Тредэйн снова был один, и его мысли принадлежали только ему. Немного кружилась голова, его знобило, словно от холода. Ярко пылал камин, воздух был приятно теплым, но колдун продрог до костей. Тредэйн неловко опустился на колени перед огнем, протянув ладони к теплу. Пляшущие язычки пламени напомнили о переменчивом сиянии Сущего Ксилиила.
Ему не хотелось думать о Ксилииле, о заключенном с ним договоре, о цене, которую предстоит заплатить… за что?
Ты наказал виновную. Ты восстановил справедливость.
Справедливость… За нее можно отдать все, не так ли?
Виновную он наказал, спору нет. В пламени Тредэйну увиделось лицо Эстины ЛиХофбрунн. Прозвучали ее прощальные слова: «Извините… Мне, право, жаль, что так нехорошо получилось… Что же еще я могу сказать?»
Прощальные слова… Может быть, последние слова в ее жизни. Она умерла, так ничего и не поняв, не переменившись, верная себе. Мало радости наказывать таких врагов, как она.
Но с остальными все будет иначе, уверял себя Тредэйн. Почтенный Дремпи Квисельд. Верховный судья Гнас ЛиГарвол. Они совсем другие, особенно ЛиГарвол. Его истинная цель — именно они.
Образ Эстины мигнул и исчез, и только теперь Тредэйн осознал, что не представляет ни как она умерла, ни где находится ее тело. Возможно, Злотворный сказал бы, догадайся Тредэйн спросить. Легчайшее напряжение колдовской силы сообщило бы ему все, что хотелось узнать, и губы колдуна уже начали выговаривать слова, настраивающие разум, но воспоминание о быстро струящемся ручейке песчинок заставило их замереть. Ни к чему расходовать силу. Эстина ЛиХофбрунн хорошо известна в городе. Через несколько часов улицы будут полны слухов. Если повезет, среди множества невероятных фактов можно будет найти парочку соответствующих действительности.
* * *
— Сообщение полностью соответствует действительности, — настаивал человек, избравший для себя имя «Набат». На самом деле его звали Местри Вуртц, но об этом знал лишь один из присутствующих. Тринадцать слушателей его смотрели на него откровенно недоверчиво, и он сердито напомнил:
— Мои источники всегда были надежны. Остальные с сомнением переглядывались, и, наконец, один из собравшихся спросил:
— Значит, ваш источник самолично присутствовал на Восхвалении?
— Этого я сообщить не могу.
— Да бросьте, Набат, — усмехнулась солидная дама, несколько неудачно именовавшая себя «Белая Гардения», — будьте благоразумны. Мы потеряем доверие распространителей и читателей, если окажется, что скормили им пустую сплетню.
— Вы обвиняете меня во лжи? — обычно бледное лицо Набата потемнело.
— Нет, конечно, нет — поторопился заверить его человек неопределенного пола и возраста, известный как Кирпич. — Гардения только хотела сказать…
— Может быть, я не знаю, что говорю?
— Нет-нет…
— Попрошу вас определиться. Она подразумевала именно это. И когда же это, интересно мне знать, я потерял способность отличать правду от вымысла? Этот момент как-то ускользнул от меня. Хотелось бы узнать, когда же я превратился в болтливого недоумка, словам которого нельзя доверять?
Ответом был не слишком дружный хор возражений. Набат пропустил их мимо ушей. Он напряженно выпрямился, его лицо налилось краской, лихорадочно блестевшие глаза загорелись еще ярче.
— Я — основатель нашего общества. У меня больше, чем у кого бы то ни было из присутствующих, опыта и знаний. И вы осмеливаетесь сомневаться в моей компетентности? Я спрашиваю, вы ОСМЕЛИВАЕТЕСЬ?
Набат прокричал этот вопрос во весь голос, и собрание беспокойно зашевелилось, хотя особых причин для тревоги не было — едва ли звуки голоса могли пробиться сквозь крепко запертые двери и ставни. Здесь, на северной окраине города, едва ли не в самом Горниле, осталось мало жилых домов, и они стояли далеко друг от друга, да и прохожих было немного. Огромные бесформенные кучи камня все еще светились так же ярко, как в ту ночь более века назад, когда склады и казармы, построенные из этих камней, были разрушены колдунами. Считалось, что этот холодный белый свет вызывает безумие, рак, ликантропию и тысячи других болезней. Правда, это так и не было доказано, но одно подозрение заставило опустеть некогда оживленные кварталы. Большая часть заброшенных зданий превратилась в развалины. Несколько жалких уцелевших скорлупок стало пристанищем пестрого собрания нищих, бездомных, бродяг и отверженных, к каковым, бесспорно, относился и Местри Вуртц, — ныне Набат, бывший профессор естественной истории, овдовевший отец казненного сына, озлобленный основатель незаконного сообщества «Мух». Улицы здесь были пустынны, завалены мусором, но всегда освещены — неестественным белым светом, озарявшим каждую рытвину даже в самые туманные ночи. Любой горожанин в здравом уме старался держаться подальше от Горнила. Именно поэтому полуразвалившийся дом Местри Вуртца представлял собой идеальное место для тайных собраний.
Дом прекрасно подходил для своего нынешнего использования, но у него были свои недостатки.
— Вы в самом деле сомневаетесь в точности сведений или просто боитесь иметь с ними дело? А? — Набат с презрением оглядел сообщников-Мух. — Слишком горячий кусок для ваших нежных белых ручек? Немножко «слишком рискованно»? Ну, если вы, детки, опасаетесь за него взяться, то можете расходиться. Я обойдусь и без вас. Справлюсь сам, если придется. Если у вас кишка тонка для драки, лучше разбегайтесь. Дорогу к двери найдете?
Это было вполне в духе Набата, которого его единомышленники за глаза чаще называли Язвой. Его озлобленность временами граничила с безумием. Начисто лишенный терпения и осторожности, зато в полной мере наделенный отвагой и преданностью делу, он был отличным товарищем; но никудышным предводителем. Однако сместить его с этого поста оказалось невозможным по нескольким причинам, не последней из которых была честь, по праву причитавшаяся основателю общества. Кроме того, во владении Набата находился весьма удобный, расположенный на отшибе старый дом. И, что еще важнее, в этом Доме нашелся старый, но отлично работающий печатный станок, раздобыть который было бы нелегко. Учитывая все эти обстоятельства, главенство Набата трудно было подвергать сомнению.
— Сам не знаю, чего ради я связался с вами! Вы просто дети, за немногими исключениями. Вы не способны понять! Откуда вам знать, что такое Белый Трибунал! Вы-то думаете, что знаете, но на самом деле вы невежды!
Еще немного — и он разразится новой историей о своем блестящем, одаренном, красивом и благородном сыне, павшем жертвой жестокой тирании Белого Трибунала. Или начнет рассказывать о своей несравненной жене, умершей от горя. Или оплакивать свою погибшую карьеру, разбитые надежды, загубленную жизнь.
У старика Язвы множество законных причин жаловаться на жизнь, спору нет, но все присутствующие не раз слышали эти жалобы. Многие удрученно закатили глаза.
К счастью, в монолог Набата вторгся новый голос.
— Набат говорил с источником при мне, — заявила личность, признанная заместителем Набата и известная как «Председатель» — существо рассудительное, отважное, но хладнокровное в суждениях — истинный вождь заговорщиков. — Источник, имя которого ради как его, так и нашей безопасности должно остаться неизвестным, не присутствовал на Зимнем Восхвалении прошлой ночью, но получил сведения от одного из приглашенных. Мы не первый раз имеем дело с этим человеком, и прежде он всегда оправдывал наше доверие. Поэтому я не вижу причин сомневаться в правдивости его последнего сообщения, которое содержит сведения, способные подорвать единство Трибунала. Баронесса Эстина ЛиХофбрунн, видный член Лиги Союзников, публично призналась в преднамеренном лжесвидетельстве, следствием которого была несправедливая казнь ее первого мужа, благородного ландграфа Равнара ЛиМарчборга, тринадцать лет назад. Не знаю, помнит ли кто-нибудь из вас этот случай…
— Я помню, — перебил Набат. — Отвратительное насилие над справедливостью.
Его поддержал согласный гул.
— Свидетельство баронессы бесценно, — прервал его бесстрастный голос Председателя, — тем более что она добровольно разоблачила себя как обманщицу, косвенно повинную в гибели людей, и главное — как послушное орудие в руках преступного судьи. Никогда прежде столь высокопоставленные особы не делали подобных признаний. Это поразительно само по себе, однако баронесса пошла дальше, обвинив самого верховного судью Гнаса ЛиГарвола Приходится задуматься, сколько свидетелей все эти годы были марионетками ЛиГарвола? Сколько невинных погибло из-за подобных лжесвидетельств? Учитывая все это я вижу в признании Эстины ЛиХофбрунн сильнейшее оружие, когда-либо попадавшее в наши руки — но это оружие возымеет действие, только если ее рассказ станет достоянием гласности. Вы согласны?
Согласие было практически единодушным. Для Мух несколько веских слов из уст Председателя значили много больше, чем гневные крики их страстного вождя. Однако в одном голосе все еще звучало сомнение:
— А с чего бы эта ЛиХофбрунн вдруг решила вывернуться наизнанку за обеденным столом? — вопросил известный упрямец Кирка, у которого недостаток образования в полной мере возмещался природным умом. — Что-то здесь не так.
— Совесть проснулась, — объяснил Набат.
— После того как спокойно спала… сколько бишь… Вроде как тринадцать лет? Что-то плохо в это верится!
— Могу только повторить, что точно пересказал вам заявление этой женщины, — вспыхнув, огрызнулся Набат. — Чего вы еще хотите?
— Может, она и сказала то, что сказала, но сколько в этом правды? — не уступал Кирка.
— А с чего бы богатой и знатной даме возводить на себя клевету? — усмехнулся Набат.
— Может, она свихнулась, — пожал плечами Кирка. — Или просто упилась в стельку. А может, любой ценой вздумала обратить на себя внимание?
— В этом случае, — снова послышался голос Председателя, — признанная союзница Белого Трибунала предстает безумицей или пьяницей, подверженной припадкам бреда. Или же, напротив, ее признание истинно, значит, она солгала под присягой, перед судом. В любом случае ясно, что на ее слова нельзя положиться — а именно на основании показаний этой женщины Белый Трибунал приговорил многих жертв. Я намереваюсь исследовать прошлое баронессы, узнать имена тех, кого она погубила своими доносами, и обстоятельства их гибели. Набрав достаточно материала, я подготовлю статью для публикации. Не стоит упоминать, что мне срочно понадобятся также все сведения о нынешнем положении баронессы. А пока отчет о событиях прошлого вечера уже отпечатан и готов к рассылке.
— Я возьму побольше экземпляров, — заявила Белая Гардения. — У меня два новых распространителя, надежные ребята, подмастерья из…
— Возьмите сколько считаете нужным, — оборвал ее Набат.
На сей раз его резкость была оправданна, потому что Гардения едва не сболтнула лишнее, а имена членов общества следовало любой ценой сохранять в тайне. Имена распространителей, разбитых на дюжины, известны были только старшему каждой дюжины. Сами старшие знали друг друга под вымышленными именами. Настоящих имен сидящих теперь за кухонным столом не знал никто, кроме Местри Вуртца, Набата. Эти имена он зашифрованными хранил в надежном месте, известном только Председателю, что обеспечивало сохранность группы в случае ареста или смерти Набата.
Белая Гардения, покраснев наперекор своему псевдониму, умолкла, не сказав больше ни слова. Набат обвел единомышленников взглядом.
— Все согласны, насколько я понимаю, — предположил он. — Или еще кто-то желает поспорить и пожаловаться?
Желающих не нашлось. Старшие дюжин разобрали пачки листовок. «Мухи» с облегчением покинули своего вождя, расходясь незаметными маленькими группками.
— Подожди, — остановил Набат уходившего последним Председателя. — Задержись ненадолго, надо поговорить.
Отказывать ему было не принято. С минуту Набат молчал, разжигая в себе красноречие, затем потоком полились слова:
Это все слякоть, — он хмуро взглянул вслед ушедшим сообщникам, — им недостает огня, решимости, настоящей убежденности.
— Неправда, — вряд ли кто-нибудь, кроме Председателя, решился бы с такой простотой возразить Набату. — Они по-настоящему преданы делу. Каждый готов умереть под пытками за свои убеждения. И каждый сотни раз доказал это.
— Ты так думаешь? — Набат, казалось, на мгновение воспрянул, но тут же снова погрузился в уныние. — Впрочем, откуда тебе знать. В твоем-то возрасте. Ума и храбрости тебе не занимать, признаю, но вот опыта недостает. У тебя просто не было времени понять, что такое тирания судей. Я, как ты знаешь, многое видел и поплатился за это потерей всего. Трудно поверить, глядя на меня, а ведь я был когда-то в силе. Профессор естественной истории, владелец прекрасного дома, любящая жена и сын… удивительный сын. Я тебе не рассказывал о своем сыне?..
Слушая давно знакомую печальную повесть, Председателю нелегко было сохранять на лице выражение сочувственного внимания. Неподдельное горе старика, бесспорно, заслуживало сострадания, но ведь этот рассказ повторяется из раза в раз уже многие годы. Рано или поздно откажет любое терпение.
На помощь пришла утешительная мысль: пока Набат плачется, старшие спешат к своим участкам. Через пару часов листовки будут в руках разносчиков. Многие начнут разбрасывать их по городу еще до заката: скорость для них — дело чести. Другие, более осторожные и ценящие свою жизнь, дождутся темноты. К утру самое позднее весь Ли Фолез будет знать, что произошло на Зимнем Восхвалении.
— Судьи-убийцы. Кровопийцы. Людоеды. Лицемеры. Тираны… — гремел Набат.
Каждое слово сопровождал рассеянный кивок Председателя. Монолог Набата прервал лишь короткий отрывисты и стук в дверь: два-три-два удара — условный сигнал.
— Что такое? — встрепенулся старик.
— Новости, — ответил вошедший. — Едва успел отойти от Горнила, как услышал. Говорят, тело баронессы ЛиХофбрунн рано утром выбросило на берег ниже Висячего моста. Похоже, самоубийство.
— Пока что ей не пришлось взять свое признание обратно, — это замечание исходило от Председателя.
Трое соучастников переглянулись, и на губах одного из них проскользнула ядовитая усмешка.
— Тем лучше, — заметил Набат.
* * *
— Одну таблетку растворить в дистиллированной воде и принимать после еды, — объяснял доктор.
— В воде? Фламбеска, я не пью воды, — возмутился почтенный Джитц ЛиКронцборг. — Нельзя ли растворять их в вине?
— Нет. Вам придется сократить употребление вина и полностью отказаться от крепких напитков…
— Что?!
— И постарайтесь воздерживаться от жирных паштетов, угрей в остром соусе и особенно от жареных пышек.
— Почему?!
— Доверьтесь мне.
— О, знаю я вас, врачей. Вы просто стараетесь меня напугать. — Ответа не последовало, и ЛиКронцборг добавил с некоторой неловкостью: — Что еще?
— Не повредит немного физических упражнений.
— Это дело вкуса. А не нанять ли молельщика?
— Сколько угодно, если вам доставляет удовольствие их слушать. Однако не пренебрегайте моими советами. В противном случае ваш кишечник, и без того перегруженный, открыто взбунтуется. А его бунт, поверьте, не доставит вам удовольствия.
— Не преувеличивайте, доктор, — почтенный ЛиКронцборг говорил без особой убежденности. Ответа снова не последовало, и он робко протянул руку к пузырьку с зеленоватыми таблетками. — Одну после каждой еды? Растворять в воде?
Доктор кивнул.
— И обязательно в дистиллированной?
— По крайней мере — в кипяченой.
— Не слишком-то я вам доверяю. Но попробую, ладно.
— Загляните снова через месяц.
— Хм-м. Возможно. Не пить крепкого? Совсем? И с чего бы это? Ну, посмотрим… — выбравшись из кресла, Джитц ЛиКронцборг сунул пузырек в карман и заковылял к двери.
Тредэйн проводил взглядом последнего пациента. Надежды мало, но случалось, пациенты удивляли его неожиданными проявлениями здравого смысла.
Дверь за почтенным ЛиКронцборгом закрылась. Тредэйн вздохнул. Он снова один, но одиночество больше не приносило ему покоя. Как только прерывалась череда пациентов, мысли снова возвращались в тревожное русло. Слишком уж часто вспоминался Тредэйну Сущий Ксилиил, светящиеся пылинки, пересыпающиеся в стеклянной камере, ужасное будущее, избранное им для себя, а теперь — еще и леди Эстина и его не принесшая радости победа над ней.
Справедливость. Тредэйн покачал головой. Не стоит об этом. Просто засиделся он, вот в чем дело. Целый день в комнате. Надо бы прогуляться, сменить обстановку, заняться чем-нибудь. Зимой рано темнеет, и на улице уже смеркается. В «Разгоняющей Туман», красивой и дорогой таверне по соседству с Солидной площадью, все столики, конечно, заняты. Люди, лица, разговоры. Вино и еда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48