Он повел меня к Лезэру. «Вот кому вы, в сущности, должны принести извинения. Весь вечер она просидела одна на лестнице». Мы уже направлялись к выходу, и Роули хотел взять свой плащ, но в вестибюле стоял Лео с его плащом и подал ему. — Она улыбнулась; в этой улыбке была любовь, нежность, воспоминание согрело ее. — Я словно бы и не существовала для него больше. Роули повернулся к нему спиной, сунул руки в рукава, и я отчетливо увидела, как у Лео напряглись мускулы и побелели костяшки пальцев. Я была рада, понимаете? Я была довольна, что Роули так себя ведет. — Она пожала плечами. — Я уже попалась на крючок, — сказала она. — Мне хотелось поймать пташку, и вот она была в моих руках — клюв, перышки, все. На другой день я разыскала его имя в посольском справочнике. Теперь вы уже и сами знаете, что он собой представляет, — ничего. Я позвонила Мэри Краб и осведомилась о нем. Как бы между прочим, шутя. «Я познакомилась с каким-то удивительным маленьким человечком вчера», — сказала я. Мэри едва не хватил удар. «Моя дорогая, это опасный человек. Держитесь от него подальше. Он как-то раз затащил Микки в ночной кабак, и Микки влип с ним в чудовищную историю. По счастью, — добавила она, — в декабре истекает срок его договора, и мы от него освободимся». Тогда я попытала еще Салли Эскью — она до ужаса добропорядочна. Я чуть не умерла со смеха… Она расхохоталась и, надменно выпятив подбородок, произнесла высокопарным тоном, подражая жене торгового атташе: «Это очень полезный холостяк, когда ощущается нехватка в мужчинах-немцах». А у них это бывает часто, понимаете; нас ведь больше, чем их. Целая свора дипломатов охотится за жалкой кучкой немцев — вот что такое Бонн. Беда в том, сказала Салли, что немцы опять возвращаются к старому в отношении таких, как Лео, и поэтому им с Обри приходится, хочешь не хочешь, избегать его общества. «Он бессознательный раздражитель, моя дорогая; надеюсь, вам ясно, что я хочу сказать». Я была безумно заинтригована. Побежала в гостиную и написала ему длинное письмо абсолютно ни о чем.Она снова попробовала запустить мотор, но он даже не чихнул. Она плотнее закуталась в плащ.— О господи! — прошептала она. — Лео, приди. Можно ли так испытывать дружбу!В черном «оппеле» на секунду вспыхнул слабый огонек и тут же погас, словно кто-то кому-то давал сигнал. Тернер не промолвил ни слова, только кончики его крепких пальцев легонько коснулись гаечного ключа, лежавшего в кармане.— Письмо девчонки-школьницы. Спасибо, что вы были так внимательны ко мне. Не сердитесь, что я отняла у вас целый вечер, пожалуйста, не забудьте насчет фена. Далее следовала миленькая, от начала до конца выдуманная история о том, как я отправилась за покупками в «Испанский сад» и там какая-то старая дама уронила монетку в две марки в ящик с апельсинами, и никто не мог отыскать эту монетку, а старушка сказала, что это — все равно как если бы она заплатила эти деньги за фрукты. Я сама отвезла письмо в посольство, и он позвонил мне на другой же день. Есть две модели, сказал он: та, что подороже, переключается на разное напряжение, и ею можно пользоваться без адаптера.— Без трансформатора.— «А как насчет цвета?» Я молчала и слушала. Он сказал, что ему очень трудно выбрать без меня — брать ли с переключателем и какого цвета. Нельзя ли нам встретиться и обсудить все сообща? Разговор происходил в четверг, и мы встретились здесь. Он сказал, что приходит сюда каждый четверг — подышать свежим воздухом, поглядеть на ребятишек. Я не поверила ему, но почувствовала себя очень счастливой.— И это все, что он сказал насчет того, зачем приходит сюда?— Как-то раз он еще сказал, что они перед ним в долгу — за время, которое он затратил.— Кто в долгу?— Посольство. Что-то там такое Роули отнял у него и передал кому-то другому. Какую-то работу. И теперь вместо этого он приходит сюда. — Она покачала головой с неподдельным восхищением. — Он упрям как мул, — сказала она. — «Они в долгу передо мной, — твердил он, — я беру то, что мне положено. Только так и можно жить»,— Мне кажется, вы говорили, что он не охотник до отвлеченных рассуждений.— Он не любил вдаваться в высокие материи. Тернер промолчал.— Мы немного погуляли, поглядели на реку; на обрат ном пути мы шли, взявшись за руки. А когда уже собрались уезжать, он вдруг сказал: «Я же забыл показать вам фен!» А я ответила: «Какая жалость! Значит, нам придется встретиться здесь еще раз в следующий четверг, не так ли?» Он был безумно шокирован. — Она заговорила, передразнивая его: в голосе звучала и насмешка, и что-то теплое, интимное — казалось, что она не столько старается изобразить это для Тернера, сколько вспоминает все для себя самой. — «Но моя дорогая, миссис Брэдфилд…» А я сказала: «Если вы придете в следующий четверг, я позволю вам называть меня Хейзел». Я шлюха, — сказала она. — Вот что вы сейчас подумали.— А потом что было?— Каждый четверг. Здесь. Он оставлял свою машину у подножия холма, а я ставила свою на дороге. Мы были любовниками, но никогда не лежали в постели. Старались быть благоразумными. Иногда он говорил, иногда молчал. И часто показывал на свой дом на том берегу реки — так, точно хотел продать его мне. Мы бродили по тропинкам с холма на холм, чтобы получше рассмотреть его со всех сторон. Я стала поддразнивать Лео однажды: «Ты как сатана. Показываешь мне свое царство». Ему это не понравилось. Он никогда ничего не забывает, понимаете? Это оттого, что ему пришлось пережить. Он не любил, когда я говорила о зле, о страданиях… Он познал все это слишком глубоко.— А что было потом?Голова ее поникла, улыбка сбежала с губ.— Потом — постель Роули. Однажды в пятницу. В Лео еще жил мститель, он еще не до конца освободился от этого. Он всегда знал, когда Роули должен был куда-нибудь уехать: узнавал через транспортный отдел, заглядывал в журнал агента по покупке билетов. И говорил мне: на следующей неделе он уезжает в Ганновер… Он уезжает в Бремен.— А зачем Брэдфилд туда ездил?— О господи! Посещал наши консульства. Лео зада вал мне тот же самый вопрос — а откуда я могу знать? Роули никогда мне ничего не говорит. Порой мне казалось, что он просто ездит за Карфельдом по всей Германии: он всегда оказывался там, где происходили их сборища.— И с той поры так оно у вас и шло? Она пожала плечами.— Да. Потом так и шло. Всякий раз, когда нам это удавалось.— А Брэдфилд знал?— О боже! Знал? Не знал? Вы хуже немцев. И да, и нет. Вы хотите, чтобы вам на все наклеили ярлыки? Есть вещи, с которыми этого нельзя делать. Есть вещи, которые как бы не существуют, пока о них не сказано вслух. Никто на свете не понимает этого так, как Роули.— Черт подери, — пробормотал Тернер. — У вас на все есть ответ. — И тут же вспомнил, что сказал Брэдфилду то же самое три дня назад.Она пристально смотрела прямо перед собой сквозь мутное ветровое стекло.— Какова цена людям, всему вообще? Дети, мужья, служебная карьера… Вы потонете — скажут: неизбежная жертва. Вы сумеете выплыть — и вас назовут сукой.Нет, вы отдайте себя на заклание. А во имя чего?— Знал он? Тернер схватил ее за плечо.— Он знал?!Слезы заструились по ее лицу. Она смахнула их рукой.— Роули — дипломат, — проговорила она наконец. — Искусство жить на грани возможного — в этом весь Роули. Уметь ограничивать цель, дисциплинировать ум и чувства. «Не будем горячиться. Не будем называть вещи своими именами. Не будем вдаваться в обсуждение, если не знаем заранее, чего хотим достичь». Он не может… выйти из себя: ему это не дано. У него нет ничего, ради чего стоило бы жить. Кроме меня.— Но он знает.— Вероятно, да, — сказала она устало. — Я никогда не спрашивала его. Да, он знает.— Потому что это вы заставили его возобновить договор, вы? В декабре прошлого года. Вы добились этого от него.— Да. Это было ужасно. Совершенно ужасно. Но ведь нельзя же было этого не сделать, — сказала она так, словно имела в виду какую-то высшую цель, понятную им обоим. — Иначе бы он распростился с Лео.— А Лео хотелось остаться здесь. Вот для чего вы ему понадобились.— Лео сошелся со мной по расчету. Потому что он мог использовать меня. Он остался со мной, потому что полюбил меня. Вы удовлетворены?Тернер ничего не ответил.— Он никогда об этом не говорил. Я уже объясняла вам. Он никогда не произносил высоких фраз. «Еще один год — это все, что мне нужно, Хейзел. Только один год. Еще один год любить тебя, еще один год, чтобы взять у них то, на что я имею права. Еще один год после декабря, и тог да я уеду. Они даже не понимают, в каком они передо мной долгу». Словом, я пригласила его к нам на коктейль. Для встречи с Роули. Это было давно — прежде, чем пошли сплетни. Мы были втроем, я сделала так, чтобы Роули приехал а тот день домой пораньше. «Роули, это Лео Гартинг; он работает где-то там у тебя и играет на органе в часовне». «Да, разумеется, мы знакомы», — сказал Роули. Мы поговорили о том о сем. Об орехах, поступивших в наш спецмагазин. О весенних отпусках. О том, как бывает летом в КЈнигсвинтере. «Мистер Гартинг приглашает нас к себе на обед, — сказала я. — Как это мило с его стороны, не правда ли?» На следующей неделе мы отправились в КЈнигсвинтер. Он угощал нас разными разностями: миндальным печеньем с муссом, кофе с халвой. Вот и все. — Что все?— О господи, неужели вы не понимаете? Я показала его! Я показала Роули, чего я хочу, кого он должен мне дать!
Больше уже ничто не нарушало тишины. Грачи, словно часовые, торчали на едва колеблющихся ветках, и даже легкий ветерок не шевелил их перьев.— Они тоже спят стоя, как лошади? — спросила она. Повернувшись, она поглядела на него, но он ничего не ответил.— Он не выносил тишины, — мечтательно проговорила она. — Тишина его пугала. Наверно, потому он так любил музык у и так любил свой дом — этот дом всегда был полон каких-то звуков. В нем даже мертвый не уснул бы. Не то что Лео.Она улыбнулась, охваченная воспоминаниями.— Он не жил в нем, он обживал его и оснащал, как корабль. Всю ночь напролет он бегал по нему сверху вниз и снизу вверх — то закрывал окно, то прилаживал ставню или еще что-нибудь. И такой же была вся его жизнь. Тайные страхи, тайные воспоминания — то, о чем он никогда не говорил, но считал, что каждый должен понимать сам. — Она зевнула. — Он уже не придет, — сказала она. — Он не любит темноты.— Где он сейчас? — настойчиво спросил Тернер, — Чем занимается?Она молчала.— Послушайте, он ведь нашептывал вам на ухо по ночам, выхвалялся перед вами, говорил, что переделает мир на свой лад. Рассказывал вам, какой он хитрец, какие проделывает штуки, как обводит людей вокруг пальца!— Вы глубоко заблуждаетесь. Вы совершенно не понимаете его.Тогда расскажите мне!— Да нечего рассказывать. Ведь существует заочная любовь, по переписке. А он как бы сносился со мной из другого мира.— Из какого мира? Из Москвы, черт подери, из мира борьбы за мир?— Я так и знала. Вы примитивны. Вам нужно, чтобы все линии сходились в одной точке и все цвета не имели оттенков. У вас не хватает мужества слышать полутона.— А у него хватало?Казалось, мысли ее были уже где-то далеко.— Бога ради, уедем отсюда наконец, — сказала она резко, словно Тернер удерживал ее.Ему пришлось долго толкать машину вниз по склону, пока не затарахтел мотор. Когда они понеслись вниз с холма, Тернер заметил, что черный «оппель» развернулся на площадке и поспешно двинулся следом за их машиной, соблюдая обычную дистанцию — ярдов в тридцать.Она привезла его в Ремаген, в один из больших отелей на набережной. Хозяйка отеля, пожилая дама, усадив ее, ласково похлопала по руке.— А где же этот маленький господин, — осведомилась она, — который был всегда так любезен и мил, курил сигары и изъяснялся на таком превосходном немецком языке?— Он говорил с акцентом, — пояснила Хейзел Тернеру. — С легким английским акцентом. Он его специально усвоил.На веранде было совершенно пусто, только в углу сидела какая-то молоденькая парочка. Присев к столику у окна, Тернер увидел, что «оппель» притормаживает у тротуара внизу, на набережной. Номер машины был уже другой, но лунообразные лица за стеклами — все те же. У Тернера мучительно болела голова. Отхлебнув виски, он сразу почувствовал тошноту. Он попросил воды. Хозяйка принесла бутылку местной минеральной воды и рассказала ему о всех ее полезных свойствах. Они поили этой водой раненых и в первую, и во вторую мировую войну, сказала она; тогда в их отеле располагался пункт первой помощи; всех, кто был ранен при переправе через реку, доставляли к ним.— Он должен был встретиться со мной здесь в прошлую пятницу, — сказала Хейзел, — и повезти меня к себе домой обедать. Роули уезжал в Ганновер. В последнюю минуту Лео позвонил, что не придет. В четверг вечером он опоздал на свидание. Я не особенно встревожилась. Случалось, что он не приходил вовсе. Иногда задерживался на работе. Все уже стало немножко по-иному. Примерно с месяц назад. Сначала я думала, что у него другая женщина. Он вдруг начал исчезать из Бонна…— Куда он исчезал?— Один раз в Берлин. Потом в Гамбург. В Ганновер. В Штутгарт. Так он говорил, по крайней мере. Совсем как Роули. Я никогда не знала наверняка. Он был не слишком откровенен. Совсем не похож на вас.— Итак, он появился с опозданием. В прошлый четверг. Дальше!— Он обедал с Прашко.— В «Матернусе»! — вырвалось у Тернера.— Произошел «обмен мнений». Это один из леоизмов. Этакая неопределенность, уклончивость — можно понять и так, и этак. Как сослагательное наклонение — к нему он тоже прибегал с охотой. Словом, обмен мнений. Он не сказал, по поводу чего. Он казался озабоченным, словно его тяготило что-то. Я уже слишком хорошо его изучила, чтобы пытаться развеселить, вывести из этого со стояния; мы просто немножко погуляли. А они следили за нами… И я поняла, что это и есть то самое.— Что — то самое?— Он получил год, который был ему нужен. И нашел то, что искал — бог весть что это такое. — а теперь не знал, как ему поступить. — Она пожала плечами. — А я тем временем тоже разобралась в себе. Но он об этом так и не узнал. А ему стоило только поманить меня пальцем, и я бы бросила все и ушла с ним. — Она глядела вниз на реку. — Никакие дети, мужья, ничто на свете не остановило бы меня. Ничто, позови он меня только.— Что же такое он нашел? — понизив голос, прохрипел Тернер.— Не знаю. Он что-то нашел и говорил об этом с Прашко, но ничего от него не добился. Лео это предвидел, но он должен был убедиться, вернуться к старому и проверить. Он хотел знать твердо, что может рассчитывать только на себя.— Откуда вам все это известно? Что еще он вам рас сказывал?— Меньше, чем ему казалось, вероятно. Я для него была как бы частью его самого. — Она пожала плечами. — Я была его другом, а друзья не задают вопросов. Не так ли?— Продолжайте.— «Роули уезжает в Ганновер, — сказал он. — Завтра вечером Роули уезжает в Ганновер». И тут же пригласил меня пообедать с ним в КЈнигсвинтере. «Это будет особый обед». Я спросила: «Ты хочешь отпраздновать что-то?» «Нет, нет, Хейзел, это не празднование. Просто сейчас особые дни, — сказал он. — Да и времени остается мало. Договора со мной уже не возобновят. После декабря все будет кончено. Так почему бы нам не пообедать вместе как-нибудь?» И он загадочно поглядел на меня. И потом мы снова отправились бродить по нашим любимым местам — он вел меня, я шла за ним. «Мы встретимся в Ре-магене, — сказал он, — мы встретимся здесь». И вдруг спросил: «Послушай, Хейзел, какого черта Роули таскается в Ганновер, что у него на уме?» А это было за два дня до их митинга — вот что он имел в виду.Она очень забавно вдруг взяла и передразнила Лео: нахмурила брови с преувеличенным, явно наигранным, наивным простодушием — так, по-видимому, она нередко поддразнивала его, когда они оставались наедине.— И что же было у Роули на уме? — спросил Тернер.— Ничего, как выяснилось. Он никуда не поехал. И Лео, по-видимому, как-то узнал об этом, потому что забил отбой.— Когда?— Позвонил мне в пятницу утром.— И что он сказал? Что именно он сказал?— Именно это — что он не может встретиться со мной вечером. Причины он не объяснил. Истинной причины. Ужасно огорчен, неотложные дела. Крайне неотложные. Этаким официальным тоном: «Мне очень жаль, Хейзел».— И это все?— Я сказала: «Хорошо». — Она явно не хотела разыгрывать перед Тернером трагедию. — «Желаю удачи». — Она опять пожала плечами. — Больше я его не видела и не слышала. Он исчез, и я встревожилась не на шутку. Я звонила к нему домой день и ночь. Вот почему вы были приглашены к нам на обед. Я подумала, что вы можете кое-что знать. Но вы ничего не знали. Любому дураку это было ясно.Хозяйка выписывала счет. Тернер подозвал ее, попросил подать еще воды, и она вышла.— Видели когда-нибудь вы этот ключ?Он неуклюже извлек его из служебного конверта и положил перед ней на скатерть. Она взяла ключ, внимательно поглядела на него, держа на ладони.— Где вы его взяли?— В КЈ
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40