Две другие спальные девушки, София и Лалага, внесли тяжелое stragulum, пушистый александрийский разноцветный коврик с широкими зелеными листьями лотоса, и положили его у самой кровати. Поднявшись с пуховика, Юлия опустила свои ноги над этим ковриком.
Лицо ее не было покрыто белыми повязками, так как она не прикладывала к нему на ночь, как делали это римские матроны того времени, хлебные лепешки, размоченные сперва в кобыльем молоке, чтобы иметь кожу нежную и гладкую: ей и без того улыбалась еще самая цветущая юность и здоровье, рисуя ее щечки нежным цветом пестанских роз. В то время лучшими розами считались розы из Песто (Позидония). Цветники роз в этом уголке Салернского залива, вечно цветущих, вдохновляли древних поэтов; их воспевают Вергилий (в Георгиках, IV), Овидий (в Метаморфозах, XIV), Марциал и другие. А в настоящее время эта местность покрыта болотами или колючими растениями и камнями.
Обнаженные и великолепные формы ее лилейного тела, поднимавшегося среди листьев лотоса, казалось, принадлежали богине, всегда возбуждая у льстивых прислужниц восклицания удивления; а роскошные пряди волос, свободно спускавшиеся с головы и изящно обрамлявшие ее торс, еще более выделяли прекрасный цвет ее лица и два блестящих карбункула среди темных ресниц.
Невольница Филена, подойдя к своей госпоже, надела на ее ноги, выточенные, как у греческой Гебы, вышитые золотом сандалии, бывшие сперва в употреблении в Греции, а потом вошедшие в моду и у римских дам.
Когда с помощью Софии и Лалаги Юлия встала на ноги, пятая девушка, Эгла, набросила на нее слегка согретую тунику, называвшуюся intima; затем Юлия перешла в соседнюю комнату с теплым и надушенным воздухом, а Негрина подбежала к входным дверям, чтобы никто не смел в это время переступить порога: Негрина знала, что пока длится туалет ее госпожи, нужно было отвечать всем посетителям, что госпожа еще спит, и это для того, чтобы никто не мог не только увидеть, но и подозревать о тайнах ее туалета:
Пока ты одеваешься, мы думаем,
Что спишь ты…
сказал поэт-диктатор в области изящного и любви. См. Ovid., De Arte Amandi Lib. Ill, 225.
Туалет начался с косметических предметов.
Невольница Велия вытирает свою госпожу и моет ей лицо тепловатым, только что выдоенным молоком, а две эфиопские девушки приносят серебряный умывальник с душистой водой. Ливия опускает в нее свои руки и потом вытирает их волнистыми волосами этих девушек, из которых Филла, держа в руке speculum, См. Ovid., De Arte Amandi Lib. Ill, 225.
зеркало из полированного, блестящего серебра, обделанное в золотую рамку превосходной скульптурной работы, и дохнув на него, для доказательства, что дыхание ее чисто и ароматно, стала жевать греческие пастилки, которые употреблялись римскими кокетками в виде мушек; Фаллироя же поднесла госпоже зубной порошок.
После этого четыре девушки стали убирать голову Юлии, расчесывать, завивать, украшать и пудрить ее волосы. В это самое время Негрина заговорила с кем-то через двери.
– Госпожа спит, – повторяла она.
– Знаю, что это означает, – отвечал мужской голос, – все-таки скажи ей мое имя.
– Она спит, и я не могу этого сделать.
– Иди, Руфина, – сказала Юлия, узнавая голос, – и прикажи Негрине впустить гостя.
Входивший мужчина был уже в летах, т. е. ему могло быть лет пятьдесят, на это указывали его седоватые волосы. Он был окутан в тогу. Выражение открытого лица было полно ума, а его довольно длинный нос являлся признаком той фамилии, к которой он принадлежал.
Это действительно был Публий Овидий Назон. В Помпеи найдено два серебряных зеркала, одно круглой формы, другое продолговатое четырехугольное; последнее держалось невольницей перед лицом госпожи, когда ей убирали голову. Первоначально speculum, из белого металла, приготовлялось из смеси меди и цинка (Plin. Nat. Hist., XXXIII, 45); позднее делалось из серебра (Plin. id. ib., Plau– to Mostellaria, I, 3, 111), и поверхность его сохранялась блестящей посредством пемзового порошка и губки, обыкновенно привязанной к зеркалу. Стекло же стало употребляться гораздо позднее.
Нужно ли мне распространяться об этой новой личности? Как в древнем Риме, так и в нынешнем не найдется никого, кто бы не знал певца «Метаморфоз» и «Любви»; но так как роль, какую он играет в моей истории, значительна, то я нахожу нелишним познакомить читателя покороче с его личностью.
Нам известно уже о том, что это имя фигурирует в списке лиц, предназначенных к ссылке; и это может казаться маловероятным тому, кому приходилось читать прелестные стихи Овидия, в которых он утешает Ливию, тоскующую по умершем сыне своем, Друзе Нероне. Но следующие сведения об Овидии намекнут нам на причину немилости к нему Ливии.
Публий Овидий Назон, родом из Сульмоны, существующей еще и ныне на юге Италии, где родился в 13 календе апреля месяца, т. е. 20 марта 711 года от основания Рима (43 г. до Р. X.), прибыл в Рим юношей и учился там красноречию у Плоция Гриппия, самого знаменитого грамматика того времени, у Ареллия Фуска, отличавшегося изящной дикцией и у Порцция Латра. Окончив свое образование в Афинах и в дальних путешествиях, он, по желанию отца, выбрал себе судебную карьеру, был судьей, а впоследствии достиг должности триумвира; однако эти успехи не только не отвлекли его от своей музы, но заставили еще сильнее полюбить ее.
С Вергилием ему пришлось в жизни видеться один лишь раз; с Горацием, Пропорцием и Корнелием Галлом, самыми знаменитыми поэтами того времени и любимыми Августом, он вел знакомство; но к нежному Тибуллу он чувствовал такое расположение, что почти не расставался с ним: к нам дошла превосходная элегия Овидия, посвященная им своему умершему другу.
Помощью этих друзей, а еще более своих влиятельных родственников, он скоро стал пользоваться милостью Августа. При дворе этого цезаря постоянно собирались самые известные ученые и поэты, жившие в то время в Риме; некоторые из них считались домашними у Августа; в числе этих последних был и Овидий. Тут он познакомился с Каем Цильнием Меценатом, считавшим себя литератором и поэтом, с Варием, Корнелием Галлом, Квинтилием, Аристием Поллионом, не говоря о многих других, знаменитых по рождению или по своим сочинениям.
Находясь постоянно при дворе, он приобрел сперва расположение к себе Ливии, горе которой, как мы уже говорили, он умел успокоить своим стихотворением на смерть ее младшего сына, Друза, которого она имела от Клавдия Тиверия Клавдиана; потом стал он мил для всей группы божков, которые в виде спутников меньшей величины вертелись вокруг таких больших звезд, какими были Сервилия и Скрибония, первые две жены Августа, Октавия, его сестра, Антония, жена Друза, другая Антония, жена Домиция Энобарба, Клавдия, дочь Фульвии и Клавдия, Агриппина дочь Марка Випсания Агриппы, Теренция, жена Мецената и любовница Цезаря, Випсания, Ургулания и Приска, фаворитки Ливии, Гортензия, дочь великого оратора и также отличавшаяся красноречием, Корнелия и многие другие красивые и знатные матроны. Слово «назон» означает большой нос или носатый.
Но более всех знал Овидий Юлию, когда она была уже оторвана от своего второго мужа, Марка Випсания Агриппы. Несомненно, поощряемый вниманием, какое оказывала ему Юлия, пресытившаяся уже, быть может, любовью Сципиона и Семпрония Гракха и заинтересованная прекрасной эпопеей: «Война гигантов с героидами», хвалой которых был полон весь Рим, полюбивший поэта; Овидий не устоял против очаровательницы и влюбился в нее до безумия, так что она сделалась его единственной вдохновительницей, как он сам восклицает в следующем стихе:
Коринна одна вдохновляет мой гений Ingenium movit sola Corinna meum (Amor. Lib. III. eleg. XII).
.
Эта сильная любовь Овидия длилась всю его жизнь: ее не уменьшило ни отсутствие любимого существа, отправленного в ссылку, ни брак его с женщиной из знаменитого семейства Фабиев, ни другие цветки, какие срывал он на жизненном пути. Эта любовь, тайная и глубокая, подозреваемая прочими, но не выданная им самим, удивляла Ливию, которая, зная болтливость поэта, не могла, однако, сорвать с его языка какой-нибудь нескромный намек, убедивший бы ее в действительности его связи с дочерью Августа, что могло бы послужить Ливии новым и сильным данным к обвинению Юлии.
А между тем эта Юлия была Коринна, обожаемая Овидием и воспетая им в своих Amori, по примеру прочих поэтов того времени, воспевавших предмет своей страсти под каким-нибудь псевдонимом; так, например: Катулл воспел Клодию под именем Лесбии; поэт Проперций – Остилию под именем Цинции; Тибулл в своих песнях Планию называл Делией. Так и Овидий под Коринной скрывал имя своей возлюбленной и скрывал так ревниво эту тайну, что не делился ею даже со своими близкими друзьями. Между тем, благодаря такой таинственности его возлюбленной многие из римских дам пользовались именем, сделавшимся знаменитым, и каждая из них старалась распространить в обществе мнение, что именно она и есть героиня в бессмертных песнях поэта.
Но Ливия отгадала истину; и когда Овидий, огорченный поступком Коринны, которая из желания сохранить свою красоту пыталась уничтожить в себе плод их взаимной любви, выразил следующими стихами свой гнев:
О, если б еще до рожденья
Венера Энея убила;
Наверно бы, цезарей воля
Над миром теперь не царила; Cm. Amor. Lib. II. eleg. XIV. Эней, троянский принц, от которого, как известно из сказочной эпохи римской истории вели свой род цари, управлявшие Римом до объявления республики (509 г. до Р. X.), происходил, как говорит мифологическая легенда, от Анхиза и богини Венеры и взят ею живым на небо вопреки желанию Юноны. Судя по вышеприведенному четверостишию Овидия, и римские цезари, изменившие республику в империю, считали божественного Энея своим родоначальником и вследствие этого придавали себе титулы divus, divinus.
то Ливия – так как Юлия принадлежала к семейству Цезарей – еще более убедилась в справедливости своих подозрений.
Будучи женщиной очень хитрой и искусной в политике, Ливия скрывала свои подозрения не только от поэта, но и от самого Августа.
Когда Юлия после скандального происшествия с Антонием Африканом была выслана на остров Пандатарию, Овидий, продолжая, как я намекнул выше, помнить свою Коринну, в то же время упивался своей славой, создавая метаморфозы и сочиняя «Медею», трагедию, затмившую собой трагедии Мессалы и Поллиона и поставленную по своему достоинству рядом с трагедией «Фиест» поэта Вария, считавшегося лучшим произведением латинской сцены; сам же автор удостоился названия римского Софокла. Не мало способствовали славе поэта и его эротические произведения, одно из которых, под названием «Искусство любить», хотя в присутствии императрицы громко осуждалось придворными, но в тайне приводило в восторг всех римских дам; другое, под названием.
«Лекарство от любви», написанное против первого, но столь же вольное и усилившее лишь зло, принесенное первой поэмой. В то время говорили, что эти произведения Овидий сочинял на коленях куртизанок.
После смерти родителей, выдав дочь свою, также отличавшуюся поэтическим талантом, за Корнелия Фида, сам Овидий, обеспеченный в материальном отношении отцовскими имениями в Сульмоне и кроме того владея в Риме домом близ Капитолия и прекрасными и обширными садами, лежавшими на холме, между via Claudia и via Flaminia, и названными им Orti pinif eri, сосновые огороды, проводил время среди знаменитых людей своего времени, между которыми находился Варрон, считавшийся самым образованным между римлянами, Игиний, мифолог и хранитель императорской библиотеки, Цельз, называвшийся римским Гиппократом и бывший самым верным из друзей Овидия, Кар, наставник детей цезаря, Котта, бывший уже консулом, и особенно Фабий Максим, родственник Овидия и пользовавшийся сильным доверием Августа.
Мы застаем Овидия у младшей Юлии, дочери его Коринны и жены Луция Эмилия Павла, в то время еще, когда он, будучи богат и не имея открытых врагов, считал себя в милости у императора.
Юлия, встав со своего места, с искренней радостью в лице пошла навстречу своему старому другу и приветствовала его следующими словами:
– Для тебя, певца и наставника любви и всего изящного, открыты двери всякого элегантного будуара в Риме; и могу ли я таить от тебя какие бы то ни было секреты, когда мать моя, в минуту разлуки со мной, говорила мне: «Не доверяйся никому, кроме Овидия».
– И мать твоя была права, о божественная Юлия, так как ей одной было известно то давнишнее и глубокое чувство привязанности, какое питал я к ней и к тебе, ее дочери, которую при рождении я первым держал на своих руках.
– А поэтому, – сказала тут Юлия, – я буду продолжать одеваться, а ты будь мне в данном случае наставником, так как все признают тебя лучшим знатоком в том, что касается дамского туалета.
В эту минуту перед Юлией были разложены все орудия этого туалета, которые носили у римлян общее название mundus muliebris, т. е. «женского мира»; тут находились щипцы для завивки волос и большие изогнутые гребни для той же цели, обыкновенные гребни из слоновой кости и маленькие для пробора волос, разные щеточки, порошки и мастика для очистки зубов и рта, головные шпильки и иглы, флаконы с духами и прочими эссенциями, sapo или шарики из сала и буковые орешки, вазочки с румянами и разными притираниями, с ароматическими пастилками, пудрой и т. д. Потом на особом столике красовались, расположенные в порядке браслеты, серьги, пряжки, золотые цепи, блестевшие драгоценными камнями, открытые дентилиотеки, в которых хранились перстни с дорогими каменьями, великолепные диадемы, золотые маленькие колокольчики с вырезанными на них заклинаниями на этруском и греческом языках и много других дорогих украшений и побрякушек. Года два тому назад принцесса Маргарита Савойская (нынешняя итальянская королева), найдя такие колокольчики при раскопках в Помпеи, стала употреблять их в своем туалете; ее примеру стали подражать дамы высшего итальянского общества, и мода эта длилась целый сезон.
– Аглая, – обратилась Юлия к одной из четырех девушек, убиравших ее голову, – теперь опять начинает входить в моду красный цвет, а поэтому положи мне сикамбрскую косу Года два тому назад принцесса Маргарита Савойская (нынешняя итальянская королева), найдя такие колокольчики при раскопках в Помпеи, стала употреблять их в своем туалете; ее примеру стали подражать дамы высшего итальянского общества, и мода эта длилась целый сезон.
и укрась волосы красными цветочками.
– Нет, прелестная Юлия, – заметил Овидий, – не советую тебе употреблять косы из чужих волос, когда твои собственные так прекрасны и густы.
– Но мои имеют цвет вороньего крыла.
– Не божественной Юлии принимать законы от римских матрон, а им от нее. Не скрывай своих черных: они превосходно выделяют розовый цвет твоих ланит и беломраморное чело.
– А не ты ли сам говоришь в поэме, в которой учишь нас искусству любить, что женщина
…может искусней природы менять один цвет на другой.
– Да, я это сказал и был прав, намекая на женщин, желающих скрыть свою седину, дурной цвет или редкость волос своих, – женщин, Которые, волос не имея своих, покупают чужие; но тебе, при твоих превосходных волосах, ничего этого делать не надобно.
– О поэт, кто может тебе противоречить! – воскликнула Юлия, как бы спрашивая, и, отдавая в распоряжение девушки свою ветреную головку, приказала убирать свои волосы.
Присутствие Овидия мешало капризной Юлии высказывать неудовольствие, что она имела обыкновение делать во время туалета своей невольнице, которая, голая до самого пояса, подобно прочим девушкам, занимавшимся туалетом госпожи, с особенным искусством приготовляла куафюру, но, тем не менее, страдала от капризов молодой красавицы, иногда коловшей открытую грудь девушки своей головной шпилькой.
В это самое время другая невольница чистила ногти на маленьких и нежных ногах Юлии, вытирая их масляными эссенциями; а затем sandaligerula, т. е. заведовавшая обувью, стала надевать ей богатые сапожки.
После этого невольницы, заведовавшие гардеробом и называвшиеся vestisplicae, принесли разное одеяние. Так как время года было еще холодное, то Юлия надела сперва сверх одной еще другую исподнюю тунику, tunica interior, потом третью, intusiata Худощавые дамы надевали по четыре таких туники (Sveton in Augustum, 82).
нечто в роде рубахи, которая носилась дома и наконец, льняную тунику, tunica manuleata, вошедшую в моду у римских матрон после открытия сношений с Египтом.
Когда последняя туника была надета, к Юлии подошли natrices, невольницы, украшавшие госпожу драгоценными вещами. Они вдели ей в уши рубиновые серьги, изящными золотыми пряжками захватили тунику у самых плечей, а на пальцы надели топазовые и смарагдовые перстни.
Тогда Юлия встала на ноги: богиня явилась во всем своем блеске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Лицо ее не было покрыто белыми повязками, так как она не прикладывала к нему на ночь, как делали это римские матроны того времени, хлебные лепешки, размоченные сперва в кобыльем молоке, чтобы иметь кожу нежную и гладкую: ей и без того улыбалась еще самая цветущая юность и здоровье, рисуя ее щечки нежным цветом пестанских роз. В то время лучшими розами считались розы из Песто (Позидония). Цветники роз в этом уголке Салернского залива, вечно цветущих, вдохновляли древних поэтов; их воспевают Вергилий (в Георгиках, IV), Овидий (в Метаморфозах, XIV), Марциал и другие. А в настоящее время эта местность покрыта болотами или колючими растениями и камнями.
Обнаженные и великолепные формы ее лилейного тела, поднимавшегося среди листьев лотоса, казалось, принадлежали богине, всегда возбуждая у льстивых прислужниц восклицания удивления; а роскошные пряди волос, свободно спускавшиеся с головы и изящно обрамлявшие ее торс, еще более выделяли прекрасный цвет ее лица и два блестящих карбункула среди темных ресниц.
Невольница Филена, подойдя к своей госпоже, надела на ее ноги, выточенные, как у греческой Гебы, вышитые золотом сандалии, бывшие сперва в употреблении в Греции, а потом вошедшие в моду и у римских дам.
Когда с помощью Софии и Лалаги Юлия встала на ноги, пятая девушка, Эгла, набросила на нее слегка согретую тунику, называвшуюся intima; затем Юлия перешла в соседнюю комнату с теплым и надушенным воздухом, а Негрина подбежала к входным дверям, чтобы никто не смел в это время переступить порога: Негрина знала, что пока длится туалет ее госпожи, нужно было отвечать всем посетителям, что госпожа еще спит, и это для того, чтобы никто не мог не только увидеть, но и подозревать о тайнах ее туалета:
Пока ты одеваешься, мы думаем,
Что спишь ты…
сказал поэт-диктатор в области изящного и любви. См. Ovid., De Arte Amandi Lib. Ill, 225.
Туалет начался с косметических предметов.
Невольница Велия вытирает свою госпожу и моет ей лицо тепловатым, только что выдоенным молоком, а две эфиопские девушки приносят серебряный умывальник с душистой водой. Ливия опускает в нее свои руки и потом вытирает их волнистыми волосами этих девушек, из которых Филла, держа в руке speculum, См. Ovid., De Arte Amandi Lib. Ill, 225.
зеркало из полированного, блестящего серебра, обделанное в золотую рамку превосходной скульптурной работы, и дохнув на него, для доказательства, что дыхание ее чисто и ароматно, стала жевать греческие пастилки, которые употреблялись римскими кокетками в виде мушек; Фаллироя же поднесла госпоже зубной порошок.
После этого четыре девушки стали убирать голову Юлии, расчесывать, завивать, украшать и пудрить ее волосы. В это самое время Негрина заговорила с кем-то через двери.
– Госпожа спит, – повторяла она.
– Знаю, что это означает, – отвечал мужской голос, – все-таки скажи ей мое имя.
– Она спит, и я не могу этого сделать.
– Иди, Руфина, – сказала Юлия, узнавая голос, – и прикажи Негрине впустить гостя.
Входивший мужчина был уже в летах, т. е. ему могло быть лет пятьдесят, на это указывали его седоватые волосы. Он был окутан в тогу. Выражение открытого лица было полно ума, а его довольно длинный нос являлся признаком той фамилии, к которой он принадлежал.
Это действительно был Публий Овидий Назон. В Помпеи найдено два серебряных зеркала, одно круглой формы, другое продолговатое четырехугольное; последнее держалось невольницей перед лицом госпожи, когда ей убирали голову. Первоначально speculum, из белого металла, приготовлялось из смеси меди и цинка (Plin. Nat. Hist., XXXIII, 45); позднее делалось из серебра (Plin. id. ib., Plau– to Mostellaria, I, 3, 111), и поверхность его сохранялась блестящей посредством пемзового порошка и губки, обыкновенно привязанной к зеркалу. Стекло же стало употребляться гораздо позднее.
Нужно ли мне распространяться об этой новой личности? Как в древнем Риме, так и в нынешнем не найдется никого, кто бы не знал певца «Метаморфоз» и «Любви»; но так как роль, какую он играет в моей истории, значительна, то я нахожу нелишним познакомить читателя покороче с его личностью.
Нам известно уже о том, что это имя фигурирует в списке лиц, предназначенных к ссылке; и это может казаться маловероятным тому, кому приходилось читать прелестные стихи Овидия, в которых он утешает Ливию, тоскующую по умершем сыне своем, Друзе Нероне. Но следующие сведения об Овидии намекнут нам на причину немилости к нему Ливии.
Публий Овидий Назон, родом из Сульмоны, существующей еще и ныне на юге Италии, где родился в 13 календе апреля месяца, т. е. 20 марта 711 года от основания Рима (43 г. до Р. X.), прибыл в Рим юношей и учился там красноречию у Плоция Гриппия, самого знаменитого грамматика того времени, у Ареллия Фуска, отличавшегося изящной дикцией и у Порцция Латра. Окончив свое образование в Афинах и в дальних путешествиях, он, по желанию отца, выбрал себе судебную карьеру, был судьей, а впоследствии достиг должности триумвира; однако эти успехи не только не отвлекли его от своей музы, но заставили еще сильнее полюбить ее.
С Вергилием ему пришлось в жизни видеться один лишь раз; с Горацием, Пропорцием и Корнелием Галлом, самыми знаменитыми поэтами того времени и любимыми Августом, он вел знакомство; но к нежному Тибуллу он чувствовал такое расположение, что почти не расставался с ним: к нам дошла превосходная элегия Овидия, посвященная им своему умершему другу.
Помощью этих друзей, а еще более своих влиятельных родственников, он скоро стал пользоваться милостью Августа. При дворе этого цезаря постоянно собирались самые известные ученые и поэты, жившие в то время в Риме; некоторые из них считались домашними у Августа; в числе этих последних был и Овидий. Тут он познакомился с Каем Цильнием Меценатом, считавшим себя литератором и поэтом, с Варием, Корнелием Галлом, Квинтилием, Аристием Поллионом, не говоря о многих других, знаменитых по рождению или по своим сочинениям.
Находясь постоянно при дворе, он приобрел сперва расположение к себе Ливии, горе которой, как мы уже говорили, он умел успокоить своим стихотворением на смерть ее младшего сына, Друза, которого она имела от Клавдия Тиверия Клавдиана; потом стал он мил для всей группы божков, которые в виде спутников меньшей величины вертелись вокруг таких больших звезд, какими были Сервилия и Скрибония, первые две жены Августа, Октавия, его сестра, Антония, жена Друза, другая Антония, жена Домиция Энобарба, Клавдия, дочь Фульвии и Клавдия, Агриппина дочь Марка Випсания Агриппы, Теренция, жена Мецената и любовница Цезаря, Випсания, Ургулания и Приска, фаворитки Ливии, Гортензия, дочь великого оратора и также отличавшаяся красноречием, Корнелия и многие другие красивые и знатные матроны. Слово «назон» означает большой нос или носатый.
Но более всех знал Овидий Юлию, когда она была уже оторвана от своего второго мужа, Марка Випсания Агриппы. Несомненно, поощряемый вниманием, какое оказывала ему Юлия, пресытившаяся уже, быть может, любовью Сципиона и Семпрония Гракха и заинтересованная прекрасной эпопеей: «Война гигантов с героидами», хвалой которых был полон весь Рим, полюбивший поэта; Овидий не устоял против очаровательницы и влюбился в нее до безумия, так что она сделалась его единственной вдохновительницей, как он сам восклицает в следующем стихе:
Коринна одна вдохновляет мой гений Ingenium movit sola Corinna meum (Amor. Lib. III. eleg. XII).
.
Эта сильная любовь Овидия длилась всю его жизнь: ее не уменьшило ни отсутствие любимого существа, отправленного в ссылку, ни брак его с женщиной из знаменитого семейства Фабиев, ни другие цветки, какие срывал он на жизненном пути. Эта любовь, тайная и глубокая, подозреваемая прочими, но не выданная им самим, удивляла Ливию, которая, зная болтливость поэта, не могла, однако, сорвать с его языка какой-нибудь нескромный намек, убедивший бы ее в действительности его связи с дочерью Августа, что могло бы послужить Ливии новым и сильным данным к обвинению Юлии.
А между тем эта Юлия была Коринна, обожаемая Овидием и воспетая им в своих Amori, по примеру прочих поэтов того времени, воспевавших предмет своей страсти под каким-нибудь псевдонимом; так, например: Катулл воспел Клодию под именем Лесбии; поэт Проперций – Остилию под именем Цинции; Тибулл в своих песнях Планию называл Делией. Так и Овидий под Коринной скрывал имя своей возлюбленной и скрывал так ревниво эту тайну, что не делился ею даже со своими близкими друзьями. Между тем, благодаря такой таинственности его возлюбленной многие из римских дам пользовались именем, сделавшимся знаменитым, и каждая из них старалась распространить в обществе мнение, что именно она и есть героиня в бессмертных песнях поэта.
Но Ливия отгадала истину; и когда Овидий, огорченный поступком Коринны, которая из желания сохранить свою красоту пыталась уничтожить в себе плод их взаимной любви, выразил следующими стихами свой гнев:
О, если б еще до рожденья
Венера Энея убила;
Наверно бы, цезарей воля
Над миром теперь не царила; Cm. Amor. Lib. II. eleg. XIV. Эней, троянский принц, от которого, как известно из сказочной эпохи римской истории вели свой род цари, управлявшие Римом до объявления республики (509 г. до Р. X.), происходил, как говорит мифологическая легенда, от Анхиза и богини Венеры и взят ею живым на небо вопреки желанию Юноны. Судя по вышеприведенному четверостишию Овидия, и римские цезари, изменившие республику в империю, считали божественного Энея своим родоначальником и вследствие этого придавали себе титулы divus, divinus.
то Ливия – так как Юлия принадлежала к семейству Цезарей – еще более убедилась в справедливости своих подозрений.
Будучи женщиной очень хитрой и искусной в политике, Ливия скрывала свои подозрения не только от поэта, но и от самого Августа.
Когда Юлия после скандального происшествия с Антонием Африканом была выслана на остров Пандатарию, Овидий, продолжая, как я намекнул выше, помнить свою Коринну, в то же время упивался своей славой, создавая метаморфозы и сочиняя «Медею», трагедию, затмившую собой трагедии Мессалы и Поллиона и поставленную по своему достоинству рядом с трагедией «Фиест» поэта Вария, считавшегося лучшим произведением латинской сцены; сам же автор удостоился названия римского Софокла. Не мало способствовали славе поэта и его эротические произведения, одно из которых, под названием «Искусство любить», хотя в присутствии императрицы громко осуждалось придворными, но в тайне приводило в восторг всех римских дам; другое, под названием.
«Лекарство от любви», написанное против первого, но столь же вольное и усилившее лишь зло, принесенное первой поэмой. В то время говорили, что эти произведения Овидий сочинял на коленях куртизанок.
После смерти родителей, выдав дочь свою, также отличавшуюся поэтическим талантом, за Корнелия Фида, сам Овидий, обеспеченный в материальном отношении отцовскими имениями в Сульмоне и кроме того владея в Риме домом близ Капитолия и прекрасными и обширными садами, лежавшими на холме, между via Claudia и via Flaminia, и названными им Orti pinif eri, сосновые огороды, проводил время среди знаменитых людей своего времени, между которыми находился Варрон, считавшийся самым образованным между римлянами, Игиний, мифолог и хранитель императорской библиотеки, Цельз, называвшийся римским Гиппократом и бывший самым верным из друзей Овидия, Кар, наставник детей цезаря, Котта, бывший уже консулом, и особенно Фабий Максим, родственник Овидия и пользовавшийся сильным доверием Августа.
Мы застаем Овидия у младшей Юлии, дочери его Коринны и жены Луция Эмилия Павла, в то время еще, когда он, будучи богат и не имея открытых врагов, считал себя в милости у императора.
Юлия, встав со своего места, с искренней радостью в лице пошла навстречу своему старому другу и приветствовала его следующими словами:
– Для тебя, певца и наставника любви и всего изящного, открыты двери всякого элегантного будуара в Риме; и могу ли я таить от тебя какие бы то ни было секреты, когда мать моя, в минуту разлуки со мной, говорила мне: «Не доверяйся никому, кроме Овидия».
– И мать твоя была права, о божественная Юлия, так как ей одной было известно то давнишнее и глубокое чувство привязанности, какое питал я к ней и к тебе, ее дочери, которую при рождении я первым держал на своих руках.
– А поэтому, – сказала тут Юлия, – я буду продолжать одеваться, а ты будь мне в данном случае наставником, так как все признают тебя лучшим знатоком в том, что касается дамского туалета.
В эту минуту перед Юлией были разложены все орудия этого туалета, которые носили у римлян общее название mundus muliebris, т. е. «женского мира»; тут находились щипцы для завивки волос и большие изогнутые гребни для той же цели, обыкновенные гребни из слоновой кости и маленькие для пробора волос, разные щеточки, порошки и мастика для очистки зубов и рта, головные шпильки и иглы, флаконы с духами и прочими эссенциями, sapo или шарики из сала и буковые орешки, вазочки с румянами и разными притираниями, с ароматическими пастилками, пудрой и т. д. Потом на особом столике красовались, расположенные в порядке браслеты, серьги, пряжки, золотые цепи, блестевшие драгоценными камнями, открытые дентилиотеки, в которых хранились перстни с дорогими каменьями, великолепные диадемы, золотые маленькие колокольчики с вырезанными на них заклинаниями на этруском и греческом языках и много других дорогих украшений и побрякушек. Года два тому назад принцесса Маргарита Савойская (нынешняя итальянская королева), найдя такие колокольчики при раскопках в Помпеи, стала употреблять их в своем туалете; ее примеру стали подражать дамы высшего итальянского общества, и мода эта длилась целый сезон.
– Аглая, – обратилась Юлия к одной из четырех девушек, убиравших ее голову, – теперь опять начинает входить в моду красный цвет, а поэтому положи мне сикамбрскую косу Года два тому назад принцесса Маргарита Савойская (нынешняя итальянская королева), найдя такие колокольчики при раскопках в Помпеи, стала употреблять их в своем туалете; ее примеру стали подражать дамы высшего итальянского общества, и мода эта длилась целый сезон.
и укрась волосы красными цветочками.
– Нет, прелестная Юлия, – заметил Овидий, – не советую тебе употреблять косы из чужих волос, когда твои собственные так прекрасны и густы.
– Но мои имеют цвет вороньего крыла.
– Не божественной Юлии принимать законы от римских матрон, а им от нее. Не скрывай своих черных: они превосходно выделяют розовый цвет твоих ланит и беломраморное чело.
– А не ты ли сам говоришь в поэме, в которой учишь нас искусству любить, что женщина
…может искусней природы менять один цвет на другой.
– Да, я это сказал и был прав, намекая на женщин, желающих скрыть свою седину, дурной цвет или редкость волос своих, – женщин, Которые, волос не имея своих, покупают чужие; но тебе, при твоих превосходных волосах, ничего этого делать не надобно.
– О поэт, кто может тебе противоречить! – воскликнула Юлия, как бы спрашивая, и, отдавая в распоряжение девушки свою ветреную головку, приказала убирать свои волосы.
Присутствие Овидия мешало капризной Юлии высказывать неудовольствие, что она имела обыкновение делать во время туалета своей невольнице, которая, голая до самого пояса, подобно прочим девушкам, занимавшимся туалетом госпожи, с особенным искусством приготовляла куафюру, но, тем не менее, страдала от капризов молодой красавицы, иногда коловшей открытую грудь девушки своей головной шпилькой.
В это самое время другая невольница чистила ногти на маленьких и нежных ногах Юлии, вытирая их масляными эссенциями; а затем sandaligerula, т. е. заведовавшая обувью, стала надевать ей богатые сапожки.
После этого невольницы, заведовавшие гардеробом и называвшиеся vestisplicae, принесли разное одеяние. Так как время года было еще холодное, то Юлия надела сперва сверх одной еще другую исподнюю тунику, tunica interior, потом третью, intusiata Худощавые дамы надевали по четыре таких туники (Sveton in Augustum, 82).
нечто в роде рубахи, которая носилась дома и наконец, льняную тунику, tunica manuleata, вошедшую в моду у римских матрон после открытия сношений с Египтом.
Когда последняя туника была надета, к Юлии подошли natrices, невольницы, украшавшие госпожу драгоценными вещами. Они вдели ей в уши рубиновые серьги, изящными золотыми пряжками захватили тунику у самых плечей, а на пальцы надели топазовые и смарагдовые перстни.
Тогда Юлия встала на ноги: богиня явилась во всем своем блеске.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63