Или, может, только подумала?
– Баклажаны, – произнесла она. – Добудьте баклажаны.
Она и сама не знала, просила ли купить их или же имела в виду женщин-регулировщиц, которых на парижском жаргоне называли «баклажанками». Затем пара женских рук набросила на нее одеяло, и началась ожесточенная галльская перепалка насчет того, что делать дальше. «Кто-нибудь записал номер?» – хотела спросить она. Слишком она оказалась для этого сонная, и потом ей не хватало кислорода: при падении весь дух из нее вышибло. Перед ее мысленным взором мелькнули подстреленные птицы, каких она видела в России в деревне, – они беспомощно хлопали крыльями по земле, дожидаясь, когда собаки прикончат их. «Генерал, – пронеслось у нее в голове, – получили ли вы мое второе письмо?» Уже впадая в забытье, она мысленно умоляла генерала прочесть его и откликнуться на зов. «Генерал, прочтите мое второе письмо».
Она написала его неделю назад в момент отчаяния. И бросила в почтовый ящик во второй такой момент.
ГЛАВА 7
В районе Пэддингтонского вокзала есть скверы, окруженные домами Викторианской эпохи, снаружи такими ослепительно белыми, словно люксовые лайнеры, а внутри – мрачными, как могилы. Уэстбурн-террейс в то субботнее утро сверкала вот такой белизной, но дорога для обслуги, ведущая к дому, где жил Владимир, была с одной стороны завалена старыми матрацами, а с другой – перегорожена, словно пограничным барьером, сломанной шваброй.
– Благодарю вас, я здесь выйду, – вежливо произнес Смайли и расплатился с таксистом у матрацев.
Он приехал сюда прямо из Хэмпстеда, и у него ломило колени. Таксист оказался греком и всю дорогу читал ему лекцию про Кипр, а он из любезности сидел, скрючившись, на откидном сиденье, чтобы сквозь шум мотора лучше слышать, что тот говорит. «Надо было нам лучше заботиться о вас, Владимир», – подумал он, глядя на грязные тротуары, на висящее на балконах жалкое белье. Цирку следовало бы с большим уважением относиться к своему агенту-посреднику.
«Речь идет о Песочнике, – вспомнил он. – Передайте Максу, что у меня есть два доказательства и я могу их принести».
Он шел медленно, зная, что ранним утром лучше выходить из здания, чем входить в него. На автобусной остановке стояла небольшая очередь. Проехал молочник, за ним – разносчик газет. Эскадрон поселившихся на земле чаек изящно ковырялся в переполненных мусорных баках. Если чайки перебрались в города, мелькнуло в голове у Смайли, не переберутся ли голуби на море? Переходя через дорогу, он увидел мотоциклиста на машине с черной коляской, который как раз припарковывал свой похожий на служебный мотоцикл в сотне ярдов впереди. Что-то в том, как держался парень, напомнило Смайли высокого посыльного, который доставил ключи от конспиративной квартиры, – такая же выправка, заметная даже на расстоянии, такая же, почти как у военных, уважительная настороженность.
Темный вход меж двух колонн делали еще мрачнее менявшие листву каштаны, драная кошка испуганно поглядела на Смайли. Звонок оказался самый верхний из тридцати, но Смайли не стал на него нажимать – он толкнул двойные двери, и они легко распахнулись; за ними открылся такой же темный коридор, выкрашенный, дабы противостоять любителям делать надписи, очень блестящей краской, и такая же темная лестница, выстланная линолеумом и скрипевшая, как больничная каталка. Смайли все это помнил. Ничто не изменилось и теперь уже не изменится. Выключателя не было, и на лестнице, по мере того как он поднимался, становилось все темнее. «Почему убийцы Владимира не взяли у него ключей? – подивился Смайли, чувствуя, как они при каждом шаге ударяют его по ляжке. – Возможно, ключи им не требовались. Возможно, они уже сделали себе собственные». Он добрался до площадки и с трудом протиснулся мимо шикарной детской коляски. Он услышал вой собаки, утренние известия по-немецки и звук воды, спускаемой в общем туалете. Услышал, как ребенок закричал на мать, звук пощечины и голос отца, прикрикнувшего на ребенка. «Передайте Максу, что речь идет о Песочнике». Пахло карри, дешевым жиром, на котором что-то жарили, и дезинфектантом. Пахло скоплением большого количества небогатых людей на слишком малом пространстве. Это Смайли тоже помнил. Ничто не изменилось.
«Относись мы к нему лучше, ничего бы не произошло, – вернулся к своим думам Смайли. – Тех, кем пренебрегают, легче убить», – думал он, неведомо для себя смыкаясь в этом с Остраковой. Он помнил тот день, когда они привезли сюда генерала, – Смайли выступал в качестве викария, Тоби Эстерхейзи – в качестве почтальона. Они поехали в Хитроу с Тоби, главным умельцем, хлебнувшим водички во всех океанах, как он о себе говорил, встречать Владимира. Тоби вел машину, и они мчались со скоростью ветра, но все равно чуть не опоздали. Самолет уже приземлился. Они бегом рванули к барьеру и обнаружили Владимира в коридоре прибытия – он стоял неподвижный как скала, седой и величественный, а мимо текла толпа крестьян. Смайли вспомнил, как они торжественно обнялись. «Макс, дружище, неужели это действительно вы?» – «Я, Владимир, нас снова соединили». Смайли вспомнил, как Тоби провел их широкими коридорами позади Иммиграционной службы, потому что французская полиция, разозлившись, отобрала у старика все документы, прежде чем вышвырнуть из страны. Он вспомнил, как они обедали «У Скотта» втроем, и старик так разволновался, что даже ничего не пил, зато строил грандиозные планы на будущее, которого, как все они хорошо знали, у него не будет. «Снова займемся Москвой, Макс. Может, даже удастся зацепить Песочника». На другой день они отправились искать квартиру. «Просто покажем вам несколько вариантов, генерал», – пояснил Тоби Эстерхейзи. Случилось это в Рождество, и годовой бюджет на расквартирование был исчерпан. Смайли обратился в Финансовый отдел Цирка. Уговаривал Лейкона и министерство финансов отпустить дополнительные средства, но тщетно. «Пусть немножко вкусит реальности, это опустит его на землю, – заявил тогда Лейкон. – Используйте свое влияние на него, Джордж. Вы же для этого к нему и приставлены». Первую дозу реальности генерал вкусил, поселившись в одной квартире со шлюхой в Кенсингтоне; второе его жилище выходило на сортировочную станцию вокзала Ватерлоо. Уэстбурн-террейс стало уже третьим жилищем, и, когда они со скрипом поднимались по этим же ступеням – с Тоби впереди, – старик вдруг остановился, откинул свою крупную голову и театрально сморщил нос.
«Ах, значит, если я проголодаюсь, достаточно будет выйти в коридор, понюхать, и голода как не бывало! – сливая слова, объявил он по-французски. – Так что я неделями могу не есть!»
К тому времени даже Владимир уже понял, что они окончательно расстаются с ним.
Смайли вернулся в настоящее. На следующей площадке – любители музыки, отметил он и продолжал свое одинокое восхождение. Из-за одной двери неслась рок-музыка, запущенная на полную мощность, из-за другой – Сибелиус и запах бекона. Выглянув в окно, Смайли увидел двоих, слонявшихся среди каштанов, – их там не было, когда он приехал. Это группа, решил он. Часть группы занимается наблюдением, остальные идут внутрь. Но вот чья это группа – уже другой вопрос. Направленная Москвой? Старшим инспектором? Солом Эндерби? Немного дальше высокий мотоциклист, развернув малоформатную газету, читал ее, сидя на своей машине.
Рядом со Смайли открылась дверь, и на площадку вышла пожилая женщина в халате, с кошкой на плече. На него пахнуло винным перегаром еще прежде, чем она обратилась к нему.
– Собираетесь нас обокрасть, милейший? – поинтересовалась она.
– Вряд ли, – ответил, рассмеявшись, Смайли. – Просто иду в гости.
– А все-таки приятно, когда пытаются понять, кто ты, верно, милейший? – добавила она.
– Безусловно, – вежливо ответил Смайли.
Последний марш был очень крутой и узкий, зато освещенный дневным светом, который падал на ступеньки из забранного проволокой, скошенного слухового окна. На верхней площадке находилось две двери, обе закрытые, обе узкие. С одной из них прямо на него смотрела отпечатанная карточка: «М-Р В.МИЛЛЕР, ПЕРЕВОДЫ». Смайли вспомнил, как они обсуждали с Владимиром, кем ему быть теперь, когда он стал лондонцем и не должен слишком высовываться. Фамилия «Миллер» не представляла проблемы, почему-то старик считал фамилию «Миллер» даже импозантной. «Миллер – c'est bien, – объявил он тогда. – Миллер мне нравится, Макс». А вот «мистер» уже не нравилось. Он настаивал на том, чтобы именоваться генералом, затем снизил требования до полковника. Но Смайли в своей роли викария стоял насмерть: «мистер» доставит куда меньше хлопот, чем вымышленное воинское звание в несуществующей армии, заявил он.
Смайли решительно постучал, зная, что тихий стук выглядит куда подозрительнее, чем громкий. Он услышал эхо и больше ничего. Он не услышал ни шагов, ни внезапного прекращения какого-либо звука. Он крикнул в почтовую щель: «Владимир» – так, словно пришел навестить старого друга. Затем выбрал ключ из связки и вставил в замок – ключ застрял; он вставил другой – ключ повернулся. Он вошел и закрыл за собой дверь, ожидая, что его сейчас стукнут по затылку, но предпочитая, чтобы ему проломили череп, размозжили лицо. У него вдруг закружилась голова, и он понял, что затаил дыхание. Все та же белая краска, заметил он, та же тюремная пустота. Та же неестественная тишина, как в телефонной будке; та же смесь запахов общественного места.
«Тут мы и стояли, – вспоминал Смайли, – все трое, в тот день. Мы с Тоби – по бокам, подобно буксирам, которые тащат старый линейный корабль. У агента по торговле недвижимостью это именовалось „верхний этаж со всеми удобствами“.
«Отчаянно плохо, – заключил Тоби на своем овенгеренном французском, спеша, как всегда, высказаться первым и уже повернувшись к двери, чтобы уйти. – То есть хуже некуда. То есть следовало мне сначала самому посмотреть, я поступил как идиот, – оправдывался Тоби, видя, что Владимир по-прежнему не двигается. – Генерал, прошу, примите мои извинения. Это настоящее оскорбление».
Смайли, со своей стороны, заверил старика:
«Мы в состоянии сделать для вас гораздо больше, Влади, много больше, – просто надо поднажать».
Но старик смотрел в окно, как и Смайли сейчас, на лес печных труб, на черепичные и шиферные крыши, раскинувшиеся за парапетом. Внезапно он опустил свою лапу в перчатке на плечо Смайли.
«Лучше приберегите денежки, чтоб пристрелить этих свиней в Москве, Макс», – посоветовал он.
По щекам Владимира катились слезы, он все с той же улыбкой, подтверждавшей его твердую решимость, смотрел на трубы, показавшиеся ему московскими, и на свои таявшие мечты о том, что он когда-либо снова заживет под русским небом.
«Остаемся здесь», – безапелляционным тоном наконец объявил он, словно прочертил по карте последнюю линию обороны.
Вдоль стены вытянулась узенький диван-кровать, на подоконнике стояла плитка. По запаху извести Смайли определил, что старик сам подбеливал свое жилье, закрашивая пятна сырости и замазывая трещины. На столе, за которым он работал и ел, стояла старая машинка «Ремингтон», лежала пара потрепанных словарей. Переводы – работа ради нескольких пенни, чтобы пополнить пенсию. Отведя назад локти, словно у него заболела спина, Смайли выпрямился во весь свой небольшой рост и приступил к знакомому похоронному обряду по шпиону, отошедшему в мир иной. На сосновой тумбочке у кровати лежала Библия на эстонском языке. Он осторожно прощупал ее – не вырезано ли пустот, затем повернул корешком вниз и встряхнул – не вылетит ли бумажка или фотография. Открыв ящик тумбочки, он обнаружил бутылочку с патентованными таблетками для восстановления сексуальной потенции и хромированную планку с тремя ленточками от медалей Красной Армии за доблесть. «С прикрытием покончено», – подумал Смайли и подивился, как это Владимир и его многочисленные приятельницы умещались на такой узенькой кровати. В изголовье висела фотография Мартина Лютера. Рядом с ней – цветная литография под названием «Красные крыши старого Таллина», которую Владимир, должно быть, откуда-то вырвал и наклеил на картон. Вторая картинка изображала «Побережье Казари», третья – «Ветряные мельницы и развалины замка». Смайли провел рукой за каждой из них. Внимание его привлекла лампочка у кровати. Он щелкнул выключателем и, когда свет не зажегся, вытащил вилку из розетки, отвинтил лампочку и обследовал деревянную основу, но – пусто. «Просто лампочка перегорела», – решил он. Вдруг пронзительный крик, раздавшийся за окном, заставил его отступить к стене, однако, чуть придя в себя, он понял, что это всего лишь крик прижившейся на земле чайки – целая колония этих птиц обосновалась среди печных труб. Он снова глянул поверх парапета. Двое мужчин, бродивших среди деревьев, исчезли. «Поднимаются сюда, – решил он, – мое время истекло. И они вовсе не полиция, – размышлял он. – Это убийцы». Мотоцикл с черной коляской стоял без хозяина. Смайли закрыл окно. «Интересно, – подумал он, – есть ли специальная Валгалла для умерших шпионов, где они с Владимиром наконец-то встретятся и поговорят начистоту, а кроме того, – сказал себе Смайли, – он прожил долгую жизнь, и ничто не мешает ей прямо сейчас и окончиться». В то же самое время он нисколько не верил этому.
В ящике стола лежали чистая бумага, машинка-скоросшиватель, искусанный карандаш, несколько резиночек и счет за телефон в последний квартал, неоплаченный, на семьдесят восемь фунтов, что поразило Смайли: слишком уж большая сумма для экономного Владимира. В машинке-скоросшивателе Смайли ничего не обнаружил. Он сунул счет за телефон в карман, чтобы заняться им позднее, и продолжал обыскивать помещение, полностью отдавая себе отчет в том, что это, конечно, не настоящий обыск. На настоящий обыск у троих человек ушло бы несколько дней – только тогда можно со всей определенностью сказать, что найдено все, что могло быть найдено. А он, если что-то и искал, то, скорее всего, адресную книжку, или дневник, или что-то нужное, пусть даже всего лишь клочок бумаги. Он знал, что старики шпионы – даже лучшие из них – становились порой немного похожи на старых любовников: с возрастом они начинали плутовать из боязни положиться на собственную память. Они делали вид, что помнят, а на самом деле все записывали, часто придуманным ими самими кодом, который – если бы они только это знали – разгадает любой специалист за несколько часов или даже минут. Фамилии и адреса контактов, субагентов. Ничто не оставалось под запретом. Порядок передачи информации, время и места встреч, клички, номера телефонов, даже комбинации сейфов, записанные в виде номера страховки или дня рождения. В свое время Смайли не раз наблюдал, как целые сети оказывались под угрозой краха из-за того, что кто-то из агентов не доверял больше своей голове. Смайли, конечно, сомневался, что Владимир идет на такое, но все ведь когда-то начинается.
«Передайте Максу, что у меня есть два доказательства и я могу их принести!»
Смайли задержался у подоконника, который старик назвал бы «кухней», где стояли газовая плитка и малюсенький самодельный холодильник в виде ящика с дырочками для вентиляции. «Мы мужчины, которые готовят сами для себя, – получеловеки», – заключил он, осматривая полки. Стащил оттуда кастрюльку и сковородку, пошарил среди баночек с кайенским и черным перцем. В любом другом месте в доме, даже в постели, можно отрешиться от всего – читать книги, обманывать себя, повторяя, что лучше одиночества ничего и быть не может. Но на кухне сразу видно, что комплект неполон. Полбуханки черного хлеба Полпалки затвердевшей колбасы. Пол-луковицы. Полпакета молока. Пол-лимона. Полпакетика черного чая. Полжизни. Смайли открыл все, что можно, потыкал пальцем в перец. Обнаружил старую плитку и отодрал ее, отвинтил деревянную ручку от сковородки. Собрался было уже открыть дверцы платяного шкафа, как вдруг снова замер, как бы прислушиваясь, но на сей раз внимание его привлекло не то, что он услышал, а то, что увидел.
На шкафчике для провизии лежал блок сигарет «Голуаз-Капораль», которые курил Владимир, когда не мог достать русских папирос. Блок лежал на боку, отметил Смайли и принялся за надписи: «Беспошлинная торговля», «Фильтр». Затем: «Для экспорта» и «Изготовлено во Франции». Весь блок в целлофане. Смайли снял его со шкафчика. В блоке не хватало одной пачки из десяти. В пепельнице лежало три окурка таких сигарет. В воздухе, когда он принюхался, помимо запаха еды и извести, слабо пахло французскими сигаретами.
«И никаких сигарет у него в кармане», – вспомнил он.
Держа голубой блок двумя руками, Смайли медленно поворачивал его, пытаясь угадать, что он в себе таит. Инстинкт – а вернее, подспудная догадка, еще не всплывшая на поверхность, – настоятельно подсказывал ему, что за этими сигаретами что-то кроется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Баклажаны, – произнесла она. – Добудьте баклажаны.
Она и сама не знала, просила ли купить их или же имела в виду женщин-регулировщиц, которых на парижском жаргоне называли «баклажанками». Затем пара женских рук набросила на нее одеяло, и началась ожесточенная галльская перепалка насчет того, что делать дальше. «Кто-нибудь записал номер?» – хотела спросить она. Слишком она оказалась для этого сонная, и потом ей не хватало кислорода: при падении весь дух из нее вышибло. Перед ее мысленным взором мелькнули подстреленные птицы, каких она видела в России в деревне, – они беспомощно хлопали крыльями по земле, дожидаясь, когда собаки прикончат их. «Генерал, – пронеслось у нее в голове, – получили ли вы мое второе письмо?» Уже впадая в забытье, она мысленно умоляла генерала прочесть его и откликнуться на зов. «Генерал, прочтите мое второе письмо».
Она написала его неделю назад в момент отчаяния. И бросила в почтовый ящик во второй такой момент.
ГЛАВА 7
В районе Пэддингтонского вокзала есть скверы, окруженные домами Викторианской эпохи, снаружи такими ослепительно белыми, словно люксовые лайнеры, а внутри – мрачными, как могилы. Уэстбурн-террейс в то субботнее утро сверкала вот такой белизной, но дорога для обслуги, ведущая к дому, где жил Владимир, была с одной стороны завалена старыми матрацами, а с другой – перегорожена, словно пограничным барьером, сломанной шваброй.
– Благодарю вас, я здесь выйду, – вежливо произнес Смайли и расплатился с таксистом у матрацев.
Он приехал сюда прямо из Хэмпстеда, и у него ломило колени. Таксист оказался греком и всю дорогу читал ему лекцию про Кипр, а он из любезности сидел, скрючившись, на откидном сиденье, чтобы сквозь шум мотора лучше слышать, что тот говорит. «Надо было нам лучше заботиться о вас, Владимир», – подумал он, глядя на грязные тротуары, на висящее на балконах жалкое белье. Цирку следовало бы с большим уважением относиться к своему агенту-посреднику.
«Речь идет о Песочнике, – вспомнил он. – Передайте Максу, что у меня есть два доказательства и я могу их принести».
Он шел медленно, зная, что ранним утром лучше выходить из здания, чем входить в него. На автобусной остановке стояла небольшая очередь. Проехал молочник, за ним – разносчик газет. Эскадрон поселившихся на земле чаек изящно ковырялся в переполненных мусорных баках. Если чайки перебрались в города, мелькнуло в голове у Смайли, не переберутся ли голуби на море? Переходя через дорогу, он увидел мотоциклиста на машине с черной коляской, который как раз припарковывал свой похожий на служебный мотоцикл в сотне ярдов впереди. Что-то в том, как держался парень, напомнило Смайли высокого посыльного, который доставил ключи от конспиративной квартиры, – такая же выправка, заметная даже на расстоянии, такая же, почти как у военных, уважительная настороженность.
Темный вход меж двух колонн делали еще мрачнее менявшие листву каштаны, драная кошка испуганно поглядела на Смайли. Звонок оказался самый верхний из тридцати, но Смайли не стал на него нажимать – он толкнул двойные двери, и они легко распахнулись; за ними открылся такой же темный коридор, выкрашенный, дабы противостоять любителям делать надписи, очень блестящей краской, и такая же темная лестница, выстланная линолеумом и скрипевшая, как больничная каталка. Смайли все это помнил. Ничто не изменилось и теперь уже не изменится. Выключателя не было, и на лестнице, по мере того как он поднимался, становилось все темнее. «Почему убийцы Владимира не взяли у него ключей? – подивился Смайли, чувствуя, как они при каждом шаге ударяют его по ляжке. – Возможно, ключи им не требовались. Возможно, они уже сделали себе собственные». Он добрался до площадки и с трудом протиснулся мимо шикарной детской коляски. Он услышал вой собаки, утренние известия по-немецки и звук воды, спускаемой в общем туалете. Услышал, как ребенок закричал на мать, звук пощечины и голос отца, прикрикнувшего на ребенка. «Передайте Максу, что речь идет о Песочнике». Пахло карри, дешевым жиром, на котором что-то жарили, и дезинфектантом. Пахло скоплением большого количества небогатых людей на слишком малом пространстве. Это Смайли тоже помнил. Ничто не изменилось.
«Относись мы к нему лучше, ничего бы не произошло, – вернулся к своим думам Смайли. – Тех, кем пренебрегают, легче убить», – думал он, неведомо для себя смыкаясь в этом с Остраковой. Он помнил тот день, когда они привезли сюда генерала, – Смайли выступал в качестве викария, Тоби Эстерхейзи – в качестве почтальона. Они поехали в Хитроу с Тоби, главным умельцем, хлебнувшим водички во всех океанах, как он о себе говорил, встречать Владимира. Тоби вел машину, и они мчались со скоростью ветра, но все равно чуть не опоздали. Самолет уже приземлился. Они бегом рванули к барьеру и обнаружили Владимира в коридоре прибытия – он стоял неподвижный как скала, седой и величественный, а мимо текла толпа крестьян. Смайли вспомнил, как они торжественно обнялись. «Макс, дружище, неужели это действительно вы?» – «Я, Владимир, нас снова соединили». Смайли вспомнил, как Тоби провел их широкими коридорами позади Иммиграционной службы, потому что французская полиция, разозлившись, отобрала у старика все документы, прежде чем вышвырнуть из страны. Он вспомнил, как они обедали «У Скотта» втроем, и старик так разволновался, что даже ничего не пил, зато строил грандиозные планы на будущее, которого, как все они хорошо знали, у него не будет. «Снова займемся Москвой, Макс. Может, даже удастся зацепить Песочника». На другой день они отправились искать квартиру. «Просто покажем вам несколько вариантов, генерал», – пояснил Тоби Эстерхейзи. Случилось это в Рождество, и годовой бюджет на расквартирование был исчерпан. Смайли обратился в Финансовый отдел Цирка. Уговаривал Лейкона и министерство финансов отпустить дополнительные средства, но тщетно. «Пусть немножко вкусит реальности, это опустит его на землю, – заявил тогда Лейкон. – Используйте свое влияние на него, Джордж. Вы же для этого к нему и приставлены». Первую дозу реальности генерал вкусил, поселившись в одной квартире со шлюхой в Кенсингтоне; второе его жилище выходило на сортировочную станцию вокзала Ватерлоо. Уэстбурн-террейс стало уже третьим жилищем, и, когда они со скрипом поднимались по этим же ступеням – с Тоби впереди, – старик вдруг остановился, откинул свою крупную голову и театрально сморщил нос.
«Ах, значит, если я проголодаюсь, достаточно будет выйти в коридор, понюхать, и голода как не бывало! – сливая слова, объявил он по-французски. – Так что я неделями могу не есть!»
К тому времени даже Владимир уже понял, что они окончательно расстаются с ним.
Смайли вернулся в настоящее. На следующей площадке – любители музыки, отметил он и продолжал свое одинокое восхождение. Из-за одной двери неслась рок-музыка, запущенная на полную мощность, из-за другой – Сибелиус и запах бекона. Выглянув в окно, Смайли увидел двоих, слонявшихся среди каштанов, – их там не было, когда он приехал. Это группа, решил он. Часть группы занимается наблюдением, остальные идут внутрь. Но вот чья это группа – уже другой вопрос. Направленная Москвой? Старшим инспектором? Солом Эндерби? Немного дальше высокий мотоциклист, развернув малоформатную газету, читал ее, сидя на своей машине.
Рядом со Смайли открылась дверь, и на площадку вышла пожилая женщина в халате, с кошкой на плече. На него пахнуло винным перегаром еще прежде, чем она обратилась к нему.
– Собираетесь нас обокрасть, милейший? – поинтересовалась она.
– Вряд ли, – ответил, рассмеявшись, Смайли. – Просто иду в гости.
– А все-таки приятно, когда пытаются понять, кто ты, верно, милейший? – добавила она.
– Безусловно, – вежливо ответил Смайли.
Последний марш был очень крутой и узкий, зато освещенный дневным светом, который падал на ступеньки из забранного проволокой, скошенного слухового окна. На верхней площадке находилось две двери, обе закрытые, обе узкие. С одной из них прямо на него смотрела отпечатанная карточка: «М-Р В.МИЛЛЕР, ПЕРЕВОДЫ». Смайли вспомнил, как они обсуждали с Владимиром, кем ему быть теперь, когда он стал лондонцем и не должен слишком высовываться. Фамилия «Миллер» не представляла проблемы, почему-то старик считал фамилию «Миллер» даже импозантной. «Миллер – c'est bien, – объявил он тогда. – Миллер мне нравится, Макс». А вот «мистер» уже не нравилось. Он настаивал на том, чтобы именоваться генералом, затем снизил требования до полковника. Но Смайли в своей роли викария стоял насмерть: «мистер» доставит куда меньше хлопот, чем вымышленное воинское звание в несуществующей армии, заявил он.
Смайли решительно постучал, зная, что тихий стук выглядит куда подозрительнее, чем громкий. Он услышал эхо и больше ничего. Он не услышал ни шагов, ни внезапного прекращения какого-либо звука. Он крикнул в почтовую щель: «Владимир» – так, словно пришел навестить старого друга. Затем выбрал ключ из связки и вставил в замок – ключ застрял; он вставил другой – ключ повернулся. Он вошел и закрыл за собой дверь, ожидая, что его сейчас стукнут по затылку, но предпочитая, чтобы ему проломили череп, размозжили лицо. У него вдруг закружилась голова, и он понял, что затаил дыхание. Все та же белая краска, заметил он, та же тюремная пустота. Та же неестественная тишина, как в телефонной будке; та же смесь запахов общественного места.
«Тут мы и стояли, – вспоминал Смайли, – все трое, в тот день. Мы с Тоби – по бокам, подобно буксирам, которые тащат старый линейный корабль. У агента по торговле недвижимостью это именовалось „верхний этаж со всеми удобствами“.
«Отчаянно плохо, – заключил Тоби на своем овенгеренном французском, спеша, как всегда, высказаться первым и уже повернувшись к двери, чтобы уйти. – То есть хуже некуда. То есть следовало мне сначала самому посмотреть, я поступил как идиот, – оправдывался Тоби, видя, что Владимир по-прежнему не двигается. – Генерал, прошу, примите мои извинения. Это настоящее оскорбление».
Смайли, со своей стороны, заверил старика:
«Мы в состоянии сделать для вас гораздо больше, Влади, много больше, – просто надо поднажать».
Но старик смотрел в окно, как и Смайли сейчас, на лес печных труб, на черепичные и шиферные крыши, раскинувшиеся за парапетом. Внезапно он опустил свою лапу в перчатке на плечо Смайли.
«Лучше приберегите денежки, чтоб пристрелить этих свиней в Москве, Макс», – посоветовал он.
По щекам Владимира катились слезы, он все с той же улыбкой, подтверждавшей его твердую решимость, смотрел на трубы, показавшиеся ему московскими, и на свои таявшие мечты о том, что он когда-либо снова заживет под русским небом.
«Остаемся здесь», – безапелляционным тоном наконец объявил он, словно прочертил по карте последнюю линию обороны.
Вдоль стены вытянулась узенький диван-кровать, на подоконнике стояла плитка. По запаху извести Смайли определил, что старик сам подбеливал свое жилье, закрашивая пятна сырости и замазывая трещины. На столе, за которым он работал и ел, стояла старая машинка «Ремингтон», лежала пара потрепанных словарей. Переводы – работа ради нескольких пенни, чтобы пополнить пенсию. Отведя назад локти, словно у него заболела спина, Смайли выпрямился во весь свой небольшой рост и приступил к знакомому похоронному обряду по шпиону, отошедшему в мир иной. На сосновой тумбочке у кровати лежала Библия на эстонском языке. Он осторожно прощупал ее – не вырезано ли пустот, затем повернул корешком вниз и встряхнул – не вылетит ли бумажка или фотография. Открыв ящик тумбочки, он обнаружил бутылочку с патентованными таблетками для восстановления сексуальной потенции и хромированную планку с тремя ленточками от медалей Красной Армии за доблесть. «С прикрытием покончено», – подумал Смайли и подивился, как это Владимир и его многочисленные приятельницы умещались на такой узенькой кровати. В изголовье висела фотография Мартина Лютера. Рядом с ней – цветная литография под названием «Красные крыши старого Таллина», которую Владимир, должно быть, откуда-то вырвал и наклеил на картон. Вторая картинка изображала «Побережье Казари», третья – «Ветряные мельницы и развалины замка». Смайли провел рукой за каждой из них. Внимание его привлекла лампочка у кровати. Он щелкнул выключателем и, когда свет не зажегся, вытащил вилку из розетки, отвинтил лампочку и обследовал деревянную основу, но – пусто. «Просто лампочка перегорела», – решил он. Вдруг пронзительный крик, раздавшийся за окном, заставил его отступить к стене, однако, чуть придя в себя, он понял, что это всего лишь крик прижившейся на земле чайки – целая колония этих птиц обосновалась среди печных труб. Он снова глянул поверх парапета. Двое мужчин, бродивших среди деревьев, исчезли. «Поднимаются сюда, – решил он, – мое время истекло. И они вовсе не полиция, – размышлял он. – Это убийцы». Мотоцикл с черной коляской стоял без хозяина. Смайли закрыл окно. «Интересно, – подумал он, – есть ли специальная Валгалла для умерших шпионов, где они с Владимиром наконец-то встретятся и поговорят начистоту, а кроме того, – сказал себе Смайли, – он прожил долгую жизнь, и ничто не мешает ей прямо сейчас и окончиться». В то же самое время он нисколько не верил этому.
В ящике стола лежали чистая бумага, машинка-скоросшиватель, искусанный карандаш, несколько резиночек и счет за телефон в последний квартал, неоплаченный, на семьдесят восемь фунтов, что поразило Смайли: слишком уж большая сумма для экономного Владимира. В машинке-скоросшивателе Смайли ничего не обнаружил. Он сунул счет за телефон в карман, чтобы заняться им позднее, и продолжал обыскивать помещение, полностью отдавая себе отчет в том, что это, конечно, не настоящий обыск. На настоящий обыск у троих человек ушло бы несколько дней – только тогда можно со всей определенностью сказать, что найдено все, что могло быть найдено. А он, если что-то и искал, то, скорее всего, адресную книжку, или дневник, или что-то нужное, пусть даже всего лишь клочок бумаги. Он знал, что старики шпионы – даже лучшие из них – становились порой немного похожи на старых любовников: с возрастом они начинали плутовать из боязни положиться на собственную память. Они делали вид, что помнят, а на самом деле все записывали, часто придуманным ими самими кодом, который – если бы они только это знали – разгадает любой специалист за несколько часов или даже минут. Фамилии и адреса контактов, субагентов. Ничто не оставалось под запретом. Порядок передачи информации, время и места встреч, клички, номера телефонов, даже комбинации сейфов, записанные в виде номера страховки или дня рождения. В свое время Смайли не раз наблюдал, как целые сети оказывались под угрозой краха из-за того, что кто-то из агентов не доверял больше своей голове. Смайли, конечно, сомневался, что Владимир идет на такое, но все ведь когда-то начинается.
«Передайте Максу, что у меня есть два доказательства и я могу их принести!»
Смайли задержался у подоконника, который старик назвал бы «кухней», где стояли газовая плитка и малюсенький самодельный холодильник в виде ящика с дырочками для вентиляции. «Мы мужчины, которые готовят сами для себя, – получеловеки», – заключил он, осматривая полки. Стащил оттуда кастрюльку и сковородку, пошарил среди баночек с кайенским и черным перцем. В любом другом месте в доме, даже в постели, можно отрешиться от всего – читать книги, обманывать себя, повторяя, что лучше одиночества ничего и быть не может. Но на кухне сразу видно, что комплект неполон. Полбуханки черного хлеба Полпалки затвердевшей колбасы. Пол-луковицы. Полпакета молока. Пол-лимона. Полпакетика черного чая. Полжизни. Смайли открыл все, что можно, потыкал пальцем в перец. Обнаружил старую плитку и отодрал ее, отвинтил деревянную ручку от сковородки. Собрался было уже открыть дверцы платяного шкафа, как вдруг снова замер, как бы прислушиваясь, но на сей раз внимание его привлекло не то, что он услышал, а то, что увидел.
На шкафчике для провизии лежал блок сигарет «Голуаз-Капораль», которые курил Владимир, когда не мог достать русских папирос. Блок лежал на боку, отметил Смайли и принялся за надписи: «Беспошлинная торговля», «Фильтр». Затем: «Для экспорта» и «Изготовлено во Франции». Весь блок в целлофане. Смайли снял его со шкафчика. В блоке не хватало одной пачки из десяти. В пепельнице лежало три окурка таких сигарет. В воздухе, когда он принюхался, помимо запаха еды и извести, слабо пахло французскими сигаретами.
«И никаких сигарет у него в кармане», – вспомнил он.
Держа голубой блок двумя руками, Смайли медленно поворачивал его, пытаясь угадать, что он в себе таит. Инстинкт – а вернее, подспудная догадка, еще не всплывшая на поверхность, – настоятельно подсказывал ему, что за этими сигаретами что-то кроется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46