Стыдно, но хоть помогло бы на несколько часов снять напряжение; однако существовал шанс натолкнуться там на знакомого. Имелись, правда, и службы, специализирующиеся на такого рода услугах, можно вызвать девушку и трахнуть ее, но особого удовольствия в этом Питер не находил – девушки эти чаще всего некрасивы, жалки, употребляют наркотики, – и дело кончилось бы состраданием к партнерше и расспросами о ее жизни. А потом, он еще не дошел до того, чтобы бросаться к проституткам. Так что вместо этого он углубился в чтение газеты, начав с раздела спорта. «Штрафники» облажались три раза подряд, и их звезда Чарльз Баркли дулся и критиковал команду. Питер скучал по Доктору Джею. Когда Доктор ушел на покой, город потерял одно из главных своих украшений. В целом газетные заголовки не проясняли его видения момента. Какие-то маргиналы подрались на тепловых люках, шестнадцатилетний наркодилер застрелен на углу Восьмой и Батлер-стрит. Ничего нового по сравнению с тем временем, когда самыми бедными в городе были ирландцы, жившие по восемь человек в комнате, работавшие на паровозостроительном предприятии Болдуина или на швейных фабриках, ирландцы, чьи дети во сне видели лишь паровозы, а старухи рылись в мусоре в поисках угля для печей. Вот опять он ворчит, и, кажется, чуть ли не вслух. Из окна кафетерия Филадельфия являла собой неприглядную картину – всюду серый снег и подмерзшая грязь, а весной и не пахнет. Дневной свет был тусклым, меркнул в преддверии сумерек, а он не мог вспомнить, когда ему являться в клуб для игры в «ракетку». Вот опять эта боль в груди… И ради чего, спрашивается, было надрываться на работе, годами разбираться во всех этих «согласованных признаниях вины», вызывать свидетелей, бороться с затяжками и отсрочками и пресекать любые сделки и сговоры с адвокатами, считавшими его жестокосердным. Как хотелось бы избавиться от всего этого, пролить на душу бальзам, который заставил бы забыть и ненависть к нему Дженис, и то, что впереди у него лишь нескончаемый поток дел об убийствах! Через их убойный отдел со штатом в два десятка человек в год проходит примерно пятьсот судебных тяжб. Может быть, подвернись ему интересное дельце, он еще сколько-нибудь протянет. Но ведь существуют всегда и возможности другой работы – в области страхования, политики или на другом каком-нибудь безвредном поприще. Множество молодых прокуроров, по горло сытых вечно буксующей и продажной судебной системой, наплевав на былые идеалы, удирают в частные фирмы, где можно, не напрягаясь, заработать свою сотню тысяч. Но он слишком устал, чтобы думать сейчас о смене работы. Он будет упорно и бодро продолжать свой бег, сторожа противника, не подпуская его к мячу, а потом, подобно юному защитнику «Штрафников», обойдет бестолково мечущихся ветеранов и забросит мяч в корзину. Все просто. Все очень, очень просто.
А позже, после нескольких часов работы, после целого вороха слов, споров, возражений и дискредитации свидетелей со стороны защиты, убедив всех в виновности Робинсона, он почувствовал, что совершенно выдохся. Билл весь день не спускал глаз с Питера, и был даже момент, когда тому показалось, что Робинсона интересует не столько ход процесса, сколько он, Питер, – обвиняемый следил за ним, пристально глядя на него умным взглядом, словно силясь изучить его. Когда обвиняемого уводили, он поднял руку, заговорщически приветствуя прокурора.
Сейчас Питер сидел в своем кресле и складывал бумаги, надеясь, что освободился от всего этого до следующего дня, когда предстояли заключительные дебаты сторон. Зал заседаний опустел, и Питер понимал, прислушиваясь к отдававшимся гулким эхом звукам из коридора, что чего-то ждет. Потемнело, и стал падать снег. Помещение начала окутывать ночная прохлада. Бенита разбиралась со своей перфолентой. После восьми часов работы она выглядела удивительно свежей, и вид ее наводил на игривые мысли попросить ее проявить сочувствие. Она сложила ленту, обвязав резинкой каждый моток. Лента использовалась в суде для повторного слушания, по существу являясь дублирующей записью. Вынув бобину из звукозаписывающего устройства, Бенита бросила в портфель и ее и перфоленту. Он знал, что вечером она сунет ленту в компьютер, который расшифрует запись и сделает распечатку, которую Бенита прочитает и поправит.
Но пора было отправляться в клуб для часовой игры в «ракетку». Берджера не будет, так что идти особо не хотелось. Он глядел на Бениту. Ей, наверное, не больше двадцати двух-двадцати трех. Интересно, играет ли она в «ракетку»? Спросить он не решился.
3
Выйдя из здания Ратуши, Питер приостановился под одной из пропахших мочой арок. Служащие обгоняли его, спеша в метро или к загородным поездам, а рядом через специальную дверь выводили людей в наручниках; они шли к серому автобусу Управления филадельфийских исправительных заведений. Счастливчики. Им присудили срок меньше года, их повезут теперь в городскую тюрьму. А неподалеку стоял фургончик государственной тюрьмы – он повезет тех, которым дали большой срок или пожизненное. Перед ним вырос худой негр в обтрепанном пальто, и Питер невольно отпрянул – так надоели ему попрошайки, стоит только появиться в городе, как они прохода не дают, клянчат деньги. И тем не менее, возможно, движимый не состраданием, а лишь чувством вины, он потянулся в карман за мелочью. Мужчина маниакально подбрасывал вверх и ловил монетки.
– Эй, ты! Что будет-то?
– О чем вы? – резко бросил Питер.
Лицо мужчины светилось безумным азартом – он ждал, когда монетка упадет. Красные воспаленные веки, гнилые зубы.
– Что выйдет? – опять вопросил мужчина. – Чего ждать?
– Не знаю.
Мужчина, откинув голову, закатился недобрым смехом, потом выхватил из-под полы бутылку «Тандерберда» и хлебнул из горлышка, после чего опять занялся монеткой.
Питер поспешил прочь, не желая быть свидетелем чужого безумия. Обычно пешая прогулка в клуб доставляла ему удовольствие, приятен был ветерок, в темноте обдувавший лицо, теплое шерстяное пальто и плотный костюм давали ощущение удобства, но сейчас он быстро проходил квартал за кварталом, покрывая бесконечно тянущееся расстояние, стараясь забыть о маячившем за его спиной здании Ратуши.
Окутанный вихрями морозного воздуха, вившимся вокруг его пальто и перчаток, он ступил в зеркально-хромированную кабину клубного лифта. Парочка болванов-качков с неестественно раздутыми мускулами, из тех, что день и ночь болтаются в клубе, околачивалась в фойе, делая вид, что таким образом не выставляет себя напоказ. Интересно, что они этим компенсируют, подумал он, – недостаточную величину члена или недостаток мозгов. А может, это страх заставляет их наращивать плоть в этом плотоядном мире?
Зеркала на каждой из четырех стен тренажерного зала отражали бесчисленное количество мужчин и женщин, тренировавшихся на сверкающих металлом тренажерах. Дженис все еще имела членскую карточку. Может быть, она перестала тренироваться, чтобы не встречаться с ним? Вполне возможно. Упражнение на одном из тренажеров заключалось в попеременном сдвигании и раздвигании ног. Он слышал, как какие-то женщины в шутку называли этот тренажер «да-нет машиной». Много и тяжело работавшие, эти женщины облюбовали себе спортзал, где могли сублимировать свой сексуальный голод в гибкость и силу мускулатуры. «Да» – раздвинуть ноги, «нет» – сдвинуть. Уж сколько времени он был лишен этого «да», и онанизм стал для него привычен, как ежедневное бритье, полезная необходимость, возможность избавиться от излишка соков, вырабатываемых организмом. А рядом класс аэробики – женщины в крикливых костюмах и горстка очень стройных мужчин прыгали, лягались и вертелись на месте. Дженис не было и тут, а была лишь толпа потных баб в блестящих трико и лосинах. Некоторые из них имели законное право на блестящий костюм. С каждым годом расстояние, с какого он предпочитал рассматривать подобного рода женщин, все увеличивалось. Уже лет десять, как он перестал чувствовать себя моложе моделей с глянцевых журнальных обложек, хотя четырнадцатилетний мальчишка в нем был еще жив и остро давал о себе знать, когда он прикасался к пахнувшим свежей краской плотным страницам «Плейбоя», этому миру красочных фантазий, обновляемому раз в месяц. Его скотскую и типично мужскую похотливость, против которой вот уж сколько лет ведут яростную борьбу строгие феминистки, ничто не могло побороть или поколебать; проклинаемая, бросаемая в очистительный огонь их гнева, она возрождалась вновь и вновь. Поразительно, как стойко в этом смысле сопротивление мужчин и сила их желания, подогреваемая активным участием самих же женщин. Порнография, реклама, одежда, кино, увеличивающая грудь хирургия – целые отрасли национальной экономики и культуры, в основе которых лежит стремление мужчин к идеально прекрасным титькам.
В раздевалке он, прижав руку ко лбу, откинул со лба волосы и наклонился к зеркалу. Нет, линия волос не начала еще отступать, и седины почти нет. Он еще молод, черт подери, тридцать один – значит, молод, парни в тридцать один еще не уходят из профессионального спорта. Он разделся и взвесился голым. Цифры на весах показали двести два, на двадцать два фунта больше, чем это было к концу школы, на двенадцать – чем к концу колледжа и на четыре, чем к окончанию университета. Для шести футов и двух дюймов – немного. Интересно, мог бы он сейчас с головой уйти в игру, ощутить восторг от упоительного прикосновения к шершавому ободку корзины, когда забрасываешь в нее кожаный мяч, прикосновение, а затем холодок металла, когда рука твоя проталкивает мяч дальше, вниз. Сборная Пенсильванского университета против «Англиканцев», чемпионат студенческих команд 1976 года. П. Скаттергуд, молодой форвард, пять из девяти мячей с площадки, один со штрафной полосы, шесть подборов мяча под щитом. Солидная помощь проигрывающим. У него до сих пор где-то хранится пожелтевшая вырезка из «Филадельфия Инквайерер». Он завязал шнурки теннисных туфель, одернул на себе футболку и пожалел, что Берджер находится на пути в Гаррисберг. Найдя себе гимнастический мат, он принялся растягиваться, как делал всегда, когда хотел как следует потренироваться. В зеркалах спереди и сзади от него он увидел множившиеся и уменьшающиеся изображения собственной его фигуры, увидел заплывающие жиром живот и бока и чуть-чуть обвислый зад. Берджер следил за своим весом, но делал это беспорядочно. Питер аккуратнейшим образом дал нагрузку каждой группе ножных мышц, потом мышцам спины, шеи и, наконец, плечевым мускулам. Перевернувшись на живот, он подтянулся двадцать пять раз, а затем сделал пятьдесят седов. В венах его заиграла громкая спортивная музыка.
Позже, уже на корте, с наслаждением отрабатывая мячи – короткие, резаные, крученые, идущие от передней стенки, мячи, которые невозможно отбить, свечи с центра площадки и обманные легкие удары и смертельные подачи, он вдруг увидел в маленьком наблюдательном оконце чье-то лицо, лицо было женское, толком разглядеть его он не мог, но было ясно, что это не Дженис. К сожалению, не Дженис; женщина стояла примерно в футе от оконца – очень маленького отверстия, прикрытого толстой полиуретановой мутной пленкой, поцарапанной случайными попаданиями мяча. Однако лицо это совершенно точно принадлежало женщине, и женщина эта глядела на него.
У него было искушение открыть дверь и поинтересоваться, кого она ищет, но легкое раздражение заставляло его бить по мячу, делая вид, что он ее не замечает. Весь день напролет он общался с людьми и даже охрип. Он сосредоточился на ударах. Доставая мяч из дальнего угла, он увидел, что она отступила и больше не смотрит в оконце.
Площадка для игры в «ракетку» была сама примитивность. Четыре белых стены, дощатый пол и один игрок с колючей ракеткой и синим резиновым мячиком. Чего уж проще. Знай лупи что есть силы проклятый мяч. А всякая там тактика, всякое мастерство – лишь дополнение к простому удовольствию бить по мячу так, как тебе вздумается. Он бил ритмично, до пота. Берджер, тот иногда сбавлял темп, оставляя время на то, чтобы поболтать между ударами и отдышаться. Еще удар. Завтра Питер представит свои заключительные аргументы, дождется приговора – судя по всему, преступление будет квалифицировано как убийство первой степени – и станет готовиться к следующему делу. Мяч. Хоскинс порядком злил его. Нет ничего хуже такого дружелюбия. Питер не знал, можно ли ему верить. Потому что одновременно Хоскинс стал что-то очень уж его донимать, лезть в его стратегию, отпускать язвительные замечания на еженедельных совещаниях, опровергая его мнение и тем самым ставя под вопрос компетентность Питера. Мяч. Однако Хоскинс человек непростой, кто знает, может, его придирки – это проявление симпатии, знак доверия.
Отбей этот чертов мяч – вот так. А еще Дженис и их брак, разрушенный чрезмерной преданностью работе мужа и совершенной неуравновешенностью жены. Возьми этот мяч. Когда она съехала от него, он даже гневаться не мог, был спокоен, тверд и холоден. Мяч. Сжатые зубы, решительность. Три чемодана, ее документы, бумаги, кое-что из кухонной утвари, то немногое, что смогла вместить «субару». Мяч. Она не обратилась к адвокату и понятия не имела, где проведет ту ночь. Мяч. На следующий же день они нашли ей новую квартиру.
Он не винил ее, совершенно не винил. После многих месяцев ужасных споров и баталий – мяч! – что-то, видно, подорвало ее хрупкую веру в их супружество. Возможно, причиной стало – мяч – его незатейливые и вполне беспочвенные уверения в том, что он сможет переделать себя и стать иным. Мяч. Она не была жестокой, нет, никогда не была. Она могла быть злой, иной раз даже безобразно злой, но жестокой – нет – мяч! – ведь она даже до самого конца постоянно повторяла, что любит его, тем самым – мяч – делая еще болезненнее разрыв.
Лицо в оконце показалось опять. Поймав на лету мяч, он повернулся к двери. Женщина в шортах и черной футболке. Она ступила на площадку с ракеткой в руке. Брюнетка, с волосами, низко спадавшими на лоб. Живот ее был плоским, а узкая футболка плотно обтягивала полные, несмотря на ее худощавость, тяжелые груди.
– У вас есть партнер? – Усталая выхолощенная сексуальность ее хрипловатого голоса намекала на былую страстность; плоть, придающую женщине мягкость, она также во многом утратила – казалось, оболочка эта в ней сгорела, обнажив ее крепкую и жилистую суть. Он отметил про себя мускулистость ее непринужденно болтавшихся рук. Широкоплечая и чуть ли не костлявая.
– Нет. – Питер жестом поманил ее к себе, прикидывая, не придется ли ему несколько ослабить силу ударов, чтобы не смущать партнершу.
– Подавайте сначала вы, – сказала она, становясь у передней стенки. – Я уже разогрелась.
Она приподнялась на цыпочки, чуть согнув ноги в коленях, подавшись вперед и сосредоточенно размахивая ракеткой.
Питер секунду помедлил, соображая. Удар средней силы ее не обескуражит, но даст ему возможность отступить в центр площадки. Дав мячу подпрыгнуть, он довольно сильным ударом послал его в переднюю стенку. Мяч отскочил от стенки прямо в сторону женщины. Быстрым и в то же время изящным движением она срезала его ударом слева, и мяч, задев боковую стенку, устремился к передней, коснулся ее и тяжело шлепнулся вниз, недосягаемый и неотбитый.
– Меня зовут Кассандра. – Она тронула его за плечо ракеткой. – Приятно познакомиться.
Первый гейм она выиграла со счетом 21-16. Несомненно, она была опытным игроком. Она знала все приемы и все хитрости, и никакой удар не мог застать ее врасплох. Но, бормотал он себе под нос, ведь на ее стороне молодость, а значит – скорость и сила. Теперь он выкладывался вовсю, стараясь бить низко и сильно и направлять удары по углам, чтобы она побегала, а он тем временем мог подготовиться к пушечному удару.
Уже в начале второго гейма он был мокрым от пота и тяжело дышал. Ноги сводило, правая рука словно вздулась. Он рассчитывал каждый удар, быстро изготавливался, бил, подрезал, лупил по мячу, использовал все, что только можно. Кассандра уверенно двигалась по площадке. Когда счет был 15-15, он с трудом отбил ее громобойную подачу, погасив мяч от стены. Но она приняла мяч, в свою очередь погасив его ударом еще более сильным. Метнувшись к передней стенке, он хотел ответить ударом пониже, чтобы мяч пролетел справа от нее и она не успела бы до него дотянуться. Изготовившись, он ударил, будучи совершенно уверенным в успехе. Мяч стремительно отскочил от передней стенки. Питер повернулся, чтобы посмотреть, как он упадет, – хотел получить удовольствие, но в тот момент, когда он поворачивал голову, мяч, как синяя молния, мелькнул в нескольких дюймах от его глаз, после чего тут же, не успев ничего понять, Питер вдруг растянулся плашмя, голова его звенела от боли, в глазах плыли красные круги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
А позже, после нескольких часов работы, после целого вороха слов, споров, возражений и дискредитации свидетелей со стороны защиты, убедив всех в виновности Робинсона, он почувствовал, что совершенно выдохся. Билл весь день не спускал глаз с Питера, и был даже момент, когда тому показалось, что Робинсона интересует не столько ход процесса, сколько он, Питер, – обвиняемый следил за ним, пристально глядя на него умным взглядом, словно силясь изучить его. Когда обвиняемого уводили, он поднял руку, заговорщически приветствуя прокурора.
Сейчас Питер сидел в своем кресле и складывал бумаги, надеясь, что освободился от всего этого до следующего дня, когда предстояли заключительные дебаты сторон. Зал заседаний опустел, и Питер понимал, прислушиваясь к отдававшимся гулким эхом звукам из коридора, что чего-то ждет. Потемнело, и стал падать снег. Помещение начала окутывать ночная прохлада. Бенита разбиралась со своей перфолентой. После восьми часов работы она выглядела удивительно свежей, и вид ее наводил на игривые мысли попросить ее проявить сочувствие. Она сложила ленту, обвязав резинкой каждый моток. Лента использовалась в суде для повторного слушания, по существу являясь дублирующей записью. Вынув бобину из звукозаписывающего устройства, Бенита бросила в портфель и ее и перфоленту. Он знал, что вечером она сунет ленту в компьютер, который расшифрует запись и сделает распечатку, которую Бенита прочитает и поправит.
Но пора было отправляться в клуб для часовой игры в «ракетку». Берджера не будет, так что идти особо не хотелось. Он глядел на Бениту. Ей, наверное, не больше двадцати двух-двадцати трех. Интересно, играет ли она в «ракетку»? Спросить он не решился.
3
Выйдя из здания Ратуши, Питер приостановился под одной из пропахших мочой арок. Служащие обгоняли его, спеша в метро или к загородным поездам, а рядом через специальную дверь выводили людей в наручниках; они шли к серому автобусу Управления филадельфийских исправительных заведений. Счастливчики. Им присудили срок меньше года, их повезут теперь в городскую тюрьму. А неподалеку стоял фургончик государственной тюрьмы – он повезет тех, которым дали большой срок или пожизненное. Перед ним вырос худой негр в обтрепанном пальто, и Питер невольно отпрянул – так надоели ему попрошайки, стоит только появиться в городе, как они прохода не дают, клянчат деньги. И тем не менее, возможно, движимый не состраданием, а лишь чувством вины, он потянулся в карман за мелочью. Мужчина маниакально подбрасывал вверх и ловил монетки.
– Эй, ты! Что будет-то?
– О чем вы? – резко бросил Питер.
Лицо мужчины светилось безумным азартом – он ждал, когда монетка упадет. Красные воспаленные веки, гнилые зубы.
– Что выйдет? – опять вопросил мужчина. – Чего ждать?
– Не знаю.
Мужчина, откинув голову, закатился недобрым смехом, потом выхватил из-под полы бутылку «Тандерберда» и хлебнул из горлышка, после чего опять занялся монеткой.
Питер поспешил прочь, не желая быть свидетелем чужого безумия. Обычно пешая прогулка в клуб доставляла ему удовольствие, приятен был ветерок, в темноте обдувавший лицо, теплое шерстяное пальто и плотный костюм давали ощущение удобства, но сейчас он быстро проходил квартал за кварталом, покрывая бесконечно тянущееся расстояние, стараясь забыть о маячившем за его спиной здании Ратуши.
Окутанный вихрями морозного воздуха, вившимся вокруг его пальто и перчаток, он ступил в зеркально-хромированную кабину клубного лифта. Парочка болванов-качков с неестественно раздутыми мускулами, из тех, что день и ночь болтаются в клубе, околачивалась в фойе, делая вид, что таким образом не выставляет себя напоказ. Интересно, что они этим компенсируют, подумал он, – недостаточную величину члена или недостаток мозгов. А может, это страх заставляет их наращивать плоть в этом плотоядном мире?
Зеркала на каждой из четырех стен тренажерного зала отражали бесчисленное количество мужчин и женщин, тренировавшихся на сверкающих металлом тренажерах. Дженис все еще имела членскую карточку. Может быть, она перестала тренироваться, чтобы не встречаться с ним? Вполне возможно. Упражнение на одном из тренажеров заключалось в попеременном сдвигании и раздвигании ног. Он слышал, как какие-то женщины в шутку называли этот тренажер «да-нет машиной». Много и тяжело работавшие, эти женщины облюбовали себе спортзал, где могли сублимировать свой сексуальный голод в гибкость и силу мускулатуры. «Да» – раздвинуть ноги, «нет» – сдвинуть. Уж сколько времени он был лишен этого «да», и онанизм стал для него привычен, как ежедневное бритье, полезная необходимость, возможность избавиться от излишка соков, вырабатываемых организмом. А рядом класс аэробики – женщины в крикливых костюмах и горстка очень стройных мужчин прыгали, лягались и вертелись на месте. Дженис не было и тут, а была лишь толпа потных баб в блестящих трико и лосинах. Некоторые из них имели законное право на блестящий костюм. С каждым годом расстояние, с какого он предпочитал рассматривать подобного рода женщин, все увеличивалось. Уже лет десять, как он перестал чувствовать себя моложе моделей с глянцевых журнальных обложек, хотя четырнадцатилетний мальчишка в нем был еще жив и остро давал о себе знать, когда он прикасался к пахнувшим свежей краской плотным страницам «Плейбоя», этому миру красочных фантазий, обновляемому раз в месяц. Его скотскую и типично мужскую похотливость, против которой вот уж сколько лет ведут яростную борьбу строгие феминистки, ничто не могло побороть или поколебать; проклинаемая, бросаемая в очистительный огонь их гнева, она возрождалась вновь и вновь. Поразительно, как стойко в этом смысле сопротивление мужчин и сила их желания, подогреваемая активным участием самих же женщин. Порнография, реклама, одежда, кино, увеличивающая грудь хирургия – целые отрасли национальной экономики и культуры, в основе которых лежит стремление мужчин к идеально прекрасным титькам.
В раздевалке он, прижав руку ко лбу, откинул со лба волосы и наклонился к зеркалу. Нет, линия волос не начала еще отступать, и седины почти нет. Он еще молод, черт подери, тридцать один – значит, молод, парни в тридцать один еще не уходят из профессионального спорта. Он разделся и взвесился голым. Цифры на весах показали двести два, на двадцать два фунта больше, чем это было к концу школы, на двенадцать – чем к концу колледжа и на четыре, чем к окончанию университета. Для шести футов и двух дюймов – немного. Интересно, мог бы он сейчас с головой уйти в игру, ощутить восторг от упоительного прикосновения к шершавому ободку корзины, когда забрасываешь в нее кожаный мяч, прикосновение, а затем холодок металла, когда рука твоя проталкивает мяч дальше, вниз. Сборная Пенсильванского университета против «Англиканцев», чемпионат студенческих команд 1976 года. П. Скаттергуд, молодой форвард, пять из девяти мячей с площадки, один со штрафной полосы, шесть подборов мяча под щитом. Солидная помощь проигрывающим. У него до сих пор где-то хранится пожелтевшая вырезка из «Филадельфия Инквайерер». Он завязал шнурки теннисных туфель, одернул на себе футболку и пожалел, что Берджер находится на пути в Гаррисберг. Найдя себе гимнастический мат, он принялся растягиваться, как делал всегда, когда хотел как следует потренироваться. В зеркалах спереди и сзади от него он увидел множившиеся и уменьшающиеся изображения собственной его фигуры, увидел заплывающие жиром живот и бока и чуть-чуть обвислый зад. Берджер следил за своим весом, но делал это беспорядочно. Питер аккуратнейшим образом дал нагрузку каждой группе ножных мышц, потом мышцам спины, шеи и, наконец, плечевым мускулам. Перевернувшись на живот, он подтянулся двадцать пять раз, а затем сделал пятьдесят седов. В венах его заиграла громкая спортивная музыка.
Позже, уже на корте, с наслаждением отрабатывая мячи – короткие, резаные, крученые, идущие от передней стенки, мячи, которые невозможно отбить, свечи с центра площадки и обманные легкие удары и смертельные подачи, он вдруг увидел в маленьком наблюдательном оконце чье-то лицо, лицо было женское, толком разглядеть его он не мог, но было ясно, что это не Дженис. К сожалению, не Дженис; женщина стояла примерно в футе от оконца – очень маленького отверстия, прикрытого толстой полиуретановой мутной пленкой, поцарапанной случайными попаданиями мяча. Однако лицо это совершенно точно принадлежало женщине, и женщина эта глядела на него.
У него было искушение открыть дверь и поинтересоваться, кого она ищет, но легкое раздражение заставляло его бить по мячу, делая вид, что он ее не замечает. Весь день напролет он общался с людьми и даже охрип. Он сосредоточился на ударах. Доставая мяч из дальнего угла, он увидел, что она отступила и больше не смотрит в оконце.
Площадка для игры в «ракетку» была сама примитивность. Четыре белых стены, дощатый пол и один игрок с колючей ракеткой и синим резиновым мячиком. Чего уж проще. Знай лупи что есть силы проклятый мяч. А всякая там тактика, всякое мастерство – лишь дополнение к простому удовольствию бить по мячу так, как тебе вздумается. Он бил ритмично, до пота. Берджер, тот иногда сбавлял темп, оставляя время на то, чтобы поболтать между ударами и отдышаться. Еще удар. Завтра Питер представит свои заключительные аргументы, дождется приговора – судя по всему, преступление будет квалифицировано как убийство первой степени – и станет готовиться к следующему делу. Мяч. Хоскинс порядком злил его. Нет ничего хуже такого дружелюбия. Питер не знал, можно ли ему верить. Потому что одновременно Хоскинс стал что-то очень уж его донимать, лезть в его стратегию, отпускать язвительные замечания на еженедельных совещаниях, опровергая его мнение и тем самым ставя под вопрос компетентность Питера. Мяч. Однако Хоскинс человек непростой, кто знает, может, его придирки – это проявление симпатии, знак доверия.
Отбей этот чертов мяч – вот так. А еще Дженис и их брак, разрушенный чрезмерной преданностью работе мужа и совершенной неуравновешенностью жены. Возьми этот мяч. Когда она съехала от него, он даже гневаться не мог, был спокоен, тверд и холоден. Мяч. Сжатые зубы, решительность. Три чемодана, ее документы, бумаги, кое-что из кухонной утвари, то немногое, что смогла вместить «субару». Мяч. Она не обратилась к адвокату и понятия не имела, где проведет ту ночь. Мяч. На следующий же день они нашли ей новую квартиру.
Он не винил ее, совершенно не винил. После многих месяцев ужасных споров и баталий – мяч! – что-то, видно, подорвало ее хрупкую веру в их супружество. Возможно, причиной стало – мяч – его незатейливые и вполне беспочвенные уверения в том, что он сможет переделать себя и стать иным. Мяч. Она не была жестокой, нет, никогда не была. Она могла быть злой, иной раз даже безобразно злой, но жестокой – нет – мяч! – ведь она даже до самого конца постоянно повторяла, что любит его, тем самым – мяч – делая еще болезненнее разрыв.
Лицо в оконце показалось опять. Поймав на лету мяч, он повернулся к двери. Женщина в шортах и черной футболке. Она ступила на площадку с ракеткой в руке. Брюнетка, с волосами, низко спадавшими на лоб. Живот ее был плоским, а узкая футболка плотно обтягивала полные, несмотря на ее худощавость, тяжелые груди.
– У вас есть партнер? – Усталая выхолощенная сексуальность ее хрипловатого голоса намекала на былую страстность; плоть, придающую женщине мягкость, она также во многом утратила – казалось, оболочка эта в ней сгорела, обнажив ее крепкую и жилистую суть. Он отметил про себя мускулистость ее непринужденно болтавшихся рук. Широкоплечая и чуть ли не костлявая.
– Нет. – Питер жестом поманил ее к себе, прикидывая, не придется ли ему несколько ослабить силу ударов, чтобы не смущать партнершу.
– Подавайте сначала вы, – сказала она, становясь у передней стенки. – Я уже разогрелась.
Она приподнялась на цыпочки, чуть согнув ноги в коленях, подавшись вперед и сосредоточенно размахивая ракеткой.
Питер секунду помедлил, соображая. Удар средней силы ее не обескуражит, но даст ему возможность отступить в центр площадки. Дав мячу подпрыгнуть, он довольно сильным ударом послал его в переднюю стенку. Мяч отскочил от стенки прямо в сторону женщины. Быстрым и в то же время изящным движением она срезала его ударом слева, и мяч, задев боковую стенку, устремился к передней, коснулся ее и тяжело шлепнулся вниз, недосягаемый и неотбитый.
– Меня зовут Кассандра. – Она тронула его за плечо ракеткой. – Приятно познакомиться.
Первый гейм она выиграла со счетом 21-16. Несомненно, она была опытным игроком. Она знала все приемы и все хитрости, и никакой удар не мог застать ее врасплох. Но, бормотал он себе под нос, ведь на ее стороне молодость, а значит – скорость и сила. Теперь он выкладывался вовсю, стараясь бить низко и сильно и направлять удары по углам, чтобы она побегала, а он тем временем мог подготовиться к пушечному удару.
Уже в начале второго гейма он был мокрым от пота и тяжело дышал. Ноги сводило, правая рука словно вздулась. Он рассчитывал каждый удар, быстро изготавливался, бил, подрезал, лупил по мячу, использовал все, что только можно. Кассандра уверенно двигалась по площадке. Когда счет был 15-15, он с трудом отбил ее громобойную подачу, погасив мяч от стены. Но она приняла мяч, в свою очередь погасив его ударом еще более сильным. Метнувшись к передней стенке, он хотел ответить ударом пониже, чтобы мяч пролетел справа от нее и она не успела бы до него дотянуться. Изготовившись, он ударил, будучи совершенно уверенным в успехе. Мяч стремительно отскочил от передней стенки. Питер повернулся, чтобы посмотреть, как он упадет, – хотел получить удовольствие, но в тот момент, когда он поворачивал голову, мяч, как синяя молния, мелькнул в нескольких дюймах от его глаз, после чего тут же, не успев ничего понять, Питер вдруг растянулся плашмя, голова его звенела от боли, в глазах плыли красные круги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46