуж и овдовела. У покойного мужа был трактир. После смерти его дела я не оставила и все шло, слава Богу, по-хорошему. С год тому назад зачастил в мое заведение наш сосед, эдакий степенный человек, непьющий, с деньгою и вроде как бы образованный. Все чаще да чаще стал заходить, да разговоры со мною разговаривать, а месяц тому назад предложение руки своей и сердца мне сделал.
Я согласилась: еще бы, от такого жениха отказываться. Однако подумала, как бы и мне себя показать в лучшем виде. И надумала я съездить в Москву и справить себе кое-что из приданого: два суконных и одно поплиновое платье, опять же драповое осеннее пальто. Какие у нас в Волочке портнихи, прости Господи. Одна порча материала. К тому же в Москве я отродясь не бывала и очень уже мне захотелось на столичное разнообразие посмотреть, к Иверской съездить, на трамвае покататься и все прочее. Словом, набила я чемодан шелками да сукнами, перекрестилась, села в ночной поезд да поехала. Разместилась я в купе третьего класса.
Рядом со мной сидела какая-то женщина, а насупротив на лавке Двое мужчин. Вскоре на соседних станциях вылезла сперва женщина, а потом мужчина, и мы остались вдвоем. Мой попутчик был не старым человеком с эдакой красивой бородкой и ласковым лицом.
Поглядел он на меня, поглядел да и вежливо спрашивает:
– До самой столицы ехать изволите?
– Да, – отвечаю, – в Белокаменную.
– Вы там постоянно проживаете?
– Нет, – говорю, – я отродясь в Москве не бывала, а еду по своему женскому делу.
– Стало быть, вы насчет здоровья?
– Странные вы говорите вещи. Я, слава те Господи, болезней не знаю. А просто собралась замуж и еду к столичным портнихам приданое шить. Ведь московские мастерицы, поди, не чета нашей провинции.
– Это вы правильно говорите, наши портнихи – хоть куда!
На всякую угодят.
– Вот так мне про них и говорили. Я и везу шелка и сукна свои, а за фасон заплачу, что полагается.
– Вы где же в Москве пристанете? У родных или знакомых?
– Нет, в Москве у меня нет никого. Но мне говорили, что все гостиницы на вокзал рабочих своих посылают, а те зазывают к себе публику.
– Это точно. К каждому поезду выезжают гостиницы, кто в карете, а кто в моторе. А только экономный человек на их удочку не идет. В самой завалящей гостинице гони за номер рубля два, а то и три, а уезжать станете – так на вас налетят, как вороны: и горничная, и лакей, и коридорный, и посыльный, и швейцар.
Каждому суй в руку на чай, а там, глядишь, и вскочит тебе номер вдвое.
– Что поделаешь, – говорю, – не на улице же ночевать.
– Известное дело, не на улице. А только немало есть в Москве честных людей, что в квартире своей сдают комнату-другую для приезжей публики; оно и не так накладно: за целковый можете получить хорошую комнату с мягкой постелью. Опять же при отъезде «на чай» никому давать не надо. Да вот, хотя бы у моего брата постоянно приезжие бывают. И публике удобно, и ему доход.
Между прочим, позвольте представиться. Я Иван Иванович Зазнобушкин, – и он, встав, протянул мне руку.
– Очень, – говорю, – приятно. Я Настасья Петровна Брыкина, владею трактиром в Вышнем Волочке.
Поглядела я на него, поглядела, и очень уж его личность показалась мне симпатичной, к тому же и фамилия такая чувствительная.
Подумала да и говорю:
– Может быть, вы, Иван Иванович, поможете мне у брата устроиться?
– Отчего же. С превеликим удовольствием: и вам одолжение сделаю, и брату заработать дам. Он человек женатый, смирный и вообще честный человек.
За такими разговорами стали мы подъезжать к Москве. Гляжу из окна, а дороги во все стороны идут, и на каждой по поезду, то по товарному, то по пассажирскому. А наш поезд – хоть бы что, так и задувает.
– Ой, – говорю, – боязно-то как. Долго ли до греха. Соскочит наш поезд со своего направления, да как шарахнет в посторонние, и поминай как звали, косточек не соберешь!
– Да, – отвечает, – действительно такие кораблекрушения часто приключаются, и даже в газетах об этом постоянно пишут.
– Ой, какие ужасти вы говорите, – а у самой эдак вроде как голова закружилась, и я прислонилась даже к его объятиям. Иван Иванович оказался мужчиной честным, не воспользовался моим умопомрачением и даже не ущипнул меня, и вообще не позволил себе ничего такого-эдакого, а вежливо спросил:
– Может быть, попрыскать на вас свежей водицей?
– Мерси, – отвечаю, – не надобно, уже прошло, и я прихожу в собственную температуру.
Но вот, наконец, поезд стал замедлять ход, и мы выехали не то в какую-то залу, не то в стеклянный сарай.
– Вот мы и приехали, – сказал Иван Иванович. – Вылазьте, а я ваш чемоданчик понесу.
– Не трудитесь, я и сама справлюсь.
Вышли мы с Иваном Ивановичем из вокзала, и я так и ахнула: огромадная площадь, народ так и идет, извозчики кричат, трамваи звенят, автомобили гудят. Я ажио растерялась. А Иван Иванович тащит меня с чемоданом в сторону. Здесь, говорит, извозчики дороги, пойдемте, там подальше за полцены найдем. Пошли, гляжу, а Ивана Ивановича будто и нет, в толпе затерялся. Смотрю по сторонам туда-сюда и вдруг вижу, он стоит и с каким-то босяком разговаривает, оглянулся и помахал мне рукой. Подхожу.
– Ну, – говорит, – Анастасья Петровна, родились вы, можно сказать, в сорочке. Чуть приехали, а Москва-матушка вам сурприз подносит, эдакий редкий случай. Досадно, что у меня с собой денег таких нет. Вот посмотрите, этот человек золотые часы с цепью продает за четвертную, деньги, говорит, до зарезу нужны.
Я взглянула: действительно, здоровенные мужские часы с тяжелой цепью, на худой конец – целковых двести стоят. У покойного мужа за полторы сотни много жиже были.
– Да вы, барынька, очень-то не разглядывайте, – заволновался босяк, а то как бы фараон не заметил.
– Это у нас так в Москве городовых называют, – пояснил Иван Иванович. – Не скрою от вас, господин начальник, сообразила я, что вещь, наверное, краденая, да жадность обуяла. Вынула я из кошелька 25 целковых и, уплатив сполна, спрятала часы в ридикюль.
– С покупочкой вас, – поздравил меня Иван Иванович.
– Да, – говорю, – вещь недурную купила.
Тут сели мы с ним на извозчика, и Иван Иванович приказал ему ехать прямо. Переехали мы несколько улиц, сворачивали направо, налево и, наконец, подкатили к хорошему большому дому.
Заплатили мы с Иваном Ивановичем извозчику по двугривенному и вошли в подъезд. В дверях стоял швейцар в пальто с эдакими золотыми пуговицами и в золотой фуражке. Поднялись мы на третий этаж. Иван Иванович позвонил в дверь направо. С открывшей нам женщиной он приветливо поздоровался: «Здравствуйте, невестушка.
А я вам тут пассажирку с вокзала привез. Если комната свободна, то вот договаривайтесь. А братец дома ли?»
– Нет, Коли нету. Но я и без него управлюсь. Пожалуйте осмотреть комнату, – сказала она мне ласково и открыла тут же левую дверь, выходящую в прихожую. Комната мне очень понравилась, и я наняла ее за рубль в сутки.
Оставшись одна, я вынула из чемодана запасенную провизию и собиралась было закусить, как раскрылась дверь и снова вошла моя хозяйка:
– Позвольте двугривенный и документик для прописки. У нас в Москве на этот счет строго, а с полицией мы живем всегда в миру и ладу.
– Что ж, – отвечаю, – это правильно. А документ мой в исправности. Извольте получить.
Она собралась уходить, но я задержала ее.
– Скажите, пожалуйста, где бы мне отыскать в Москве хорошую, стоящую портниху? Не знаете ли адресочка?
– Нет, адресочка точно не знаю, а вы пройдитесь только по Тверской, это наша главная улица, так сразу и сами увидите, что ни окно, то портниха, и на разные цены, от самых завалящих до поставщиц высочайшего двора.
– А это что будет, а и в толк не возьму?
– А то, что эти поставщицы самих государынь и царских дочек обшивают.
– Да ну, неужто? – а у самой в голове эдакие фантазии проносятся: спросят меня вышневолоцкие знакомые: кто это вам, Анастасия Петровна, это поплиновое платье смастерил? А я отвечу: та самая портниха, что шьет и царице, мы с нею вместях у одной заказываем.
Закусила я и, не теряя времени, захотела приняться за дела.
Съезжу к Иверской, разыщу портниху, да, кстати, и продам часы.
Позвала я хозяйку да и спрашиваю:
– Как ваш адрес будет, а то заверчусь по городу и домой не вернуся…
А она и говорит:
– Это действительно может случиться, уже вы запомните хорошенько. А то еще лучше – я напишу вам на бумажке, а вы припрячьте записку понадежнее.
И тут же на клочке бумаги написала адрес. Вот он: Никитская, дом 5, кв. 6. Иван Иванович захотел проводить меня. Вышли мы с ним на улицу, и, помню, в воротах на фонаре я приметила цифру 5. Иван Иванович как-то поспешно свернул за угол, другой, перешли мы какую-то площадку, тут он распрощался, и я пошла.
Расспросила дорогу, добралась до Тверской. Иду, а самой так жутко, того и гляди оглоблей в лоб ткнут. Смотрю по сторонам, ищу вывесок портнихи, а ничего подходящего не попадается. Прочла я на одной: «Поставщик Высочайшего Двора», а в окне, между прочим, товар не подходящий: колбасы да фрукты разные. Наконец попалось мне большое стекло, а за ним все женские куклы по пояс выставлены, эдакие красивые, разрумяненные и все в разноцветных блузках. Вот оно, думаю, – высочайшего двора портниха. Вхожу, спрашиваю, что, мол, возьмете за работу поплинового платья, матерьял мой. А они скалят зубы и говорят:
– Платьев мы не шьем, это не по нашей части, а вот ежели завить или причесать, – так в лучшем виде можем, пожалуйте, мадам.
Выскочила я из магазина, ажио в краску бросило. Нет, думаю, надо будет толком адрес расспросить, не иначе.
Собралась я домой, да думаю, вот только часы продам, тут ошибки не выйдет, подходящих магазинов – сколько хочешь. Захожу, спрашиваю:
– Не купите ли, дескать, у меня золотые часы мужские с цепочкой.
– Покажите, – говорят.
Повертели мои часы да и отдают назад:
– Нам такого товару не надобно.
– Почему, – говорю, – а если по сходной цене?
А приказчик эдак ядовито улыбнулся и спрашивает:
– Сколько же вы хотите за них?
– Да за сто пятьдесят отдам.
– Нет, – говорит, – красная цена вашим часам пять целковых.
– Как? – вскричала я. – Пять целковых за золотые часы?
– Да они у вас кастрюльного золота, т. е. медные-с.
Как я вышла на улицу – не помню, испугалась, но не поверила: не может этого быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Хорошо, что не опоздали, а то я тороплюсь к П. А. Столыпину.
Я кое-что успел уже сделать по вашему делу; в принципе мне обещано ваше назначение, но в данную минуту, кроме Якутска, вакансий нет. Ну а Якутск с полугодовой ночью и шестимесячным солнцем вряд ли вас устроит. Но мне говорили о кой-каких перемещениях. Словом, ваше дело на мази. Это меня особенно радует, так как по министерству внутренних дел я хлопочу сравнительно редко, уделяя свое внимание главным образом министерству двора и придворным званиям с ним связанным:
Приходите ко мне ровно через неделю, т. е. во вторник, к 12 часам, и я надеюсь к тому времени дать вам окончательный ответ по вашему делу…
– Скажите, ваше сиятельство, вы можете и придворное звание устроить?
– Отчего же, конечно, могу! Барон Фредерикс со мной считается и редко отказывается в моих ходатайствах.
– А что стоит это?
– Разно. Камер-юнкерство дешевле; камергеры, шталмейстеры, егермейстеры – дороже; гофмейстеры – еще дороже. Впрочем, многое зависит от кандидата и положения его в обществе.
– Видите ли, князь, – сказал я, – есть у меня приятель из крупного петербургского купечества. Вечно жертвует он деньги на" разные благотворительные учреждения ради чинов и орденов. Вот от этого самого приятеля я не раз слышал восклицания вроде: «Что чины? что ордена? Вот устроил бы меня кто-нибудь камер-юнкером, так, честное слово, сто тысяч бы уплатил, не мигнув глазом».
У меня заблестели глаза.
– Купец? Это трудно, очень трудно! Но не невозможно. За сто тысяч готов похлопотать. Вы вот что: когда придете ко мне через неделю, приводите и вашего приятеля. Мы поговорим. Ну, а теперь вы извините, Петр Аркадьевич (Столыпин) меня ждет.
Да, кстати: вам опять придется раскошелиться на пятьсот рублей.
Уж вы простите, что я все забираю, так сказать, вперед. Но завтра предстоит мне дорогой ужин у «Медведя» с лицом, от которого зависит ваша судьба.
Скрепя сердце, вынул я пятьсот рублей и передал князю. Он спокойно спрятал их в бумажник и, подойдя ко мне вплотную, протянул руку. Я близорук от природы, но князь подошел ко мне так близко, что я успел разглядеть звезду на его груди. К моему удивлению, звезда была Станиславская. Уж что-что, а насчет чинов, орденов, петличек – я не ошибусь! Это моя сфера. Придя домой, я стал соображать. И чем больше думал, тем сильнее охватывали меня сомнения: князь живет в дорогой гостинице, а сидит без денег и бессовестно забирает их у меня, ничего еще не сделав; купца обещает провести в камер-юнкеры, между тем подобных случаев еще не бывало; наконец, – лента Белого Орла, а звезда –
Станиславская, опять абсурд. Как поразмыслил и взвесил все, так и решил, что налетел я на мошенника, и, не долго думая, явился к вашему превосходительству просить защиты.
– И хорошо сделали, так как сомнений нет! – сказал я. –
Но только чем же помочь вам?
– Арестуйте жулика, ваше превосходительство!
– Ну, и что же дальше? Он от всего отопрется, свидетелей нет, доказательств – тоже.
– Так неужели же пропали мои деньги?
– На деньги вы поставьте крест, дело теперь не в них, важно задержать мошенника! Мы вот что сделаем. Вам когда назначено быть у него?
– В следующий вторник в 12 часов.
– О, почти еще неделя! Но ничего не поделаешь – придется ждать. Я дам вам во вторник агента, и он под видом вашего приятеля купца, мечтающего о камер-юнкерстве, явится с вами к князю.
Вы постарайтесь навести разговор о подробностях вашего вице-губернаторства, а еще лучше попытайтесь всучить ему денег (не бойтесь, их отберут при аресте!). Таким образом, у нас будет свидетель. Поняли?
– Понял, понял прекрасно! – сказал повеселевший Панов. – Ну, подожди же, мошенник, попадешься и ты.
Мы распрощались.
Все вышло как по-писаному. Во вторник при свидании с клиентами князь, не подозревавший беды, принялся разглагольствовать о своих мнимых связях и о своем якобы всемогуществе. Панова он уже «назначил» в Тобольск, а с моего агента успел сорвать пятьсот рублей на предварительные расходы, после чего был арестован и препровожден в полицию. Князь Одоевский оказался ямбургским мещанином Михайловым с тремя судимостями в прошлом.
– А-а-а… князь дорогой! Покорнейше прошу садиться, – приветствовал я афериста при его появлении у меня в кабинете.
– Не измывайтесь надо много, г. начальник, – сказал грустно Михайлов. – Поверьте, что лишь тяжелая судьба толкнула меня на это дело.
– Удивительно бесцеремонна с вами судьба, Михайлов, вот уже четвертый раз, что она вас все толкает. Пора бы и перестать!
– Что же поделаешь? – развел он руками. – Стоит стать на этот путь, а уж там не остановишься! Впрочем, должен сознаться, что совесть меня не терзает, так как, в сущности, зла я не делал.
Бедных я не обирал, моими жертвами были обычно люди с достатком, претендующие на лучшее служебное или общественное положение, не брезгующие при этом средствами для достижения своих целей. Вы не поверите, кто-кто ко мне не обращался только!
Ради чина, ордена, какого-нибудь звания, люди, на вид уравновешенные и серьезные, лезли доверчиво в мои сети. Господи! Да если я – какой-то несчастный Михайлов, бывший актер, без роду и племени, мог вселять доверие и зарабатывать немалые деньги, то что должно делаться в приемной у Распутина, действительно обладающего и связями и фактической властью?
Я прервал этот поток философии, и «князь» водворен был в камеру.
За «камер-юнкера», «вице-губернатора», «Белого Орла» и прочие художества он поплатился полутора годами тюремного заключения.
НЕУДАЧНАЯ ВЫЛАЗКА
– Господин начальник, ваше превосходительство, явите Божескую милость, не оставьте без внимания бедную невесту без роду и племени.
С таким восклицанием обратилась ко мне на приеме женщина лет 30, одетая не без претензий, на вид – не то горничная, не то лавочница.
– Почему без роду и племени? – спросил я.
– Да, как же! Приехала я сегодня утром в Москву. Здесь у меня ни одной знакомой души, а московские жулики не только обчистили меня как липку, но и документ сперли. А без паспорта, сами знаете, куда сунешься? Ни в одну гостиницу не пущают, – и она разлилась в три ручья.
– Успокойтесь, что могу – то сделаю. Расскажите, в чем дело?
Она успокоилась, обтерла глаза и принялась за рассказ.
– Я сама из Вышнего Волочка, там родилась, выросла, вышла замуж и овдовела. У покойного мужа был трактир. После смерти его дела я не оставила и все шло, слава Богу, по-хорошему. С год тому назад зачастил в мое заведение наш сосед, эдакий степенный человек, непьющий, с деньгою и вроде как бы образованный. Все чаще да чаще стал заходить, да разговоры со мною разговаривать, а месяц тому назад предложение руки своей и сердца мне сделал.
Я согласилась: еще бы, от такого жениха отказываться. Однако подумала, как бы и мне себя показать в лучшем виде. И надумала я съездить в Москву и справить себе кое-что из приданого: два суконных и одно поплиновое платье, опять же драповое осеннее пальто. Какие у нас в Волочке портнихи, прости Господи. Одна порча материала. К тому же в Москве я отродясь не бывала и очень уже мне захотелось на столичное разнообразие посмотреть, к Иверской съездить, на трамвае покататься и все прочее. Словом, набила я чемодан шелками да сукнами, перекрестилась, села в ночной поезд да поехала. Разместилась я в купе третьего класса.
Рядом со мной сидела какая-то женщина, а насупротив на лавке Двое мужчин. Вскоре на соседних станциях вылезла сперва женщина, а потом мужчина, и мы остались вдвоем. Мой попутчик был не старым человеком с эдакой красивой бородкой и ласковым лицом.
Поглядел он на меня, поглядел да и вежливо спрашивает:
– До самой столицы ехать изволите?
– Да, – отвечаю, – в Белокаменную.
– Вы там постоянно проживаете?
– Нет, – говорю, – я отродясь в Москве не бывала, а еду по своему женскому делу.
– Стало быть, вы насчет здоровья?
– Странные вы говорите вещи. Я, слава те Господи, болезней не знаю. А просто собралась замуж и еду к столичным портнихам приданое шить. Ведь московские мастерицы, поди, не чета нашей провинции.
– Это вы правильно говорите, наши портнихи – хоть куда!
На всякую угодят.
– Вот так мне про них и говорили. Я и везу шелка и сукна свои, а за фасон заплачу, что полагается.
– Вы где же в Москве пристанете? У родных или знакомых?
– Нет, в Москве у меня нет никого. Но мне говорили, что все гостиницы на вокзал рабочих своих посылают, а те зазывают к себе публику.
– Это точно. К каждому поезду выезжают гостиницы, кто в карете, а кто в моторе. А только экономный человек на их удочку не идет. В самой завалящей гостинице гони за номер рубля два, а то и три, а уезжать станете – так на вас налетят, как вороны: и горничная, и лакей, и коридорный, и посыльный, и швейцар.
Каждому суй в руку на чай, а там, глядишь, и вскочит тебе номер вдвое.
– Что поделаешь, – говорю, – не на улице же ночевать.
– Известное дело, не на улице. А только немало есть в Москве честных людей, что в квартире своей сдают комнату-другую для приезжей публики; оно и не так накладно: за целковый можете получить хорошую комнату с мягкой постелью. Опять же при отъезде «на чай» никому давать не надо. Да вот, хотя бы у моего брата постоянно приезжие бывают. И публике удобно, и ему доход.
Между прочим, позвольте представиться. Я Иван Иванович Зазнобушкин, – и он, встав, протянул мне руку.
– Очень, – говорю, – приятно. Я Настасья Петровна Брыкина, владею трактиром в Вышнем Волочке.
Поглядела я на него, поглядела, и очень уж его личность показалась мне симпатичной, к тому же и фамилия такая чувствительная.
Подумала да и говорю:
– Может быть, вы, Иван Иванович, поможете мне у брата устроиться?
– Отчего же. С превеликим удовольствием: и вам одолжение сделаю, и брату заработать дам. Он человек женатый, смирный и вообще честный человек.
За такими разговорами стали мы подъезжать к Москве. Гляжу из окна, а дороги во все стороны идут, и на каждой по поезду, то по товарному, то по пассажирскому. А наш поезд – хоть бы что, так и задувает.
– Ой, – говорю, – боязно-то как. Долго ли до греха. Соскочит наш поезд со своего направления, да как шарахнет в посторонние, и поминай как звали, косточек не соберешь!
– Да, – отвечает, – действительно такие кораблекрушения часто приключаются, и даже в газетах об этом постоянно пишут.
– Ой, какие ужасти вы говорите, – а у самой эдак вроде как голова закружилась, и я прислонилась даже к его объятиям. Иван Иванович оказался мужчиной честным, не воспользовался моим умопомрачением и даже не ущипнул меня, и вообще не позволил себе ничего такого-эдакого, а вежливо спросил:
– Может быть, попрыскать на вас свежей водицей?
– Мерси, – отвечаю, – не надобно, уже прошло, и я прихожу в собственную температуру.
Но вот, наконец, поезд стал замедлять ход, и мы выехали не то в какую-то залу, не то в стеклянный сарай.
– Вот мы и приехали, – сказал Иван Иванович. – Вылазьте, а я ваш чемоданчик понесу.
– Не трудитесь, я и сама справлюсь.
Вышли мы с Иваном Ивановичем из вокзала, и я так и ахнула: огромадная площадь, народ так и идет, извозчики кричат, трамваи звенят, автомобили гудят. Я ажио растерялась. А Иван Иванович тащит меня с чемоданом в сторону. Здесь, говорит, извозчики дороги, пойдемте, там подальше за полцены найдем. Пошли, гляжу, а Ивана Ивановича будто и нет, в толпе затерялся. Смотрю по сторонам туда-сюда и вдруг вижу, он стоит и с каким-то босяком разговаривает, оглянулся и помахал мне рукой. Подхожу.
– Ну, – говорит, – Анастасья Петровна, родились вы, можно сказать, в сорочке. Чуть приехали, а Москва-матушка вам сурприз подносит, эдакий редкий случай. Досадно, что у меня с собой денег таких нет. Вот посмотрите, этот человек золотые часы с цепью продает за четвертную, деньги, говорит, до зарезу нужны.
Я взглянула: действительно, здоровенные мужские часы с тяжелой цепью, на худой конец – целковых двести стоят. У покойного мужа за полторы сотни много жиже были.
– Да вы, барынька, очень-то не разглядывайте, – заволновался босяк, а то как бы фараон не заметил.
– Это у нас так в Москве городовых называют, – пояснил Иван Иванович. – Не скрою от вас, господин начальник, сообразила я, что вещь, наверное, краденая, да жадность обуяла. Вынула я из кошелька 25 целковых и, уплатив сполна, спрятала часы в ридикюль.
– С покупочкой вас, – поздравил меня Иван Иванович.
– Да, – говорю, – вещь недурную купила.
Тут сели мы с ним на извозчика, и Иван Иванович приказал ему ехать прямо. Переехали мы несколько улиц, сворачивали направо, налево и, наконец, подкатили к хорошему большому дому.
Заплатили мы с Иваном Ивановичем извозчику по двугривенному и вошли в подъезд. В дверях стоял швейцар в пальто с эдакими золотыми пуговицами и в золотой фуражке. Поднялись мы на третий этаж. Иван Иванович позвонил в дверь направо. С открывшей нам женщиной он приветливо поздоровался: «Здравствуйте, невестушка.
А я вам тут пассажирку с вокзала привез. Если комната свободна, то вот договаривайтесь. А братец дома ли?»
– Нет, Коли нету. Но я и без него управлюсь. Пожалуйте осмотреть комнату, – сказала она мне ласково и открыла тут же левую дверь, выходящую в прихожую. Комната мне очень понравилась, и я наняла ее за рубль в сутки.
Оставшись одна, я вынула из чемодана запасенную провизию и собиралась было закусить, как раскрылась дверь и снова вошла моя хозяйка:
– Позвольте двугривенный и документик для прописки. У нас в Москве на этот счет строго, а с полицией мы живем всегда в миру и ладу.
– Что ж, – отвечаю, – это правильно. А документ мой в исправности. Извольте получить.
Она собралась уходить, но я задержала ее.
– Скажите, пожалуйста, где бы мне отыскать в Москве хорошую, стоящую портниху? Не знаете ли адресочка?
– Нет, адресочка точно не знаю, а вы пройдитесь только по Тверской, это наша главная улица, так сразу и сами увидите, что ни окно, то портниха, и на разные цены, от самых завалящих до поставщиц высочайшего двора.
– А это что будет, а и в толк не возьму?
– А то, что эти поставщицы самих государынь и царских дочек обшивают.
– Да ну, неужто? – а у самой в голове эдакие фантазии проносятся: спросят меня вышневолоцкие знакомые: кто это вам, Анастасия Петровна, это поплиновое платье смастерил? А я отвечу: та самая портниха, что шьет и царице, мы с нею вместях у одной заказываем.
Закусила я и, не теряя времени, захотела приняться за дела.
Съезжу к Иверской, разыщу портниху, да, кстати, и продам часы.
Позвала я хозяйку да и спрашиваю:
– Как ваш адрес будет, а то заверчусь по городу и домой не вернуся…
А она и говорит:
– Это действительно может случиться, уже вы запомните хорошенько. А то еще лучше – я напишу вам на бумажке, а вы припрячьте записку понадежнее.
И тут же на клочке бумаги написала адрес. Вот он: Никитская, дом 5, кв. 6. Иван Иванович захотел проводить меня. Вышли мы с ним на улицу, и, помню, в воротах на фонаре я приметила цифру 5. Иван Иванович как-то поспешно свернул за угол, другой, перешли мы какую-то площадку, тут он распрощался, и я пошла.
Расспросила дорогу, добралась до Тверской. Иду, а самой так жутко, того и гляди оглоблей в лоб ткнут. Смотрю по сторонам, ищу вывесок портнихи, а ничего подходящего не попадается. Прочла я на одной: «Поставщик Высочайшего Двора», а в окне, между прочим, товар не подходящий: колбасы да фрукты разные. Наконец попалось мне большое стекло, а за ним все женские куклы по пояс выставлены, эдакие красивые, разрумяненные и все в разноцветных блузках. Вот оно, думаю, – высочайшего двора портниха. Вхожу, спрашиваю, что, мол, возьмете за работу поплинового платья, матерьял мой. А они скалят зубы и говорят:
– Платьев мы не шьем, это не по нашей части, а вот ежели завить или причесать, – так в лучшем виде можем, пожалуйте, мадам.
Выскочила я из магазина, ажио в краску бросило. Нет, думаю, надо будет толком адрес расспросить, не иначе.
Собралась я домой, да думаю, вот только часы продам, тут ошибки не выйдет, подходящих магазинов – сколько хочешь. Захожу, спрашиваю:
– Не купите ли, дескать, у меня золотые часы мужские с цепочкой.
– Покажите, – говорят.
Повертели мои часы да и отдают назад:
– Нам такого товару не надобно.
– Почему, – говорю, – а если по сходной цене?
А приказчик эдак ядовито улыбнулся и спрашивает:
– Сколько же вы хотите за них?
– Да за сто пятьдесят отдам.
– Нет, – говорит, – красная цена вашим часам пять целковых.
– Как? – вскричала я. – Пять целковых за золотые часы?
– Да они у вас кастрюльного золота, т. е. медные-с.
Как я вышла на улицу – не помню, испугалась, но не поверила: не может этого быть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54