Присутствие на судне Арсена Люпэна этой грозной акцией подтверждалось еще раз. Воцарился ужас. Никто не решался оставаться в одиночестве в каюте, тем более – забираться в слишком уединенные места. Пассажиры осторожно собирались в группы людей, хорошо знакомых друг с другом, хотя инстинктивное недоверие установилось и между самыми близкими. Ибо угроза исходила не от определенного, а значит – менее опасного лица. Арсен Люпэн теперь был… всеми. Возбужденное воображение приписывало ему волшебную, неограниченную власть. Его считали способным прибегать к любым маскировкам, надевать самые неожиданные личины, становиться по очереди респектабельным майором Раусоном или аристократичным маркизом де Раверданом, либо, поскольку на указующем инициале уже не останавливались, тем или иным всем известным лицом с женой, детьми и слугами. Последующие депеши по беспроволочному телеграфу не доставили ничего нового. По крайней мере, капитан ничего нам не сообщил. А его молчание не могло нас успокоить. Последний день показался нам нескончаемым. Все жили в тревожном ожидании несчастья. На сей раз мол произойдет не простая кража, не обычное нападение; будет совершено серьезное преступление, может быть – убийство. Никто не допускал даже мысли, что Арсен Люпэн ограничится двумя незначительными правонарушениями. Полный хозяин судна, на котором власти оказались бессильными, все было ему дозволено, он мог распоряжаться и жизнями, и имуществом. Сладостные часы для меня, сказать по правде, так как они принесли мне доверие мисс Нелли. Под впечатлением стольких событий, беспокойная по характеру, она невольно искала у меня покровительства, безопасности, которую я был счастлив ей обеспечить. Я благословлял, в сущности, Арсена Люпэна. Разве не он способствовал нашему сближению? Разве не благодаря ему я мог позволить себе самые сладостные мечты? Любовные грезы, все менее химерические, почему бы в этом не признаться? Род Андрези – благородного пуатвэнского корня, но герб наш несколько потускнел, и было вполне достойно дворянина вернуть своему имени утраченный блеск. И мои грезы, я это чувствовал, не оскорбляли Нелли. Ее сияющие глаза давали мне на них дозволение. И слышавшаяся в ее голосе нежность разрешала мне надеяться. До последних минут, когда черта американских берегов покачивалась уже перед нашими взорами, облокотившись о фальшборт, мы оставались рядом. Обыски прекратились. Все ждали. С первых классов до нижних палуб, где кишели эмигранты, все ждали завершающего мгновения, когда разрешится наконец непроницаемая загадка. Кто был Арсен Люпэн? Под чьим именем, под какой маской скрывался знаменитый Арсен Люпэн? И это мгновение настало. Проживи я сто лет – ни одна мельчайшая ее подробность не потускнеет в моей памяти.
– Как Вы бледны, мисс Нелли, – сказал я своей спутнице, которая опиралась о мою руку, совершенно обессиленная.
– А Вы! – отозвалась она. – Вы тоже так изменились!
– Но подумайте сами! Эти минуты так волнующи, и я так счастлив, что провожу их рядом с Вами, мисс Нелли; смею думать, в Ваших воспоминаниях тоже иногда… Она не слушала, тяжело дыша, словно в лихорадке. Спустили трап. Но перед тем, как мы смогли им воспользоваться, на борт поднялись таможенники, какие-то люди в формах, почтовые служащие. Мисс Нелли проговорила:
– Сейчас, может быть, выяснится, что Арсен Люпэн во время плавания сбежал; меня бы это не удивило.
– Он мог предпочесть позору смерть и броситься в Атлантический океан, чтобы не быть задержанным.
– Не смейтесь, – с раздражением сказала она. Внезапно я вздрогнул и, спрошенный ею о причине, пояснил:
– Видите невысокого пожилого человека там, в конце трапа?
– При зонтике, в зелено-оливковом сюртуке?
– Это Ганимар.
– Ганимар?
– Да, знаменитый сыщик, тот, который поклялся, что Арсен Люпэн будет арестован им лично. Ах! Теперь мне ясно, почему с этого берега океана не поступало никаких вестей. Ганимар был здесь. Он не любит, когда его делишками занимается кто-нибудь другой.
– Тогда Арсен Люпэн будет наверняка пойман?
– Кто знает? Ганимар никогда его не видел, разве что, кажется, под гримом, с измененной внешностью. Если только ему не известно его заемное имя…
– Ах! – сказала она с чуточку жестоким женским любопытством, – если бы я могла присутствовать при аресте!
– Потерпим немного. Арсен Люпэн наверняка заметил уже своего противника. Он постарается сойти среди последних, когда зрение старика будет утомлено. Исход пассажиров начался. Опираясь на зонтик, с равнодушным видом, Ганимар, казалось, не обращал внимания на толпу, теснившуюся между обоими поручнями. Я заметил, что один из судовых офицеров, стоя позади него, время от времени что-то ему сообщал. Маркиз де Равердан, майор Раусон, итальянец Ривольта прошли, за ними – многие другие… И тут я заметил подходившего к нам Розэна. Бедняга Розэн! Казалось, он не пришел в себя от своих злоключений!
– Может быть, это все-таки он? – шепнула мне мисс Нелли. – Как Вы думаете?
– По-моему, было бы весьма заманчиво запечатлеть на одном и том же фото Ганимара и Розэна. Подержите мой аппарат, на мне столько груза… Я передал ей «кодак», но слишком поздно, чтобы она могла им воспользоваться. Розэн спускался уже по трапу. Офицер наклонился к уху Ганимара, тот слегка пожал плечами, и Розэн прошел. Кто же тогда, о Господи, был Арсеном Люпэном?
– Да, – промолвила рядом она, – кто же это? Оставалось не более двадцати человек. Мисс Нелли разглядывала их по очереди с туманным недоверием; ведь он мог оказаться среди этих двадцати. Я ей сказал:
– Мы не можем более ждать. Она двинулась вперед. Я – за ней. Но мы не прошли и десяти шагов, когда Ганимар преградил нам путь.
– Что такое? – воскликнул я.
– Минуточку, сударь, Вы очень спешите?
– Я сопровождаю мадемуазель.
– Минуточку, – повторил он повелительно. Ганимар внимательно в меня всматривался. Затем, глядя прямо в глаза:
– Арсен Люпэн, не так ли? Я рассмеялся.
– Нет, только Бернар д'Андрези.
– Бернар Андрези умер три года назад в Македонии.
– Если Бернар д'Андрези умер, значит – меня нет на свете. А это не так. Вот мои документы.
– Это его бумаги. О том, как они к вам попали, я с удовольствием расскажу вам сам.
– Вы сошли с ума! Арсен Люпэн сел на пароход под именем некоего Р.!
– Еще один из ваших трюков, ложный след, по которому вы пустили их там, на судне. Ах, милый мой, вы сильны! На сей раз, однако, судьба повернулась к тебе спиной. Давай, Арсен Люпэн, играть надо честно! Еще мгновение я колебался. Резким движением он ударил меня по правому предплечью. Я вскрикнул от боли. Он попал в плохо зажившую рану, о которой и говорилось в телеграмме. Надо было смириться. Я повернулся к мисс Нелли. Она слушала, смертельно побледнев, пошатываясь. Ее взор встретился с моим и опустился на «кодак», который я ей вручил. Она сделала быстрое движение, и мне показалось, я был уверен даже, что сразу все поняла. Да, именно там, между узкими стенками из черного шагрена, в сердцевине небольшого предмета, который я предусмотрительно отдал в ее руки перед тем, как Ганимар меня арестовал, – именно там находились двадцать тысяч франков Розэна, бриллианты и жемчуга леди Джерленд. Ах! Клянусь, в ту торжественную минуту, когда Ганимар и его пособники меня окружили, все было безразлично – арест, внезапная враждебность окружающих, все на свете, кроме одного: решения, которое мисс Нелли примет насчет того, что я ей доверил. Получат ли они против меня такое решающее вещественное доказательство, – об этом я и не думал; но отдаст ли мисс Нелли его моим врагам? Предаст ли она меня? Погубит ли? Поступит ли как враг, который не прощает, или как женщина, которая помнит, презрение которой смягчается хотя бы каплею сочувствия, малой толикой невольной симпатии? Она прошла мимо меня, Я поклонился ей низко, без слов. Смешавшись с толпой пассажиров, она прошла к трапу, держа мой «кодак». Я тогда подумал: она не решилась сделать это у всех на виду. Через час, через несколько минут, может быть она его отдаст. Но, дойдя до середины трапа, притворно неловким движением, она уронила аппарат в воду, между стенкой причала и бортом судна. И я увидел, как она уходит. Ее изящный силуэт пропал в толпе, снова появился и исчез. Все было кончено, кончено навсегда. На мгновение я застыл, опечаленный и в то же время – растроганный. Затем, к великому удивлению Ганимара, вздохнул:
– Иногда приходится пожалеть, что ты не честный человек. Вот так, в один зимний вечер, Арсен Люпэн рассказал мне историю своего ареста. Перипетии происшествий, о которых я когда-нибудь напишу, протянули между нами нити… дружбы, можно ли так сказать? Да, смею верить, Арсен Люпэн оказал мне честь своею дружбой, и по велению дружбы порой неожиданно появляется у меня, внося в тишину моего рабочего кабинета молодую жизне – радостность, доброе настроение человека, которому судьба уготовила только милости и улыбки. Его портрет? Как мог бы я его изобразить? Я видел Арсена Люпэна раз двадцать, и двадцать раз передо мной представал другой человек… либо, скорее, все тот же, от которого двадцать разных зеркал донесли до меня столько же искаженных отражений. В каждом были другие глаза, особые очертания фигуры, свойственные только данному образу жесты, силуэт, характер…
– Я и сам, – сказал он мне как-то, – не ведаю уже толком, кто я такой; глядя в зеркало, не узнаю уже самого себя… Это, конечно, была шутка, рожденная парадоксом. Но не без правды для тех, кто встречался с ним и знает его бесконечные возможности, его терпеливость, искусство преображения, его чудодейственную способность менять в себе все, вплоть до пропорций лица, до взаимного соотношения отдельных черт.
– Почему, – спрашивает он иногда, – у меня должна быть какая-нибудь определенная внешность? Что мешает человеку избежать опасности обладать неизменной личностью? Мои дела достаточно свидетельствуют о том, кто я есть. И уточняет, не без гордости:
– Тем лучше, если никто не может с уверенностью сказать: «перед нами – Арсен Люпэн». Главное, чтобы могли заявить без боязни ошибиться: это сделал Арсен Люпэн. Ряд его дел, некоторые из его приключений я и пытаюсь восстановить по тем признаниям, которые он благоволил мне доверить в долгие зимние вечера в тишине моего рабочего кабинета.



1 2