Два раза в год обязательно езжу. Большой, как город. Маленько меньше Якутска.
– А старики там остались? Местные старики?
– Ты, парень, приезжий, наверно. Старики жили в маленьком Сексурдахе. Когда Сексурдах стал большой, старики ушли в тундру, в тайгу доживать. Там им лучше.
– И ни один не остался?
– Слушай, догор Догор – товарищ (якут.).

. Ты найди Сапсегая. В тундре нет человека старше. И в тайге, может быть, нет. Он последний такой. Я правильно говорю.
Сашка машинально оглянулся. Бескрайняя холмистая тундра убегала на юг, пропадала в туманном мареве.
– Где же его найдешь? – с сомнением спросил Сашка.
– Садись в самолет. Лети туда, – старик махнул рукой куда-то за тундровые холмы. – Спрашивай, где Сапсегай. Председатель – скажет, зоотехник – скажет, экспедицию встретишь – скажут. – Старик явно увлекся. – Любой человек тебе скажет, Сапсегая все знают.
– Найду, – неуверенно сказал Сашка. – Раз он один такой, значит, найду я его.
Сашка вернулся в зал ожидания. За деревянным барьерчиком скучала девушка. Сбоку на стене красным карандашом было торопливо написано: «Зина, я жду тебя. Леня». Сашка взял телеграфный бланк. Ему хотелось дать телеграмму о том, что он добрался до «мест», что улетает искать неизвестного старика Сапсегая. Он взял уже ручку, обмакнул ее в чернильницу. Но передумал. Еще ничего, никого не нашел. Незачем давать телеграммы. Он смял бланк и выбросил его в корзину.
– Желающие вылететь в Сексурдах, покупайте билеты, – сказала в динамик девушка. – На Сексурдах покупайте билеты.

Но что-то неожиданно изменилось в бревенчатой комнате, где люди сидели, читали, спали и ждали. Щемящий звук неповторимости мига вошел сюда. Сашка сдернул очки. Лица людей были ясны, точны, и Сашка видел без очков все так, как будто вдруг приобрел удвоенную силу зрения.
– Сашка, ты меня любишь? – спросила Лена.
– Спрашиваешь ты всякие глупости.
– Ну все-таки.
– Мне это слово говорить трудно.
– Ну ты не говори, ты как-нибудь так…
– Ага.
– Так ты все-таки меня любишь?
– Не знаю.
– Нет, будь добр рассказать. Я настаиваю.
– Отстань, Ленка. Я лучше тебе как-нибудь докажу. Как случай подвернется, так сразу и докажу тебе это.
– Как докажешь?
– Ну пожертвую чем-нибудь ради тебя.
– Чем-нибудь?
– Для тебя? Для тебя всем.
– А знаешь, будем мы старые, дряхлые. Ты с палочкой, я с костыликом. И вспомним разговор этот. Или забудем?
– Ты не будешь с костыликом. Я, если я буду, то я сразу исчезну. Не хочу, чтобы ты меня видела дряхлым.
– Как исчезнешь?
– Застрелюсь, утоплюсь, сгину в нетях. Или залезу на Эльбрус, и на лыжах вниз, прямиком, чтобы в пыль.
– Пожалуйста, не в нетях. Что-то панихиду мы завели.
– Это ты завела.
– Ты еще не исчез? – Тут. А ты?
– И я тут. Видишь? Именно тут.
Диалог этот начался в здании аэропорта, продолжался в самолете Ил-14, который приземлился на травяной посадочной полосе крохотного таежного аэропорта. Сашка сошел по трапу вместе с пассажирами. Стояли у здания несколько самолетов Ан-2, вертолеты Ми-4. На крыльце сидели темнолицые таежные люди. Сашка вернулся по трапу и спустился уже с рюкзаком. В проеме появился пилот.
– Сходишь?
– Сойду здесь.
– Ты не ошибаешься, парень? В ведомости все пассажиры до Сексурдаха.
– Мне внутренний голос сказал сойти здесь, – усмехнулся Сашка.
К одному из вертолетов шел экипаж. Темнолицые таежные люди поднялись и тоже пошли к вертолету. Сашка бегом направился к ним.
– Твое дело, – раздумчиво сказал ему в спину пилот. – Внутренний голос… Хм.
И еще раз посмотрел на Сашку, который, жестикулируя, разговаривал о чем-то с кожаными пилотами и низкорослыми жителями тайги у вертолета прославленной марки Ми-4.


III. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСХОДНОМУ

В ВЕРТОЛЕТЕ

В железном грохочущем брюхе вертолета лежали ящики с продуктами. У одной стенки примостилась оранжевая бочка – дополнительный бензобак для длительных рейсов, связка новеньких, в масле охотничьих карабинов калибра 8,2. Сашка был единственным пассажиром в этом мире грохота и таежного снаряжения.
Он выглянул в иллюминатор. Обдутые ветром горные хребты уходили куда-то за тысячи километров. Между хребтами сверкали извивы безлюдных рек. По долинам растекались рыжие россыпи лиственничной тайги. И совсем рядом проплывали черные камни безжизненных горных вершин.
– Луна! – сказал сам себе Сашка. – Луна!
Он сгорбился на сиденье и закурил. И тотчас на лесенке из кабины показались стоптанные ботинки, потом ноги, потом кожаный зад бортмеханика. Бортмеханик нагнулся и погрозил Сашке. Кивнул на оранжевый бензобак. Сашка убрал сигарету. Бортмеханик сошел вниз. У него были оттопыренные уши, веснушчатая физиономия и прищур глаз как у доброго ястреба. Оскальзываясь на рубчатом железном полу, он подошел к Сашке. Сел рядом.
– Такие дела! – для начала сказал он и прицельно покосился на Сашку. Но Сашка лишь улыбнулся в ответ. Бортмеханик понял, что с этим парнем не выйдет словесной дуэли, любимого бортмеханикового занятия.
– Тебя как зовут?
– Сашка.
– Витя. Витя Ципер, авиационный циркач.
– Почему циркач?
– Когда я на борту, летательный аппарат обязательно падает. На взлете, в полете или при посадке, – доверительно пояснял Ципер. – От меня все экипажи уже отказались, кроме… – Ципер кивнул в сторону пилотской кабины. – Такая судьба. И представь – без моей вины. Давно из Европы?
– Два месяца.
– Медленно движешь! Журналист?
– Географ.
– Уже легче. Сапсегай журналистов… обожди… Витя Ципер в два прыжка кинулся к входу в кабину. В ровный грохот стали врываться перебои, и вдруг наступила оглушительная тишина. Вертолет с безмолвно раскручивающимся винтом провалился вниз.
Нескончаемо долго продолжалось это падение. Потом вдруг мотор снова заработал, и вертолет стал набирать высоту.
Вернулся Ципер.
– Вот видишь? – сказал он и внимательно посмотрел на Сашку.
– Интересные у тебя шутки, – сказал Сашка.
– Вода в бензопровод попала. Слышишь?
Сашка прислушался, но, кроме моторного грохота, ничего не мог разобрать. Он отрицательно покачал головой.
– Командир на четырех языках кроет бензозаправщиков. Такие дела. И тебя кроет. Во дает!
– Меня-то за что?
– За крюк. Нам же в другую бригаду надо. А Инна его упросила. Ты давно ее знаешь?
– Давно.

ИННА

Он стоял тогда около самолета, решая, лететь ему или оставаться. Пассажиры поднимались по трапу. Захлопнулась дверца. Закрутились винты.
– А вы почему остались?
Сашка оглянулся. Девушка в плащике стояла сзади него и тщетно пыталась прихлопнуть юбку, взметенную вихрем от винтов самолета.
– А почему не остаться?
– У нас никто никогда не сходит. – Девушка подняла к Сашке лицо. Круглое миловидное с серыми спокойными глазами. – Здесь фактория, посадочная полоса и медпункт. Я фельдшер при этом медпункте.
Сашка огляделся. Деревянное здание аэропорта. Повисшая полосатая «кишка» на шесте. Убегающий к горизонту пойменный лес. На горизонте неизвестный хребет.
Коричневые таежные люди сели в вертолет. Закрутился винт, и вертолет медленно пошел вверх. Стало окончательно пусто.
– И когда же я улечу?
– Почтовый приходит раз в месяц. Он позавчера был. Иногда заходят случайные.
– Значит, застрял?
– Вы не жалейте, – сказала девушка. – У нас хорошо. Тихо.
– А жить?
– С этим здесь трудно. У меня комната при медпункте пустая. Зовут меня Инна. Я и сын, так и живем.
– Просто Саша. Саша Ивакин.
Взгляды их встретились. Она отвела глаза.
– Не-ет! Еще не-ет! – Мальчишка кричал на всю окрестную лесотундру и заливался смехом.
– Сейчас посмотрим, – сказал Сашка и обошел вокруг кряжа, выбирая место. – Ну-у, смотри внимательно.
Сашка примерился и ловким ударом колуна развалил кряж.
– Не-ет! – счастливо верещал пацан. – Нету, – тихо добавил он.
– Значит, в другом, – Сашка вывалил из груды дров следующий кряж.
Мальчишка открыл рот, округлил глаза. – Что тут у вас? – Инна в белом халате стояла за штакетником и смотрела на сына и Сашку.
– Мама, мам! Дядя Саша говорит, что в поленьях маленькие человечки живут. Как расколешь, они убегают в другое. Правда, да?
Инна улыбнулась и спросила тихо:
– У вас выдумки когда-нибудь кончатся?
– Еще не иссякли.
– На рыбалку бы съездили.
– А борт? Вдруг борт к пастухам будет?
– С утра все известно бывает. Разве чудо какое.
– А я в чудеса верю, – сказал Сашка.
Инна поковыряла пальцем штакетник, посмотрела на Сашкину спину. Сашка обернулся. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом она тихо повернулась и ушла. Поднялась по деревянному крыльцу к двери с надписью «Амбулатория».
Они еще немного покололи дрова, потом уселись на пахнущие смолой поленья. Пацан явно соскучился по мужскому обществу, смотрел на Сашку с немым обожанием. По неизвестной причине Сашка вдруг стал рассказывать ему о дяде Васе Прозрачном, который все на свете умеет. Вот любая работа, и он умеет. Сейчас он уехал в Антарктиду, где звери, птицы да лед.
– А белые медведи там есть? – спросил мальчишка.
– Белых медведей там нет. И вот почему. Однажды они отправились в Антарктиду. Шли все на юг и на юг и чем дальше они шли, тем жарче им становилось. С высокой горы они увидели Африку. Над Африкой висело жаркое солнце, и вся она даже издали казалась горячей, как печка. Медведи на горе долго совещались: снять им белые шубы или повернуть обратно.
Все-таки пожалели шубы и вернулись. Так и не попали в Антарктиду.
Они сидели на деревянном крыльце дома. Светловолосый мальчуган слушал Сашку с любопытством и изумлением. Инна искоса поглядывала на него.
– А живут там пингвины. Грудь у них белая, как в нейлоновой рубашке, пиджак черный, лапы синие, а нос красный.
– Как у дяди Гриши, – сонно сказал мальчишка.
Сашка лежал на диване, закинув руки за голову. В соседней комнате Инна говорила что-то, укладывая мальчишку. Стало тихо. Сашка нагнулся, вытащил из рюкзака дневник Шаваносова. Последняя страница была так же аккуратно заполнена, как и все предыдущие. Точка и подпись: стойбище Сексурдах.
– Сексурдах! – сказал Сашка.
Скрипнула дверь. Вошла Инна в домашнем халатике. Остановилась, прижалась спиной к косяку и посмотрела на Сашку бабьими дурными глазами. Щелкнула выключателем. Сашка встал и шагнул к ней навстречу.
– Задвинь шторы, – шепотом попросила она…Они лежали рядом на узком диванчике.
– Кто был твой муж? – глухо спросил Сашка.
– Шофер.
– А… где он?…
– Завтра будет вертолет, – ровным голосом сообщила она.
Сашка молчал.
– Ты слышишь? Будет спецрейс к пастухам. Как раз к Сапсегаю. Тебя возьмут. Я просила.
– Выпроваживаешь?
– Я хочу знать: уедешь ты или останешься.
– Я вернусь.
– Нет. Не вернешься. – Откуда ты знаешь?
– У женщин, Саш, ум так устроен. Они видят то, что другие не видят.
– Тогда почему ты…
– Саш! – перебила она.
– Да?
– Обещай мне.
– Что?
– Ты, Саш, должен быть очень хорошим человеком. Понимаешь, мы здесь живем, живем… Людей видим мало. Тут тихо, и вообще тут делаешься другой. И когда приезжий, то сразу видишь, кто он. Подлец, бабник, добряк или…
– Или?
– Есть люди, которым труднее других, И на них обязанность быть лучше. Другим сходит с рук, а им нет.
– Ты странная…
– Ты проживи здесь три года… три года подряд… ночь полярная.
– А почему я должен быть лучше других?
– Не знаю. Это вроде бы каждый обязан. Но если человек решился жить по мечте, то он обязан вдвойне. Потому что большинство по мечте жить трусит… Или благоразумие мешает. А те, кто живет по мечте, – они вроде примера. Или укора.
– Я понял, – сказал Сашка.

САПСЕГАЙ

– Сейчас снизимся, – сказал Витя Ципер.– На, передай Сапсегаю.
Он протянул Сашке бутылку спирта.
– А сам?
– Что ты! Тебя выкинем и сразу на курс. На базе узнают, голову оторвут командиру. Тебя взяли из-за Инны. Знаешь, как ее чукчи зовут? Доктор Переургин. Это они ее фамилию так переделали. Ее тут в каждом стойбище знают.
Вертолет сел, взметав вершинки лиственниц. Витя Ципер открыл дверь. Сашка выпрыгнул, и тотчас винты закрутились, и вертолет пошел вверх.
Сашка огляделся и вынужден был надеть очки.
И тотчас увидел сцену, точно выстроенную тщательным провинциальным фотографом.
На фоне покрытого оленьими шкурами кочевого жилья стояли коренастый чукча Помьяе, жестковолосый, с расстегнутой на груди кухлянкой, рядом ламутка Ольга в цветастом платье-камлейке, а к ней прижалась дочка Анютка – смешное дите в не очень чистом платьишке и ботинках с загнутыми носками, и еще сидел на земле, скрестив ноги, старик в вытертой дошке. Лицо у старика было иссохшим, в трещинах, деревом, седина окружала голову евангельским нимбом, крохотные руки эвенка – аристократа тайги были сложены на коленях рондужных Ровдуга – оленья замша (якут.).

старых штанов. Старик крепко смахивал на святого, но портили впечатление глаза. Живые человеческие глаза были у того старика.
И вмиг все ожило, щелкнул шторкой провинциальный фотограф. Помьяе закосолапил к оленю, принялся его развьючивать; Ольга пошла к костру, над которым висели котел, чайник и еще чайник побольше; девчонка Анютка сунула палец в рот и смотрела, как Сашка с натугой вылазит из рюкзачных лямок.
– Иди сюда, – позвал приветливо Сашка. Анютка-ребенок засмеялась. Сашка ей нравился.
– Хи-хи! – сказала смешливо Анюткина мать Ольга и принялась шустро кидать в огонь тонкие веточки.
Старик Сапсегай внимательно и неотрывно рассматривал Сашку Ивакина. Сашка взял рюкзак и вытряхнул на разостланный около костра брезент консервные банки, пачки чая и сахара, галеты. Из рюкзачного кармана вынул бутылку спирта. Подошел к Сапсегаю.
– Летчики передать просили.

ОТСТУПЛЕНИЕ НА ТЕМУ О СТАРИКАХ. ЧАСТНЫЙ ЭКСКУРС В ГЕРОНТОЛОГИЮ

Старики бывают разные. Иногда называют их обобщенным и неловко звучащим именем «долгожители». Долгожитель – это человек, уцелевший в многочисленных схватках со случайностями бытия на земле. Сам факт выживания требует уважения, потому что в числе «случайностей» долгожители нашего времени пережили миллионы тонн взрывчатого металла, созданного специально для того, чтобы их уничтожить, сюда же входит тот самый пресловутый кирпич, что случайно падает сверху, и подвернувшаяся на лестнице нога, оборвавшийся лифт или вирус гонконгского гриппа.
Есть общий признак, по которому можно разделять стариков.
У одних прожитые годы, преодоление «случайностей» как бы выщипывают по кусочку души, если чисто условно принять душу материальной. Это старики с согбенными спинами.
Но есть другая порода стариков. Спектр отпущенных на их долю «случайностей» бывает, как правило, очень велик. Похоже на то, что судьба, древний фатум, не жалеет тут ни фантазии, ни упорства. Но этот процесс приводит их организмы к странному биохимическому феномену. Тело их, скроенное от рождения из мокрых и хрупких веществ, заменяется телом из малообъемного материала, очень похожего на жилы сушеных животных. И душа их (которую мы условно считаем материальной), их мозг приобретают свойства звонкого материала.
Такие старики умирают прямыми.
Это авторское отступление можно было бы вычеркнуть при первой же правке, если бы один из таких стариков не сидел сейчас перед нами. Имя старика было Сапсегай, он был эвенк и на исходе своих неизвестных лет напоминал бамбуковый ствол, прокаленный на долгом огне. Из таких стеблей в примитивные времена делали наконечники копий для охоты на крупных обитателей джунглей.
И еще: каждый раз, когда вспоминают таких стариков, кто-либо глубокомысленно изрекает: «Это последний выпуск. Таких людей больше не производят».
Автор верит, что природа не прекращает выпуск крепких людей и пока не планирует это делать. Ибо не может же быть, чтобы победили металл, предназначенный для уничтожения, кирпич, который случайно падает сверху, или болезнетворный кусок клетчатки.
Это не более чем вещи, которые, как известно, души не имеют.
Закинув руки за палку, положенную на плечи, старик невесомо, как будто давно забыл тяжесть тела, ступал по кочкам. Вытертая оленья дошка обтягивала сухую спину, кожаные ровдужные штаны с заплатками, легкие пастушьи олочи Олочи – легкая пастушеская обувь (эвенк.).

. Старик шел не оглядываясь.
Сашка в резиновых сапогах, в тяжести накачанных тренировками мускулов с трудом поспевал за ним.
На окраине выгоревшей мари стояла одинокая лиственница. Ветры, которые здесь не сдерживал лес, скрутили ее ствол в замысловатый изгиб, сорвали кору с мертвого дерева, обломали мелкие ветки. Под ней и сел старик, кивком указав Сашке на кочку напротив.
– Значит, это ты? – спросил старик Сапсегай. – Я знал, что придет человек, которому я должен буду все рассказать. Я долго ждал. Только я не думал, что придет такой молодой. Я знаю про человека, который искал птицу кегали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11