– Я понятия не имела, как сказать тебе о своей работе, поскольку почти никому о ней не говорила, но уверена, что, думай я целый месяц, худшего способа не придумала бы. Удивляюсь, что ты не сбежал, как только я начала разглагольствовать о гиперкомплексных числах.
– Ну, если это самое худшее, думаю, с остальным мы справимся, – сухо ответил Думитру, Он услышал, как открылась дверь в гостиную, значит, подали обед. Алсиона успокоилась и казалась почти счастливой. Поэтому он позволил себе сменить тему: – Поверь, я пришел сюда не затем, чтобы обсуждать дамские увлечения или математику. Я хотел пригласить тебя пообедать со мной.
– Уже так поздно? – Она бросила взгляд на свое безупречное платье. – Я еще в утреннем наряде, но если ты не возражаешь…
– Вовсе нет, – сказал Думитру. С тех пор как вернулся из Парижа, он не переодевался даже к ужину, если не считать дня свадьбы. – Мы тут не слишком придерживаемся строгих правил этикета.
– Тогда я в твоем распоряжении, – сказала Алси, подав ему руку.
Думитру церемонно склонился над ней, воспользовавшись возможностью провести губами по ее изящным пальчикам, и заметил, как у нее перехватило дыхание. Почувствовав, несмотря на неприятные утренние новости, безотчетное удовольствие, он взял Алси под руку и повел соседнюю комнату, где, позвякивая посудой, слуги накрывали стол.
Они сидели в ожидании супа и жаркого. На коротком пути из спальни в гостиную Алсиона снова сделалась напряженной и неуверенной. Теперь она ела с преувеличенной аккуратностью, и Думитру казалось, что он слышит, как в ее голове эхом отдаются уроки этикета.
Пытаясь сломать напряжение, он прочистил горло, и она подняла глаза от тарелки. На щеках Алси вспыхнули розовые пятна, глаза, потемнев, поблескивали, и Думитру сообразил, что ее неловкость связана не с разговором о математике, а с воспоминаниями о вчерашнем ужине.
Ее смущение вызвало инстинктивный ответ в его теле. В его уме промелькнули видения, слишком быстрые и бессвязные, чтобы назвать их фантазией: он берет в плен ее губы, сдергивает пышные юбки…
Думитру заморгал, отгоняя чары, и вздохнул. Как это ни восхитительно, он знал, что это не поможет ему облегчить отношения с женой. Другую женщину он мог бы соблазнить домашним раем, но не Алсиону.
Снова откашлявшись, он отпил глоток вина.
– Тебя печатали? – спросил он, изображая ненавязчивое любопытство. – Я хотел сказать, в этих журналах?
Алсиону вопрос удивил и – к тайному изумлению Думитру – польстил ей. Ее щеки порозовели еще гуще, а глаза радостно блеснули.
– Да. Точнее, печатался Алко Картер. Пять раз в математических и шесть в философских журналах. – В ее улыбке сквозила самоирония. – Даже представить не могу, что бы сказали издатели и мои оппоненты, узнай они, что автор женщина. Я начала посылать свои работы на обсуждение, будучи почти девочкой.
Казалось, Алси была в настроении удовлетворить его любопытство, поэтому Думитру спросил:
– А почему и математика, и философия?
Она пожала плечами, и сложного покроя рукава зашуршали от этого движения.
– А почему бы и нет? Математика и естественные науки только недавно отделились от философии. С развитием науки разделение становилось неизбежным, хотя я не могу отделаться от мысли, что узкая специализация станет губительной.
– Как так? – неожиданно заинтересовался Думитру, увлеченный ее энтузиазмом.
– Начнем с того, что числа воспитывают логику и рациональное мышление. Если математика окончательно отделится от гуманитарных наук, я предвижу медленное сползание к нелогичности и абсурдности, невозможной при логическом мышлении. – Алси говорила с таким напором, что нельзя было не увлечься темой. Думитру скептически поднял бровь.
– А что случится с математикой без философии?
– Она изживет себя и станет никому не интересной, – кратко ответила Алсиона.
– А твои гиперкомплексные числа кому-нибудь интересны? – не удержался Думитру.
Она одарила его божественной улыбкой.
– Конечно. Я уверена, что настанет время и они понадобятся. Только пока никто не знает для чего.
Алси, казалось, успокаивалась, когда он бросал ей вызов, словно оказывалась в родной стихии. Это было странно, восхитительно и приятно возбуждало. Оживленность делала Алси крайне привлекательной, сама она этого не осознавала, и у Думитру возникло чувство, будто он подглядывает в замочную скважину. Для пробы он сменил тему, чтобы увидеть, какую это вызовет реакцию.
– Похоже, ты не слишком веришь в человеческую натуру, если придаешь такое значение тренировке ума.
– Невежество, бедность и глупость большинства людей мало вдохновляют, – ответила она. Ее раздражение было скорее направлено на неупомянутых родителей, чем на него. Искорки в ее глазах противоречили словам, Алси будто светилась изнутри. – Жизнь большинства определяют суеверия, привычки и эмоции. Так что логическое мышление надо всячески культивировать и тренировать.
Думитру медленно улыбнулся:
– Думаю, у некоторых философов ты не слишком популярна.
Алсиона удивленно посмотрела на него, потом взвизгнула от смеха, действительно взвизгнула – звонко, совсем по-девичьи.
– У меня есть противники, – призналась она, – но есть и горячие сторонники.
Думитру откинулся на спинку кресла.
– Я могу это понять. Ты женщина твердых взглядов. А твердые взгляды часто вызывают столь же серьезные отклики.
– Вот именно. – Алси так улыбнулась в ответ, что ему захотелось тут же ее поцеловать.
Покончив с супом, они занялись жарким, и Думитру прервал разговор. Он притворно сосредоточился на еде, но перед его внутренним взором мелькали живые картины прошлой ночи, влекущие к ночи предстоящей. Какую удивительную, необыкновенную женщину нашел он себе в жены: она оживлялась, занимаясь неженскими делами, и становилась совершенно очаровательной, обсуждая темы, обычно далекие от женского кругозора. Его отец наказал бы такую невестку как непокорную дочь, отобрал бы все ее книги и приказал занять ум более подходящими темами. Его дед, который не выносил людей, не разделявших его взглядов и смевших высказывать сомнения, был бы груб с ней. Но Думитру в этом отношении не походил ни на деда, ни на отца, он мысленно перенес Алсиону из замкнутого царства общепринятой женственности в совершенно иной мир.
Отбросив эти мысли, он нарушил молчание:
– Спустимся на грешную землю. Как тебе понравился первый день в качестве графини?
– Должна признаться, я так труслива, что не отважилась высунуть нос из этих комнат, – немного смутилась Алси.
Думитру не мог удержаться от усмешки:
– И это говорит женщина, которая воюет с седовласыми философами? Фи, женушка!
Как он и предполагал, Алсиона улыбнулась:
– Но я знаю язык философов, с которыми спорю. И гораздо свободнее чувствую себя в эзотерических дебатах, чем в руководстве домашним хозяйством. А здесь я пока чувствую себя как римский наместник, которого накануне падения империи сослали в отдаленную провинцию, и очень не уверена, что меня с радостью примут.
– Я не думал загружать тебя заботой о хозяйстве, иначе распорядился бы на этот счет, – признался Думитру. – Конечно, устно. Я не слишком привык записывать подобные дела.
– Я не намеревалась осмелиться… – вдруг встревожилась Алси.
Он мягко перебил ее, не позволив мучиться угрызениями совести:
– Это совсем не дерзость. Ведь что делает жена? Ведет дом мужа. Это моя неразумность не позволила тебе занять подобающее место. Завтра я пришлю к тебе священника. Хоть его немецкий и оставляет желать лучшего, он прекрасно говорит по-гречески и станет твоим переводчиком, если тебе понадобится поговорить со слугами.
– Конечно, – ответила Алси, но, судя по голосу, эта перспектива ее не слишком обрадовала.
– Какие-то проблемы? – спросил Думитру.
– Что? Нет, разумеется, нет, – быстро сказала она. – Я высоко ценю чистые комнаты и хорошую еду. – Она замолкла, но что-то недосказанное витало в воздухе.
Господи помилуй, у этой женщины есть тайна, подумал Думитру. Ее лицо могло быть непроницаемым, но когда Алси собиралась заговорить, оно тут же выдавало ее. Думитру не мог себе представить, как Алсиона сможет примириться с его вторым занятием, его главным ремеслом, где основой всему ложь, секреты и тщательно завуалированная полуправда.
– Так в чем дело? – громко напомнил он.
Алси долго молчала, словно пытаясь решить, стоит ли отвечать. Наконец она сказала:
– Честно говоря, меня мало заботит, как убирают мою комнату и готовят еду. Если ты хочешь, чтобы я присматривала за хозяйством, я стану этим заниматься. Я знаю, как это делается. Считается, что девочек воспитывают именно для этого. Но если дела будут спокойно идти без моего участия, я предпочту не вмешиваться. Мне бы хотелось, чтобы, насколько это возможно, все шло с минимальными усилиями с моей стороны.
– Особенно потому, что формулы гораздо увлекательнее, – усмехнулся Думитру.
Алсиона застенчиво улыбнулась в ответ, неуверенная в его одобрении.
– Совершенно верно, – согласилась она.
– Что ж, тогда не вижу, зачем тебе взваливать на себя эти обязанности, – сказал он. – Старая Стана Букатару – опытная экономка, а с тем, что не в ее власти, прекрасно справится мой управляющий Петро Волынроский. Однако отказ от хозяйственных забот языковые проблемы не решит.
– Конечно, – с готовностью согласилась Алси. – Я горю желанием выучить местный язык, румынский или как он называется…
– Валашский, – поправил Думитру. – У меня есть способности к языкам, но я плохой учитель, а вот наш священник отец Алексий – прекрасный педагог. Пока я не уехал во Францию, он был моим наставником.
– Буду рада заниматься с ним, – с искренним воодушевлением сказала Алси. – У него очень доброе лицо.
Думитру фыркнул от смеха.
– Он похож на старого медведя.
– Ну уж нет, – возразила Алси. – У него такие добрые глаза.
– Я слишком хорошо помню его розги, наверное, поэтому он меня немного пугает, – с насмешливой доверительностью полушепотом произнес Думитру.
– Наверняка ты их заслуживал, – чопорным тоном произнесла Алси, но ее глаза озорно поблескивали.
– Коли уж на то пошло, он никогда не наказывал меня за то, за что не выпорол бы отец, – признался Думитру, откинувшись на спинку кресла. – Но это не прибавляет мне желания навестить его комнату, где он обычно вершил наказание. Значит, договорились? – спросил он, возвращаясь к главному вопросу.
– Да, – ответила Алси. Замявшись, она съела несколько кусочков с такой аккуратностью, что Думитру понял, как она тщательно подбирает слова. – У меня есть кое-какие идеи относительно нашего жилища, которые я хотела бы обсудить с тобой. Если ты, конечно, не против.
– Конечно, нет, – сказал он, хоть и подозревал, что станет возражать.
– Я бы хотела написать своему агенту в Женеву и заказать… мебель по своему вкусу в свою комнату, Я хочу сказать, что потрачу личную часть приданого, чтобы переделать свою спальню, если ты не слишком привязан к ней.
Горькие мысли по поводу принесенных Волынроским утром новостей черным саваном окутали веселое настроение Думитру. Подумать только, несколько часов назад он решал, как спровоцировать жену сделать то же самое! Ведь сейчас у него едва ли найдутся деньги на такие цели, даже если отложить другие траты. С признанием собственной несостоятельности пришло понимание, что он думал о переменах в доме не из-за нее, но ради себя самого.
– Довольно странное скопище вещей, правда? – насколько мог нейтрально сказал Думитру. – Действуй. Ты можешь обставить свою спальню как пожелаешь, – добавил он, словно с опозданием додумавшись до этого.
– Ты правда не возражаешь? – спросила Алси, оглядывая обшарпанную комнату. – Эта мебель не дорога тебе как память?
– Не возражаю, – сказал Думитру, проглотив горький ответ, что древности в комнате – это следствие нужды, а не сантиментов. – Лучшую мебель можно переставить в комнаты, где главное – роскошь. А ту, что не имеет ни исторической, ни семейной ценности, отдадим Стане Букатару. Экономка знает, кому она нужнее. – Он помолчал, мысленно уравновешивая на весах гордость и тоску по комфорту. – Коли уж ты решила сменить мебель, то можешь установить и новые печи. Я зимой пользуюсь жаровней, а в этой комнате камин ужасно дымит. Та печь, что стоит в твоей спальне, единственная дает хоть какое-то тепло. Я привык к неудобствам, но ты будешь от них страдать. – Думитру сказал это беззаботным голосом, словно слезящиеся глаза и ледяные ноги его не огорчали.
– Понятно, – сказала Алси, хотя по ее тону было ясно, что неисправность каминов и печей ей не приходила в голову. – Если ты не возражаешь, я бы хотела нанять рабочих, чтобы превратить эту комнату в более уютное пространство. Я не решалась поднимать этот вопрос, но коли уж ты заговорил о печах… – Она посмотрела на Думитру извиняющимся взглядом. – Не подумай, что мне тут не нравится. Такой большой спальни у меня никогда не было. Но я бы хотела иметь собственный кабинет, спальню и гардеробную.
Думитру улыбнулся, несмотря на охватившее его безотчетное негодование.
– Кабинет вместо гостиной. Можно было бы догадаться.
Алсиона чуть зарумянилась.
– У меня не было братьев и сестер, поэтому меня баловали. Когда я подросла, в моем распоряжении оставили детскую и классную комнаты. Днем детская была моей гостиной, ночью – спальней, а комната няни превратилась в гардеробную. Став старше, я устроила в классной комнате кабинет.
– Тогда почему бы не использовать все четыре комнаты? – услышал Думитру собственный голос. – Здесь есть еще комната. – Кивком головы он указал на закрытую дверь на противоположной стене. – Это кабинет моего деда, но им уже тринадцать лет не пользуются. Старый кабинет находится рядом с главным холлом и более удобен, поэтому после смерти деда стали пользоваться им. Деду нравилось, что к нему сложно добраться. Он считал, что крутая лестница заставляет людей самих решать проблемы, вместо того чтобы карабкаться наверх по всяким пустякам и докучать ему.
– Должно быть, он был интересным человеком, – улыбнулась Алси. – Спасибо. Я с удовольствием воспользуюсь кабинетом. Мне нужно установить печь и там?
– Без сомнения, – сказал Думитру, вдруг задумавшись, сколько денег, на которые он рассчитывал построить канал, будет потрачено на реконструкцию дома.
Что с ним происходит? То он подстрекает Алси тратить как можно больше, решив, что ее запросы крайне разумны, и тут же возмущается ее желанием перемен.
– Я привезла с собой карманные деньги, двести фунтов, – беспечно продолжала она. – Я обменяла их на австрийские талеры. Фрау Бауэр, кузина моей матери и тети Рейчел, уверила меня, что они здесь ходят. Думаю, их более чем достаточно, чтобы переделать мою комнату. В конце концов, мне нужно только две перегородки и две двери.
– Действительно, – согласился Думитру, сделав неизбежное сравнение с собственными ресурсами.
Хотя годовой оборот его хозяйства составлял около двенадцати тысяч фунтов, в его распоряжении оставалось едва две тысячи чистой прибыли, и то с крайне скромным ведением хозяйства и благодаря тайной торговле информацией. Когда был жив отец. Думитру, учась в Париже, получал ежегодно три тысячи.
– Сколько здесь платят рабочим в неделю? – спросила Алсиона. – В Англии за такую работу фунта более чем достаточно.
Думитру решил предложить для работы по реконструкции слуг. Но у него было мало свободных рук и много крестьян, нуждающихся в деньгах, которые Алси могла истратить на наряды и прочие безделушки. Он мог бы завысить цену, и она никогда бы об этом не узнала, но он понимал, что внезапный вброс денег сделает с местным закрытым рынком, и не желал обесценивания денег. Поэтому он просто сказал:
– Я найму нужных людей и отдам тебе счет, когда надо будет заплатить. Плата здесь вчетверо меньше, чем в Англии.
Тема денег вновь испортила ему настроение, и, выбросив ее из головы, Думитру заставил себя думать о другом. О предстоящих сегодня делах. Он должен посмотреть, как идет строительство террас. Яровая пшеница поспеет через несколько недель, нужно оценить достоинства импортных сортов. Думитру смотрел в окно, а в его голове складывался перечень дел, которые надо закончить до захода солнца. Отсюда его земли казались мирными и спокойными. И все-таки тысяча четыреста квадратных миль его владений лежали в полном хаосе. Но что он мог сделать? Наблюдать, как жизнь его людей, его собственная жизнь становится все более отсталой? Смотреть, как современный мир идет вперед, а они погружаются в мрачное средневековье? Нет. Его путь – это путь выживания, и ничто – даже эта прекрасная наивная женщина, вошедшая в его мир, – не важнее этого. Хотя она уже стала для него так дорога, что ему приходится напоминать себе о своем долге.
– Поедем сегодня со мной посмотреть поля?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Ну, если это самое худшее, думаю, с остальным мы справимся, – сухо ответил Думитру, Он услышал, как открылась дверь в гостиную, значит, подали обед. Алсиона успокоилась и казалась почти счастливой. Поэтому он позволил себе сменить тему: – Поверь, я пришел сюда не затем, чтобы обсуждать дамские увлечения или математику. Я хотел пригласить тебя пообедать со мной.
– Уже так поздно? – Она бросила взгляд на свое безупречное платье. – Я еще в утреннем наряде, но если ты не возражаешь…
– Вовсе нет, – сказал Думитру. С тех пор как вернулся из Парижа, он не переодевался даже к ужину, если не считать дня свадьбы. – Мы тут не слишком придерживаемся строгих правил этикета.
– Тогда я в твоем распоряжении, – сказала Алси, подав ему руку.
Думитру церемонно склонился над ней, воспользовавшись возможностью провести губами по ее изящным пальчикам, и заметил, как у нее перехватило дыхание. Почувствовав, несмотря на неприятные утренние новости, безотчетное удовольствие, он взял Алси под руку и повел соседнюю комнату, где, позвякивая посудой, слуги накрывали стол.
Они сидели в ожидании супа и жаркого. На коротком пути из спальни в гостиную Алсиона снова сделалась напряженной и неуверенной. Теперь она ела с преувеличенной аккуратностью, и Думитру казалось, что он слышит, как в ее голове эхом отдаются уроки этикета.
Пытаясь сломать напряжение, он прочистил горло, и она подняла глаза от тарелки. На щеках Алси вспыхнули розовые пятна, глаза, потемнев, поблескивали, и Думитру сообразил, что ее неловкость связана не с разговором о математике, а с воспоминаниями о вчерашнем ужине.
Ее смущение вызвало инстинктивный ответ в его теле. В его уме промелькнули видения, слишком быстрые и бессвязные, чтобы назвать их фантазией: он берет в плен ее губы, сдергивает пышные юбки…
Думитру заморгал, отгоняя чары, и вздохнул. Как это ни восхитительно, он знал, что это не поможет ему облегчить отношения с женой. Другую женщину он мог бы соблазнить домашним раем, но не Алсиону.
Снова откашлявшись, он отпил глоток вина.
– Тебя печатали? – спросил он, изображая ненавязчивое любопытство. – Я хотел сказать, в этих журналах?
Алсиону вопрос удивил и – к тайному изумлению Думитру – польстил ей. Ее щеки порозовели еще гуще, а глаза радостно блеснули.
– Да. Точнее, печатался Алко Картер. Пять раз в математических и шесть в философских журналах. – В ее улыбке сквозила самоирония. – Даже представить не могу, что бы сказали издатели и мои оппоненты, узнай они, что автор женщина. Я начала посылать свои работы на обсуждение, будучи почти девочкой.
Казалось, Алси была в настроении удовлетворить его любопытство, поэтому Думитру спросил:
– А почему и математика, и философия?
Она пожала плечами, и сложного покроя рукава зашуршали от этого движения.
– А почему бы и нет? Математика и естественные науки только недавно отделились от философии. С развитием науки разделение становилось неизбежным, хотя я не могу отделаться от мысли, что узкая специализация станет губительной.
– Как так? – неожиданно заинтересовался Думитру, увлеченный ее энтузиазмом.
– Начнем с того, что числа воспитывают логику и рациональное мышление. Если математика окончательно отделится от гуманитарных наук, я предвижу медленное сползание к нелогичности и абсурдности, невозможной при логическом мышлении. – Алси говорила с таким напором, что нельзя было не увлечься темой. Думитру скептически поднял бровь.
– А что случится с математикой без философии?
– Она изживет себя и станет никому не интересной, – кратко ответила Алсиона.
– А твои гиперкомплексные числа кому-нибудь интересны? – не удержался Думитру.
Она одарила его божественной улыбкой.
– Конечно. Я уверена, что настанет время и они понадобятся. Только пока никто не знает для чего.
Алси, казалось, успокаивалась, когда он бросал ей вызов, словно оказывалась в родной стихии. Это было странно, восхитительно и приятно возбуждало. Оживленность делала Алси крайне привлекательной, сама она этого не осознавала, и у Думитру возникло чувство, будто он подглядывает в замочную скважину. Для пробы он сменил тему, чтобы увидеть, какую это вызовет реакцию.
– Похоже, ты не слишком веришь в человеческую натуру, если придаешь такое значение тренировке ума.
– Невежество, бедность и глупость большинства людей мало вдохновляют, – ответила она. Ее раздражение было скорее направлено на неупомянутых родителей, чем на него. Искорки в ее глазах противоречили словам, Алси будто светилась изнутри. – Жизнь большинства определяют суеверия, привычки и эмоции. Так что логическое мышление надо всячески культивировать и тренировать.
Думитру медленно улыбнулся:
– Думаю, у некоторых философов ты не слишком популярна.
Алсиона удивленно посмотрела на него, потом взвизгнула от смеха, действительно взвизгнула – звонко, совсем по-девичьи.
– У меня есть противники, – призналась она, – но есть и горячие сторонники.
Думитру откинулся на спинку кресла.
– Я могу это понять. Ты женщина твердых взглядов. А твердые взгляды часто вызывают столь же серьезные отклики.
– Вот именно. – Алси так улыбнулась в ответ, что ему захотелось тут же ее поцеловать.
Покончив с супом, они занялись жарким, и Думитру прервал разговор. Он притворно сосредоточился на еде, но перед его внутренним взором мелькали живые картины прошлой ночи, влекущие к ночи предстоящей. Какую удивительную, необыкновенную женщину нашел он себе в жены: она оживлялась, занимаясь неженскими делами, и становилась совершенно очаровательной, обсуждая темы, обычно далекие от женского кругозора. Его отец наказал бы такую невестку как непокорную дочь, отобрал бы все ее книги и приказал занять ум более подходящими темами. Его дед, который не выносил людей, не разделявших его взглядов и смевших высказывать сомнения, был бы груб с ней. Но Думитру в этом отношении не походил ни на деда, ни на отца, он мысленно перенес Алсиону из замкнутого царства общепринятой женственности в совершенно иной мир.
Отбросив эти мысли, он нарушил молчание:
– Спустимся на грешную землю. Как тебе понравился первый день в качестве графини?
– Должна признаться, я так труслива, что не отважилась высунуть нос из этих комнат, – немного смутилась Алси.
Думитру не мог удержаться от усмешки:
– И это говорит женщина, которая воюет с седовласыми философами? Фи, женушка!
Как он и предполагал, Алсиона улыбнулась:
– Но я знаю язык философов, с которыми спорю. И гораздо свободнее чувствую себя в эзотерических дебатах, чем в руководстве домашним хозяйством. А здесь я пока чувствую себя как римский наместник, которого накануне падения империи сослали в отдаленную провинцию, и очень не уверена, что меня с радостью примут.
– Я не думал загружать тебя заботой о хозяйстве, иначе распорядился бы на этот счет, – признался Думитру. – Конечно, устно. Я не слишком привык записывать подобные дела.
– Я не намеревалась осмелиться… – вдруг встревожилась Алси.
Он мягко перебил ее, не позволив мучиться угрызениями совести:
– Это совсем не дерзость. Ведь что делает жена? Ведет дом мужа. Это моя неразумность не позволила тебе занять подобающее место. Завтра я пришлю к тебе священника. Хоть его немецкий и оставляет желать лучшего, он прекрасно говорит по-гречески и станет твоим переводчиком, если тебе понадобится поговорить со слугами.
– Конечно, – ответила Алси, но, судя по голосу, эта перспектива ее не слишком обрадовала.
– Какие-то проблемы? – спросил Думитру.
– Что? Нет, разумеется, нет, – быстро сказала она. – Я высоко ценю чистые комнаты и хорошую еду. – Она замолкла, но что-то недосказанное витало в воздухе.
Господи помилуй, у этой женщины есть тайна, подумал Думитру. Ее лицо могло быть непроницаемым, но когда Алси собиралась заговорить, оно тут же выдавало ее. Думитру не мог себе представить, как Алсиона сможет примириться с его вторым занятием, его главным ремеслом, где основой всему ложь, секреты и тщательно завуалированная полуправда.
– Так в чем дело? – громко напомнил он.
Алси долго молчала, словно пытаясь решить, стоит ли отвечать. Наконец она сказала:
– Честно говоря, меня мало заботит, как убирают мою комнату и готовят еду. Если ты хочешь, чтобы я присматривала за хозяйством, я стану этим заниматься. Я знаю, как это делается. Считается, что девочек воспитывают именно для этого. Но если дела будут спокойно идти без моего участия, я предпочту не вмешиваться. Мне бы хотелось, чтобы, насколько это возможно, все шло с минимальными усилиями с моей стороны.
– Особенно потому, что формулы гораздо увлекательнее, – усмехнулся Думитру.
Алсиона застенчиво улыбнулась в ответ, неуверенная в его одобрении.
– Совершенно верно, – согласилась она.
– Что ж, тогда не вижу, зачем тебе взваливать на себя эти обязанности, – сказал он. – Старая Стана Букатару – опытная экономка, а с тем, что не в ее власти, прекрасно справится мой управляющий Петро Волынроский. Однако отказ от хозяйственных забот языковые проблемы не решит.
– Конечно, – с готовностью согласилась Алси. – Я горю желанием выучить местный язык, румынский или как он называется…
– Валашский, – поправил Думитру. – У меня есть способности к языкам, но я плохой учитель, а вот наш священник отец Алексий – прекрасный педагог. Пока я не уехал во Францию, он был моим наставником.
– Буду рада заниматься с ним, – с искренним воодушевлением сказала Алси. – У него очень доброе лицо.
Думитру фыркнул от смеха.
– Он похож на старого медведя.
– Ну уж нет, – возразила Алси. – У него такие добрые глаза.
– Я слишком хорошо помню его розги, наверное, поэтому он меня немного пугает, – с насмешливой доверительностью полушепотом произнес Думитру.
– Наверняка ты их заслуживал, – чопорным тоном произнесла Алси, но ее глаза озорно поблескивали.
– Коли уж на то пошло, он никогда не наказывал меня за то, за что не выпорол бы отец, – признался Думитру, откинувшись на спинку кресла. – Но это не прибавляет мне желания навестить его комнату, где он обычно вершил наказание. Значит, договорились? – спросил он, возвращаясь к главному вопросу.
– Да, – ответила Алси. Замявшись, она съела несколько кусочков с такой аккуратностью, что Думитру понял, как она тщательно подбирает слова. – У меня есть кое-какие идеи относительно нашего жилища, которые я хотела бы обсудить с тобой. Если ты, конечно, не против.
– Конечно, нет, – сказал он, хоть и подозревал, что станет возражать.
– Я бы хотела написать своему агенту в Женеву и заказать… мебель по своему вкусу в свою комнату, Я хочу сказать, что потрачу личную часть приданого, чтобы переделать свою спальню, если ты не слишком привязан к ней.
Горькие мысли по поводу принесенных Волынроским утром новостей черным саваном окутали веселое настроение Думитру. Подумать только, несколько часов назад он решал, как спровоцировать жену сделать то же самое! Ведь сейчас у него едва ли найдутся деньги на такие цели, даже если отложить другие траты. С признанием собственной несостоятельности пришло понимание, что он думал о переменах в доме не из-за нее, но ради себя самого.
– Довольно странное скопище вещей, правда? – насколько мог нейтрально сказал Думитру. – Действуй. Ты можешь обставить свою спальню как пожелаешь, – добавил он, словно с опозданием додумавшись до этого.
– Ты правда не возражаешь? – спросила Алси, оглядывая обшарпанную комнату. – Эта мебель не дорога тебе как память?
– Не возражаю, – сказал Думитру, проглотив горький ответ, что древности в комнате – это следствие нужды, а не сантиментов. – Лучшую мебель можно переставить в комнаты, где главное – роскошь. А ту, что не имеет ни исторической, ни семейной ценности, отдадим Стане Букатару. Экономка знает, кому она нужнее. – Он помолчал, мысленно уравновешивая на весах гордость и тоску по комфорту. – Коли уж ты решила сменить мебель, то можешь установить и новые печи. Я зимой пользуюсь жаровней, а в этой комнате камин ужасно дымит. Та печь, что стоит в твоей спальне, единственная дает хоть какое-то тепло. Я привык к неудобствам, но ты будешь от них страдать. – Думитру сказал это беззаботным голосом, словно слезящиеся глаза и ледяные ноги его не огорчали.
– Понятно, – сказала Алси, хотя по ее тону было ясно, что неисправность каминов и печей ей не приходила в голову. – Если ты не возражаешь, я бы хотела нанять рабочих, чтобы превратить эту комнату в более уютное пространство. Я не решалась поднимать этот вопрос, но коли уж ты заговорил о печах… – Она посмотрела на Думитру извиняющимся взглядом. – Не подумай, что мне тут не нравится. Такой большой спальни у меня никогда не было. Но я бы хотела иметь собственный кабинет, спальню и гардеробную.
Думитру улыбнулся, несмотря на охватившее его безотчетное негодование.
– Кабинет вместо гостиной. Можно было бы догадаться.
Алсиона чуть зарумянилась.
– У меня не было братьев и сестер, поэтому меня баловали. Когда я подросла, в моем распоряжении оставили детскую и классную комнаты. Днем детская была моей гостиной, ночью – спальней, а комната няни превратилась в гардеробную. Став старше, я устроила в классной комнате кабинет.
– Тогда почему бы не использовать все четыре комнаты? – услышал Думитру собственный голос. – Здесь есть еще комната. – Кивком головы он указал на закрытую дверь на противоположной стене. – Это кабинет моего деда, но им уже тринадцать лет не пользуются. Старый кабинет находится рядом с главным холлом и более удобен, поэтому после смерти деда стали пользоваться им. Деду нравилось, что к нему сложно добраться. Он считал, что крутая лестница заставляет людей самих решать проблемы, вместо того чтобы карабкаться наверх по всяким пустякам и докучать ему.
– Должно быть, он был интересным человеком, – улыбнулась Алси. – Спасибо. Я с удовольствием воспользуюсь кабинетом. Мне нужно установить печь и там?
– Без сомнения, – сказал Думитру, вдруг задумавшись, сколько денег, на которые он рассчитывал построить канал, будет потрачено на реконструкцию дома.
Что с ним происходит? То он подстрекает Алси тратить как можно больше, решив, что ее запросы крайне разумны, и тут же возмущается ее желанием перемен.
– Я привезла с собой карманные деньги, двести фунтов, – беспечно продолжала она. – Я обменяла их на австрийские талеры. Фрау Бауэр, кузина моей матери и тети Рейчел, уверила меня, что они здесь ходят. Думаю, их более чем достаточно, чтобы переделать мою комнату. В конце концов, мне нужно только две перегородки и две двери.
– Действительно, – согласился Думитру, сделав неизбежное сравнение с собственными ресурсами.
Хотя годовой оборот его хозяйства составлял около двенадцати тысяч фунтов, в его распоряжении оставалось едва две тысячи чистой прибыли, и то с крайне скромным ведением хозяйства и благодаря тайной торговле информацией. Когда был жив отец. Думитру, учась в Париже, получал ежегодно три тысячи.
– Сколько здесь платят рабочим в неделю? – спросила Алсиона. – В Англии за такую работу фунта более чем достаточно.
Думитру решил предложить для работы по реконструкции слуг. Но у него было мало свободных рук и много крестьян, нуждающихся в деньгах, которые Алси могла истратить на наряды и прочие безделушки. Он мог бы завысить цену, и она никогда бы об этом не узнала, но он понимал, что внезапный вброс денег сделает с местным закрытым рынком, и не желал обесценивания денег. Поэтому он просто сказал:
– Я найму нужных людей и отдам тебе счет, когда надо будет заплатить. Плата здесь вчетверо меньше, чем в Англии.
Тема денег вновь испортила ему настроение, и, выбросив ее из головы, Думитру заставил себя думать о другом. О предстоящих сегодня делах. Он должен посмотреть, как идет строительство террас. Яровая пшеница поспеет через несколько недель, нужно оценить достоинства импортных сортов. Думитру смотрел в окно, а в его голове складывался перечень дел, которые надо закончить до захода солнца. Отсюда его земли казались мирными и спокойными. И все-таки тысяча четыреста квадратных миль его владений лежали в полном хаосе. Но что он мог сделать? Наблюдать, как жизнь его людей, его собственная жизнь становится все более отсталой? Смотреть, как современный мир идет вперед, а они погружаются в мрачное средневековье? Нет. Его путь – это путь выживания, и ничто – даже эта прекрасная наивная женщина, вошедшая в его мир, – не важнее этого. Хотя она уже стала для него так дорога, что ему приходится напоминать себе о своем долге.
– Поедем сегодня со мной посмотреть поля?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31