***

– Мне всегда были интересны, те места, где человек избегает ясности.
Беседа у костра, как всегда затянулась. Ночь подступила к самому кругу, освещенному неровными всплесками пламени и искр, треск дров, плеск рыбы в королевском пруду, неясные звуки ночи и тяжелые свинцовые, волнистые как смятая пуховая перина облака создавали иллюзию странной защищенности, закрытости ситуации, как будто, сидящие у костра находились в каком-то необыкновенном доме, созданном гением компьютерного дизайна.
– Мне всегда хотелось понять, почему же именно в этом месте люди так избегают ясности.
Он обвел всех пристальным взглядом, и каждый ощутил себя как пойманый с поличным преступник. И засуетились, и понадевали безразличные лица, и состроили виноватые физиономии. И самые дерзкие попытались изобразить, что уж к ним-то это никакого отношения не имеет.
– Отношения – это очень важно, очень значимо, собственно говоря, внешняя жизнь человека в основном из этого и состоит. А человеки избегают ясности, и конкретности восприятия своего пространства отношений, извините, как черт ладана. Чего они так боятся? Почему на это жалко потратить время и некоторое количество умственных усилий?
Есть такие области человеческой жизни, которые человек сознательно мистифицирует. Ему нравится, чтобы это было мистифицировано, иррационально, непознаваемо, необъяснимо. И даже европейский человек, какими мы тут все более или менее являемся, который хочет все понимать, как только речь идет об отношениях, уже никакого понимания не хочет.
– Ты отбираешь у людей сказку.
– Ты это о чем?
– Ну, как же. Отношения – это сказка, злая, добрая, со счастливым концом обязательно, а если он пока не случился, то это злые колдуны, баба Яга, Кащей Бессмертный виноваты.
– Ну, ну, тебя на роль заступницы народной потянуло? На заре ты их всех не буди? Эта роль в мистерии уже занята.
Почему же человек так мистифицирует свои собственные отношения, почему он не хочет осознать, разобраться, почему он предпочитает мучиться, жаловаться, быть неудовлетворенным, запутываться в отношениях, ходить по кругу?
Сколько слов придумано для описания плохих отношений. О хороших-то, чего говорить?
Одни так несчастливы, другие так несчастливы, третьи еще как-то несчастливы, все отношения ужасно запутаны, в них очень трудно разобраться, трудно их начать, а еще труднее с ними закончить.
– А выход есть, мастер?
– Есть. Целых два. Первый – рациональный. Классифицировать все отношения по принципу, который вам больше нравится, ближе – дальше, или по принципу долгие – короткие, более значимые – менее значимые. Сделать такой смотр: где тут у меня кто? А почему у меня тут это? А это у меня тут зачем? Где лгу? Где не лгу. Ну, собственно, кто из вас хоть иногда не наводит порядок в своем хозяйстве. А отношения это ваше хозяйство и есть.
Я понимаю, что многие со мной не согласятся, наверное, но понять что-то про отношения свои и других, без признания, осознавания того, что большая, подавляющая часть, отношений, основана на взаимном приспособлении и это не есть ложь и притворство, это есть уважение и не прикрываемая ничем заинтересованность в этих отношениях, Когда не нужно подводить базис, который внешним образом объяснил бы ваше желание вступить в отношения с теми или иными людьми, когда вы просто говорите: я хочу, я в этом заинтересован, а поскольку я заинтересован, то я делаю усилия для того, чтобы это произошло. Усилия же в отношениях – это усилия поиска взаимно приемлемого стиля этих отношений.
И получается, что искренние отношения – это такие отношения, заинтересованность в который человек не скрывает. Все остальные варианты – не искренние.
Таков второй путь к внятности отношений.


***

Взгляд Богородицы из-под тяжелого оклада был неожиданно суров. Она все вслушивалась, и вслушивалась в нее, пытаясь увидеть, что привело иконописца к такому решению, убрать из канонического образа матери Спасителя все тепло и сочувствие и оставить только непреклонную суровость и укор людям, не оправдавшим своими жизнями терновый венец ее сына.
– Пойдемте.
Легкое касание чьей-то руки отвлекло ее. Он удалялся, даже не обернувшись. Ряса на нем была самая простая, да и потрепанная. Статная фигура, уже слегка грузноватая, развернутые плечи, почти чеканный шаг. Он двигался к выходу из храма, уверенно проходя через толпу прихожан, которых было не мало не смотря на ранний час в эту первую пятницу страстной недели.
Когда она, наконец, добралась до выхода, он уже сидел на лавочке под огромной цветущей липой, откуда открывался неземной красоты вид на великую реку, лесистые горы на другом берегу и знаменитый простор, столько раз воспетый художниками и поэтами, который из-за многократно тиражируемых дешевых копий и репродукций, мог бы показаться банальным, если бы не был подлинным. Монастырь стоял над самым обрывом, как страж и маяк.
– Что вас так удивило? Он заговорил, как будто они были давно знакомы, без пауз и предисловий.
– Не слишком ли она сурова?
– Не слишком ли вы веселы?
– Радость еще ни чему не навредила, а в пользу страха я не верю давно.
– Даже в страх Божий?
– Вы предлагаете бояться Его, как милиционера на углу?
Я не сильна в богословии, но чувствую и вижу, не страх он заповедал, а любовь. А боящийся, как известно, в любви не совершенен. И мне, кажется, я даже знаю почему.
Он поднял на нее удивленный взгляд. Но что-то сомкнулось в ней и сложилось в одно мгновение. Все, что копилось годами, о чем думалось, плакалось и печалилось. Чаша, предназначенная в ней для огорчений и печалей, вдруг переполнилась, перелилась через край и… опустошилась.
Она ответила на его взгляд в неколебимой уверенности своего видения.
Полковник ВДВ в отставке, а ныне черный монах отец Василий закончил свой рассказ о мирском пути и замолчал. Она смотрела на него с пониманием, но без сочувствия.
Ее старый знакомый, греческий монах из Храма Гроба Господня, что в Священном граде Иерусалиме, встал перед ее внутренним взором. Его сияющие не преходящей радостью глаза были полны доброжелательства и сострадания.
Судьба, как крест. Судьба, как дар.
– Осторожно! Не суди, не сравнивай.
Путь каждого из них определен, и они имели мужество, каждый по-своему принять его.


***

Самолет бежал по взлетной полосе. Между деревьями вдали мелькнула полоска реки, купола и кресты монастыря и ей даже показалось, что она слышит колокольный звон.
Она улетала из этого города, но впервые в жизни никуда не возвращалась, а просто летела дальше.


Часть вторая

Вы знаете, что такое Традиция, живущая на базаре? А ашрам в центре огромного города, оправленный в форму интеллигентного общедоступного клуба?
Так вот, Мастер такой Традиции именно в таком ашраме, в самом богемном районе города, в котором, чтобы не говорили, а главной улицей служит река, и внешний ритм жизни большинства горожан завязан на расписание развода мостов, беседует при не малом стечении народа на ему, и как выясняется не только ему интересные темы.
Еще на улице, у дверей, она заметила того, кто всегда был рядом с Мастером. Доброжелательная располагающая улыбка, холодный взгляд. Узнал, не узнал? Этот человек при любом пересечении не оставлял ее равнодушной. Она знала, что в этой ситуации ему поручена роль хозяина и его новый внешний статус, несомненно, должен был отразиться на его привычной манере поведения. Пока она успела об этом подумать, он растворился в толпе посетителей клуба, так, как растворялся в любой толпе, где только ей не доводилось его видеть.
– А популярность-то субботних бесед растет.
– Когда в них участвует Мастер, то уж точно.
– Ну, не скажи, даже когда ведущие сами без приглашенных гостей беседуют тоже приходит не мало народу.
– А, собственно, за что боролись?
– Я только одного боюсь, как бы это все в просто очередной клуб не превратилось.
– Да уж, рискованный человек ваш Мастер. Ашрам на базаре – это что-то новенькое.
Легкое волнение в толпе, мощная волна в пространстве, обычная суета у дверей. Приехал.
Ведущими оказались двое из «леопардов». Какая неожиданная и блестящая практика!
– В духовных текстах, которые мне встречались, говорится об Актерах с большой буквы, вы говорите об Игроках. Игра, игрок. А вот, чтобы говорилось о режиссерах, никогда не доводилось встречать. Что за человек такой – режиссер?
– Ты справедливо подметил – в текстах это действительно не встречается.
Что такое режиссер? Режиссер в определенном смысле Демиург, он создает на основе текстов, из людей, из декораций замкнутый художественный мир со своим законом, хронотопом. Он создает целый мир, куда включено много людей, которых мы не видим на сцене: осветители, костюмеры, операторы, т. е. человек, который на основе текста создает абсолютно реальную вещь, реальные события.
– Но это социальная профессия. Это театр. А можно ли эту профессиональную позицию перенести на жизнь?
– Давайте попробуем. Попробуем перенести проекцию на жизнь на основе какого-нибудь текста, допустим называемого Традицией. Если человек претендует на роль режиссера, то он должен на основе этого текста создать некое действие, что естественно чревато манией величия и претензией на роль Демиурга.
У режиссера на театре всегда есть текст. Вот и получается, в самом широком понимании режиссер – это человек, который на основе текста создает реальность. И он может это сделать, потому что владеет профессией.


***

Необычность ситуации возводила игру на совсем новый и неожиданный уровень. Ситуация была столь очевидно многослойна, столь многопланова, что ей пришлось вспомнить все, чему учили с тем, чтобы извлечь из нее максимум. Открытый социум вносил свои нюансы и оттенки. В пространстве, сталкивались, сплетались, иногда полностью смешиваясь, а иногда, совершенно не соприкасаясь, разные уровни восприятия, внимания и видения ситуации. Здесь одновременно слушали Мастера, беседовали с профессором, общались с режиссером. Здесь удовлетворяли любопытство, вооружались информацией, увеличивали уровень понимания, медитировали и учились.
– Какая игра! Какие возможности!
– Не отвлекайся!
– Да, да. Соединяя, не смешивай…
Вот именно, разделяя, не разрывай.


***

– Недавно в Интернете был вопрос к Мастеру. Что делает Мастер? Учитель учит, водитель ведет, а что делает Мастер?
– Мастер? А вот это и делает – ситуацию. В общепринятом контексте, Мастер это тот, кто создает ситуацию, тот, кто не пытается управлять людьми, влиять на них, властвовать, обучать. Он делает это через ситуации, и сам, в идеале, является ситуацией.
– А что такое ситуация?
– Ситуация это прежде всего событие, если воспользоваться профессиональной режиссерской терминологией. Цепь событий и составляет сюжет. Задача – так построить эту цепь, чтобы было убедительно, заразительно, выразительно и вовлекало.
Присутствующих явно задело за живое, от их включенной заинтересованности возникло ощущение, что в зале стало на много больше людей. Вопросы посыпались, как из рога изобилия.
– А события, ситуации, откуда они берутся, если мы говорим о жизни? Что или кто решает, что именно такие ситуации нужны именно для этого человека, чтобы с ним что-то произошло?
Как это происходит?
Где автор?
Где сценарий?
– Традиция это и есть сценарий. Тот текст, которым я пользуюсь в качестве источника для постановок. Сценарист неизвестен, согласно этому же тексту. Человек только предполагает, а располагает к счастью не он. Мы говорим, что сценарист это Реальность.
С точки зрения нашей Традиции существует такое постоянное действие как Мистерия. И в этой Мистерии и роли распределяются, и события происходят. Мы можем только гипотетически предполагать, кто или что является Автором этой Мистерии, т. е. поверх жизни, житейских историй существует еще Мистериальная история.


***

Спектакль шел к концу.
– Где это видано, «Гамлет» с четырьмя актерами?
– О чем может быть эта пьеса?
– Что они могут сделать вчетвером?
В черном пространстве, общем для сцены и зала четыре актера, четыре героя, живущие в мире, который создал режиссер, используя как текст великую пьесу, загадочного англичанина, отвечали на один из главных вопросов, который только может задать себе человек: Почему же мы не в Витенберге? Почему мы не там, где хотим быть больше всего на свете? И почему мы не такие, какими хотим и можем быть? И, растревожив душу, свою и зрителей уходили они один, за одним из этого мира, оставляя каждому шанс обрести свой ответ.
Четверо юродивых истово молились, обратясь в зал, где благополучные и любопытствующие, сидели зрители.
– Достоевский? На четверых?
– Такая громадина, такой роман? О чем это они?
– Как ему в голову пришло?
Да, что они душу-то травят, нам, что в жизни забот не хватает?
Забот-то хватает. А души?
– Ваш театр – это же не развлечение. Вы заставляете зрителей страдать и мучиться. Это уже не искусство. Чего вы хотите от зрителей?
– Ничего. Я их бужу.
– Кто Вас просил!
Первый же звук взорвал тишину и покой огромного знаменитого на весь мир Собора, как крик о помощи, как вопль роженицы, как смертный стон. Зал встрепенулся, растерянный и удивленный, непонимающий, но души их уже услышали и отозвались, и раскрылись навстречу. И каждый знал, что музыка необыкновенная, не похожая ни на что, чтобы даже самому искушенному меломану доводилось слышать, музыка, которая рождалась в эти мгновения – это не только талант и душа музыкантов, но и душа каждого из них. И нежные переливы, и суровые аккорды, и хитросплетение звуков, чувств, мелодий и переживаний – это все, и одиночество, и чудо рождения, и чудо совместного бытия, по которому так страждет душа.
– Ваше творчество не может быть признанно, как самостоятельное искусство.
– Это эксплуатация зрителя.
– У вас такой талант, почему вы не хотите использовать его традиционно?
– Классно, ребята! Но это не наш формат.
– Вы что, хотите вдвоем мир переделать?
Маэстро был бесконечно знаменит и так свободен, как только может быть свободен абсолютно довольный своей жизнью и судьбой человек. Он был весел, доступен и откровенен.
– Это здорово. Это талантливо, смело и ни на что не похоже. Поверьте мне, вами будут восхищаться. – Глаза мудреца хитро блеснули. – Или над вами будут потешаться. Это уж как сложится.
Звон бубенцов рассыпался в пространстве и растворился.


***

– Вот вы говорите, чтобы увидеть ситуацию нужно стать в позицию режиссера, а как видит режиссер?
– Читает поведение.


***

Он принял решение умереть. И умирал. Он принял его сам, бесповоротно и окончательно, не приняв во внимание слезы родителей, мольбы жены и увещевания друзей. Болезнь, вполне подвластная современной медицине, казалось, на какое-то время даже отступила, растерянная, из-за отсутствия ожидаемого сопротивления. Но быстро освоилась с ситуацией и с каждым часом все смелее вступала в свои права. А он пытался жить, как не в чем не бывало, игнорируя не только ее, но и тут, вечную, которая сама не приближаясь, маячила чуть в стороне, спокойно дожидаясь, увы, уже не далекого часа.
– Нельзя же так бояться жизни, чтобы предпочесть смерть.
Она волновалась, разговаривая с ним, потому что не могла не признать, что бессмертная искорка надежды, что еще не поздно и есть хоть какой-то шанс, что он передумает, и все еще кончится хорошо, как в страшной сказке со счастливым концом, жила в ней. Они беседовали уже давно. Мастер привез его к ней в гости, по его просьбе, и она всматривалась и вслушивалась в этого спокойного, еще недавно столь благополучного и успешного молодого человека, чье непоколебимое и неординарное решение вызывало уважение, но не в коей мере не понимание и сочувствие.
– Я принял это решение, потому что не уверен в искусстве врачей, и в своей способности остаться осознанным на операционном столе. Я не хочу уйти во сне.
– Но как же ты, верующий, воспитанный в вере человек, берешь на себя смелость распоряжаться тем, что дано тебе, не сделав усилия постичь смысл и цель этого дара?
– Почему ты так уверенна? А может я просто брак небесной канцелярии?
Чуть приоткрывшиеся засовы и ворота на душе его грохнули, опять закрывая все двери и подходы. Его защита была блестяще организованна и глубоко продуманна. Тишина повисла в комнате. Тишина прощания, в которой пропасть разделявшая их стала вдруг так явственна и не преодолима, что больше уже не возможно было вымолвить ни слова.
– Ты просто побудь с ним. Для него, для себя.
– Но ведь мы обязаны помогать в случае смертельной опасности, даже если не просят.
– А мы и помогаем.
– Мы помогаем ему умереть?!
– Мы помогаем ему жить, пока он жив.
– Там в коридоре стоит сумка, все, что в ней для тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11