– О, сражается вовсю, – многозначительно протянул Смайли.
– По-прежнему терроризирует девственниц в районе Пэддингтона?
– Несомненно.
– Да благословит вас Господь, мой милый. – Конни повернула голову так, что лишь свет керосиновой лампы очерчивал ее профиль; Конни снова смотрела в большие французские окна. – Сходите взгляните, как там эта сумасшедшая сучка, а? – попросила она. – Проверьте, не бегает ли эта дурочка по кругу или не выпила ли средство от сорняков.
Выйдя наружу, Смайли остановился на веранде и в сгущающемся сумраке увидел фигуру Хилари, нелепо подпрыгивавшую среди клеток с курами. Он услышал позвякиванье ложки о ведерко и ее благовоспитанный голос, который доносил до него ночной ветерок, когда она по-дурацки окликала своих любимцев:
– Да ну же, Белянка, Недотепа, Красавица…
– Все в порядке. – Смайли вернулся в дом. – Она кормит кур.
– Мне следует скомандовать, чтоб она отчалила, верно, Джордж? – заметила Конни, словно он ничего ей и не говорил. – Иди в хороший мир, Хилс, дорогая моя. Не привязывай себя к гниющей старой колоде, вроде Конни. Выйди замуж за какого-нибудь дурака без подбородка, народи ребят, выполни свое женское предназначение. (Смайли вспомнил, что Конни умела подражать разным голосам, правда, приберегая особый голос для себя. Этот сохранился у нее до сих пор.) Но будь я проклята, если так поступлю, Джордж. Я хочу ее. Всю, до последнего кусочка ее роскошного тела. Так бы и забрала с собой, если б был хоть малейший шанс. Когда-нибудь сами попробуйте. – Помолчала. – А как там все мальчики и девочки?
Он не сразу понял ее вопрос, всецело поглощенный мыслями о Хилари и Энн.
– Его Светлость Сол Эндерби все еще сидит на верху пирамиды, насколько я понимаю? И, полагаю, хорошо ест? Не полинял еще?
– О, Сол полон сил, благодарю вас.
– А эта жаба Сэм Коллинз все еще возглавляет Оперативный отдел?
В ее вопросах чувствовалась колкость, но Смайли ничего не оставалось, как на них отвечать.
– Сэм тоже в порядке.
– А Тоби Эстерхейзи по-прежнему расточает елей по коридорам?
– Все более или менее по-старому.
Теперь лицо ее оказалось в полной темноте, и он не мог с определенностью сказать, собирается ли она продолжать разговор. Он слышал ее тяжелое дыхание, хрипы в груди. Но чувствовал, что по-прежнему является объектом ее изучения.
– Вот вы никогда не стали бы работать на эту команду, Джордж, – произнесла она наконец, будто нечто всем очевидное. – Только не вы. Налейте мне еще.
Обрадовавшись возможности подвигаться, Смайли направился снова в другой конец комнаты.
– Вы сказали – Киров? – долетел до него голос Конни.
– Совершенно верно, – весело произнес Смайли и вернулся с наполненным стаканом.
– Этот маленький хорек Отто Лейпциг стал первым, с кем мы столкнулись, – заметила она, сделав большой глоток и облегченно вздохнув. – На пятом этаже не желали верить ему, не так ли? Нет, кто же поверит нашему маленькому Отто – о, нет! Отто – фальшивая монета, и точка!
– Но, по-моему, Лейпциг никогда не врал, когда дело касалось московского объекта. – Смайли последовал ее примеру, приняв тон человека, предающегося воспоминаниям.
– Нет, мой дорогой, он этого не делал. – Она одобрительно кивнула. – У него были свои слабости, согласна. Но когда дело касалось крупной дичи, он бил прямой наводкой. И, должна сказать, вы – единственный из всей вашей стаи, кто это понимал. Но вы не получали большой поддержки от других баронов, верно?
– Владимиру он тоже никогда не лгал, – ответил немного невпопад Смайли, – во-первых, он благодаря Владимиру сумел бежать из России.
– Так-так, – произнесла Конни после очередной паузы. – Киров, урожденный Курский, Рыжий Боров.
Она снова произнесла: «Киров, урожденный Курский», словно заклинание, обращенное к своей монументальной памяти. А перед мысленным взором Смайли при этом снова возникли номер отеля при аэропорте и два странных конспиратора перед ним в черных пальто – один огромный, другой маленький; старик генерал всем своим крупным телом старался подкрепить свои слова, а маленький Лейпциг, точно злая собачка на привязи, сидя рядом, горящими глазами наблюдал за происходящим.

Ему все-таки удалось соблазнить ее.
Керосиновая лампа превратилась в туманный шар света, и Конни в своей качалке сидела на краю освещенного им пространства, словно настоящая матушка-Россия, как зачастую называли ее в Цирке; изможденное лицо ее засветилось от наплыва воспоминаний, когда она принялась разматывать историю одного из своих бесчисленных заблудших детей. Какие бы подозрения ни появились у нее по поводу приезда Смайли, она на время забыла об этом – сейчас главным стало то, чем она жила, это была ее песня, пусть даже последняя, – она была одарена феноменальной памятью. В былые дни, подумалось Смайли, она бы поводила его за нос, поиграла бы голосом, покружила бы по вроде не имеющим отношения к делу отрезкам истории Московского Центра, и все ради того, чтобы глубже заманить его.
Но сегодня ее рассказ отличался многозначительной сдержанностью, как если бы она понимала, что у нее очень мало времени.
– Олег Киров приехал в Париж прямо из Москвы, – повторила она, – в июне, мой дорогой, как я вам и говорила, в тот самый год, когда дождь лил как из ведра и ежегодное состязание по крикету в Саррате переносилось три воскресенья подряд. Толстяк Олег слыл холостяком, и приехал он не кому-то на смену. Он занимал комнату на втором этаже, что выходила на улицу Сен-Симона – транспортную артерию, но приятную улицу, мой дорогой, а Московская резидентура занимала третий и четвертый этажи, к ярости посла, считавшего, что нелюбимые им Соседи засадили его в шкаф. Следовательно, на первый взгляд Киров казался редкой птицей в советском дипломатическом мирке, а именно: чистым дипломатом. Но в Париже в те дни – впрочем, насколько мне известно, и поныне, душа моя, – как только появлялось новое лицо, его фотографию раздавали руководителям эмигрантских групп. Соответственно фотография братца Кирова пошла в группы, и этот старый черт Владимир почти сразу же в крайнем волнении забарабанил своему куратору – Стив Макелвор занимался Парижем в те дни, Господи, упокой его душу, и вскоре после этого погиб от инфаркта, но это уже другая история; так вот Владимир утверждал, что «его люди» опознали в Кирове бывшего провокатора по имени Курский, который учился в Таллинском политехническом институте, создал в то время кружок недовольных эстонских докеров, что-то именовавшееся «Вольный дискуссионный клуб», а затем сдал членов клуба тайной полиции. Источником для Владимира послужил человек, только что прибывший в Париж, – один из тех несчастных рабочих – он дружил с Курским до самого момента предательства. И все было бы хорошо, – продолжала Конни, – если бы источником Владимира не был этот маленький паршивец Отто, а значит, дело с самого начала скверно пахло.

Конни говорила, а Смайли снова прокручивал в памяти свое. Он видел себя в последние месяцы своей работы в качестве исполняющего обязанности шефа Цирка – как он в понедельник устало спускается по расшатанной деревянной лестнице с пятого этажа на еженедельное совещание с кипой листанных и перелистанных папок под мышкой. Цирк в те дни, вспоминал он, походил на разбомбленное учреждение: сотрудники разбросаны по разным местам, бюджет урезан, агенты либо засвечены, либо мертвы, либо не задействованы. Предательство Билла Хейдона стало открытой раной в сознании каждого – они называли это «падением» и разделяли общий, первозданный стыд. В глубине души они где-то даже винили Смайли за разгоревшийся скандал, так как именно Смайли раскрыл предательство Билла. Он видел себя во главе совещания и круг враждебных лиц, уже настроенных против при обсуждении возникших за неделю дел и желавших знать: заниматься этим или не заниматься? Или подождать еще неделю, чтобы дело дозрело? Еще месяц? Еще год? Не ловушка ли это, нельзя ли это опровергнуть, входит ли это в нашу компетенцию? Какие потребуются ресурсы и не лучше ли пустить их на другое? Кто даст разрешение? Кого следует информировать? Сколько это будет стоить? Он помнил, какие резкие взрывы мгновенно вызывало упоминание одного только имени или рабочей клички Отто Лейпцига у таких ненадежных судей, как Лодер Стрикленд, Сэм Коллинз и им подобные. Он пытался вспомнить, кто еще бывал на этих совещаниях, кроме Конни и ее когорты из Изучения Советского Союза, финансового директора, директора отдела Западной Европы, директора отдела Советского проникновения – большинство из них уже тогда были людьми Сола Эндерби. Ну и, конечно, сам Эндерби, формально сотрудник Форин-офиса, посаженный сюда в качестве собственной дворцовой стражи под видом связного с Уайтхоллом, но когда он улыбался, уже все смеялись, когда хмурился – выражали неодобрение Смайли казалось, что он слушает изложение дела, каким его видела – и повторяла сейчас – Конни, вместе с результатами своего предварительного расследования.
История, изложенная Отто, настаивала тогда она, достоверна. Во всяком случае, в ней не удалось найти бреши. И Конни рассказала, что она проделала.
Ее сектор по Изучению Советского Союза на основании печатных источников подтверждает, что некто Олег Курский изучал право в интересующий нас период в Таллинском политехническом институте.
В архивах Форин-офиса за эти годы говорится о волнениях в доках.
В отчете перебежчика от американских Кузенов говорится о некоем Курском, может быть – Карском, по имени Олег, юристе, окончившем подготовительные курсы Московского Центра в Киеве в 1971 году.
Тот же источник, хотя и недостоверный, указывал, что Курский по совету своего начальства впоследствии изменил фамилию, «учитывая опыт прежней оперативной работы».
Согласно текущим сообщениям французских коллег, правда, весьма сомнительным, Киров, будучи вторым секретарем торгового представительства в Париже, пользовался необычной свободой – так, он ходил по магазинам один и посещал приемы стран третьего мира без обычных пятнадцати сопровождающих.
«Словом, все это, – заключила Конни со слишком большим напором, его на пятом этаже не любили, – все это подтверждает слова Лейпцига и подозрение о том, что Киров работает на разведку». Затем она с грохотом положила папку на стол и пустила по кругу фотографии – те самые, которые были сняты в обычном порядке французской службой наблюдения и вызвали такой взрыв негодования в штаб-квартире Рижской группы в Париже. Киров садится в машину посольства. Киров выходит из московского клуба с чемоданчиком в руке. Киров стоит у витрины сомнительной книжной лавки и рассматривает обложки журналов.
«Но там не было ни одной», – подумал Смайли, возвращаясь в настоящее, где Олег Киров и его жертва Отто Лейпциг развлекались бы с парой дамочек.

– Так что вот как обстояло дело, мой дорогой, – объявила Конни, в последний раз приложившись к стаканчику. – У нас существовало свидетельство маленького Отто, подтвержденное многими материалами из его досье. У нас имелись сведения и из других источников – немного, согласна, но для начала достаточно. Киров был бандитом, только что получившим назначение, но какого рода бандитом – следовало выяснить. И это делало его интересным, верно, мой хороший?
– Да, – рассеянно произнес Смайли. – Да, Конни, я это помню.
– Он не принадлежал к основному костяку резидентуры – это мы знали с первого дня. Он не разъезжал на машинах резидентуры, не дежурил по ночам, его не спаривали с известными нам бандитами, он не пользовался их шифровальной, не посещал их еженедельных молитвенных собраний, не кормил кошку резидента и тому подобное. С другой стороны, Киров не был и человеком Карлы, верно, душа моя? Вот в чем была загвоздка.
– А почему бы ему им быть? – тут же бросил Смайли, не глядя на нее.
Но Конни, по обыкновению, устроила одну из своих долгих пауз, чтобы вволю понаблюдать за Смайли, а на улице, в погибающих вязах, грачи воспользовались внезапным затишьем, подобно хору из пьесы Шекспира.
– Потому что у Карлы уже был свой человек в Париже, мой дорогой, – терпеливо пояснила она. – И вы прекрасно знаете кто. Это старый начетчик Пудин, помощник военного атташе. Вы-то помните, что Карла всегда любил солдат. Да и по-прежнему любит, насколько мне известно. – Она умолкла, снова пытаясь проникнуть сквозь его бесстрастную маску. А он уткнулся носом в землю. Его полуприкрытые веками глаза были устремлены в пол. – К тому же Киров дурак, а Карла никогда не любил дураков, верно? Да и вы тоже их не жаловали, если подумать. Олег Киров был скверно воспитан, он потел, от него дурно пахло, и где бы он ни появлялся, торчал, как рыба на дереве. Да Карла за версту обходил бы такого болвана. – Она снова помолчала. – Как и вы, – добавила она.
Смайли подпер голову рукой, задумавшись, словно ученик на экзамене.
– За исключением только одного, – произнес он.
– Чего? Что он свихнулся, я полагаю? Вот был бы праздник, могу себе представить.
– Это было время слухов, – произнес Смайли из глубины своих раздумий.
– Каких слухов? Слухи были всегда, глупая вы голова.
– Да, я имею в виду сообщения перебежчиков, – пренебрежительно заметил он. – Рассказы о странных вещах при дворе Карлы. Конечно, не из первоисточников. Но разве они…
– Что – разве?
– Ну разве из их рассказов не выходило, что Карла стал нанимать довольно странных типов? Проводил с ними собеседования среди ночи? Все это низкопробные доносы, я знаю. Я упомянул об этом так, походя.
– И нам было приказано не принимать этого на веру, – очень твердо произнесла Конни. – Под прицелом держали Кирова. Не Карлу. Так постановили на пятом этаже, Джордж, и вы в этом участвовали. «Прекратите выискивать пятна на солнце и спуститесь на землю», – приказали вы нам. – Она скривила рот и откинула голову, сразу став до противности похожей на Сола Эндерби. – «Наша служба занимается сбором информации, – растягивая слова, произнесла она. – А не сварами с теми, кто придерживается противоположных мнений». Не говорите мне, что он сменил свою песенку, мой дорогой. Или сменил? Джордж? – прошептала она. – Ох, Джордж, какой же вы скверный!
Он снова пошел ей за выпивкой и, вернувшись, заметил, как озорно блестели ее глаза. Она дергала себя за короткие седые волосы, как имела обыкновение делать, когда они еще были длинные.
– Мы ведь разрешили проводить операцию, Кон, – возразил Смайли, как бы давая фактологическую справку и тем самым побуждая ее держаться определенных рамок. – Мы одержали верх над сомневавшимися и дали вам «добро», чтобы прощупать Кирова. Что произошло потом?

Вино, воспоминания, вновь ожившая лихорадка преследования возбудили Конни до такой степени, что Смайли уже не мог с нею сладить. Дыхание ее участилось. Она хрипела словно старая несмазанная телега. Смайли понял, что она пересказывает беседу Лейпцига с Владимиром. Он-то считал, что все еще состоит в Цирке и операция против Кирова только начинается. А Конни в своем воображении перенеслась в древний город Таллин на четверть века назад. Силою своей необыкновенной фантазии она оказалась там, она знала Лейпцига и Кирова, когда те дружили. Впрочем, то была не дружба, а любовь, утверждала она. Маленький Отто и толстяк Олег. Это оказалось стержнем, добавила она.
– Дайте старой дуре рассказать, как все было, – продолжила она, – а вы – по мере моего рассказа – извлекайте из него необходимое для ваших порочных целей, Джордж. Черепаха и заяц, мой дорогой, – вот кем они были. Киров, большой унылый младенец, зубривший книги по юриспруденции в Политехническом и использовавший мерзкую тайную полицию в качестве папочки, и маленький Отто Лейпциг, чистый бесенок, участвовавший во всех рэкетах, отсидевший в тюрьме, целый день работавший в доках, а вечерами подстрекавший к бунту недовольных. Они встретились в баре, и это была любовь с первого взгляда. Отто выуживал девчонок, Олег Киров следовал за ним и подбирал остатки. На что вы рассчитываете, Джордж? Пытаетесь превратить меня в Жанну д'Арк?
Он раскурил новую сигарету и сунул ей в рот в надежде успокоить, но ее лихорадочная речь мгновенно сожгла сигарету и опалила ей губы. Он быстро отобрал «бычок» и затушил о жестяную крышку, которой Конни пользовалась вместо пепельницы.
– Какое-то время они даже делили одну девчонку, – возбужденно воскликнула она. – А в один прекрасный день – хотите верьте, хотите нет – бедная дурочка прибежала к маленькому Отто и предупредила его. «Твой толстый дружок завидует тебе, а он прихвостень тайной полиции, – шепнула она. – Дискуссионный клуб непримирившихся ждут большие неприятности. Бойся мартовских ид».
– Не взвинчивайте себя, Кон, – тревожась за нее, попробовал усмирить ее Смайли. – Поуспокойтесь, Кон!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46