«Вы ведь не причините мне зла?» И Джозеф так же без слов ответил: «Никогда в жизни!»Он самозабвенно влюбился в эту девочку с первого взгляда.Джозеф смотрел на нее не более минуты, но что-то все же обеспокоило Джона, и он громко, даже слишком громко, сказал:— Иди сюда, Сибелла, сядь рядом со мной. А ты, Мелиор Мэри, сядешь рядом с дядей Джозефом.Но когда шурин как-то поспешно уехал из Саттона, Джон засомневался, не глупо ли он себя вел. Однако через два дня этот плут вернулся с жемчужным ожерельем в руках и надел его на шею Сибелле.— Это тебе на Рождество. Я бы с удовольствием купил куклу, но не нашел ничего стоящего.Джон снова забеспокоился, но на следующее утро Джозеф опять уехал. Его карета прогромыхала по двору, и люди, наблюдавшие за ним из окон, видели только краешек алого сюртука, завитый белоснежный парик до плеч и рубины, сверкающие на пальцах и шпаге. Он пропал еще на шесть месяцев.В последующие три года он посещал замок Саттон едва ли более дюжины раз. Но каждый его визит был связан с массой удовольствий: Черномазый, одетый в какой-нибудь экзотический наряд или в великолепную ливрею, бежал впереди, а карета Джозефа, следовавшая за негром, была доверху набита подарками со всех концов света. Затем — блеск драгоценных камней и волна благовоний, потом он снова пропадал.Между этими яркими появлениями в замке Саттон царило такое же спокойствие, как до ухода Елизаветы из дома. Но это спокойствие было обманчиво. Никто из Уэстонов уже не был таким, как раньше. Сибелла Харт, которая была мягче и добрее Мелиор Мэри, хотя тоже отличалась некоторой суровостью, неуловимо нарушила равновесие в семье.На Джона меньше всех воздействовало присутствие приемной дочери, хотя он, без сомнения, изменился сильнее других. В нем появилась некая таинственность, совершенно не свойственная ему в былые годы, когда он срывал свое настроение на каждом, кто попадался на пути. Он часами пропадал в своем кабинете и, что еще более странно, по ночам принимал посетителей, которых никто никогда не видел даже краем глаза. Елизавета каждую ночь просыпалась, слыша, как мягко катятся по дороге колеса кареты и постукивают копытами лошади. Ее возмущал тот факт, что он мог приводить в этот дом женщин — в дом, где жили она и их дочь. А какое еще объяснение могло прийти ей в голову? Но росло в ней и другое чувство, заставлявшее быстрее биться сердце. Временами Елизавете хотелось крепче сжать кулаки. Однажды Бриджет сказала ей: — Почему вы всегда плачете, когда он, — последовал кивок в сторону кабинета Джона, — принимает поздних посетителей? Вы же знаете его. Почему это расстраивает вас?— Мне не нравится, что эти люди приезжают сюда. Отчего он не может сам к ним ездить?Бриджет захихикала.— Здесь теплее, миссис Елизавета. Как бы ни благоустроена была дама из Друри, ей никогда не найти места лучше Саттона.— Но для меня это оскорбительно, ты так не считаешь?— Да, вы правы. Ему следовало прыгнуть к вам в кроватку еще добрых двенадцать месяцев назад.— Бриджет!Но это было чистой правдой. Джон все же не до конца простил ее измену. И с тех пор, как она вернулась в Саттон, между ними не было никаких интимных отношений. Елизавета дорого заплатила за нарушение общественной морали.Бриджет вновь обратила на себя ее внимание: — Мне кажется, это просто глупо. На вашем месте, миссис Елизавета, я бы взяла инициативу в свои руки, как только еще одна из них появится здесь. Вы ведь хорошенькая, как куколка, а они — не более чем уличные девки.— Бриджет, он никогда не простит меня.Служанка, казалось, задумалась.— Не думаю. Быть может, он и держится с вами чопорно, но ведь вы тоже были столь неосторожны и даже грубы, что оставили его постель ради постели другого.Правда была болезненна, и Елизавета, глядя в окно, спросила:— Ты думаешь, это разлучило меня с ним?— Кто знает? Но даже если и так, игра, вероятно, стоила свеч.И Елизавета по-прежнему каждую ночь лежала и слушала стук карет полночных гостей. И однажды решилась.Встав с кровати, она подошла к окну и увидела фигуру женщины в необъятном плаще с капюшоном. Женщина выходила из фаэтона. В волнении Елизавета зажгла свечу. В тусклом свете она увидела в зеркале свое возбужденное лицо, вспомнила глаза Джона — как расширялись его зрачки, когда он бывал в гневе, — и жгучее желание снова стать настоящей хозяйкой Саттона возобладало над всеми другими чувствами. Она заставила себя пройти в глубь коридора и остановилась, почти не дыша, вслушиваясь в невнятные голоса, доносящиеся из комнаты.Позвякивание графина о край бокала и тихий смех Джона дали ей понять, что он принимал женщину наедине. Елизавета собиралась вернуться к себе в комнату, но любопытство заставило ее медленно приоткрыть дверь.Перед ней предстала очень любопытная сцена. В женщине, прямо сидевшей на краешке стула, не было ничего от уличной девки, она не была вызывающе накрашена. Нет, перед Елизаветой сидела особа аристократических кровей. Ее серебристо-седые волосы были подняты вверх под дорогую парижскую шляпку, а ухоженные руки лежали на серебряном наконечнике трости из слоновой кости. Сам Джон сидел на стуле попроще и пониже, чем тот, на котором расположилась дама. Оба держали в руках бокалы, явно собираясь за что-то выпить.Когда Елизавета появилась в дверях, воцарилась давящая и неловкая тишина, но в конце концов молчание нарушила незнакомка:— Вам не кажется, что за вами следят, мистер Уэстон?Грозно посмотрев на жену, Джон прошипел:— Что, черт возьми, случилось, Елизавета? Почему, вы не спите в такое время?К ней вернулось мужество, и она ледяным голосом сказала:— То же самое я могу спросить и у вас.Женщина приподняла подкрашенные брови, и Елизавета увидела, что вырез ее платья очень глубок, а плечи слишком обнажены. Они снова неловко замолчали, в это время Джон сверлил взглядом жену, а обе женщины в свою очередь не отрывали глаз друг от друга. Наконец заговорила незнакомка:— Дорогая миссис Уэстон — вы ведь миссис Уэстон, не правда ли? — пожалуйста, не волнуйтесь. Я так стара, что гожусь вам в матери, и уверяю вас, что мы с вашим мужем всего лишь обсуждаем деловые проблемы.— В полночь?— Да, в полночь. У нас такое дело, которое мы не можем обсудить днем.— Что же это за дело? — гневно поинтересовалась Елизавета.Женщина удивленно взглянула на нее и спросила, бросив на Джона вопросительный взгляд:— А вы разве не знаете?— Елизавета ничего не знает, — угрюмо ответил он и, поведя плечами, уставился в огонь.— О!Елизавета вошла в комнату, закрыла за собой дверь и отчетливо произнесла:— Я не думаю, Джон, что заслуживаю такого обращения с собой. В конце концов, я уже однажды была полноправной хозяйкой Саттона, а теперь вы приняли меня обратно. И я в свою очередь до настоящего момента закрывала глаза на ваши ночные бдения, так как считала, что необходимо позволять удовлетворять мужчине его похотливые желания, особенно если женщина не может ему в этом помочь.Джон несколько мгновений виновато смотрел на нее. Елизавета, еще более утвердившись в своей правоте, продолжила:— И все же, несмотря на мои подозрения, мадам, я, учитывая ваш преклонный возраст, не допускаю о вас дурных мыслей. Но мне кажется, что, будучи женой Джона, я имею право попросить у вас немедленного объяснения вашего присутствия здесь.Джон и его гостья пристально посмотрели друг на друга. Наконец Джон поднялся и произнес:— Леди Дервентвотер, разрешите мне представить вам мою супругу Елизавету.Елизавета слегка склонила голову, а леди Дервентвотер тоже встала и сказала:— Очень приятно. — Затем она повернулась к Джону: — Ваша жена попросила меня все ей объяснить, мистер Уэстон. Я полагаю, что это должны сделать вы, а не я.Обе женщины выжидательно смотрели на него. Наконец Джон, как будто приняв для себя какое-то решение, начал:— Леди Дервентвотер, когда нас прервали, мы собирались кое за что выпить. Я предлагаю тост еще раз.— Понимаю, — ответила она, прямо посмотрев на него и поднимая свой бокал.— А вы выпьете с нами, Елизавета?— Если смогу присоединиться к вашему тосту.Он налил вина и ей и поднял свой бокал:— Леди Дервентвотер, Елизавета., я предлагаю выпить за здоровье Его Величества. Пусть жизнь его будет долгой.Ночная гостья поддержала тост:— За нашего короля Джеймса III.Елизавета была потрясена. Ей никогда не пришло бы в голову такое объяснение. Джон стал активным сторонником партии якобитов, а все его тайные гости были ее активистами. И тогда она поняла, почему ей показалась знакомой фамилия дамы. Во время неудавшегося восстания 1715 года, , когда молодой Джеймс Стюарт отправился в Шотландию и попытался отвоевать корону у только что взошедшего на трон Георга I, граф Дервентвотер был его верноподданным. Когда восстание было подавлено, графа отправили на плаху.— Так-так, — сказала она. — Значит, вы оба за короля Джеймса?Молча, не поднимая глаз, Джон и его высокопоставленная гостья подошли друг к другу.— Да, — ответил он с напором, уверенностью и даже почти с угрозой. Елизавета никогда не видела его таким.— За Джеймса III! — Она подняла бокал и вдруг рассмеялась. — И за то, что я больше не считаю вас развратной женщиной. Простите меня, леди Дервентвотер.Джон немного странно посмотрел на нее и сказал:— Да, вы были не правы.Леди Дервентвотер откашлялась и проговорила:— Мистер Уэстон, предлагаю отложить наше дело до завтра. Я останусь в Гилфорде и вернусь, как только стемнеет. Сожалею, что не была знакома с вами раньше, миссис Уэстон. И знаете, что я еще вам скажу? Вы не должны опасаться других женщин. Вы сами просто красавица и, я думаю, очень любимы. До свидания.И она ушла, немного развернувшись боком, чтобы пронести через дверь свою широкую юбку. Джон освещал ей путь, и Елизавета воспользовалась моментом, чтобы проскользнуть обратно к себе в комнату, лечь в постель и задуть свечи. Но ее муж был не из тех, кого испугаешь темнотой, поэтому, предварительно постучавшись, он открыл дверь и вошел в комнату со свечой в руке.— Ну, теперь вы все знаете, — сказал он.— Да. Почему же вы мне раньше ничего не говорили?Он пожал плечами:— Якобиты действуют в строжайшей тайне.— Да, но я же ваша жена.— Правда? — переспросил он. — Неужели правда?— Вы же знаете, что это так.— Однажды вы предали меня. А доверие — это цветок, который не так просто вырастить.— Да? Но ведь и любовь тоже трудно сохранить, когда ее ежедневно топчут ногами.— Что вы хотите сказать?— То, что сказала. Если бы вы в то время проявляли ко мне хоть чуточку внимания, то ничего и не произошло бы.— Теперь это бессмысленно обсуждать. Что было, то было.— Без сомнения. Но раз уже я нахожусь в этом доме в качестве хотя бы матери девочек или управляющей домашними делами, то сделайте милость, ставьте меня в известность. Я просто извелась за эти месяцы, думая, что вы, живя под одной крышей со мной, приваживаете проституток.Джон как-то странно посмотрел на жену, и в его глазах загорелся скрытый огонь.— А почему вас это волновало?Елизавета села в кровати. Ночная рубашка едва прикрывала ей плечи.— Если вам действительно интересно, я ревновала.— Будь все проклято, Елизавета, вы думаете, мне было легко? Я не имел понятия, как вам угодить. Что я мог вам дать? Я не смел даже сказать вам о желании, о страсти, о вожделении — вы были слишком изысканны для этого. — Он перешел на страшный, почти безумный крик: — Господи! Я даже не знаю, люблю я вас или ненавижу. Но знаю точно, что овладею вами сейчас же, хотите вы этого или нет, или вы возненавидите меня на всю жизнь.В бешеном порыве страсти Джон начал срывать с себя одежду и вскоре уже стоял перед ней почти обнаженный.— Вы видите, кто я есть на самом деле? Я — мужчина, мужчина, который желает вас, несмотря на то, что вы сделали. Вы не боитесь того, что сейчас с вами произойдет?— Боюсь, — ответила она. — Не применяйте ко мне силу.Но она лгала. Елизавета никогда никого не желала больше, чем сейчас Джона Уэстона, и наслаждалась тяжестью его огромного тела и безжалостностью плоти, вошедшей в нее.— Ты, шлюха, — прорычал он, — теперь я отплачу тебе за все.Джон понял, что всегда любил ее, желал ее, жаждал овладеть ею силой, но в супружеской постели всю жизнь боялся ее утонченности. Для него были неожиданной наградой ее стоны — она возвращала ему всю его дикую страсть, извиваясь, как змея.— Елизавета… — простонал он.Но любовный экстаз был слишком близок, и она не ответила. И никто из них не произнес ни слова, пока оба не выдохнули одним дыханием: «Я люблю тебя!» Впервые в жизни они падали с вершины каскада страсти в озеро чистого наслаждения, тихо разлившееся внизу. ГЛАВА ШЕСТАЯ Газоны поместья Саттон были освещены тысячами свечей, белый арабский павлин покачивал огромным хвостом на фоне полной луны, музыка и смех наполняли воздух под звездным небом. В Саттоне был праздник.Стояло лето 1717 года, то самое лето, когда Георг I и его двор прибыли на Темзу и впервые услышали музыкальное журчание воды, то лето, когда Великобритания оказалась под защитой только что подписанного Тройственного Союза, то лето, когда дочери Джона Уэстона исполнилось четырнадцать лет и ее надо было представить во всем блеске редкой красоты, которой ее наградил Бог, перед всем графством и католической общиной.К Джону, Елизавете, Мелиор Мэри и Сибелле в тот вечер судьба была благосклонна. Великий землевладелец, в чьих жилах текла цыганская кровь, к концу жизни немного успокоенная той страстью, которую дарила ему жена, стоял у Центрального Входа и приветствовал гостей. Елизавета победоносно сияла — ей снова удалось бросить все светское общество — правда, кроме Поупа — к своим ногам. Да и Сибелла, выросшая в ужасающей бедности, теперь жила в роскоши и, кроме того, знала, что самый таинственный мужчина того времени, знаменитый кутила Джозеф Гейдж влюблен в нее.Но из всей их счастливой семьи, наверное, только Мелиор Мэри чувствовала себя на вершине блаженства — она была прекрасна, и все вокруг восхищались ею. Ее волосы, серебряные, как зимняя луна, глаза цвета только что распустившейся сирени, черные как смоль ресницы и губы, похожие на дикие вишни, приковывали всеобщее внимание. Равных ей не было. Она родилась на свет, чтобы вдохновлять мужчин на подвиги, художников — на шедевры, и была чистым созданием милостивого Господа.И все приехавшие в Саттон в тот вечер восхищались, глядя на нее. Рэккеты, Инглфилды, Блаунты — все, кто так жестоко обсуждал и осуждал ее мать, — каждый по-своему выражал свой восторг: некоторые с завистью, некоторые с удивлением, некоторые — с любовью. А затем все взгляды обращались к Сибелле, которая со своей ясной улыбкой и удивительными волосами цвета чуть зарозовевшей земляники могла бы считаться самой красивой девушкой графства, если бы не названая сестра. И все говорили, что мисс Уэстон и мисс Харт станут самой желанной добычей в округе, и гадали, будут ли они соперницами.Но никто не знал, даже не догадывался, что Мелиор Мэри любит Сибеллу всем сердцем. Наследница дома помнила, что до того, как та приехала в Саттон, ее душу мучило невидимое зло, испугавшее даже Бережного Священника, Мелиор Мэри понимала, что эта спокойная улыбающаяся девушка охраняет ее от злых духов, что в ней заложена какая-то древняя сила. И пока между девочками все было хорошо, ничего страшного не могло случиться с Мелиор Мэри Уэстон.Все у них было общее. Вскоре после приезда осиротевшей девочки старые мансарды, которыми ранее пользовалась леди Уэстон — жена человека, построившего дом, — были переделаны в две спальни. В каждой было по большому светлому окну и уютному камину. Комнаты соединялись дверью, которая почти всегда была распахнутой и закрывалась только в самые морозные ночи, когда девочки лежали в своих кроватях, разглядывая причудливые блики огня, танцующие на потолке, и слушая крики сов, мерзнущих на деревьях в парке Саттон.Пятнадцатилетняя Сибелла считалась образованной, а Мелиор Мэри, бывшая на год младше, — нет. Однако Сибелла все еще посещала вместе с Мелиор Мэри ежедневные уроки, которые впоследствии помогли им в ведении домашнего хозяйства; кроме того, они вместе учились французскому и живописи.Девочки также посещали уроки «изящных манер», которые вел монсеньор Крауз, каждую неделю приезжавший из Гилфорда в бархатном камзоле и пышном парике. Он великолепно танцевал на цыпочках, аккомпанируя себе на скрипке.Раз в неделю Сибелла и Мелиор Мэри брали уроки пения и игры на клавикордах. Их учителем был сеньор Буссони, чья жажда признания была столь велика, что он даже солировал однажды в какой-то опере, но оперного певца из него так и не вышло. После такого провала он впал в депрессию и ужасно потолстел, поэтому, глядя на него, трудно было сказать, в состоянии ли он вообще что-либо делать. До того как начать преподавать, он помогал жене — владелице магазина модных товаров — и, удерживая на своем необъятном животе несколько шляпных коробок, умудрялся одновременно мурлыкать под нос отрывки разных мелодий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34