Морис Леблан
Арсен Люпэн в тюрьме



Морис Леблан

Арсен Люпэн в тюрьме

Нет на свете туриста, достойного этого звания, который не знает берегов Сены и не замечал между развалинами Жумьежа и руинами Сэн-Вандрила странный маленький средневековый замок Малаки, гордо сидящий на своей скале, в самой середине реки. Арка моста связывает его с дорогой. Основания его мрачных башен сливаются с гранитом, на котором он стоит, – огромным блоком, оторвавшимся от невесть какой горы и выброшенным на это место каким-то невероятным катаклизмом. Вокруг него, со всех сторон, тихие воды играют среди камышей, и стебли трав колышатся над мокрыми грудами речной гальки.
История Малаки сурова, как его имя, и причудлива, как его силуэт. То была непрерывная череда сражений, осад, штурмов, грабежей и резни. На посиделках в деревнях округи Kо с дрожью вспоминают преступления, которые были в нем совершены. Рассказывают таинственные легенды. Говорят о знаменитом подземном ходе, который вел когда-то из него к аббатству Жумьеж и к замку Агнессы Сорель, любовницы Карла VII.
В этом старом пристанище героев и разбойников живет теперь барон Кагорн, Барон Сатана, как его не так давно звали на бирже, где он несколько поспешно разбогател. Разорившимся владельцам Малаки пришлось продать ему, чуть ли не за кусок хлеба, старинное жилище предков. Барон привез в замок собранные им замечательные коллекции картин и мебели, фарфора и деревянных резных панно. И живет здесь один, с тремя старыми слугами. Никто в эти стены теперь не проникает. Никто ни разу не любовался под сводами этих древних залов тремя полотнами Рубенса, которыми владеет барон, двумя Ватто, кафедрой работы Жана Гужона и другими чудесами, взмахами банковских билетов, вырванными прямо из рук богатейших завсегдатаев публичных аукционов.
Барон Сатан боится. Не за себя – за сокровища, собранные с такой неизменной страстью, с интуицией любителя, которого самые дошлые торговцы не могли ни разу надуть. Он любит их. Любит их жестокой любовью скупца и ревнивой – супруга.
Каждый вечер, к закату, четыре окованные железом двери, поставленные в начале и конце моста и перед въездом на парадный двор, запирают на засовы. Электрические звонки готовы зазвучать в тишине при малейшем толчке. Со стороны Сены опасаться нечего: скала там круто обрывается вниз.
И вот, в одну из сентябрьских пятниц, к мосту подошел, как обычно, почтальон. И, как обычно, барон сам приоткрыл тяжелую дверь.
Он осмотрел прибывшего так подробно, как если бы не знал уже, причем – не первый год, эту веселую, добродушную физиономию с насмешливым взором старого крестьянина, человека, который со смехом ему сказал:
– Это снова я, господин барон. Не другой, надевший мою блузу и фуражку.
– Кому можно нынче верить? – пробормотал Кагорн. Почтальон вручил ему ворох газет. Затем добавил:
– Есть для Вас и нечто новое, господин барон. Нечто новое.
– Новое?
– Письмо… Заказное, к тому же…
Отрезанный от мира, не имея никого, кто мог бы проявить к нему интерес, барон никогда не получал писем. И это сразу показалось ему плохим предзнаменованием, причиной для беспокойства. Кто был неизвестный, который решился нарушить его уединение?
– Распишитесь вот тут, господин барон…
Он расписался, ворча. Потом, взяв письмо, подождал, когда почтальон исчез за поворотом, и, побродив, немного взад-вперед, прислонился к парапету и разорвал конверт. Внутри оказался сложенный вчетверо листок бумаги, надписанный поверху от руки:
«Тюрьма Санте, Париж»! Он бросил взгляд на подпись: «Арсен Люпэн». И с удивлением прочитал:

«Господин барон, В галерее, которая соединяет две Ваши гостиные, имеется картина Филиппа Шампенья, прекрасная работа, которая мне очень нравится. Ваши Рубенсы, как и меньший из Ваших Ватто, тоже соответствуют моему вкусу. В той гостиной, что справа, хочу отметить сервант в стиле Людовика XIII, гобелены из Бове, столик Ампир работы Джакоба и сундук в стиле Ренессанс. В той, что слева, – всю витрину с драгоценностями и миниатюрами.
На первый раз я готов удовольствоваться перечисленными предметами, реализация которых, полагаю, не будет трудной. А посему прошу Вас распорядиться, чтобы они были должным образом упакованы и отправлены на мое имя (с предварительной оплатой) на Батиньольский вокзал не позднее, чем через восемь дней… В противном случае буду вынужден самолично произвести их отправку в ночь со среды 27 на четверг 28 сентября. И, как того требует справедливость, не ограничусь уже вышеуказанными предметами.
Прошу извинить за причиняемое беспокойство и принять выражения совершеннейшего почтения.
Арсен Люпэн.
P. S. Особо прошу не присылать большего из Ваших Ватто. Хотя Вы уплатили за него в Доме распродаж тридцать тысяч франков, это всего лишь копия; оригинал картины в годы Директории был сожжен Баррасом, во время ночной оргии. Можно справиться по неизданным мемуарам Гарата.
Не стану также претендовать на дамскую цепочку в стиле Людовика XV, подлинность которой представляется сомнительной».

Письмо потрясло барона Кагорна. За любой другой подписью оно бы его глубоко обеспокоило; но это подписал сам Люпэн!
Усердный читатель газет, всегда в курсе всего, что случалось в мире и что касалось преступлений и воровства, он не оставался в неведении подробностей похождений адского взломщика. Барон, конечно, знал, что Люпэн, арестованный в Америке своим врагом Ганимаром, несомненно сидел за решеткой, и что готовился – с какими трудами! – его процесс. Но он знал также, что от этого человека можно было ожидать всего. А точное знание замка, размещения картин и мебели к тому же, было весьма грозным предостережением. Кто мог снабдить его сведениями о вещах, которые никто не видел, кроме самого барона?
Кагорн окинул взором суровый силуэт Малаки, его крутые обрывы, окружающие его глубокие воды, и пожал плечами. Нет, решительно опасности не могло быть. Никто в целом свете не мог бы пробраться в неприкосновенное святилище его драгоценных собраний.
Никто, допустим; но Арсен Люпэн? Разве для Арсена Люпэна существуют двери, подъемные мосты, крепостные стены? К чему наилучшим образом устроенные препятствия, самые тщательные предосторожности, если Арсен Люпэн решил их преодолеть?
В тот же вечер он написал государственному прокурору Руэна. Послал ему письмо с угрозами Люпэна, потребовав помощи и защиты.
Ответ не заставил себя ждать: Арсен Люпэн в данное время содержится в тюрьме Санте, под строгим надзором, лишен возможности писать письма, послание может быть только делом рук мистификатора. Все говорило об этом, – как логика вещей, так и несомненность фактов. Тем не менее, из предосторожности, к исследованию почерка был привлечен эксперт. И этот специалист заявил, что, несмотря на некоторые совпадения, данный почерк не принадлежал названному заключенному.
«Несмотря на некоторые совпадения» – барон остановился лишь на этих обескураживающих словах, где ему виделось наличие сомнения, которого, по его мнению, было достаточно для вмешательства правосудия. Страхи его обострились; он без конца читал и перечитывал письмо. «Буду вынужден самолично произвести их отправку…» И точная дата: ночь со среды 27 на четверг 28 сентября!
Молчаливый и подозрительный, барон не решился доверить дело слугам, преданность которых отныне не казалась ему безупречной. Однако, впервые за несколько лет, его мучила потребность с кем-нибудь поговорить, посоветоваться. Оставленный на произвол судьбы местной полицией, не надеясь на собственные возможности, он был готов поспешить в Париж, чтобы молить о содействии когонибудь из отставных полицейских.
Прошло два дня. На третий, читая газеты, барон чуть не подскочил от радости. В «Пробуждении Кодбека» была напечатана следующая заметка:

«Мы счастливы объявить, что в нашем городе, тому скоро три недели, находится главный инспектор Ганимар, один из ветеранов Сюрте. Мсье Ганимар, которому арест Арсена Люпэна, его последнее достижение, обеспечило европейскую известность, отдыхает от долгих трудов, приманивая на свои крючок уклейку и пескаря».

Ганимар! Вот он, наконец, тот союзник, который требуется барону Кагорну! Кто еще, кроме терпеливого, хитроумного Ганимара, сумеет расстроить козни Люпэна?
Барон не стал медлить. Шесть километров отделяли замок от городка Кодбека. Он прошел их быстрым шагом человека, ведомого надеждой на спасение.
После нескольких бесплодных попыток узнать адрес главного инспектора, он направился к редакции «Пробуждения», находившейся на середине набережной. Нашел там сотрудника, готовившего заметку к печати и тот, подойдя к окну, воскликнул:
– Ганимар? Вы наверняка увидите его на берегу, с удочкой в руках. Там состоялось наше знакомство – я случайно увидел его имя, вырезанное на удилище. Вот он, тот низенький старичок, который виден там, под деревьями аллеи.
– В сюртуке и соломенной шляпе?
– Точно! Ах! Какой странный субъект, неразговорчивый и угрюмый!
Пять минут спустя барон подошел к знаменитому Ганимару, представился и попытался завязать разговор. Не добившись успеха, он взял быка за рога и откровенно изложил свое дело.
Тот выслушал в полной неподвижности, не теряя из виду рыбу, которую подстерегал, затем повернулся к нему, смерил его с ног до головы с выражением глубочайшей жалости, и произнес:
– Милостивый государь, людей, которых хотят ограбить, не принято предупреждать. Арсен Люпэн, в частности, не совершает подобных ошибок.
– И все-таки…
– Будь у меня малейшие сомнения, сударь, будьте уверены, удовольствие посадить снова в кутузку дражайшего Люпэна перевесило бы у меня любые иные соображения. К сожалению, однако, сей молодой человек находится за решеткой.
– Но если он сбежит?..
– Из тюрьмы Санте не убегают.
– Но он…
– Он – не более, чем другой.
– И все-таки…
– Отлично, если он сбежит, тем лучше, я его снова схвачу. Покамест же – спите сном младенца и перестаньте пугать уклейку, которая, кажется, собирается клюнуть на мой крючок.
Разговор был окончен. Барон возвратился домой, несколько успокоенный беспечностью Ганимара. Он проверил запоры, обнюхал слуг, и прошло еще сорок два часа, в течение которых ему почти удалось убедить себя, что страхи его беспочвенны. Нет, решительно нет, как сказал ему Ганимар; людей, которых хотят ограбить, об этом не предупреждают. ^ Назначенное число приближалось. Утром 27-го ничего особенного не случилось. Но в три часа дня позвонил какой-то малец.
Он доставил телеграмму.

«Вокзале Батиньоля никаких отправлений нет. Приготовьте все на завтра.
Арсен».

Барона опять снова охватило смятение. До такой степени, что он стал подумывать, не уступить ли настояниям Люпэна.
Он бросился в Кодбек. Ганимар удил рыбу на прежнем месте, сидя на складном стуле. Не говоря ни слова, барон протянул ему телеграмму.
– Ну и что? – произнес инспектор.
– Как ну и что? Ведь все случится завтра!
– Что именно?
– Кража со взломом! Разграбление моих коллекций!
Ганимар положил удочку, повернулся к нему и, скрестив руки на груди, нетерпеливо воскликнул:
– И Вы вообразили, что я займусь такой нелепой историей!
– Какое вознаграждение угодно Вам назначить за то, чтобы провести ночь с 27-го на 28-е в моем замке?
– Ни единого су, и не морочьте мне голову.
– Назначьте цену; я богат, я очень богат. Внезапность этого предложения, видимо, сбила с толку Ганимара, который продолжал уже спокойнее:
– Я здесь провожу отпуск и не вправе во что-либо встревать.
– Никто об этом не узнает. Обязуюсь, что бы ни случилось, хранить молчание.
– О! Ничего и не произойдет.
– Хорошо, предлагаю три тысячи франков. Достаточно? Инспектор принял понюшку табака, подумал и проронил:
– Согласен. Но должен объявить честно: деньги пропадут зазря.
– Меня это не тревожит.
– В таком случае… Наконец, в чем можно быть уверенным, имея дело с таким дьяволом, как Люпэн! В его подчинении может быть целая банда… Вы уверены в своих слугах?
– Как сказать…
– Не будем, стало быть, на них рассчитывать. Я предупрежу телеграммой двух здоровяков из моих приятелей – с ними дело будет вернее. А теперь – ступайте, нас не должны видеть вместе. До завтра, в девять часов.
На следующий день, в назначенный Ганимаром срок, барон Кагорн приготовил свой арсенал, наточил оружие и совершил прогулку вокруг замка Малаки. Ничто подозрительное не привлекло его внимания.
Вечером, в восемь тридцать, он отпустил свою прислугу. Они жили во флигеле, выходившем фасадом на дорогу, но в некотором отдалении от нее, у оконечности замка. Оказавшись в одиночестве, барон осторожно открыл все четыре двери. Мгновение спустя кто-то тихо подошел.
Ганимар представил двоих своих помощников, крепких ребят с бычьими шеями и могучими руками. Затем потребовал некоторых разъяснений. Разобравшись, где что находится, от тщательно запер и забаррикадировал входы, через которые можно было проникнуть в находившиеся под угрозой залы. Осмотрел стены, приподнял ковры, затем поставил своих агентов в центральной галерее.
– Никаких глупостей, братцы. Мы здесь не для того, чтобы спать. При малейшей тревоге открывайте окна, выходящие во двор, и зовите меня. Поглядывайте и в сторону реки – десять метров обрывистой скалы вряд ли испугают таких чертей.
Он запер их, забрал ключи и сказал барону:
– А теперь – на наш пост!
Инспектор избрал для ночлега каморку, вырубленную в толще оборонительной стены, между двумя главными входами, где раньше было место дозорного. Одно смотровое окошко открывалось на мост, другое-во двор. В углу виднелось нечто вроде отверстия колодца.
– Как вы меня заверили, господин барон, этот колодец служил единственным входом в подземелья и, насколько помнят живущие, он заделан?
– Да.
– Таким образом, если не существует другого выхода, неизвестного для всех, кроме Арсена Люпэна, мы можем быть спокойны.
Он поставил в ряд три стула, с удобством на них растянулся, зажег свою трубку и вздохнул:
– Сказать правду, господин барон, надо было очень захотеть надстроить этаж над домиком, в котором я собираюсь окончить свои дни, чтобы взяться за такую примитивную работу. Расскажу об этом когда-нибудь своему приятелю Люпэну: он будет держаться за бока от смеха.
Барон, однако, не смеялся. Чутко прислушиваясь, он с растущей тревогой вопрошал тишину. Время от времени он наклонялся над колодцем и погружал в разверстый люк беспокойный взор. Пробило одиннадцать часов, полночь, час ночи. Внезапно барон схватил за локоть Ганимара, который вздрогнул, просыпаясь.
– Слышите?
– Конечно.
– Что это такое?
– Это я храпел.
– Да нет же, послушайте…
– А! Прекрасно, это рожок автомобиля.
– Так что?
– Так вот, не следует полагать, что Люпэн воспользуется автомобилем как тараном для того, чтобы разрушить ваш замок. И на вашем месте, господин барон, я бы просто заснул… как сделаю, с вашего позволения, я сам. Спокойной ночи.
Это был единственный повод для тревоги. Ганимар смог продолжить прерванный сон, и барон не услышал ничего, кроме его звучного и размеренного храпа.
На рассвете они вышли из своей каморки. Ясная тишина, утреннее спокойствие, какое бывает у берегов прохладных вод, обнимало замок. Кагорн – сияя от радости, Ганимар – по-прежнему невозмутимый поднялись по лестнице. Не слышалось ни звука. Ничего подозрительного.
– Что я говорил вам, господин барон? В сущности, мне не следовало соглашаться… Мне неловко…
Он взял ключи и вошел в галерею.
На двух стульях, скорчившись, с повисшими руками, оба агента спали.
– Гром и молния! Черт возьми! – проворчал инспектор. И тут же раздался крик барона:
– Картины!.. Сервант!..
Он заикался, задыхался, протягивая руки к пустым местам, к опустевшим стенам, из которых торчали гвозди, где еще висели теперь ненужные веревки. Ватто – исчез! Рубенсы – похищены! Гобелены – сняты! Витрины для драгоценностей – опустошены!
– И мои канделябры в стиле Людовика XV в… И подсвечник регентства!.. И богородица двенадцатого столетия!..
Он перебегал с места на место в растерянности, в отчаянии. Называл уплаченные цены, подводил итоги потерям, нагромождал числа, и все это – вперемешку, нечленораздельно, неоконченными фразами. Он топал ногами, корчился, сходя с ума от ярости и страдания. Словно вконец разоренный человек, готовый пустить себе пулю в лоб.
И если что-нибудь могло его утешить, то только изумление, охватившее Ганимара. Не в пример барону, инспектор не был в состоянии пошевелиться. Словно окаменев, он блуждающим взором окидывал окружающее. Окна? Заперты. Замки на дверях? Не тронуты. И никаких проломов в потолке. Следов взлома в полу? Все было в полнейшем порядке. Все, очевидно, исполнено методически, по безошибочному, логичному плану.
1 2 3