— Боюсь, жара только навредит тебе. Она положила руку ему на плечо.
— Пожалуйста, отпустите меня. Он еще крепче сжал ее в объятиях.
— Пока не успокоишься, не отпущу.
— Я спокойна! Я совершенно спокойна! Так спокойна, что наконец-то опомнилась! Вы никогда не выберетесь из Торки со мной. Нас поймают и посадят в тюрьму. Вы просто сумасшедший, а у меня не хватило ума не ввязываться в эту историю. Я совершила ошибку. Переоценила свои силы. Отпустите меня, прошу вас!
Он развел руки так резко, что она едва не упала.
— Никто не держит тебя. Я разбужу кучера, и он отвезет тебя в «Маннингтон»… или к Бэрримору, мне все равно. Уверен, маркиз примет тебя с распростертыми объятиями.
— Вы это серьезно?
— Почему нет? Насколько я понял, твой лорд Бэрримор охотно продемонстрирует свое благородство. А может быть, именно этого ты и добивалась?
— Н-не понимаю.
— Не понимаешь? Разве спектакль тогда, на скалах, был не для него разыгран? Поцеловать меня, разозлить его. Доказать, что ты не такая, как все богатые маленькие наследницы, которых он уже немало повидал.
Она замотала головой.
— Нет-нет, все совсем не так…
— А сегодня в таверне? Ты разыграла еще одно представление? Оставь я тебя там, оно оказалось бы очень коротким. Ты слишком быстро вернулась бы в лоно семьи. А ты хотела заставить его страдать.
— Вы так не думаете, потому что знаете, чего мне стоило остаться с вами! — Глаза ее сверкнули от гнева.
— Твоя репутация? Твоя потерянная девственность? Поверьте, мадам, вы не первая и не последняя распрощались с невинностью, прежде чем пойти к алтарю, а женихи, кстати, бывают благодарны за то, что их избавили от лишних хлопот.
Аннели замахнулась было, чтобы дать ему пощечину, но он перехватил руку и глаза его угрожающе блеснули.
— Тебе не следует этого делать!
— Почему? Вы меня ударите?
— Нет. Просто я могу не сдержаться и отправить тебя к Бэрримору еще более опытной.
— Вы намерены снова изнасиловать меня? Он поднял бровь.
— Я не знал, что изнасиловал тебя. Конечно, если ты собираешься рассказать такую историю Бэрримору, мы можем предъявить ему вещественные доказательства.
Аннели снова замахнулась на Эмори, но он опять перехватил ее руку, завел за спину и впился в ее губы с такой яростью, что у нее перехватило дыхание. Она тихонько всхлипнула и прижалась к нему. Ярость Эмори уступила место нежности, а нежность переросла в страсть. Эмори понимал, что своими словами ранил ее, и теперь пытался залечить эти раны ласками. Аннели ему не противилась и отвечала так же пылко, забыв все свои обиды. Эмори, не отрываясь от ее губ, блуждал руками по ее телу, податливому и горячему, готовому слиться с его телом. Он коснулся ее груди, тихонько сжал сосок, и Аннели застонала, проникнув языком в его дышащий жаром рот. Рука Эмори скользнула вниз, добралась до гнездышка, сквозь ткань одежды погладила его, а указательный палец проник внутрь и стал там двигаться. Аннели выгнула спину, задышала часто и тяжело, и из груди ее вырвался крик. Не в силах сдерживаться, Эмори резким движением дернул ее жакет, и все пуговицы, как бусы с порвавшейся нитки, разлетелись в разные стороны. За пуговицами последовал изорванный в клочья корсет. Горя от нетерпения, Эмори расстегнул на ней юбку — последнее препятствие, мешавшее ему полностью завладеть ее телом. Они неистово ласкали друг друга, обуреваемые единственным желанием поскорее добраться до вершины блаженства.
Эмори расстегнул бриджи. Его напряженная плоть вырвалась из плена и устремилась к гнездышку Аннели, влажному и горячему, в то время как сама она, обхватив ногами его талию, стала двигаться с ним в одном ритме. Охваченные страстью, они унеслись в заоблачные дали.
В комнате не было ни дивана, ни кровати, куда они могли бы лечь. Тогда Эмори прислонил Аннели к стене и вошел в нее с такой яростью, что оба застонали от удовольствия.
Экстаз, который Аннели испытала в таверне, не шел ни в какое сравнение с нынешним. Аннели казалось, что внутри у нее взорвались тысячи пылающих частиц, что этой восхитительной муке не будет конца. Судорога пробегала по телу Аннели, когда она услышала хриплый стон Эмори у самого своего уха. Они пришли к финишу вместе. Напряжение постепенно стало спадать, но они не разомкнули объятий, не изменили позы, словно не хотели возвращаться с неба на землю.
Первым нарушил молчание Эмори.
— Прости меня, — проговорил он едва слышно. — Прости. Это было… грубо, жестоко и… — Он умолк и посмотрел на Аннели. Она вся дрожала, избегая его взгляда, не в силах сдержать слезы. — Я очень сожалею. Я не хотел тебя обидеть. Сам не знаю, что на меня нашло Самолюбие взыграло. Гордость свою захотел показать. Вот, мол, какой я хороший. А сам в этом обвинял Бэрримора. — Он помолчал и добавил:
— Если хочешь, я отвезу тебя в Уиддиком-Хаус. С самого утра.
— Нет, — прошептала она. — Не этого я хочу, Аннели видела, как напрягся Эмори, как дрожат его руки, и поняла, что не хочет с ним расставаться. Не хочет его терять. Было настоящим безумием, непростительной глупостью следовать за ним. Но иначе она не могла. Встреча с Эмори Олторпом перевернула всю ее жизнь. Она нашла его умирающего на берегу и спасла. И теперь должна идти до конца, чего бы это ей ни стоило.
— Ты однажды спросил, боюсь ли я тебя, — сказала Аннели, ласково проведя рукой по его щеке. — Я ответила «нет», но это была не правда. Я боюсь тебя, потому что ты заставляешь меня бояться саму себя, когда нахожусь рядом с тобой. Я не хотела в этом признаваться. Пожалуйста, — прошептала она и потянулась к его губам, — не прогоняй меня.
Он вздрогнул, и, поскольку все еще был в ней, напряженный и горячий, Аннели попыталась продлить наслаждение и сделала несколько движений. Но Эмори отстранился, снял одежду, и они легли у камина.
Аннели выжала губку и провела ею по животу, смывая остатки мыла. Эмори снова вздрогнул и взял ее за подбородок.
— Это вода, — ласково произнесла Аннели.
— Вода, руки, губы, — пробормотал он. — Все производит один и тот же эффект сегодня ночью.
— Да, я пытаюсь тебя помыть, а ты мне мешаешь. Он улыбнулся.
— Не тебе говорить. Стоит мне коснуться тебя мылом, как ты сразу начинаешь дергаться.
— Мои служанки, — пробормотала она, — никогда не мыли меня так тщательно, как вы, сэр.
— Рад это слышать. Кстати, один мой слуга мыл меня столь усердно, что я выбил ему челюсть и сломал несколько ребер — сработал инстинкт. Но поверь, будь на его месте ты, я не стал бы так поступать.
Уловив игривые нотки в его голосе, она открыла глаза и устремила задумчивый взгляд на их тени на стене. Чего хотел он от нее на этот раз? Она уже не была девственницей, открыла для себя тайну отношений мужчины и женщины, а теперь хотела познать до конца Эмори как мужчину.
В какой-то момент, когда он прикрыл глаза, чтобы вздремнуть, она надела рубашку, которую он дал ей вместо сорочки, а потом пытался снять. В этой рубашке, с виднеющимися из-под нее длинными ногами, с растрепанными волосами, она выглядела еще соблазнительнее, чем совершенно раздетая.
— В свое оправдание, — пробормотал он, приподнимаясь, чтобы погладить ее шею, — я должен сказать, что вряд ли найдется мужчина, способный перед тобой устоять, особенно в моем состоянии.
— В твоем состоянии?
— Умираю от нехватки любви.
Взгляд Аннели упал на сумку, стоявшую на стуле.
— Печенье Милдред, — объявила она.
— Это не то лекарство, в котором я сейчас нуждаюсь, — сказал он нахмурившись.
Она вытащила из сумки печенье, немного сыра, несколько ломтиков ветчины и — чудо из чудес — бутылку бабушкиного яблочного сидра.
Эмори схватил полотенце и растер себя насухо, наблюдая, как Аннели переносит все эти сокровища к камину Пикник с полуобнаженной красавицей, в то время как половина военных сил Торбея брошена на его поиски. Это было единственное, чего он хотел, несмотря на ноющую боль в затылке.
— Стаканы? — спросила Аннели. — У тебя есть стаканы? Он взял у нее бутылку, зубами выдернул пробку, выплюнул ее в огонь и стал пить прямо из горлышка. Затем с улыбкой вернул ее Аннели.
— Я чувствую себя чуть-чуть дикарем, а ты? Ее взгляд скользнул вниз по его телу и остановился на мужском достоинстве, которое он не пытался даже прикрыть.
Она отпила немного.
— Будешь есть? Ты, кажется, жаловался, что голоден. Он уставился на янтарную капельку на ее нижней губе.
— Да, надо утолить голод, пока есть возможность. Она отдала ему бутылку, когда он сел рядом с ней.
— Печенье?
Он покачал головой и уткнулся губами в ее плечо Она лишь укоризненно вздохнула в ответ. Эмори засунул руку ей под рубашку и стал ласкать ее грудь.
— Вы, может быть, и не голодны, сэр, а я хочу есть.
— Каждый утоляет голод по-своему.
— Очень трудно сосредоточиться, когда… — Она вздохнула и отложила кусок сыра, который собиралась разломить на две части.
Эмори потянулся к ее губам, но остановился, увидев неподдельный ужас в ее глазах. Он повернулся и только сейчас вспомнил, что оставил оба пистолета на столе в противоположном углу комнаты.
Подобная опрометчивость, граничащая с глупостью, вызвала смех у стоящего в дверях мужчины, вооруженного собственными пистолетами, нацеленными прямо на Эмори.
Глава 17
— Я человек терпеливый, месье, — сказал незнакомец низким, грубым голосом, — но даже я устал ждать, хотя теперь вижу, что ваше опоздание вполне объяснимо.
Эмори мгновенно вскочил на ноги, прикидывая, успеет ли добежать до двери, прежде чем непрошеный гость продырявит ему грудь. Поняв, что на это нет ни единого шанса, он стал рассматривать незнакомца, острый подбородок, металлический блеск в глазах, змеиная улыбка.
Эмори знал это лицо. Он видел его тысячу раз, когда на миг к нему яркой вспышкой возвращалась память. И нацеленные на него пистолеты он видел раньше, элегантные, изящные, с восьмиугольными стальными дулами, рукоятками из ореха, инкрустированными серебром.
Эти пистолеты Эмори получил в подарок от одного тунисского бея. Эмори бросило в жар, его ослепила яркая вспышка света. С большим трудом он взял себя в руки.
Теперь Эмори больше не сомневался в том, что перед ним Франческо Киприани, и знал, что ему нужно.
— Как ты меня нашел?
— Признаться, это было нелегко, мой друг. Ведь я почти не сомневался, что ты еще под верфью в Рошфоре — Что же тебя заставило усомниться? Киприани пожал плечами.
— У тебя как у кошки — девять жизней, так что я не удивился, когда услышал, что ты все еще жив. Ты очень ловко ушел сегодня от солдат. Они добрались до таверны за несколько мгновений до того, как я сам туда пришел. Это было нетрудно — и даже забавно — присоединиться к погоне и наблюдать за их смехотворными попытками поймать тебя. Мне удалось держать тебя в поле зрения только потому, что я ехал верхом и следовал за тобой через лес, где они не могли проехать. — Он махнул пистолетом в сторону окна. — И это к лучшему, ведь ничто так не волнует вашу английскую благородную кровь, как мысль о беспомощном журавле в руках кровожадных злодеев. Уже утром каждый крепкий мужчина на расстоянии ста миль, вооружившись, будет прочесывать сельскую местность в поисках тебя. Будь я уверен, что они схватят тебя, я бы просто направил их сюда, но ты слишком хитер, мой друг, а я не могу допустить, чтобы ты снова сбежал.
— Как ты узнал, что я в таверне?
— Ах, это была просто удача, месье. Просто везение, должен признаться, но у меня тоже девять жизней. Когда я узнал, что ты здесь, я просто наблюдал за дорогами, за гаванью. Как я уже говорил, я человек терпеливый, и сегодня… кого же это я видел с повязкой на глазу? — Он сделал паузу и пожал плечами. — Какой шанс, месье? Тысяча к одному? Десять тысяч к одному? Или просто судьба?
— А как ты узнал, что я в Торбее? Киприани ухмыльнулся.
— Ну-у… У каждого свои секреты, не так ли? И у каждого свой интерес. Ты поступил плохо, Олторп. Очень плохо. Эмори стиснул зубы.
— Девушка здесь ни при чем, — произнес он тихо. — Отпусти ее.
Глаза из-под тяжелых век блеснули в сторону Аннели, заставив ее сжаться в комок и опустить пониже рубашку.
— Еще как при чем! — Черные брови Киприани взметнулись вверх. — Она помогла тебе сбежать от солдат, и несколько часов кряду вы здесь занимались любовью.
Эмори снова взглянул на стол, где лежали беспечно забытые пистолеты, и услышал, как Киприани фыркнул.
— Нет, мой друг. Не советую тебе поступать столь опрометчиво. Если, конечно, не хочешь перед смертью увидеть, как я продырявлю эту красотку.
— Отпусти ее, и я скажу все, что тебя интересует, — почти шепотом произнес Эмори. Киприани усмехнулся.
— Опять все так красиво, так благородно. Я тебе не рассказывал, где научился искусству мучить людей? Это было в пустыне, в Марокко, где я видел, как мои учителя тренировались на англичанах, и получал от этого огромное удовольствие. С них снимали полосками кожу, после чего клали на песок печься на солнышке, но они лишь выкрикивали проклятия. Добиться от них признания было невозможно. Однако стоило поставить перед ними белокожую красавицу и просто прикоснуться кончиком ножа к ее щеке, руке или груди… и непоколебимые герои рассказывали все, даже больше, чем от них ожидали.
— Отпусти ее, — сказал Эмори. — Ты ведь за мной пришел.
— Мои планы несколько изменились, — заметил Киприани, наклонив голову набок. — С тех пор как я увидел ее. Ты и представить себе не можешь, на что способна женщина ради своего возлюбленного.
По знаку Эмори Аннели поднялась и встала рядом с ним. Киприани лишь ухмыльнулся. У Аннели мурашки побежали по телу от одного лишь голоса этого чудовища.
— Отпусти ее. Отпусти немедленно, или, клянусь, я вырву твое сердце голыми руками.
Улыбка по-прежнему блуждала по губам корсиканца, когда его большие пальцы ласкали затворы пистолетов.
— Многие глупцы обещали то же самое, англичанин. Всех их я заставил проглотить свои слова при последнем издыхании.
— Заставь тогда и меня, — сказал Эмори, испытывая судьбу. — Если, конечно, сможешь.
Киприани выпятил губы и шагнул в комнату, наступив своим грубым ботинком на восхитительный узор индийского ковра.
— Ты всегда был занозой в пальце, англичанин. Я это знал. Знал, что тебе нельзя доверять, с того дня как ты пришел, предлагая свои услуги империи. К сожалению, его превосходительство не захотел отвергнуть тебя, твою дружбу, ты был ему еще нужен. Время от времени ты был нужен нам всем. В умении управлять кораблем ты не знал себе равных. В наглости тоже. Кто еще смог бы подплыть к Эльбе и увезти императора из-под носа тысячи солдат? Но тогда ты ведь не думал просто так уйти, не так ли?
— О чем это ты? Киприани расхохотался.
— Пожалуйста, не строй из себя дурака. Мы перехватили твои послания в Уайтхолл. Знали, что ты предупредил своих о побеге и ждешь, когда один из военных кораблей его величества отправится в путь, чтобы перехватить заключенного. Мы знали, ты, тупой ублюдок. Мы все о тебе знали, с самого начала. Думаешь, твой лорд Каслри — единственный, у кого есть шпионы? А теперь самое приятное: они тебя объявили предателем и спустили на тебя всех собак. Какая ирония, не правда ли? Один из лучших шпионов обвиняется в измене родине!
Эмори почувствовал на спине руку Аннели, но не придал этому значения. У него не было времени обдумывать миллионы раз вопросы, приходившие на ум после того, как Киприани подтвердил, что он не был предателем.
— Однако очень хотелось бы узнать одну вещь, — продолжал корсиканец. — Почему ты все еще здесь? Почему не помчался в Лондон?
— Зачем?
— А куда еще бежать собаке, если не к хозяину? Но Бонапарт здесь. Как и ты. Ты же не думаешь, что мы позволили бы такого великого человека везти в цепях, повесить или держать в железной клетке, если бы такое пришло в голову членам вашего парламента?
Эмори скрестил на груди руки.
— Раз ты нас все равно собираешься убить, не расскажешь ли, каким образом вы намерены освободить его?
— Твое невежество меня удивляет — разумеется, если это не попытка оттянуть неизбежное, — Киприани прищурился, — и не стремление сорвать наши планы и восстановить свое доброе имя в глазах хозяина. В таком случае… — его улыбка стала зловещей, голос превратился в шипение, — в таком случае письмо все еще у тебя.
— А если даже и так?
— Если так… — Киприани бросил взгляд на Аннели, выглядывавшую из-за плеча Эмори. — Всем было бы намного легче, если бы ты просто его отдал.
— М-м… Тут у нас небольшая проблема. — Эмори развел руками; его обнаженное тело светилось белым мрамором. — Как видишь, у меня его нет. Можешь меня обыскать. Всем известно, что англичане грешат такими пороками, как благородство и честь, в то время как французы славятся совсем другими качествами. Киприани моргнул.
— Отдай письмо — и я убью девушку быстро и без мучений, обещаю тебе! А солжешь — будешь слышать ее крики из ада.
— Убьешь меня или ее — и письма тебе не видать, ты его никогда не найдешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30