Мастер-месяц глотнул: очень недурное, хоть немного пахнет мехом. У него заблестели глаза. Судьба снова ему улыбалась. В эту ночь он больше не думал ни о смерти, ни о малярии, ни о своей собачьей жизни.
XVIII
Вскоре в Миссолонги прибыла из Лондона артиллерийская миссия. Городские власти устроили ей на пристани торжественный прием. Было молебствие, произносились речи. Мастер-месяц всего этого не видел и не слышал: дела у него в арсенале не было, но он счел неудобным отлучиться в служебные часы. Говорили, что угощение от городских властей было очень хорошее, что выпито было большое количество санторинского vino santo и сладкого мускатного вина. К вечеру матросы привезли в сераль большое число мешков и ящиков. Мастер-месяц поглядывал подозрительно, предполагая, что это ракеты Конгрева. Все сложили на дворе.
С утра пошел проливной дождь. «Если в мешках порох, то плохо их дело: не сожгут, пожалуй, Лепанто», – весело подумал мастер-месяц, заглянув во двор. Спросил себя даже, не проявить ли усердие. – «Нет, не мое дело. Так будет спокойнее». Однако и без него один из англичан обратил внимание на то, что ракетный состав мокнет. Послали собирать рабочих, но в этот день был праздник: греки отказались убирать мешки, сколько их ни убеждал молодой немец, не очень понятно взывавший к их патриотизму. – «Ведь это нужно для вашего освобождения!» – говорил он, как ему казалось, по-гречески. Вдруг у ворот послышался страшный крик. Какой-то воинственного вида человек в тужурке военного образца, хоть без эполет, орал по английски диким голосом. «Мерзавцы! Негодяи! Я вам покажу праздники! Пропал ракетный состав! Испортили ракетный состав!…» Мастер-месяц догадался, что это сам глава артиллерийской миссии, он же начальник арсенала, Вильям Парри (сэром молодой немец его называл, чтобы выходило звучнее). Несколько греков со сконфуженным видом стали носить мешки под навес. – «Подлецы! Проклятое племя! Освобождать их надо… Мой друг генерал Конгрев повесил бы вас всех за такое дело!» кричал глава миссии. Мастеру-месяцу показалось, что он сильно выпил.
Кто-то испуганно сообщил, что в сераль едет сам архистратег. Вильям Парри немедленно успокоился, принял вид служаки и вышел к воротам для рапорта. В ворота вбежали сулиоты с мушкетами. За ними на прекрасном коне во двор въехал человек в красном английском полковничьем мундире. Мастер-месяц тотчас узнал лорда Байрона, хоть он сильно изменился со времени их встречи у Флориана: очень исхудал и поседел, лицо у него было усталое, изможденное. «Как бы и он меня не узнал?» – подумал мастер-месяц, не суясь вперед, – «да нет, где же? мы люди маленькие, и пять лет прошло, и я стал вдвое толще»… Байрона сопровождал граф Гамба. Дальше ехал грум-негр, и бежали еще сулиоты. Позднее мастер-месяц узнал, что сулиотская гвардия архистратега постоянно следует за ним пешком и не отстает даже тогда, когда архистратег скачет: сулиоты ходить как люди не умеют – бегут лучше любой лошади.
Архистратег принял рапорт и, не сходя с коня, заговорил с Парри вполголоса. На лице его вдруг изобразилась тревога. Ему подали мешок с ракетным составом. Подошел немецкий офицер Киндерман, повидимому, вступивший в спор с начальником артиллерийской миссии. Парри кипятился. Немец пожал плечами. – «Могу уверить вашу светлость, что большой беды нет, – сказал он с сильным немецким акцентом, – к тому же промокли только верхние мешки». Байрон ничего не ответил, видимо не желая становиться ни на ту, ни на другую сторону. Он соскочил с коня у самого крыльца и быстро вошел в арсенал, скрывая свою хромоту.
Там он оставался минут десять. Затем снова вышел, – лошадь подали к крыльцу, – пожал руку Парри и громко сказал: «Благодарю вас, майор ». Начальник артиллерийской миссии просиял. – «Это он, что, чин ему пожаловал?» – спросил себя весело мастер-месяц. – «Впрочем, если сам он полковник, то почему пьянице не быть майором?» Байрон рысью выехал на улицу. Впереди и сзади его бежали сулиоты с мушкетами. И как мастеру-месяцу ни хотелось найти смешное в архистратеге, – кроме чина, ничего не нашел. Военный мундир Байрон носил прекрасно, точно носил всю жизнь: так, по крайней мере, казалось штатским людям; бывший же в Миссолонги английский офицер слегка улыбался. Держал себя архистратег с большим достоинством: очень просто, без чрезмерного величия, но и без фамильярности.
После отъезда Байрона, майор Парри собрал на дворе всех служащих и произнес краткую, энергичную речь, которую тут же переводил какой-то неизвестный мастеру-месяцу грек, – как оказалось, личный переводчик архистратега. Майор сказал, что готовится поход на Лепанто, что Лепанто должен быть взят и, чорт возьми! будет взят. Для этого в Миссолонги прислано все необходимое и в частности то, что нужно для изготовления ракет.
– Слышали об этой хитрой штучке, а? Не слышали? Изобрел ее мой друг, генерал Конгрев, недурной воин: самому Бонапарту отравил жизнь. Так вот эта штучка нас всех выручит. И не нас, а вас! Англию мы, что ли, освобождаем? Нет, Англия, слава Богу, всегда была свободна. Мы освобождаем вашу страну, ваш народ. Это для вас сюда приехал его светлость лорд Байрон. Ему и без вас было хорошо жить, Он, может быть, первый писатель в мире! – заявил майор несколько менее убежденным голосом. – И вот он для вас все бросил – жену, детей, родину, приехал освобождать Грецию, черт вас возьми! Поэтому нам надо взять Лепанто! Это я вам говорю! Поняли? И мы Лепанто возьмем! Вот при помощи этих ракет и возьмем. Они обращают в бегство самую лучшую кавалерию… И пехоту тоже, да. Они сжигают корабли неприятельского флота, производят взрывы и разрушения в крепостях, и черт знает что еще! Сам Бонапарт – знаете, что был за человек, а? – сам Бонапарт ничего не мог поделать против ракет, а? Как только мой друг генерал Конгрев изобрел эту штучку, сейчас же ничего от Бонапарта не осталось. Ну, так вот передаю вам приказ архистратега: вы должны работать с величайшим усердием! Я сейчас все вам объясню, какая это штука…
Майор Парри развернул большой лист с чертежом ракеты Конгрева. Он бегло объяснил ее устройство, велел подать из ящика составные части, приложил одну к другой: – «Это поддон. Это хвост. Это гильза… Теперь понимаете? Ну так, марш. Все по местам!»
Служащие и рабочие покинули двор, но едва ли кто понял объяснения. Мастеру-месяцу показалось даже, что сам майор Парри давал их не очень уверенно и что шведский офицер слушал майора с некоторым недоумением. «По местам» же рабочие разойтись не могли, так как не знали, где их место и что они должны делать. Приехавшие с майором англичане прошли по мастерским и только разводили руками. – «В такой грязи невозможно работать!» сказал один из них решительно. – «Первым делом надо заняться уборкой! Тут работы на три дня!»
Начальник арсенала сначала слышать не хотел ни о какой отсрочке работ. Но пройдя по мастерским, и он должен был признать, что так работать нельзя. С криками, с ругательствами, с проклятьями он разрешил потратить два дня на очищение сераля.
Мастер-месяц был вызван к начальнику арсенала. Майор поговорил с ним минуты три, тоже ни о чем не спросил и предложил должность счетовода и приемщика снарядов; тут нужен человек, говорящий по-гречески. – «Но это собственно две должности?» – полувопросительно сказал мастер-месяц. «А где же взять людей, понимающих по-английски, черт вас всех побери!» – ответил майор и назначил полуторное жалование. Принимать снаряды мастеру-месяцу не хотелось, но он подумал, что судя по всему, снаряды, в этом арсенале появятся не скоро. «Рыжий будет очень доволен».
По должности приемщика работы не было почти никакой, так как арсенал еще ничего не изготовлял: ни ракет, ни снарядов. Больше времени отнимали занятия счетовода. Мастер-месяц каждый вечер расплачивался с рабочими. Хотел было платить раз или два в неделю, но греки запротестовали: по своей бедности, они не могли ждать ни одного дня. Выдача денег занимала ежедневно часа полтора; отчасти он умышленно затягивал дело, чтобы проявить усердие; кроме того, боясь ошибиться в греческих деньгах и передать лишнее, по три раза проверял счет каждого рабочего.
Платили рабочим по местным ценам очень хорошо. Нанято было немало лишних людей. Вообще денег в Миссолонги не жалели. Мастер-месяц не сомневался, что почти все тут крадут, хоть ни малейших данных для таких предположений у него не было. «Деньги у лондонского комитета, верно, шалые: шутка ли сказать, сколько дураков в Англии! Контроля никакого. Кто просто кладет в карман, кто наживается на поставках: он заказывает, он, верно, и комиссию получает». Относительно того, ворует ли сам Байрон, мастер-месяц все же не имел твердого мнения: может, этот полоумный и не ворует. На таком деле, по его мнению, было бы скорее позором не наживаться. Чем дольше мастер-месяц находился в Миссолонги, тем яснее ему становилось, что ничего тут не будет – ни ракет Конгрева, ни снарядов, ни похода на Лепанто: разве только появится на свете несколько новых богатых или зажиточных людей. Эта мысль его раздражала: почему они разбогатеют, а он – дай Бог вывезти какие-либо крохи?
Начальству он, разумеется, ничего этого не сообщал, хорошо зная свое дело. Напротив, в первом же докладе рыжему подполковнику написал, что приготовления в Миссолонги делаются огромные, что поход против Лепанто назначен на 14-ое февраля (так действительно говорили все в городе), что турецкой крепости грозит очень серьезная опасность: ракеты Конгрева. Давал понять, что в меру возможного он затягивает производство: без него дело шло бы гораздо скорее. Впрочем знал, что рыжего обмануть не так просто.
В арсенале он старался все время попадаться на глаза майору, ходил по мастерским, которые, после приезда англичан, стали, наконец, принимать приличный вид, часто предлагал свои услуги для перевода (поэтому знал почти все дела). Таким образом за день утомлялся порядком и даже похудел, хоть ел, как всегда, много и со вкусом: греческая кухня сначала ему не понравилась; потом он к ней привык, а кое-что даже очень оценил, особенно рыбные блюда. Недурна была и местная фруктовая водка, подкрашенная жженым сахаром. И вино было вполне сносное, хоть, разумеется, не марсала. Пил он несколько больше, чем следовало, но уж очень было скучно в арсенале. Мастер-месяц был человек весьма общительный. Между тем по своей должности он почти не имел на службе равных: с одними не мог болтать потому, что они были гораздо выше его по рангу, а с другими – потому, что они были гораздо ниже.
В арсенале была устроена кантина, ставшая чем-то вроде клуба. В виду установленного в Миссолонги демократического духа, в нее разрешалось входить и лицам среднего персонала (так они именовались в штатах). Мастер-месяц пользовался своим правом с достоинством, но скромно, как лицу среднего персонала полагалось: выпивал у стойки наскоро, по возможности незаметно, рюмку-другую, заедал маслиной и тотчас уходил, – разве только велись интересные разговоры, тогда старался немного задержаться. За единственный столик кантины он никогда не садился, зная свое место. Тем не менее офицерам появление приемщика, видимо, не нравилось, хоть он всегда почтительно им кланялся и никогда не пробовал разговаривать. Приехавший освобождать Грецию офицер одной из немецких армий Киндерман, человек видимо очень гордый, несмотря на незнатную фамилию, не замечал низших служащих и не отвечал на их поклоны ни в кантине, ни в мастерской, ни в коридоре гарема. Их комнаты находились почти рядом. В коридор выходила и комната шведского офицера Засса.
Это было очень удобно мастеру-месяцу. Офицеры говорили между собой обычно по-немецки, не стесняясь его соседством. Он никому и вида не подавал что знает, кроме английского, еще другие иностранные языки, – азбука ремесла. В первый день после приезда Парри мастер-месяц, медленно проходя по коридору, слышал обрывок разговора: – «Да он не офицер! Голову на отсечение даю, что не офицер!» – сердито говорил Киндерман. – «Мне сказали, что майор служил низшим клерком в гражданском отделении Вульвичского арсенала», – с усмешкой ответил Засс – «умники Лондонского Комитета, очевидно, признали, что это достаточный артиллерийский ценз. Во всяком случае о ракетах Конгрева он не имеет ни малейшего понятия». – «Unerhoert!» – сказал с возмущением немецкий офицер.
С маркитанкой же вышло приятное недоразумение. Мастер-месяц был уверен, что придется платить, и ничего против этого не имел: он любил деньги, но скуп не был – на что другое жалел, а на себя, на радости жизни, нет. По своему правилу, он в первый же вечер – чтобы уважала – сунул кое-что в шелковый мешочек, служивший маркитантке кошельком: не очень много, однако прилично, – почти столько, сколько заплатил бы в Венеции или в Вероне даме такого ранга. При этом на лице него была веселая улыбка, говорившая, что дело житейское, ясное: между порядочными людьми тут спорить не приходится. Она нисколько не обиделась, но видимо была изумлена: в чем дело? зачем деньги? На следующий день едва ли не на всю полученную сумму купила лакомств, вина, рахат-лукума.
Маркитантка вообще не придавала деньгам ни малейшей цены. Получала она, как все служившие в серале люди, вполне достаточное для жизни жалование: мастер-месяц знал точно, так как сам ей эти деньги выдавал. Но дня через два после получки нее уже ничего не оставалось. Говорила, что много дает семье: в действительности у нее брал всякий кто хотел: давала тому, кто первый попросит, и назад не требовала, хотя всегда несколько удивлялась: как это, обещали отдать и не отдают? Мастер-месяц не без труда навел тут порядок. Не было нее и жадной любви к вещам, свойственной, как он знал, многим женщинам нестрогой жизни. Подарки она принимала с детской радостью, особенно сласти. Но о своем туалете заботилась мало: не все ли равно, старый ли халат или новый? Пришлось навести порядок и тут. Хозяйство в кантине она вела очень честно: на базаре торговалась, точно покупала для себя; между тем деньги были казенные, и никто их особенно не считал.
Удивлялся ее наивности мастер-месяц и во всем другом. Она в первый же вечер созналась, что была у паши не прачкой, а одалиской. Да собственно и соврала для начала лишь по традиции: так полагалось, – может у иностранца есть против одалисок предрассудок? Когда оказалось, что предрассудка нет, охотно стала рассказывать о своей прежней жизни и рассказывала весело, без малейшей горечи. – «Что же, он был жестокий человек, паша? Мучил тебя?» – Она изумилась. «Зачем мучил? Он был добрый, очень добрый! Если и наказывал кого, то за дело. Отличный был паша! Его убили на войне, я всегда за него молюсь»… – «Ну вот! За турка молишься?» – «А я не говорю, за кого». – «Этак ты, может, не хочешь освобождения Греции?» – «Отчего не хотеть? Хочу, конечно», – ответила она, зевая. Политика ее не интересовала, – горестно говорила, что пора прекратить эту гадкую войну. – «Да как же прекратить, если турки не желают давать вам свободу?» – спрашивал, забавляясь, мастер-месяц. Она, вздыхая, умолкала. Вид ее как будто говорил: «ну, что ж делать, если они не хотят? А может, как-нибудь их убедить, чтобы захотели?…»
Через нее мастер-месяц ознакомился с настроением других греков в городке. Турок все, кроме нее, терпеть не могли. Но не очень любили и иностранцев, приехавших для освобождения Греции. «Архистратега любят, это правда. Он настоящий барин! А другие нет, при нем кормятся». – Отражая общее мнение, она признавала, что дела со времени приезда англичан идут хорошо. Цены на рыбу поднялись, лавочники делают золотые дела, все разбогатели. «Англичанин дурак: он все покупает и не торгуется, разве у нас так можно? Архистратег любить кинжалы и сабли, ему нарочно подсовывают: где он проходит, там выставляют. Купит лавочник за грош, а говорит что старое, – архистратег любит старое, и платит в десять раз дороже. А еды что на них идет! Все крестьяне в деревнях богатеют. Одни сулиоты съедают возы мяса, рыбы, хлеба. Да и иностранцы тоже. Архистратег – нет, он мало ест, боится разжиреть, а пьет отлично, хоть и говорят люди, будто он переодетый турок»… – «Как турок?» – изумился мастер-месяц. – «У нас так говорят; он и Маврокордато хотят нас продать Англии». – «Очень ты нужна Англии! Станет она тебя покупать. И все ты, голубушка, врешь!» – сказал мастер-месяц, чтобы ее подзадорить. – «Зачем мне врать?» – «Да ты его, верно, и в глаза никогда не видела». – «Это я-то? Сто раз». – «Где же? В серале?» – «И в серале, и на улице, и в доме у него была». – «Ну, уж это ты наверное врешь! Пустят тебя в его дом!» – «А почему не пустят? У меня там сестра служит прачкой! Десять раз к ней ходила». – «И сестры у тебя никакой нет, ты сама тоже „служила прачкой“, знаю я тебя, все врешь», – твердил мастер-месяц, очень заинтересовавшийся сообщением, – «покажи мне ее, твою сестру, вот сведи меня к ней в гости, тогда я поверю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
XVIII
Вскоре в Миссолонги прибыла из Лондона артиллерийская миссия. Городские власти устроили ей на пристани торжественный прием. Было молебствие, произносились речи. Мастер-месяц всего этого не видел и не слышал: дела у него в арсенале не было, но он счел неудобным отлучиться в служебные часы. Говорили, что угощение от городских властей было очень хорошее, что выпито было большое количество санторинского vino santo и сладкого мускатного вина. К вечеру матросы привезли в сераль большое число мешков и ящиков. Мастер-месяц поглядывал подозрительно, предполагая, что это ракеты Конгрева. Все сложили на дворе.
С утра пошел проливной дождь. «Если в мешках порох, то плохо их дело: не сожгут, пожалуй, Лепанто», – весело подумал мастер-месяц, заглянув во двор. Спросил себя даже, не проявить ли усердие. – «Нет, не мое дело. Так будет спокойнее». Однако и без него один из англичан обратил внимание на то, что ракетный состав мокнет. Послали собирать рабочих, но в этот день был праздник: греки отказались убирать мешки, сколько их ни убеждал молодой немец, не очень понятно взывавший к их патриотизму. – «Ведь это нужно для вашего освобождения!» – говорил он, как ему казалось, по-гречески. Вдруг у ворот послышался страшный крик. Какой-то воинственного вида человек в тужурке военного образца, хоть без эполет, орал по английски диким голосом. «Мерзавцы! Негодяи! Я вам покажу праздники! Пропал ракетный состав! Испортили ракетный состав!…» Мастер-месяц догадался, что это сам глава артиллерийской миссии, он же начальник арсенала, Вильям Парри (сэром молодой немец его называл, чтобы выходило звучнее). Несколько греков со сконфуженным видом стали носить мешки под навес. – «Подлецы! Проклятое племя! Освобождать их надо… Мой друг генерал Конгрев повесил бы вас всех за такое дело!» кричал глава миссии. Мастеру-месяцу показалось, что он сильно выпил.
Кто-то испуганно сообщил, что в сераль едет сам архистратег. Вильям Парри немедленно успокоился, принял вид служаки и вышел к воротам для рапорта. В ворота вбежали сулиоты с мушкетами. За ними на прекрасном коне во двор въехал человек в красном английском полковничьем мундире. Мастер-месяц тотчас узнал лорда Байрона, хоть он сильно изменился со времени их встречи у Флориана: очень исхудал и поседел, лицо у него было усталое, изможденное. «Как бы и он меня не узнал?» – подумал мастер-месяц, не суясь вперед, – «да нет, где же? мы люди маленькие, и пять лет прошло, и я стал вдвое толще»… Байрона сопровождал граф Гамба. Дальше ехал грум-негр, и бежали еще сулиоты. Позднее мастер-месяц узнал, что сулиотская гвардия архистратега постоянно следует за ним пешком и не отстает даже тогда, когда архистратег скачет: сулиоты ходить как люди не умеют – бегут лучше любой лошади.
Архистратег принял рапорт и, не сходя с коня, заговорил с Парри вполголоса. На лице его вдруг изобразилась тревога. Ему подали мешок с ракетным составом. Подошел немецкий офицер Киндерман, повидимому, вступивший в спор с начальником артиллерийской миссии. Парри кипятился. Немец пожал плечами. – «Могу уверить вашу светлость, что большой беды нет, – сказал он с сильным немецким акцентом, – к тому же промокли только верхние мешки». Байрон ничего не ответил, видимо не желая становиться ни на ту, ни на другую сторону. Он соскочил с коня у самого крыльца и быстро вошел в арсенал, скрывая свою хромоту.
Там он оставался минут десять. Затем снова вышел, – лошадь подали к крыльцу, – пожал руку Парри и громко сказал: «Благодарю вас, майор ». Начальник артиллерийской миссии просиял. – «Это он, что, чин ему пожаловал?» – спросил себя весело мастер-месяц. – «Впрочем, если сам он полковник, то почему пьянице не быть майором?» Байрон рысью выехал на улицу. Впереди и сзади его бежали сулиоты с мушкетами. И как мастеру-месяцу ни хотелось найти смешное в архистратеге, – кроме чина, ничего не нашел. Военный мундир Байрон носил прекрасно, точно носил всю жизнь: так, по крайней мере, казалось штатским людям; бывший же в Миссолонги английский офицер слегка улыбался. Держал себя архистратег с большим достоинством: очень просто, без чрезмерного величия, но и без фамильярности.
После отъезда Байрона, майор Парри собрал на дворе всех служащих и произнес краткую, энергичную речь, которую тут же переводил какой-то неизвестный мастеру-месяцу грек, – как оказалось, личный переводчик архистратега. Майор сказал, что готовится поход на Лепанто, что Лепанто должен быть взят и, чорт возьми! будет взят. Для этого в Миссолонги прислано все необходимое и в частности то, что нужно для изготовления ракет.
– Слышали об этой хитрой штучке, а? Не слышали? Изобрел ее мой друг, генерал Конгрев, недурной воин: самому Бонапарту отравил жизнь. Так вот эта штучка нас всех выручит. И не нас, а вас! Англию мы, что ли, освобождаем? Нет, Англия, слава Богу, всегда была свободна. Мы освобождаем вашу страну, ваш народ. Это для вас сюда приехал его светлость лорд Байрон. Ему и без вас было хорошо жить, Он, может быть, первый писатель в мире! – заявил майор несколько менее убежденным голосом. – И вот он для вас все бросил – жену, детей, родину, приехал освобождать Грецию, черт вас возьми! Поэтому нам надо взять Лепанто! Это я вам говорю! Поняли? И мы Лепанто возьмем! Вот при помощи этих ракет и возьмем. Они обращают в бегство самую лучшую кавалерию… И пехоту тоже, да. Они сжигают корабли неприятельского флота, производят взрывы и разрушения в крепостях, и черт знает что еще! Сам Бонапарт – знаете, что был за человек, а? – сам Бонапарт ничего не мог поделать против ракет, а? Как только мой друг генерал Конгрев изобрел эту штучку, сейчас же ничего от Бонапарта не осталось. Ну, так вот передаю вам приказ архистратега: вы должны работать с величайшим усердием! Я сейчас все вам объясню, какая это штука…
Майор Парри развернул большой лист с чертежом ракеты Конгрева. Он бегло объяснил ее устройство, велел подать из ящика составные части, приложил одну к другой: – «Это поддон. Это хвост. Это гильза… Теперь понимаете? Ну так, марш. Все по местам!»
Служащие и рабочие покинули двор, но едва ли кто понял объяснения. Мастеру-месяцу показалось даже, что сам майор Парри давал их не очень уверенно и что шведский офицер слушал майора с некоторым недоумением. «По местам» же рабочие разойтись не могли, так как не знали, где их место и что они должны делать. Приехавшие с майором англичане прошли по мастерским и только разводили руками. – «В такой грязи невозможно работать!» сказал один из них решительно. – «Первым делом надо заняться уборкой! Тут работы на три дня!»
Начальник арсенала сначала слышать не хотел ни о какой отсрочке работ. Но пройдя по мастерским, и он должен был признать, что так работать нельзя. С криками, с ругательствами, с проклятьями он разрешил потратить два дня на очищение сераля.
Мастер-месяц был вызван к начальнику арсенала. Майор поговорил с ним минуты три, тоже ни о чем не спросил и предложил должность счетовода и приемщика снарядов; тут нужен человек, говорящий по-гречески. – «Но это собственно две должности?» – полувопросительно сказал мастер-месяц. «А где же взять людей, понимающих по-английски, черт вас всех побери!» – ответил майор и назначил полуторное жалование. Принимать снаряды мастеру-месяцу не хотелось, но он подумал, что судя по всему, снаряды, в этом арсенале появятся не скоро. «Рыжий будет очень доволен».
По должности приемщика работы не было почти никакой, так как арсенал еще ничего не изготовлял: ни ракет, ни снарядов. Больше времени отнимали занятия счетовода. Мастер-месяц каждый вечер расплачивался с рабочими. Хотел было платить раз или два в неделю, но греки запротестовали: по своей бедности, они не могли ждать ни одного дня. Выдача денег занимала ежедневно часа полтора; отчасти он умышленно затягивал дело, чтобы проявить усердие; кроме того, боясь ошибиться в греческих деньгах и передать лишнее, по три раза проверял счет каждого рабочего.
Платили рабочим по местным ценам очень хорошо. Нанято было немало лишних людей. Вообще денег в Миссолонги не жалели. Мастер-месяц не сомневался, что почти все тут крадут, хоть ни малейших данных для таких предположений у него не было. «Деньги у лондонского комитета, верно, шалые: шутка ли сказать, сколько дураков в Англии! Контроля никакого. Кто просто кладет в карман, кто наживается на поставках: он заказывает, он, верно, и комиссию получает». Относительно того, ворует ли сам Байрон, мастер-месяц все же не имел твердого мнения: может, этот полоумный и не ворует. На таком деле, по его мнению, было бы скорее позором не наживаться. Чем дольше мастер-месяц находился в Миссолонги, тем яснее ему становилось, что ничего тут не будет – ни ракет Конгрева, ни снарядов, ни похода на Лепанто: разве только появится на свете несколько новых богатых или зажиточных людей. Эта мысль его раздражала: почему они разбогатеют, а он – дай Бог вывезти какие-либо крохи?
Начальству он, разумеется, ничего этого не сообщал, хорошо зная свое дело. Напротив, в первом же докладе рыжему подполковнику написал, что приготовления в Миссолонги делаются огромные, что поход против Лепанто назначен на 14-ое февраля (так действительно говорили все в городе), что турецкой крепости грозит очень серьезная опасность: ракеты Конгрева. Давал понять, что в меру возможного он затягивает производство: без него дело шло бы гораздо скорее. Впрочем знал, что рыжего обмануть не так просто.
В арсенале он старался все время попадаться на глаза майору, ходил по мастерским, которые, после приезда англичан, стали, наконец, принимать приличный вид, часто предлагал свои услуги для перевода (поэтому знал почти все дела). Таким образом за день утомлялся порядком и даже похудел, хоть ел, как всегда, много и со вкусом: греческая кухня сначала ему не понравилась; потом он к ней привык, а кое-что даже очень оценил, особенно рыбные блюда. Недурна была и местная фруктовая водка, подкрашенная жженым сахаром. И вино было вполне сносное, хоть, разумеется, не марсала. Пил он несколько больше, чем следовало, но уж очень было скучно в арсенале. Мастер-месяц был человек весьма общительный. Между тем по своей должности он почти не имел на службе равных: с одними не мог болтать потому, что они были гораздо выше его по рангу, а с другими – потому, что они были гораздо ниже.
В арсенале была устроена кантина, ставшая чем-то вроде клуба. В виду установленного в Миссолонги демократического духа, в нее разрешалось входить и лицам среднего персонала (так они именовались в штатах). Мастер-месяц пользовался своим правом с достоинством, но скромно, как лицу среднего персонала полагалось: выпивал у стойки наскоро, по возможности незаметно, рюмку-другую, заедал маслиной и тотчас уходил, – разве только велись интересные разговоры, тогда старался немного задержаться. За единственный столик кантины он никогда не садился, зная свое место. Тем не менее офицерам появление приемщика, видимо, не нравилось, хоть он всегда почтительно им кланялся и никогда не пробовал разговаривать. Приехавший освобождать Грецию офицер одной из немецких армий Киндерман, человек видимо очень гордый, несмотря на незнатную фамилию, не замечал низших служащих и не отвечал на их поклоны ни в кантине, ни в мастерской, ни в коридоре гарема. Их комнаты находились почти рядом. В коридор выходила и комната шведского офицера Засса.
Это было очень удобно мастеру-месяцу. Офицеры говорили между собой обычно по-немецки, не стесняясь его соседством. Он никому и вида не подавал что знает, кроме английского, еще другие иностранные языки, – азбука ремесла. В первый день после приезда Парри мастер-месяц, медленно проходя по коридору, слышал обрывок разговора: – «Да он не офицер! Голову на отсечение даю, что не офицер!» – сердито говорил Киндерман. – «Мне сказали, что майор служил низшим клерком в гражданском отделении Вульвичского арсенала», – с усмешкой ответил Засс – «умники Лондонского Комитета, очевидно, признали, что это достаточный артиллерийский ценз. Во всяком случае о ракетах Конгрева он не имеет ни малейшего понятия». – «Unerhoert!» – сказал с возмущением немецкий офицер.
С маркитанкой же вышло приятное недоразумение. Мастер-месяц был уверен, что придется платить, и ничего против этого не имел: он любил деньги, но скуп не был – на что другое жалел, а на себя, на радости жизни, нет. По своему правилу, он в первый же вечер – чтобы уважала – сунул кое-что в шелковый мешочек, служивший маркитантке кошельком: не очень много, однако прилично, – почти столько, сколько заплатил бы в Венеции или в Вероне даме такого ранга. При этом на лице него была веселая улыбка, говорившая, что дело житейское, ясное: между порядочными людьми тут спорить не приходится. Она нисколько не обиделась, но видимо была изумлена: в чем дело? зачем деньги? На следующий день едва ли не на всю полученную сумму купила лакомств, вина, рахат-лукума.
Маркитантка вообще не придавала деньгам ни малейшей цены. Получала она, как все служившие в серале люди, вполне достаточное для жизни жалование: мастер-месяц знал точно, так как сам ей эти деньги выдавал. Но дня через два после получки нее уже ничего не оставалось. Говорила, что много дает семье: в действительности у нее брал всякий кто хотел: давала тому, кто первый попросит, и назад не требовала, хотя всегда несколько удивлялась: как это, обещали отдать и не отдают? Мастер-месяц не без труда навел тут порядок. Не было нее и жадной любви к вещам, свойственной, как он знал, многим женщинам нестрогой жизни. Подарки она принимала с детской радостью, особенно сласти. Но о своем туалете заботилась мало: не все ли равно, старый ли халат или новый? Пришлось навести порядок и тут. Хозяйство в кантине она вела очень честно: на базаре торговалась, точно покупала для себя; между тем деньги были казенные, и никто их особенно не считал.
Удивлялся ее наивности мастер-месяц и во всем другом. Она в первый же вечер созналась, что была у паши не прачкой, а одалиской. Да собственно и соврала для начала лишь по традиции: так полагалось, – может у иностранца есть против одалисок предрассудок? Когда оказалось, что предрассудка нет, охотно стала рассказывать о своей прежней жизни и рассказывала весело, без малейшей горечи. – «Что же, он был жестокий человек, паша? Мучил тебя?» – Она изумилась. «Зачем мучил? Он был добрый, очень добрый! Если и наказывал кого, то за дело. Отличный был паша! Его убили на войне, я всегда за него молюсь»… – «Ну вот! За турка молишься?» – «А я не говорю, за кого». – «Этак ты, может, не хочешь освобождения Греции?» – «Отчего не хотеть? Хочу, конечно», – ответила она, зевая. Политика ее не интересовала, – горестно говорила, что пора прекратить эту гадкую войну. – «Да как же прекратить, если турки не желают давать вам свободу?» – спрашивал, забавляясь, мастер-месяц. Она, вздыхая, умолкала. Вид ее как будто говорил: «ну, что ж делать, если они не хотят? А может, как-нибудь их убедить, чтобы захотели?…»
Через нее мастер-месяц ознакомился с настроением других греков в городке. Турок все, кроме нее, терпеть не могли. Но не очень любили и иностранцев, приехавших для освобождения Греции. «Архистратега любят, это правда. Он настоящий барин! А другие нет, при нем кормятся». – Отражая общее мнение, она признавала, что дела со времени приезда англичан идут хорошо. Цены на рыбу поднялись, лавочники делают золотые дела, все разбогатели. «Англичанин дурак: он все покупает и не торгуется, разве у нас так можно? Архистратег любить кинжалы и сабли, ему нарочно подсовывают: где он проходит, там выставляют. Купит лавочник за грош, а говорит что старое, – архистратег любит старое, и платит в десять раз дороже. А еды что на них идет! Все крестьяне в деревнях богатеют. Одни сулиоты съедают возы мяса, рыбы, хлеба. Да и иностранцы тоже. Архистратег – нет, он мало ест, боится разжиреть, а пьет отлично, хоть и говорят люди, будто он переодетый турок»… – «Как турок?» – изумился мастер-месяц. – «У нас так говорят; он и Маврокордато хотят нас продать Англии». – «Очень ты нужна Англии! Станет она тебя покупать. И все ты, голубушка, врешь!» – сказал мастер-месяц, чтобы ее подзадорить. – «Зачем мне врать?» – «Да ты его, верно, и в глаза никогда не видела». – «Это я-то? Сто раз». – «Где же? В серале?» – «И в серале, и на улице, и в доме у него была». – «Ну, уж это ты наверное врешь! Пустят тебя в его дом!» – «А почему не пустят? У меня там сестра служит прачкой! Десять раз к ней ходила». – «И сестры у тебя никакой нет, ты сама тоже „служила прачкой“, знаю я тебя, все врешь», – твердил мастер-месяц, очень заинтересовавшийся сообщением, – «покажи мне ее, твою сестру, вот сведи меня к ней в гости, тогда я поверю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17