Ах да, на лобке я обнаружила два волоса с головы.
– Не мальчика?
– Нужно еще проверить, но один темный, так что вряд ли. – Рона сделала паузу. – Насколько я понимаю, вы пока не установили личность убитого?
– Нет. Вскрытие показало, что ему было от шестнадцати до двадцати. Здоров. Наркотиками не баловался. Не курил. Хорошо питался. Ваши эксперты-биологи сейчас имеют удовольствие исследовать содержимое его желудка. Так что скоро мы узнаем, что он ел перед смертью. Если повезет, окажется, что он ел карри. И тогда полиция станет проверять все забегаловки в Глазго, где подают карри, чтобы выяснить, не появлялся ли он там. Доктор Маклеод! – В его голосе послышалось участие.
– Да?
– У вас в семье никто не пропадал? Мальчик удивительно похож на вас.
Рона заверила его, что ни один из членов ее семьи пропавшим не числится, и положила трубку.
Рона подняла голову от микроскопа. За окном низко висело дождевое небо, но лучи солнца то и дело пробивались сквозь тучи. Окна лаборатории выходили в парк. Всего несколько детишек качались на качелях под присмотром своих мамаш, да, взявшись за руки, прогуливалась парочка. Она увидела, как молодой человек наклонился, сорвал росший под деревьями колокольчик и протянул цветок девушке. Потом они стали целоваться.
Шесть месяцев назад в том самом месте, где они сейчас стояли, Рона перешагивала через другое ограждение из желтой ленты. Убитым оказался студент, возвращавшийся домой с дискотеки в студенческом клубе. Всего четыре убийства за полгода, считая вчерашнее. Все жертвы – молодые люди.
Если первые два жестоких убийства не сопровождались половыми контактами, то убийству в парке явно предшествовал гомосексуальный половой акт. Студент был гей, и выяснилось, что он занимался проституцией. Его грудь и руки покрывали ссадины и кровоподтеки, а череп был проломлен каким-то тупым инструментом, который так и не нашли. В поисках следов убийцы – или убийц – прочесали все окрестности, но впустую. Ночной ливень начисто смыл все улики.
Между тем и нынешним убийством было одно сходство. На шее обеих жертв висел кельтский крест на коротком и тонком кожаном шнурке. Во время осмотра патологоанатом отмечал опоясывающий шрам, будто шнурок тянули назад. Что, если это было деталью зверского изнасилования?
Когда Шон узнал, чем она занимается, он в шутку обозвал ее Леди Смерть. Рона не обиделась. Она любила свою работу. Ей нравилось возиться с выделениями человеческого организма, рассматривать тканевые срезы, нравилась кропотливость и скрупулезность ее труда. Она забросила медицину, потому что медицина действовала на нее угнетающе. Так много больных вокруг, а ты, признаться, мало чем можешь им помочь. Судебная медицина – совсем другое дело. Здесь она могла многое, было бы желание докопаться до правды. Именно это ее и привлекало. Правда скрывалась от нее, но лишь до тех пор, пока она не находила верного вопроса, который следовало задать, чтобы найти ответ. К концу дня она обычно уже понимала: не что случилось, а почему случилось – вот в чем загвоздка.
Может, потому-то нам и не удается отыскать убийцу, подумала она, что в нашем паззле неверно легло «почему».
Парочка тем временем переместилась к Галерее искусств и поднималась теперь по ступенькам, чтобы спрятаться от дождя под барочным портиком. Рона снова уткнулась в микроскоп, не желая думать о Галерее, потому что в прошлую пятницу, во время ланча, она приметила там в углу знакомый длинный синий плащ и темные волосы.
Она попыталась сосредоточиться на следующем слайде, не обращая внимания на спазмы в желудке.
– Не хочешь сходить куда-нибудь перекусить? – В дверях появилась Крисси.
Рона покачала головой.
– Ладно. Я принесу тебе сэндвич. – Крисси не задавала вопросов. Она умела понять и без слов, словно родная мать.
Вскоре Крисси появилась внизу на улице. Парень, ждавший на другой стороне, двинулся ей навстречу через дорогу, пригнув бритую голову и держа руки в карманах. Похоже, Крисси начала ему за что-то выговаривать. Последний в длинной веренице поклонников либо один из братьев, пришедший клянчить денег, подумала Рона.
После полудня позвонил Билл Уилсон справиться об успехах. Она рассказала ему то же, что и доктору Сиссонсу.
– Сейчас я отрабатываю волосы, – говорила она, – с покрывалом придется еще повозиться, а стаканы из-под виски вы можете забрать, с ними я уже закончила.
– Спасибо, хотя я сомневаюсь, что отпечатки пальцев преступника проходили по нашим базам, – сообщил Билл без всякой надежды. – Кстати, эту историю вовсю обсуждают вечерние газеты.
– Ясное дело.
В трубке раздалось недовольное мычание.
– Кто-нибудь уже домогался у тебя информации?
– А у меня нет никакой информации. Ах да, Билл, – она поколебалась, – ты тогда не ошибся?
– Насчет чего?
– Насчет английского следа.
– Мы пока не установили ни что это за мальчик, ни откуда он взялся. Но ты можешь заглянуть в «Глазго ньюс», эти умники всегда знают больше нашего.
Рона закончила работу в пять часов. От микроскопа уже резало глаза, и сэндвич был давно съеден. Крисси свалила еще в четыре, отпросившись «по семейным обстоятельствам». Один взгляд на Крисси отбил у Роны желание задавать вопросы.
Сейчас ей хотелось только заморить червячка и залечь отмокать в горячую ванну. Но это означало встречу с Шоном. И она принялась наводить порядок в лаборатории, аккуратно складывая в стопки свои записи, убирая образцы, оттягивая момент, когда нужно будет идти домой.
Дождевые тучи сдвинулись на север, к Кемпси-хиллз. Небо прояснилось и стало бледно-голубым. Ее квартира находилась в двадцати минутах ходьбы от лаборатории, и раз вечер выдался погожим, не было необходимости ехать домой на автобусе. Он все равно застрял бы в пробке. И она пошла на Байерс-роуд пешком.
Она знала, что Шон уже наверняка купил что-нибудь к чаю, но все равно зашла в магазин, где продавали пасту. Мистер Марджотта, приветствовавший ее своей обычной скороговоркой, уговорил купить для пробы каннеллони со шпинатом и сыром рикота и даже добавил лишнюю порцию соуса из томатов и базилика.
– Пища любви, – сказал он, хитро улыбаясь.
Как раз этого ей хотелось меньше всего.
Прежде чем вставить ключ в замок, Рона потратила пять минут на обдумывание своих дальнейших действий. С одной стороны, можно было просто забыть о том, что она видела в Галерее искусств, но это было все равно что улика в криминальном расследовании, и она не могла пройти мимо. Такая же улика, как сперма на покрывале. Она должна была узнать, чья это сперма.
Когда она открыла дверь, в нос ей ударил густой аромат чеснока и оливкового масла.
– Эй! – позвал Шон из кухни. Он резал овощи на столе у плиты. Когда она вошла, он с улыбкой обернулся, вытирая руки полотенцем.
– У тебя усталый вид, – заметил Шон. – Чего-нибудь хочешь? Вина? Кофе?
– Ванну.
Он подошел, и она заставила себя улыбнуться.
– Идем, – сказал он.
Ей хотелось побыть в ванной одной и за закрытой дверью, но Шон вошел с ней, открыл оба крана и стал ее раздевать. За спиной у Роны шумно полилась вода, горячая и холодная, как ее мысли. Он сел на стул и усадил ее к себе на колени, одной рукой щекоча ей затылок, а другой пробуя воду в ванне. Когда ванна наполнилась, он выключил воду и сказал:
– Готово. Залезай. – Она ступила в воду покорно, как ребенок. – Я крикну, когда чай будет готов.
Он вышел, оставив дверь открытой. Она потянулась, чтобы захлопнуть ее.
– Не запирайся! – сказал он. – Я принесу тебе вина.
Рона бессильно опустилась в воду, откинулась и закрыла глаза.
Шон возвращался дважды. Сначала с обещанным вином, а потом с бутылкой, чтобы снова наполнить ей бокал. Во второй раз она не открыла глаз, хотя он встал на колени у ванны и она чувствовала его теплое дыхание у себя на лице. Потом вода возбужденно всколыхнулась и разошлась в стороны от ее согнутых ног, ударяясь в стенки ванны, в то время как его рука медленно скользила вверх по ее бедру.
Вот так всегда, подумала она. Возбуждать. Подготавливать. Шон это хорошо умеет. Она выпрямилась и открыла глаза.
– Теперь лучше? – Он улыбался, взгляд его синих глаз выражал уверенность.
Она встала, он подал ей полотенце, затем халат.
– Одеваться не нужно, – разрешил он.
Шон любил женщин. Ему было хорошо с ними. Но больше всего ему нравилось быть с ними в постели. И на саксофоне он играл в такой чувственной манере, будто не играл, а занимался любовью. Он баюкал свой инструмент, гладил его, перебирал клавиши и дул в него, пока саксофон не взвизгивал от удовольствия. Некоторое время назад Рона заметила перемену в его отношении к себе. Он больше не играл на ней, он играл с ней. А это уже совсем другое.
– Вкусно? – спросил Шон.
– Объедение.
– Пасту я поставил в холодильник, приготовлю завтра на ужин.
Каждую пятницу Шон играл традиционный джаз в одном из клубов в центре города. В «Абсолютном джазе» всегда было темно и уютно. По пятницам там обычно было яблоку негде упасть. Программа начиналась в десять и заканчивалась не раньше двух часов утра. А потом Шон часто оставался на джем и играл до рассвета. Рона любила наблюдать за его игрой, за его искусными руками, выжимавшими потоки чувств из золотого инструмента, как в тот вечер, когда они познакомились. В клубе была организована вечеринка для полицейских, и его пригласили выступить. В перерыве он подошел к ее столику и попросил разрешения с ней поговорить. Его прямота настолько ошеломила ее, что отказать она не смогла. Кроме того, весь вечер он был объектом ее эротических фантазий. Она осталась допоздна. В конце музыканты заиграли тихий соул, и публика стала постепенно расходиться. Он уложил свою дудку в футляр, и они вышли вместе. С тех пор они не расставались.
Я не могу идти в клуб, думала она. После того, что узнала.
Насвистывая и звеня чашками, Шон засыпал свежемолотый кофе в кофеварку.
– В пятницу я ходила в Галерею, – услышала Рона свой собственный ровный голос.
Шон не отвечал. Она уж подумала, что он, наверное, не слышит. С ним это частенько случалось. Когда складывалась в голове мелодия, он, насвистывая ее, уносился в неведомые дали. Но не сейчас. Сейчас он слышал ее.
Шон, не переставая насвистывать, поставил кофейник и начал разливать кофе. Прежде чем ответить, он довел мотив до конца.
– Здесь обычные люди посещают картинные галереи. Мне это нравится. Это напоминает мне Дублин, – без тени волнения негромко проговорил он.
Он не собирался вступать в перепалку. Повисло молчание. Рона потрогала свою чашку и сказала:
– Ты ходил туда в пятницу.
– Ходил.
Неясно было, вопрос это или ответ.
– С тобой была женщина.
– Была.
Сделав глоток, он аккуратно опустил чашку на блюдце. Он все делал аккуратно. Его большие руки двигались уверенно и мягко.
– Кто она? – Рона старалась говорить безразличным тоном.
Шон пристально смотрел на нее, ловя ее взгляд.
– Одна моя знакомая. Она любит картинные галереи.
– Как я.
– Нет, – он покачал головой, – не как ты. – Он взъерошил волосы.
Я его вычислила, подумала Рона. Она ждала продолжения, но перебила его, едва он открыл рот.
– Рона…
– Ты спишь с ней?
– С ней? – Он повторил ее слова таким беспечным тоном, что они сразу как будто утеряли всякий смысл. – Сплю, не сплю – какая разница?
– Для меня большая, – разозлилась она.
Он молчал. Вдали начали бить церковные куранты. Она насчитала восемь, прежде чем последовал ответ.
– Это оттого, что ты придаешь этому слишком много значения, – невозмутимо произнес он.
Шон никогда не выходил из себя. Если он и бывал раздражен или недоволен, то все равно делал вид, что не понимает, из-за чего тут поднимать шум. Иногда Роне хотелось, чтобы он вспылил, устроил ей скандал. Но он неизменно хранил спокойствие, и она только огрызалась на него, как мелкая шавка.
– Если я скажу, что нет, ты мне поверишь?
Она знала, что так будет.
– Послушай. – Он протянул руку через стол и приподнял ее подбородок, чтобы заставить взглянуть на него. – Я не стану для нее готовить, или играть, или щекотать ей затылок, когда она устанет. – И его ладонь нежно скользнула по изгибу ее скулы.
Оставив посуду на столе, они перешли в гостиную. Шон зажег газовый камин и опустил шторы. Затем он сел на диван и призывно вытянул руку на спинке. Рона позволила себе прижаться к нему, положить голову ему на грудь, но уже представляя себе, как бы она жила без него.
Зазвонил телефон. Шон встал, чтобы поднять трубку.
– Это тебя, – сказал он. – Мужчина. Он не представился. – На его лице не дрогнул ни один мускул.
Она взяла трубку, а Шон вышел из комнаты. Из спальни понеслись саксофонные рулады.
– Алло?
– Рона? Это Эдвард. Эдвард Стюарт. – Пояснения были излишни. Да она узнает этот голос всегда и везде.
На том конце прочистили горло:
– Можно поговорить с тобой об одном деле?
– Нет.
– Рона, мне так трудно…
Ему всегда трудно, а другим – легко.
– Иди ты к черту, Эдвард, – сказала она и собралась дать отбой.
– Рона, подожди, пожалуйста. Это очень важно.
Что-то в его голосе заставило ее повременить.
– Не могли бы мы встретиться? – попросил он.
Рона услышала собственные слова:
– Завтра. В полдесятого?
Прощаясь, Эдвард уже обрел уверенность в себе. Он получил что хотел, подумала она. Какие у него к ней могут быть дела? Что-нибудь связанное с его адвокатской конторой или с выборами, которые он надеется выиграть в будущем году? И почему именно сейчас? Мы не разговаривали три года, и в последний раз это случилось в суде. Тогда он остался недоволен тем, что благодаря обнаруженным ею уликам его клиента упрятали за решетку. Эдвард не любил проигрывать.
Саксофон Все заливался, но теперь Шон заиграл мелодию, которую Рона привыкла считать их музыкой. Он рассказывал, что исполнял это, когда влюбился в нее.
Она знала, что таким образом он предлагает ей мир.
Шон не спросит, что за мужчина ей звонил. Он не спросит, спала ли она с ним раньше и спит ли сейчас. Он не спросит, потому что это никак не влияет на его отношение к ней.
Жаль, что для нее все иначе.
4
Временами Биллу Уилсону казалось, что ему пора на пенсию. Такие грустные мысли посещали его, когда жена упрекала его за то, что он разговаривает с их двумя детьми-подростками «как на допросе» или когда (как прошлой ночью) он отправил полицейскую машину без опознавательных знаков сопровождать дочку, Лайзу, домой из клуба. Смешно, на самом деле. После недавнего убийства ему следовало посылать машину за Робби, их сыном. Оба они подняли бы шум, если бы заметили. Нелегко иметь отца-полицейского. Когда Лайза жаловалась, что он уж слишком о ней печется, он только и мог сказать: «Я мужчина. И я знаю, что у мужчин на уме».
По долгу службы ему приходилось влезать в головы разнообразных мерзавцев. Билл подозревал, что если бы его домашние догадались, чем подчас бывает занята его голова, они бы давно собрали вещички и переехали от него.
Говоря Роне Маклеод, что убитый был обыкновенным мальчиком по вызову, хотя и не самым дешевым, он ошибался. Здесь, в Глазго, в соответствующих кругах его не знали, но и на залетную птицу он не был похож. Если он и состоял в деле, то, видимо, совсем недавно. Только и успел, что умереть.
Билл рассматривал фотографию, лежавшую перед ним на столе. Как правило, в будках моментальной фотографии снимались смеха ради. Два-три оскалившихся лица, красные от вспышки глаза.
Эта фотография была совсем другого рода.
Мальчик старательно позировал перед камерой. На нем была застегнутая на все пуговицы рубашка с маленьким воротником и нарядный синий пиджак.
Пригладить густые волнистые волосы для съемки так и не удалось, и челка упорно падала на лоб, отчего он выглядел по-особому ранимым. И ошибиться было невозможно. Овал лица, тонкий нос, глаза. Несомненное сходство с Роной.
Билл откинулся на спинку старого кожаного кресла, которое он не позволил выкинуть, когда в его офисе меняли мебель. И пусть начальство считает, что кресло уродует обстановку, в нем ему хорошо думалось.
Он был уверен, что мальчик не занимался проституцией. Он не показался ему профессионалом ни в той вонючей квартире с веревкой на шее, ни на этой фотографии. Зачем ему нужна была эта фотография? Билл подумал о своем собственном сыне. Шестнадцать лет, а куда менее серьезный на вид. Для чего Робби могла бы понадобиться такая официальная фотография? Может, для удостоверения личности?
Он выпрямился и нажал кнопку у себя на столе. После нескольких настойчивых звонков дверь открылась, и в щель просунулась голова констебля Дженис Кларк.
– Проверьте университеты и колледжи, Дженис. Узнайте, не бросил ли кто из студентов посещать занятия.
– Думаете, он был студентом, который так подрабатывал?
Они уже предостерегли одну университетскую газету от публикации объявлений о найме в местную сауну «студенток, желающих заработать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
– Не мальчика?
– Нужно еще проверить, но один темный, так что вряд ли. – Рона сделала паузу. – Насколько я понимаю, вы пока не установили личность убитого?
– Нет. Вскрытие показало, что ему было от шестнадцати до двадцати. Здоров. Наркотиками не баловался. Не курил. Хорошо питался. Ваши эксперты-биологи сейчас имеют удовольствие исследовать содержимое его желудка. Так что скоро мы узнаем, что он ел перед смертью. Если повезет, окажется, что он ел карри. И тогда полиция станет проверять все забегаловки в Глазго, где подают карри, чтобы выяснить, не появлялся ли он там. Доктор Маклеод! – В его голосе послышалось участие.
– Да?
– У вас в семье никто не пропадал? Мальчик удивительно похож на вас.
Рона заверила его, что ни один из членов ее семьи пропавшим не числится, и положила трубку.
Рона подняла голову от микроскопа. За окном низко висело дождевое небо, но лучи солнца то и дело пробивались сквозь тучи. Окна лаборатории выходили в парк. Всего несколько детишек качались на качелях под присмотром своих мамаш, да, взявшись за руки, прогуливалась парочка. Она увидела, как молодой человек наклонился, сорвал росший под деревьями колокольчик и протянул цветок девушке. Потом они стали целоваться.
Шесть месяцев назад в том самом месте, где они сейчас стояли, Рона перешагивала через другое ограждение из желтой ленты. Убитым оказался студент, возвращавшийся домой с дискотеки в студенческом клубе. Всего четыре убийства за полгода, считая вчерашнее. Все жертвы – молодые люди.
Если первые два жестоких убийства не сопровождались половыми контактами, то убийству в парке явно предшествовал гомосексуальный половой акт. Студент был гей, и выяснилось, что он занимался проституцией. Его грудь и руки покрывали ссадины и кровоподтеки, а череп был проломлен каким-то тупым инструментом, который так и не нашли. В поисках следов убийцы – или убийц – прочесали все окрестности, но впустую. Ночной ливень начисто смыл все улики.
Между тем и нынешним убийством было одно сходство. На шее обеих жертв висел кельтский крест на коротком и тонком кожаном шнурке. Во время осмотра патологоанатом отмечал опоясывающий шрам, будто шнурок тянули назад. Что, если это было деталью зверского изнасилования?
Когда Шон узнал, чем она занимается, он в шутку обозвал ее Леди Смерть. Рона не обиделась. Она любила свою работу. Ей нравилось возиться с выделениями человеческого организма, рассматривать тканевые срезы, нравилась кропотливость и скрупулезность ее труда. Она забросила медицину, потому что медицина действовала на нее угнетающе. Так много больных вокруг, а ты, признаться, мало чем можешь им помочь. Судебная медицина – совсем другое дело. Здесь она могла многое, было бы желание докопаться до правды. Именно это ее и привлекало. Правда скрывалась от нее, но лишь до тех пор, пока она не находила верного вопроса, который следовало задать, чтобы найти ответ. К концу дня она обычно уже понимала: не что случилось, а почему случилось – вот в чем загвоздка.
Может, потому-то нам и не удается отыскать убийцу, подумала она, что в нашем паззле неверно легло «почему».
Парочка тем временем переместилась к Галерее искусств и поднималась теперь по ступенькам, чтобы спрятаться от дождя под барочным портиком. Рона снова уткнулась в микроскоп, не желая думать о Галерее, потому что в прошлую пятницу, во время ланча, она приметила там в углу знакомый длинный синий плащ и темные волосы.
Она попыталась сосредоточиться на следующем слайде, не обращая внимания на спазмы в желудке.
– Не хочешь сходить куда-нибудь перекусить? – В дверях появилась Крисси.
Рона покачала головой.
– Ладно. Я принесу тебе сэндвич. – Крисси не задавала вопросов. Она умела понять и без слов, словно родная мать.
Вскоре Крисси появилась внизу на улице. Парень, ждавший на другой стороне, двинулся ей навстречу через дорогу, пригнув бритую голову и держа руки в карманах. Похоже, Крисси начала ему за что-то выговаривать. Последний в длинной веренице поклонников либо один из братьев, пришедший клянчить денег, подумала Рона.
После полудня позвонил Билл Уилсон справиться об успехах. Она рассказала ему то же, что и доктору Сиссонсу.
– Сейчас я отрабатываю волосы, – говорила она, – с покрывалом придется еще повозиться, а стаканы из-под виски вы можете забрать, с ними я уже закончила.
– Спасибо, хотя я сомневаюсь, что отпечатки пальцев преступника проходили по нашим базам, – сообщил Билл без всякой надежды. – Кстати, эту историю вовсю обсуждают вечерние газеты.
– Ясное дело.
В трубке раздалось недовольное мычание.
– Кто-нибудь уже домогался у тебя информации?
– А у меня нет никакой информации. Ах да, Билл, – она поколебалась, – ты тогда не ошибся?
– Насчет чего?
– Насчет английского следа.
– Мы пока не установили ни что это за мальчик, ни откуда он взялся. Но ты можешь заглянуть в «Глазго ньюс», эти умники всегда знают больше нашего.
Рона закончила работу в пять часов. От микроскопа уже резало глаза, и сэндвич был давно съеден. Крисси свалила еще в четыре, отпросившись «по семейным обстоятельствам». Один взгляд на Крисси отбил у Роны желание задавать вопросы.
Сейчас ей хотелось только заморить червячка и залечь отмокать в горячую ванну. Но это означало встречу с Шоном. И она принялась наводить порядок в лаборатории, аккуратно складывая в стопки свои записи, убирая образцы, оттягивая момент, когда нужно будет идти домой.
Дождевые тучи сдвинулись на север, к Кемпси-хиллз. Небо прояснилось и стало бледно-голубым. Ее квартира находилась в двадцати минутах ходьбы от лаборатории, и раз вечер выдался погожим, не было необходимости ехать домой на автобусе. Он все равно застрял бы в пробке. И она пошла на Байерс-роуд пешком.
Она знала, что Шон уже наверняка купил что-нибудь к чаю, но все равно зашла в магазин, где продавали пасту. Мистер Марджотта, приветствовавший ее своей обычной скороговоркой, уговорил купить для пробы каннеллони со шпинатом и сыром рикота и даже добавил лишнюю порцию соуса из томатов и базилика.
– Пища любви, – сказал он, хитро улыбаясь.
Как раз этого ей хотелось меньше всего.
Прежде чем вставить ключ в замок, Рона потратила пять минут на обдумывание своих дальнейших действий. С одной стороны, можно было просто забыть о том, что она видела в Галерее искусств, но это было все равно что улика в криминальном расследовании, и она не могла пройти мимо. Такая же улика, как сперма на покрывале. Она должна была узнать, чья это сперма.
Когда она открыла дверь, в нос ей ударил густой аромат чеснока и оливкового масла.
– Эй! – позвал Шон из кухни. Он резал овощи на столе у плиты. Когда она вошла, он с улыбкой обернулся, вытирая руки полотенцем.
– У тебя усталый вид, – заметил Шон. – Чего-нибудь хочешь? Вина? Кофе?
– Ванну.
Он подошел, и она заставила себя улыбнуться.
– Идем, – сказал он.
Ей хотелось побыть в ванной одной и за закрытой дверью, но Шон вошел с ней, открыл оба крана и стал ее раздевать. За спиной у Роны шумно полилась вода, горячая и холодная, как ее мысли. Он сел на стул и усадил ее к себе на колени, одной рукой щекоча ей затылок, а другой пробуя воду в ванне. Когда ванна наполнилась, он выключил воду и сказал:
– Готово. Залезай. – Она ступила в воду покорно, как ребенок. – Я крикну, когда чай будет готов.
Он вышел, оставив дверь открытой. Она потянулась, чтобы захлопнуть ее.
– Не запирайся! – сказал он. – Я принесу тебе вина.
Рона бессильно опустилась в воду, откинулась и закрыла глаза.
Шон возвращался дважды. Сначала с обещанным вином, а потом с бутылкой, чтобы снова наполнить ей бокал. Во второй раз она не открыла глаз, хотя он встал на колени у ванны и она чувствовала его теплое дыхание у себя на лице. Потом вода возбужденно всколыхнулась и разошлась в стороны от ее согнутых ног, ударяясь в стенки ванны, в то время как его рука медленно скользила вверх по ее бедру.
Вот так всегда, подумала она. Возбуждать. Подготавливать. Шон это хорошо умеет. Она выпрямилась и открыла глаза.
– Теперь лучше? – Он улыбался, взгляд его синих глаз выражал уверенность.
Она встала, он подал ей полотенце, затем халат.
– Одеваться не нужно, – разрешил он.
Шон любил женщин. Ему было хорошо с ними. Но больше всего ему нравилось быть с ними в постели. И на саксофоне он играл в такой чувственной манере, будто не играл, а занимался любовью. Он баюкал свой инструмент, гладил его, перебирал клавиши и дул в него, пока саксофон не взвизгивал от удовольствия. Некоторое время назад Рона заметила перемену в его отношении к себе. Он больше не играл на ней, он играл с ней. А это уже совсем другое.
– Вкусно? – спросил Шон.
– Объедение.
– Пасту я поставил в холодильник, приготовлю завтра на ужин.
Каждую пятницу Шон играл традиционный джаз в одном из клубов в центре города. В «Абсолютном джазе» всегда было темно и уютно. По пятницам там обычно было яблоку негде упасть. Программа начиналась в десять и заканчивалась не раньше двух часов утра. А потом Шон часто оставался на джем и играл до рассвета. Рона любила наблюдать за его игрой, за его искусными руками, выжимавшими потоки чувств из золотого инструмента, как в тот вечер, когда они познакомились. В клубе была организована вечеринка для полицейских, и его пригласили выступить. В перерыве он подошел к ее столику и попросил разрешения с ней поговорить. Его прямота настолько ошеломила ее, что отказать она не смогла. Кроме того, весь вечер он был объектом ее эротических фантазий. Она осталась допоздна. В конце музыканты заиграли тихий соул, и публика стала постепенно расходиться. Он уложил свою дудку в футляр, и они вышли вместе. С тех пор они не расставались.
Я не могу идти в клуб, думала она. После того, что узнала.
Насвистывая и звеня чашками, Шон засыпал свежемолотый кофе в кофеварку.
– В пятницу я ходила в Галерею, – услышала Рона свой собственный ровный голос.
Шон не отвечал. Она уж подумала, что он, наверное, не слышит. С ним это частенько случалось. Когда складывалась в голове мелодия, он, насвистывая ее, уносился в неведомые дали. Но не сейчас. Сейчас он слышал ее.
Шон, не переставая насвистывать, поставил кофейник и начал разливать кофе. Прежде чем ответить, он довел мотив до конца.
– Здесь обычные люди посещают картинные галереи. Мне это нравится. Это напоминает мне Дублин, – без тени волнения негромко проговорил он.
Он не собирался вступать в перепалку. Повисло молчание. Рона потрогала свою чашку и сказала:
– Ты ходил туда в пятницу.
– Ходил.
Неясно было, вопрос это или ответ.
– С тобой была женщина.
– Была.
Сделав глоток, он аккуратно опустил чашку на блюдце. Он все делал аккуратно. Его большие руки двигались уверенно и мягко.
– Кто она? – Рона старалась говорить безразличным тоном.
Шон пристально смотрел на нее, ловя ее взгляд.
– Одна моя знакомая. Она любит картинные галереи.
– Как я.
– Нет, – он покачал головой, – не как ты. – Он взъерошил волосы.
Я его вычислила, подумала Рона. Она ждала продолжения, но перебила его, едва он открыл рот.
– Рона…
– Ты спишь с ней?
– С ней? – Он повторил ее слова таким беспечным тоном, что они сразу как будто утеряли всякий смысл. – Сплю, не сплю – какая разница?
– Для меня большая, – разозлилась она.
Он молчал. Вдали начали бить церковные куранты. Она насчитала восемь, прежде чем последовал ответ.
– Это оттого, что ты придаешь этому слишком много значения, – невозмутимо произнес он.
Шон никогда не выходил из себя. Если он и бывал раздражен или недоволен, то все равно делал вид, что не понимает, из-за чего тут поднимать шум. Иногда Роне хотелось, чтобы он вспылил, устроил ей скандал. Но он неизменно хранил спокойствие, и она только огрызалась на него, как мелкая шавка.
– Если я скажу, что нет, ты мне поверишь?
Она знала, что так будет.
– Послушай. – Он протянул руку через стол и приподнял ее подбородок, чтобы заставить взглянуть на него. – Я не стану для нее готовить, или играть, или щекотать ей затылок, когда она устанет. – И его ладонь нежно скользнула по изгибу ее скулы.
Оставив посуду на столе, они перешли в гостиную. Шон зажег газовый камин и опустил шторы. Затем он сел на диван и призывно вытянул руку на спинке. Рона позволила себе прижаться к нему, положить голову ему на грудь, но уже представляя себе, как бы она жила без него.
Зазвонил телефон. Шон встал, чтобы поднять трубку.
– Это тебя, – сказал он. – Мужчина. Он не представился. – На его лице не дрогнул ни один мускул.
Она взяла трубку, а Шон вышел из комнаты. Из спальни понеслись саксофонные рулады.
– Алло?
– Рона? Это Эдвард. Эдвард Стюарт. – Пояснения были излишни. Да она узнает этот голос всегда и везде.
На том конце прочистили горло:
– Можно поговорить с тобой об одном деле?
– Нет.
– Рона, мне так трудно…
Ему всегда трудно, а другим – легко.
– Иди ты к черту, Эдвард, – сказала она и собралась дать отбой.
– Рона, подожди, пожалуйста. Это очень важно.
Что-то в его голосе заставило ее повременить.
– Не могли бы мы встретиться? – попросил он.
Рона услышала собственные слова:
– Завтра. В полдесятого?
Прощаясь, Эдвард уже обрел уверенность в себе. Он получил что хотел, подумала она. Какие у него к ней могут быть дела? Что-нибудь связанное с его адвокатской конторой или с выборами, которые он надеется выиграть в будущем году? И почему именно сейчас? Мы не разговаривали три года, и в последний раз это случилось в суде. Тогда он остался недоволен тем, что благодаря обнаруженным ею уликам его клиента упрятали за решетку. Эдвард не любил проигрывать.
Саксофон Все заливался, но теперь Шон заиграл мелодию, которую Рона привыкла считать их музыкой. Он рассказывал, что исполнял это, когда влюбился в нее.
Она знала, что таким образом он предлагает ей мир.
Шон не спросит, что за мужчина ей звонил. Он не спросит, спала ли она с ним раньше и спит ли сейчас. Он не спросит, потому что это никак не влияет на его отношение к ней.
Жаль, что для нее все иначе.
4
Временами Биллу Уилсону казалось, что ему пора на пенсию. Такие грустные мысли посещали его, когда жена упрекала его за то, что он разговаривает с их двумя детьми-подростками «как на допросе» или когда (как прошлой ночью) он отправил полицейскую машину без опознавательных знаков сопровождать дочку, Лайзу, домой из клуба. Смешно, на самом деле. После недавнего убийства ему следовало посылать машину за Робби, их сыном. Оба они подняли бы шум, если бы заметили. Нелегко иметь отца-полицейского. Когда Лайза жаловалась, что он уж слишком о ней печется, он только и мог сказать: «Я мужчина. И я знаю, что у мужчин на уме».
По долгу службы ему приходилось влезать в головы разнообразных мерзавцев. Билл подозревал, что если бы его домашние догадались, чем подчас бывает занята его голова, они бы давно собрали вещички и переехали от него.
Говоря Роне Маклеод, что убитый был обыкновенным мальчиком по вызову, хотя и не самым дешевым, он ошибался. Здесь, в Глазго, в соответствующих кругах его не знали, но и на залетную птицу он не был похож. Если он и состоял в деле, то, видимо, совсем недавно. Только и успел, что умереть.
Билл рассматривал фотографию, лежавшую перед ним на столе. Как правило, в будках моментальной фотографии снимались смеха ради. Два-три оскалившихся лица, красные от вспышки глаза.
Эта фотография была совсем другого рода.
Мальчик старательно позировал перед камерой. На нем была застегнутая на все пуговицы рубашка с маленьким воротником и нарядный синий пиджак.
Пригладить густые волнистые волосы для съемки так и не удалось, и челка упорно падала на лоб, отчего он выглядел по-особому ранимым. И ошибиться было невозможно. Овал лица, тонкий нос, глаза. Несомненное сходство с Роной.
Билл откинулся на спинку старого кожаного кресла, которое он не позволил выкинуть, когда в его офисе меняли мебель. И пусть начальство считает, что кресло уродует обстановку, в нем ему хорошо думалось.
Он был уверен, что мальчик не занимался проституцией. Он не показался ему профессионалом ни в той вонючей квартире с веревкой на шее, ни на этой фотографии. Зачем ему нужна была эта фотография? Билл подумал о своем собственном сыне. Шестнадцать лет, а куда менее серьезный на вид. Для чего Робби могла бы понадобиться такая официальная фотография? Может, для удостоверения личности?
Он выпрямился и нажал кнопку у себя на столе. После нескольких настойчивых звонков дверь открылась, и в щель просунулась голова констебля Дженис Кларк.
– Проверьте университеты и колледжи, Дженис. Узнайте, не бросил ли кто из студентов посещать занятия.
– Думаете, он был студентом, который так подрабатывал?
Они уже предостерегли одну университетскую газету от публикации объявлений о найме в местную сауну «студенток, желающих заработать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19