Ц А ты разве пытался думать другим местом? Ц съязвил Дим-Димыч.
Ц А голова у тебя не всегда хорошо варит. И я ею не особенно доволен.
На данном отрезке времени особенно.
Дим-Димыч метнул в меня насмешливый взгляд и ответил:
Ц Не стану уверять, что моя голова украшает меня, но я ею доволен.
Понимаешь Ц доволен. Я привык к ней.
Ц Товарищи! Я пришел к вам не затем, чтобы слушать вашу перебранку, Ц зап
ротестовал я, Ц у меня дел уйма.
Ц Тоже верно, Ц снисходительно согласился Геннадий. Ц Дело, я считаю, е
ще не провалено. Оно не дотянуто. Виновный еще заговорит…
Ц Виновный или обвиняемый? Это еще не одно и то же, Ц попытался уточнить
я.
Ц И будет ошибкой, если мы его освободим, Ц закончил Безродный.
Ц Никакой ошибки не будет, Геннадий… Ц горячо возразил Дим-Димыч и доб
авил, явно против своего желания: Ц Васильевич… Чеботаревский чист, как
агнец. Он вполне наш, советский человек. Ему было пятнадцать лет…
Ц Ого! Ц воскликнул Безродный и поднял палец. Ц Пятнадцать лет!
Хорошенькое дело! Если он смог переплыть Днестр, почему он не смог дать по
дписку? Почему он не мог явиться по заданию? Что вы хотите из меня сделать?
Я вас спрашиваю, товарищ Брагин. Хотите сделать из меня великого гуманис
та? Ромен Роллана? Я для этого не гожусь. Могу вас заверить, что осудят его…

Ц Никто его не осудит, и, освободив его, мы никакой ошибки не сделаем.
Надо не передавать, а прекратить дело. Даже Екатерина Вторая, которую ист
ория тоже не считает гуманисткой, сказала как-то золотые слова: лучше дес
ятерых виновных простить, чем одного невинного казнить.
Ц Речь идет не о казни. Не говорите глупости! Пусть ваш Чеботаревский пос
идит за решеткой. Это полезно, Ц проговорил Геннадий.
Ц Сомневаюсь, Ц заметил я.
Ц Откуда вам известно, что это полезно? Ц спросил Дим-Димыч. Ц Я не увер
ен. По-моему, ничто так не изменяет взгляд на жизнь, как тюремная решетка.

Ц Язык у вас отлично подвешен, Ц уже раздражаясь, проговорил Безродный.

Ц Но ваши экскурсы в прошлое и ссылки на Бальзака и Екатерину явно не к м
есту.
Ц А ваши на Ромен Роллана Ц тем более, Ц отпарировал Дим-Димыч.
Ц Короче! Ц потребовал Геннадий. Ц Что вы хотите сказать?
Дим-Димыч развернул папку и сказал:
Ц Дело прекратить и передать не в отдел Курникова, а в архив.
Селиваненко вынес постановление, я подписал, вам остается поставить сво
ю подпись и доложить начальнику управления.
Ц Все! Разговор исчерпан, Ц подвел итог Безродный. Ц Подписывать я не с
тану. И докладывать тоже. Берите дело, товарищ Трапезников. Я уверен, что в
ы сделаете из него конфетку. Чеботаревский Ц враг. Потенциальный враг, Я
в этом убежден.
Разговор был окончен. Уступая дорогу Дим-Димычу, я покинул кабинет Безро
дного.
Когда мы вышли, Дим-Димыч сделал перед закрытой дверью не совсем почтите
льный жест и, обняв меня, сказал:
Ц Поверь мне, он кончит плохо. Он вызывает во мне холодное бешенство, Ц и
сейчас же, что было ему свойственно, заговорил как ни в чем не бывало о дру
гом: Ц А как с Новым годом?
Ц Собираемся у Курникова. Уже решено. Ты, конечно, придешь с Варенькой?
Ц Несомненно. О, Андрюха! Ты еще не знаешь, что это за женщина! Восьмое чудо
света. А Геннадий Ц дрянь. Если у него раньше и были какие-то, порывы к чем
у-то хорошему, то теперь они зачахли на корню. Погибли. Навсегда. Это я поня
л с неотвратимой ясностью. Пока, Андрюха!..
Ц Иди и не наступай на ноги начальству, Ц пошутил я.

30 декабря 1938 г
(пятница)

Канун Нового года.
Я только что пришел домой, пообедал, решил заснуть перед вечерними занят
иями, но из этого ничего не получилось.
Лежать с открытыми глазами не хотелось, я встал, сел за стол и начал писать
.
В окно смотрят ранние зимние сумерки. На улице уже зажгли фонари.
Хорошо бы прогуляться по морозцу, но хочется писать. Да и другого времени,
кроме обеденного перерыва и глубокой ночи, у меня нет. Буду писать.
Первая половина сегодняшнего дня принесла мне большое моральное удовл
етворение. Получив вчера «дело» rib обвинению Кирилла Чеботаревского, я вн
имательно ознакомился с ним, а сегодня утром доложил начальнику отдела К
урникову. Мой доклад был, очевидно, настолько ясен, что Курников отступил
от своего правила: не стал сам просматривать дело, а взял ручку и на постан
овлении Ц там, где было отведено место для подписи Безродного, Ц постав
ил свою фамилию.
Через полчаса, не более, он вернул мне дело с визой начальника управления.

Отложив текущую работу в сторону, я зарегистрировал постановление, заве
рил копии, направил их куда следует, позвонил коменданту и попросил дост
авить ко мне арестованного.
Чеботаревский был не парень, а паренек Ц маленького роста, узкий в плеча
х, худощавый, Ц и я бы ни за что на свете не дал ему двадцати двух лет, котор
ые значились в анкете. Самое большее Ц восемнадцать-девятнадцать. Вид у
него был настороженный, запуганный, как у загнанного зверька. Он останов
ился посреди комнаты, вытянул руки по швам и выжидательно посмотрел на м
еня. Я понимал его состояние: до сих пор его вызывали и допрашивали Селива
ненко, Брагин, к которым он уже привык, а тут вдруг привели к совершенно но
вому человеку. В чем дело? Почему? Что его ожидает?
Я предложил Чеботаревскому сесть у самого стола и подал постановление о
прекращении уголовного преследования и освобождении из-под стражи.
Он сдержанно вздохнул, не предвидя, конечно, что таит в себе лист бумаги, и
стал внимательно читать.
Потом уронил руки на стол, ткнулся в них головой и разрыдался, содрогаясь
всем телом.
В горле у меня защекотало.
Ц Ну вот!.. Зачем же плакать? Все хорошо…
Кирюха поднял голову. В глазах его была радость, которую он не мог сдержат
ь, растерянность и слезы. Слезы Ц крупные, как у обиженного ребенка, Ц ка
тились по смуглым щекам.
Ц Это правда? Ц не веря еще, спросил он.
Ц Правда, Ц ответил я.
Ц И я могу называть вас уже не гражданин, а товарищ начальник?
Ц Можешь.
Ц Спасибо, товарищ начальник. Значит, я свободен?
Ц Свободен.
А слезы по-прежнему сыпались из его огромных черных глаз и падали на пост
ановление, лежавшее перед ним.
Ц Ты же размочишь мне официальный документ, Ц пошутил я. Ц Придется пе
репечатывать заново.
Кирюха улыбнулся:
Ц Простите, товарищ начальник. Это я с радости.
Ц Подпиши постановление.
Чеботаревский размашисто вывел свою длинную фамилию и, подавая мне лист
бумаги, сказал не без гордости:
Ц Подпись у меня только на червонцах ставить. Ц Он уже оправился от сва
лившегося на него нежданно счастья.
Ц Хорошая подпись. Четкая, ясная, крупная. Ц одобрил я.
Затем я вручил Чеботаревскому паспорт и другие документы, изъятые у него
при аресте, и позвал конвоира.
Ц Дело на товарища Чеботаревского прекращено, и из-под стражи он освобо
ждается. Проводите его к коменданту. Тот в курсе дела.
Я подал руку Кириллу и пожелал счастливо встретить Новый год.
Он долго тискал мою руку своими двумя, а потом, вдруг вспомнив что-то, спро
сил:
Ц Можно, товарищ начальник, еще раз поглядеть на бумагу?
Я улыбнулся и подал постановление.
Конвоир покрутил головой и тоже улыбнулся. Глаза его как бы говорили:
«Не верит. Хочет еще раз убедиться».
Я тоже так подумал. Но и конвоир, и я ошиблись. Чеботаревский быстро пробеж
ал глазами текст, нашел, видно, нужное ему место и вернул мне постановлени
е.
Ц Вы, значит, товарищ начальник, и есть Безродный?
«Этого только не хватало», Ц подумал я и ответил отрицательно.
Ц А можно узнать, как ваша фамилия?
Я назвал.
Ц Ага. Ц закивал Чеботаревский. Ц Значит, Трапезников, Селиваненко и Б
рагин. Ну что ж… Вас троих я по гроб жизни не забуду. За правду. А если будут
у меня дети и внуки, то и они не забудут.
Сказал он это не театрально, не торжественно, а очень даже просто, почти за
стенчиво, опустив глаза.
Когда Чеботаревский ушел, я позвонил Дим-Димычу и рассказал обо всем.
Ц Значит, он принял тебя за Безродного?
Ц Ну да… На постановлении же была его подпись.
Ц Сейчас я к тебе поднимусь, Ц сказал Дим-Димыч и положил трубку.
«Знал бы бедняга Кирюха, Ц подумал я, Ц что о нем говорил Безродный, так т
оже не забыл бы его по гроб жизни».
Дим-Димыч влетел в кабинет:
Ц Знаешь что? У меня мысль. Позвони Безродному в скажи так: многоуважаемы
й Геннадий Васильевич, мой начальник Курников придерживается вашего мн
ения, а я считаю своей ошибкой, что усомнился в виновности Чеботаревског
о… Нет, к черту! Не пойдет! Скажи лучше так: Чеботаревский только что призн
ался, что переброшен румынской разведкой с бактериями летучего сана, кот
орый он готовился распространять с будущего года. Так лучше. Геннадий вз
овьется к потолку, как змий.
Ц Нет, друже, не провоцируй меня. Я не мастер на розыгрыши и покупки.
Да и зачем портить человеку кровь?
Ц Был бы еще человек стоящий, Ц разочарованно протянул Дим-Димыч и мах
нул рукой.
Ц Я скажу по-своему.
Ц Как по своему? Ц заинтересовался Дим-Димыч.
Я снял трубку телефона, попросил соединить меня с Безродным и коротко ск
азал, что Чеботаревский освобожден.
Ц Головотяпство! Ц крикнул Геннадий. Ц Кого выпустили? Чистейшей воды
шпион…
Ц Насчет головотяпства, Ц ответил я, Ц можете пожаловаться начальник
у управления, который утвердил постановление.
Безродный произнес что-то нечленораздельное и хлопнул трубкой.
Ц Тоже неплохо, Ц заметил Дим-Димыч.
Так закончилось дело по обвинению Кирилла Чеботаревского…
А сейчас я подумал вот о чем: пишу о других Ц кого осуждаю, кого хвалю, а кто
таков я? В самом деле: кто же я? Придется, видимо, сказать несколько слов о с
ебе.
Поговорка гласит: ответь, кто твой друг, и я скажу, кто ты.
Мой лучший друг Ц Дим-Димыч. Но с чего же начинать рассказ о себе?
Все-таки попробую.
Меня зовут Андреем Михайловичем Трапезниковым. В детстве у меня не было
особых радостей. Жизнь смотрела на меня исподлобья. Я могу составить дли
ннющий список обид на жизнь хотя бы за то, что она была мачехой моему отцу:
он до революции отбыл шесть лет каторги за принадлежность к РСДРП; получ
ил туберкулез и угас совсем молодым; за то, что она круто обходилась с мате
рью, которая всю жизнь проработала медсестрой, заразилась от больных брю
шным тифом и умерла; за то, что она досрочно отозвала с этого света моего б
рата и сестру; за то, что она заставила меня с семи лет задуматься над тем, ч
то такое хлеб насущный и как он добывается; за то, наконец, что она не надел
ила меня особыми талантами, а сделала обычным средним человеком. Да и мал
о ли еще за что! Но я не буду составлять список обид. Я не кляузник. Я не злоп
амятен. Я помню лишь те обиды, которые надо помнить, и забываю те, которые н
адо забыть.
Чекист я, конечно, не выдающийся, но я способен работать без устали, точно
хорошо отрегулированный я смазанный мотор, но выше занимаемой должност
и, в которой сижу уже четыре года, никак подняться не могу, хотя и стараюсь.

У меня как будто нет особых пороков, дурных привычек. Я не пьяница и не обж
ора. Я не люблю карты и презираю азартные игры, кроме бильярда. В детстве я
любил лото и считал его умнейшей игрой в мире. Со временем пересмотрел св
ой взгляд на лото и решил, что немного переоценил его значение. Я не бросаю
на пол окурков. Умею пользоваться носовым платком. Не грызу ногтей.
Кашляю в кулак. Женщин пропускаю всегда вперед. Кроме жены… Жена не в счет
, она свой человек. Люблю ребятишек, животных, птиц, особенно лошадей и гол
убей. Я однолюб. Так по крайней мере утверждает Дим-Димыч. Возможно. До три
дцать четвертого года я жил холостяком. Потом я сказал твердо: «Надо жени
ться» Ц и сразу почувствовал себя значительно лучше. Я женился на Лидии,
которую знал до женитьбы три года. Я люблю ее и не изменю ей никогда. И не из
менял.
Если я скажу, что я храбрец, это будет неправдой. Природа наградила меня хр
абростью лишь в той необходимой дозе, без которой мужчине, да еще чекисту,
просто никак нельзя обойтись. В храбрецах я не числюсь, но и в трусах не хо
жу. Трусам в наших органах делать нечего. Короче говоря, я не смелее других
.
А вот если я скажу, что человек я обстрелянный, то тут я не погрешу против и
стины. В меня стреляли не один раз. Стреляли издали, стреляли в упор. Не ска
жу, что это очень приятно. Больше, правда, промахивались, но дважды пришлос
ь в аккурат. Одна вражья пуля, извлеченная хирургом из-под моего ребра, и с
ейчас хранится у меня в столе, а другая прошла насквозь бедро.
Я тоже стрелял, когда этого требовало дело.
Мне думается, что охарактеризовать себя полнее и глубже можно, когда пос
мотришь со стороны или сравнишь с кем-либо другим. Предпочитаю последне
е.
Сопоставлю себя с Дим-Димычем.
Взглядами мы не расходимся, а характерами Ц да, расходимся. У меня не всег
да хватает мужества сказать то, что думаю, в чем уверен, а Дим-Димыч Ц дело
другое. Он может.
Он умеет выступать с горячими речами, с докладами, лекциями. Я Ц нет, Дим-Д
имыч успокаивает меня и говорит, что это еще не беда, а полбеды. Беда, когда
нет мыслей, а у меня они, по его мнению, есть.
Дим-Димыч относится к числу людей, которых слушают внимательно даже тог
да, когда они говорят сущие пустяки. Он умеет говорить веско, убедительно.
Он подкрепляет слова удачными жестами. А меня в лучшем случае перебивают
, в худшем Ц не слушают. Это очень обидно.
У меня не такой подвижный ум, как у Дим-Димыча. Он может острить, и довольно
метко, а главное Ц вовремя. У меня ничего не получается. Умное, нужное сло
во, острая фраза приходят с опозданием, когда в них уже нет нужды.
Я могу более или менее терпеливо выдерживать несправедливые наскоки и в
ыходки какого-нибудь ретивого начальника, а Дим-Димыч не таков. Он не дас
т спуску самому наркому. Мне Дим-Димыч говорит: «Ты, Андрюха, терпелив, как
бог», Ц и я не знаю, хорошо это или плохо.
Дим-Димыч равнодушен к деньгам. Он мирится как с их наличием, так и с их отс
утствием, а мне очень приятно, когда на моей сберкнижке значится небольш
ая сумма, которую я именую «подкожным фондом».
Я люблю уют и красивые вещи. Я не утопаю в роскоши, но у меня есть хороший ко
вер, венская качалка, японские безделушки из кости. Бронзу я тоже люблю. Мн
е приятно сидеть в старинной качалке, в теплом халате, с ароматной папиро
сой в руке, а в комнате мягкий полумрак, из радиоприемника льются какие-то
приятные мелодии. Дим-Димыч против роскошеств. Он ведет спартанский обр
аз жизни. Мне он говорит: «Внутри тебя, Андрейка, сидит страшный сибарит.
Ты этого даже не чувствуешь». Ну и пусть себе сидит. Это же не микроб?
Я не всегда бываю внимателен к жене, сыну, теще. Жена и Дим-Димыч упрекают м
еня за это. Я отвечаю, как философ: «Невнимание часто является формой вежл
ивости».
Вот все, что я могу сказать о себе. Каждый человек стремится оставить по се
бе какой-то след на земле, стремлюсь и я. Завтра встреча Нового года. В искл
ючение от правила нам разрешают закончить рабочий день в одиннадцать ча
сов ночи. Вполне достаточно, чтобы добежать до дому и переодеться.

3 января 1939 г
(вторник)

Прошло три дня Нового года. Только сегодня я смог сесть за дневник.
Какие события, заслуживающие моего внимания, произошли за эти несколько
дней?
Я уже обмолвился как-то, что Новый год решили Встречать в доме моего начал
ьника Курникова. Вечер провели мило, весело. Вот, пожалуй, и все, что можно с
казать о встрече Нового года.
Первого января состоялся традиционный новогодний вечер в клубе.
Торжественной части не было. Начали с выступлений нашей самодеятельнос
ти, потом артисты местной филармонии дали приличный концерт, а после нег
о устроили танцы, продолжавшиеся до трех часов ночи.
Когда шел концерт, Оксана Безродная смотрела не на сцену, а на Дим-Димыча,
который, конечно же, был со своим «восьмым чудом света» Ц Варенькой. А ког
да начались танцы, Оксана стала предпринимать все усилия, дабы привлечь
внимание Дим-Димыча. Она преследовала его повсюду, обстреливала улыбкам
и, взглядами, заходила с тыла, с фронта, с флангов.
Дим-Димыч стойко выдерживал атаки и все внимание уделял «восьмому чуду
света».
Но вот в перерыве Варенька что-то шепнула Дим-Димычу и исчезла. Я поманил
Дим-Димыча к себе, и мы стали в уголке, у входа на сцену. Это была очень удоб
ная позиция. Отсюда открывался вид на весь зал. Мы втихомолку закурили, пу
ская дым за кулисы.
Моя жена вместе с Оксаной все время прохаживались в фойе, а тут вдруг я уви
дел Оксану одну, в противоположном конце зала. Постояв несколько секунд
в раздумье, она решительно стала пробиваться к нам сквозь толпу танцующи
х.
1 2 3 4 5 6 7 8 9