Полицейский тот на всю жизнь остался хромым, но от претензий к Маруччи отказался. Никто ничего не мог понять, и лишь много позже он, выпив, проболтался, что получил от преступника такого отступного, что, по сравнению с этим, назначенная ему пенсия выглядит жалкими чаевыми.
Маруччи со всеми своими адвокатами защищался отчаянно. Он признавал все, не говорил только одного - откуда у него чек. Было ясно, что он кого-то покрывает, но кого, так никто и не узнал. По совокупности - все же трех человек ранил, в том числе полицейского, - ему дали приличный срок. И что же едва год миновал, а он сидит себе в баре, потягивает пиво! Могу себе представить, что почувствовал О'Нил. Он, прямо скажем, парень не сентиментальный, но за друга того изувеченного очень переживал.
О'Нил долго молчит. Наконец говорит:
- Еще зубы скалит, сволочь. "Ах, инспектор, - смеется, - давно не видались. Как поживаете?" Скрутил я его и в участок - решил, что он сбежал.
О'Нил умолкает, вытирает свою бычью шею платком.
- Ну! - торопим.
- Да все у него в порядке. Подал апелляцию, пересмотрели, - он машет рукой, - и выпустили под надзор. А поднадзорным в бары ходить не запрещается. - О'Нил помолчал. - Еще грозился жалобу подать - пока вел, я ему бока все-таки помял немного. Да не стал, сказал, что прощает меня по случаю старого знакомства. О'Нил замолчал теперь уже надолго, а мы стали возмущаться.
- Вот, - расшумелся Гонсалес, - мы, значит, жизнью рискуем, головы подставляем. Нас, как куропаток... А преступники, у кого кошелек потолще (а у кого из них тощий!), не успеешь оглянуться - и уже на свободе. И еще на нас же жалобы строчат.
Гонсалес продолжает возмущаться, а Джон-маленький, не прерывая свои гантельные упражнения, между двумя выдохами констатирует:
- Да... мы-то... всех защищаем... а вот нас... кто бы защитил... куда суд смотрит?..
Я отвечаю на его наивный вопрос.
- Туда смотрит, - говорю, - где больше дают. У кого карман пошире. Судьи, между прочим, тоже люди и хотят хорошие машины иметь и в горы ездить отдыхать. Ты видел, во Дворце правосудия стоит такая мраморная баба, глаза завязаны, а в руках весы, называется Фемида. Она, конечно, из-под повязки ничего не видит, но на какую чашу больше монет положили, очень даже ясно чувствует. Так что суду и смотреть не надо...
- Судьи, конечно, не рискуют, что их подстрелят, - говорит Джон-маленький, он спрятал гантели и завязывает галстук, - но все же я бы тех, кто стреляет в полицейских, судил построже.
- Самим надо судить, - неожиданно произносит О'Нил. - Других - пусть судьи. А если нашего тронут - наш суд и должен быть.
- Ну, этого никто не разрешит, - говорит Джон-маленький, - есть закон, там все определено, чем нам заниматься, чем прокуратуре, чем суду. Но за нападение на полицию необходимо строже карать, это верно.
О'Нил осуждающе смотрит на него.
- Эх ты, сосунок, - роняет. - Ничего, есть среди нашего брата поумней, кто знает, что делать.
- А что? - взрывается Гонсалес. - Я бы...
- Когда поумнеете, поймете. - О'Нил окидывает нас презрительным взглядом и выходит из комнаты.
- Один генерал, - начинает Гонсалес, - привез сына к священнику, чтобы тот его умнее сделал. Приезжает через год...
Но мы не слушаем. Пора на обед.
Как ни странно, эта маленькая история вызвала много разговоров. То ли О'Нил сумел заразить коллег своим возмущением, то ли это было каплей, переполнившей чашу, так или иначе, но ворчали многие.
Дело в том, что действительно, и мы в уголовной полиции это особо чувствуем, преступников ловят с опасностью для жизни. У нас ведь в стране преступники не мальчики из церковного хора. У иных по десятку покойников на совести, по дюжине ограблений банков и магазинов, а уж сколько загубленных наркотиками душ и не сосчитать. Каждого ждет тюремное заключение лет на двести - триста. Смертной казни, скажи спасибо, в нашей стране нет. (Хотя я лично предпочел бы пулю, чем всю жизнь за решеткой сидеть.) Так неужели такие люди остановятся перед еще одним убийством? И какая разница, кого убивать - шофера такси, официанта, прохожего или полицейского? Только шоферы и прохожие за преступниками не гонятся, не выслеживают их и задержать не пытаются. А мы да. Ну пускай, раз выбрали такую профессию, считайся с ее неудобствами. Но уж коль скоро на твою драгоценную жизнь кто-то покусился, а ты его поймал, так будьте любезны, господа судьи, вкатите этому кому-то на полную катушку. А что получается? Мы рискуем, а то и, жертвуя жизнью, ловим бандитов, сажаем их на скамью подсудимых. Согласно закону. И вдруг начинает действовать иной закон. Адвокаты, связи, взятки, "убирание" свидетелей... Конечно, мелкий жулик сто тысяч монет залога не внесет, а вот у кого на совести полдюжины убийств, тот может. Адвоката за полмиллиона кто в состоянии нанять? Только гангстерский босс, только глава крупной банды. А взятку в миллион дать - и того важней. И получается: чем страшней преступник, чем больше преступлений он совершил, тем у него больше шансов выйти сухим из воды.
Мы-то по рукам-ногам законом, всякими правилами, инструкциями связаны. Как же, страна порядка и демократии, у нас ведь права человека на первом месте! То-то пара миллионов без работы ходит, еще десяток миллионов недоедают и что такое водопровод в квартире только из рассказов знакомых знают. Еще десяток миллионов свое имя подписать не умеют, потому что бесплатно у нас только воевать учат. Но зато государство уважает их права! И все они небось очень гордятся, что их "права человека" никто нарушить не может!
Ладно, это я так, отвлекся, в лирику ударился. Вы в таких случаях не стесняйтесь, останавливайте меня, мол, Леруа, куда загнул? Возвращайся на дорогу!
Я вам изложил нашу печаль. Так что делать? Не заняться ли самодеятельностью? Точнее совместительством. Скажем, прибавить к своим обязанностям и обязанности прокурора, судьи, а заодно и палача. Правда, платить за такое совместительство никто нам не станет, но и жизнями нашими нам платить, может, тоже придется поменьше. А? Вот такая идейка.
Выяснилось, что велосипеда мне изобрести не удалось. До меня кое-кто сумел до того же додуматься. Но мне-то откуда знать? Впрочем, тогда я еще об этом не ведал. С кем бы, думаю, поделиться своими соображениями? С Гонсалесом? Он как решето, в нем ничего не удерживается, а соображения мои не дай бог кому-нибудь станут известны, и, главное, что это мои соображения. Джону-маленькому? Не доверяю я ему. То есть, доверяю полностью в нашей работе. А вот, как бы это деликатней выразиться, в некотором, что ли, толковании не доверяю. Очень он уж какой-то правильный. Одно слово - идеалист, ну или честный. У нас это одно и то же.
Пожалуй, поговорю с О'Нилом. Тот поймет.
Глава III.
ПОМОЖЕМ ПРАВОСУДИЮ
О'Нил понял. Я пригласил его в небольшой бар "Под сапогом", в котором частенько собираются в свободное (и в служебное, замечу, тоже) время полицейские нашего управления. Бар как бар. Над входом метровый старый сапог из железа скрипит на ветру. Внутри особой чистоты не наблюдается. Но ее здесь никто и не требует. Длинная стойка покрыта стершейся кожей, десятка два столиков на железных ножках, без скатертей. Пьют здесь всё, кроме коньяка, дорог. А так пиво, виски, красное и белое вино, разные наливки, водки. Закусывают чем бог послал - маслинами, орешками, бутербродами величиной с подводную лодку... Сидим. Молчим. С О'Нилом любой разговор превращается в собственный монолог.
- Слушай, - говорю, - я тут поразмышлял. Все-таки свинство получилось с этим Маруччи.
- Сволочи! - изрекает О'Нил.
"Кто? - думаю. - Судьи? Гангстеры? Адвокаты? Неважно!" Я продолжаю:
- Слушай, если правосудие такое беспомощное, давай поможем правосудию. А? - и смотрю на него испытующе.
- Как? - спрашивает и опрокидывает двойную порцию виски (конечно, ирландского). Он всегда пьет двойную порцию и, между прочим, не одну.
- А так, - мне надоедает вся эта дипломатия, и я приступаю прямо к делу, давай его сами прикончим. В конце концов, может быть, судьи просто оказались слишком добрыми. Бывают же добрые судьи!
- Добрые - не знаю, - говорит О'Нил, - честные - нет! - и он опрокидывает "за воротник" очередную порцию.
- Ну, неважно, - говорю. - Важно, что мерзавец...
- Сволочь! - рычит О'Нил.
- Ладно, пусть сволочь. В общем, этот Маруччи оказался на свободе. Это возмутительно. Надо исправить, его ведь должны были бы приговорить к смертной казни, если б она у нас была. Но раз судьи не приговорили, приговорим мы, а заодно и приведем приговор в исполнение. Ну, как?
О'Нил хлопает меня по плечу с такой силой, что, будь я поменьше и полегче, вошел бы в табурет, на котором сижу, как гвоздь, под самую шляпку.
- Ты настоящий парень, Джон! - говорит О'Нил и в связи с этим опрокидывает еще порцию. - Маруччи сволочь, - добавляет он деловито. - Ты умней меня, говори, что надо делать, - и смотрит хитро.
А что делать? Никакого плана у меня нет. Я и предложение свое сделал больше в расчете на О'Нила, сведет, мол, меня с кое-какими ребятами, о существовании которых я подозреваю. Однако ни с кем он меня не свел и пришлось обходиться своими силами.
Меня этот Маруччи в лицо не знал, поэтому никаких оснований опасаться я не имел.
...Поздно вечером мы подъехали к тому бару, где Маруччи, как я понял, проводил большую часть своего времени, и, дождавшись, пока он выйдет с приятелями, тихо поехали за ним. Между прочим, это был уже четвертый вечер, что мы за ним охотились. Но то он уезжал с кем-нибудь на машине, то его до дому провожали друзья или еще что-нибудь. А тут попрощался с какими-то типами и дальше побрел один.
Погода, надо сказать, благоприятствовала: дождь, ветрище, чуть дома не сносит, и район какой-то гнусный, облезлые дома, тротуары в ямах, фонари с побитыми лампочками... Мразь!
Когда на совсем глухой улочке оказались, я ускорил движение, обогнал Маруччи, притормозил и, выйдя из машины, предъявил свое удостоверение.
- Патруль, - говорю, - проверка документов. Вы Пеликоне?
Он сначала испугался, по-моему, даже бежать хотел, потом успокоился.
- Какой я Пеликоне! Я Маруччи. Вот мои документы, - сует мне.
- Маруччи, - с сомнением качаю головой и, достав из кармана какую-то картонку, перевожу взгляд с нее на него. - А вот у нас фото Пеликоне, и уж больно вы на него смахиваете.
- Да бог с вами, - бьет себя в грудь Маруччи. - Не Пеликоне я. Вот же документы, и фото там мое есть. Вы сравните, сравните!
- Вот что, - говорю, - поехали в участок, там разберемся.
- Да чего разбираться, вы только взгляните! Я же...
- Поехали, - беру его за руку, - если ошиблись, на машине домой отвезем, по такому дождю только выиграешь - давай залезай.
Тем временем О'Нил пересел за руль, поднял воротник плаща, в машине темно, так что Маруччи его не узнал. Продолжая возмущаться, залез со мной на заднее сиденье, и мы поехали. Я надел ему наручники, объяснил:
- Таковы правила, уж не взыщи.
И вот, когда мы выехали на главную улицу, где от огней светло как днем, он в какой-то момент увидел в зеркальце лицо О'Нила и сразу все понял.
Знаете, я никогда не думал, что человек может до такой степени измениться буквально за долю секунды. Постареть на двадцать лет.
Маруччи ссутулился, лицо стало белее бумаги, губы обвисли, глаза потухли. Он тяжело задышал, словно запах неминуемой смерти душил его. Да, да, смерть имеет свой запах, и он почувствовал его.
Некоторое время катили молча. Я внимательно слежу за ним, как бы он чего-нибудь не выкинул. Он сидит и молчит.
И вдруг я слышу его хриплый шепот:
- Ребята, у меня есть деньги - две тысячи. Я отдам
- Где они у тебя? - спрашивает О'Нил, - может, в твой банк заедем или у тебя чек, как тот?
- Да нет, - бормочет Маруччи, - с собой они, вот в этом кармане, в верхнем внутреннем, можете проверить, я все отдам. А потом еще столько же донесу завтра, скажите, куда, клянусь, принесу. Я клянусь...
Теперь он торопится, захлебывается словами, чего-то обещает, в чем-то уговаривает, объясняет.
Я не слушаю. Мне вдруг сделалось противно и тоскливо. И эта ночь с ее чертовым бесконечным дождем, и этот трусишка, жулик, убийца, подонок, который старается нас разжалобить, а сам наверняка никого никогда не жалел, и даже О'Нил с его бычьей шеей, застывший, словно цементная глыба, на переднем сиденье... Ну их всех к дьяволу!
- Слушай, - говорю я О'Нилу, - ну его к дьяволу!
Но, перехватив в зеркальце взгляд моего коллеги, умолкаю. Мне делается не по себе. Я определенно не хотел бы оказаться на месте Маруччи.
Мы выезжаем на загородное шоссе.
Теперь Маруччи замолк окончательно. Он еще жив, но и уже мертвец.
С полчаса мы колесим по проселку, наконец подъезжаем к какой-то глубокой яме, заброшенному песчаному карьеру или выработке, уж бог его знает что это. Видимо, О'Нил присмотрел это место заранее.
Машина останавливается, и мы все выходим. И тогда происходит непонятное. О'Нил вынимает из кармана нож и по самую рукоятку вонзает его Маруччи в спину. Тот падает как подкошенный.
Видя мой удивленный взгляд, О'Нил поясняет:
- По пуле установят служебный пистолет.
Затем он залезает Маруччи в карман, вынимает деньги, деловито пересчитывает и половину подает мне.
- Что мы, зря старались? - Он пожимает плечами и, столкнув тело в яму, направляется к машине.
Но вот что интересно: перед этим он вынимает из кармана какую-то бумажку и засовывает ее Маруччи в карман.
Любопытно. Но я ни о чем не спрашиваю. Я чувствую такую усталость, словно один вырыл всю эту гигантскую песчаную дыру. Ну и денек! Хорошенькую идейку я подкинул О'Нилу. Молодец Леруа! Лучше б ты свои гениальные идеи запирал подальше в ящик.
Едем обратно, голова пустая. О'Нил завозит меня домой и на прощанье говорит:
- Ты молодец, Джон! Ребята оценят. До завтра!
У меня нет сил спросить, какие ребята и как оценят. Я вяло жму ему руку и, едва поднявшись к себе, валюсь на постель.
На следующий день все же на работу не опаздываю.
Все нормально, как всегда. Погода отличная, в кармане приятно шелестит тысяча монет. В конце концов, что произошло? Ничего. Два полицейских выполнили свой долг, наказали преступника, уж коли судьи не смогли или не пожелали этого сделать. Просто мы помогли правосудию.
Идет утреннее оперативное совещание.
Как всегда, начальник, самодовольно поглаживая живот, начинает с планетарных проблем.
- Число преступлений растет, - изрекает он и смотрит на нас с таким видом, будто именно мы главные виновники этого. - Например, в ФРГ за один год прирост, - деловито сообщает он, словно речь идет о поголовье скота, - 5,5%. В Париже число убийств возросло на 7%, а ограблений и краж в метро, автобусах, на вокзалах и в музеях - на 58 %. Слышите, в музеях! - Он смотрит на нас гневным взглядом, и мы подозрительно оглядываем друг друга, не спрятал ли кто-нибудь в задний карман брюк Венеру Милосскую. - Что касается всей Франции в целом, - зловеще продолжает начальник, - то за год там совершено 3,4 миллиона преступлений. Уж про Америку я не говорю, она всем нам подает пример: 5 миллионов преступлений в год. - Он восхищенно щелкает языком и, как бы извиняясь, добавляет: - У нас в стране, конечно, поскромней, но и население поменьше. Впрочем, наши цифры вы и сами знаете. Знаете?
После некоторого неловкого молчания Джон-маленький, этот ученый муж, говорит:
- Знаем, господин комиссар.
- Конечно, знаем, - развязно подхватывает Гонсалес, но тут же затыкается, потому что вдруг начальник спросит.
- Да? Ну ладно, - продолжает тот, - перейдем к текущим делам. Зачитываю сводку. - Он начинает излагать все, что произошло за вчерашние день и ночь. Убийств столько-то, грабежей столько-то, похищений, драк, налетов...
Мы слушаем, скрывая зевоту. Ждем, когда речь дойдет до конкретных заданий. И тут я неожиданно слышу:
- В заброшенном карьере в восемнадцати километрах от города найден, убитый ударом ножа в спину, некий Маруччи, тридцати восьми лет, рецидивист. Проходил, между прочим, по нашему отделу. В кармане пиджака обнаружена карточка со знаком черепа и скрещенных костей и надписью "Черный эскадрон", следов убийц не обнаружено.
Я затаил дыхание, мне показалось, что начальник смотрит на меня. Или на О'Нила, мы сидим рядом. Но может, только показалось?
Начальник делает паузу и многозначительно произносит:
- Конечно, этого подонка не жалко, наверняка счеты сводили бандиты между собой. Но объективно они помогли правосудию. - И, помолчав, добавляет со вздохом сожаления: - Эх, не тех этот "Черный эскадрон" на тот свет отправляет, не тех!
Помолчав еще, начальник продолжает зачитывать сводку.
"Не тех, - размышляю я, - а кого надо? Кто те?"
Наконец, доходит очередь и до заданий.
Нам с Гонсалесом выпадает какая-то ерунда, а вот на долю О'Нила приходится неприятная штука. Поступил сигнал, что один из ребят нашего отдела "подвержен коррупции", как изящно выразился начальник, а проще говоря, берет взятки. Была тут одна история с каким-то рестораном, где кого-то убили, наш парень там присутствовал и вот якобы все потушил, получив за это приличный куш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Маруччи со всеми своими адвокатами защищался отчаянно. Он признавал все, не говорил только одного - откуда у него чек. Было ясно, что он кого-то покрывает, но кого, так никто и не узнал. По совокупности - все же трех человек ранил, в том числе полицейского, - ему дали приличный срок. И что же едва год миновал, а он сидит себе в баре, потягивает пиво! Могу себе представить, что почувствовал О'Нил. Он, прямо скажем, парень не сентиментальный, но за друга того изувеченного очень переживал.
О'Нил долго молчит. Наконец говорит:
- Еще зубы скалит, сволочь. "Ах, инспектор, - смеется, - давно не видались. Как поживаете?" Скрутил я его и в участок - решил, что он сбежал.
О'Нил умолкает, вытирает свою бычью шею платком.
- Ну! - торопим.
- Да все у него в порядке. Подал апелляцию, пересмотрели, - он машет рукой, - и выпустили под надзор. А поднадзорным в бары ходить не запрещается. - О'Нил помолчал. - Еще грозился жалобу подать - пока вел, я ему бока все-таки помял немного. Да не стал, сказал, что прощает меня по случаю старого знакомства. О'Нил замолчал теперь уже надолго, а мы стали возмущаться.
- Вот, - расшумелся Гонсалес, - мы, значит, жизнью рискуем, головы подставляем. Нас, как куропаток... А преступники, у кого кошелек потолще (а у кого из них тощий!), не успеешь оглянуться - и уже на свободе. И еще на нас же жалобы строчат.
Гонсалес продолжает возмущаться, а Джон-маленький, не прерывая свои гантельные упражнения, между двумя выдохами констатирует:
- Да... мы-то... всех защищаем... а вот нас... кто бы защитил... куда суд смотрит?..
Я отвечаю на его наивный вопрос.
- Туда смотрит, - говорю, - где больше дают. У кого карман пошире. Судьи, между прочим, тоже люди и хотят хорошие машины иметь и в горы ездить отдыхать. Ты видел, во Дворце правосудия стоит такая мраморная баба, глаза завязаны, а в руках весы, называется Фемида. Она, конечно, из-под повязки ничего не видит, но на какую чашу больше монет положили, очень даже ясно чувствует. Так что суду и смотреть не надо...
- Судьи, конечно, не рискуют, что их подстрелят, - говорит Джон-маленький, он спрятал гантели и завязывает галстук, - но все же я бы тех, кто стреляет в полицейских, судил построже.
- Самим надо судить, - неожиданно произносит О'Нил. - Других - пусть судьи. А если нашего тронут - наш суд и должен быть.
- Ну, этого никто не разрешит, - говорит Джон-маленький, - есть закон, там все определено, чем нам заниматься, чем прокуратуре, чем суду. Но за нападение на полицию необходимо строже карать, это верно.
О'Нил осуждающе смотрит на него.
- Эх ты, сосунок, - роняет. - Ничего, есть среди нашего брата поумней, кто знает, что делать.
- А что? - взрывается Гонсалес. - Я бы...
- Когда поумнеете, поймете. - О'Нил окидывает нас презрительным взглядом и выходит из комнаты.
- Один генерал, - начинает Гонсалес, - привез сына к священнику, чтобы тот его умнее сделал. Приезжает через год...
Но мы не слушаем. Пора на обед.
Как ни странно, эта маленькая история вызвала много разговоров. То ли О'Нил сумел заразить коллег своим возмущением, то ли это было каплей, переполнившей чашу, так или иначе, но ворчали многие.
Дело в том, что действительно, и мы в уголовной полиции это особо чувствуем, преступников ловят с опасностью для жизни. У нас ведь в стране преступники не мальчики из церковного хора. У иных по десятку покойников на совести, по дюжине ограблений банков и магазинов, а уж сколько загубленных наркотиками душ и не сосчитать. Каждого ждет тюремное заключение лет на двести - триста. Смертной казни, скажи спасибо, в нашей стране нет. (Хотя я лично предпочел бы пулю, чем всю жизнь за решеткой сидеть.) Так неужели такие люди остановятся перед еще одним убийством? И какая разница, кого убивать - шофера такси, официанта, прохожего или полицейского? Только шоферы и прохожие за преступниками не гонятся, не выслеживают их и задержать не пытаются. А мы да. Ну пускай, раз выбрали такую профессию, считайся с ее неудобствами. Но уж коль скоро на твою драгоценную жизнь кто-то покусился, а ты его поймал, так будьте любезны, господа судьи, вкатите этому кому-то на полную катушку. А что получается? Мы рискуем, а то и, жертвуя жизнью, ловим бандитов, сажаем их на скамью подсудимых. Согласно закону. И вдруг начинает действовать иной закон. Адвокаты, связи, взятки, "убирание" свидетелей... Конечно, мелкий жулик сто тысяч монет залога не внесет, а вот у кого на совести полдюжины убийств, тот может. Адвоката за полмиллиона кто в состоянии нанять? Только гангстерский босс, только глава крупной банды. А взятку в миллион дать - и того важней. И получается: чем страшней преступник, чем больше преступлений он совершил, тем у него больше шансов выйти сухим из воды.
Мы-то по рукам-ногам законом, всякими правилами, инструкциями связаны. Как же, страна порядка и демократии, у нас ведь права человека на первом месте! То-то пара миллионов без работы ходит, еще десяток миллионов недоедают и что такое водопровод в квартире только из рассказов знакомых знают. Еще десяток миллионов свое имя подписать не умеют, потому что бесплатно у нас только воевать учат. Но зато государство уважает их права! И все они небось очень гордятся, что их "права человека" никто нарушить не может!
Ладно, это я так, отвлекся, в лирику ударился. Вы в таких случаях не стесняйтесь, останавливайте меня, мол, Леруа, куда загнул? Возвращайся на дорогу!
Я вам изложил нашу печаль. Так что делать? Не заняться ли самодеятельностью? Точнее совместительством. Скажем, прибавить к своим обязанностям и обязанности прокурора, судьи, а заодно и палача. Правда, платить за такое совместительство никто нам не станет, но и жизнями нашими нам платить, может, тоже придется поменьше. А? Вот такая идейка.
Выяснилось, что велосипеда мне изобрести не удалось. До меня кое-кто сумел до того же додуматься. Но мне-то откуда знать? Впрочем, тогда я еще об этом не ведал. С кем бы, думаю, поделиться своими соображениями? С Гонсалесом? Он как решето, в нем ничего не удерживается, а соображения мои не дай бог кому-нибудь станут известны, и, главное, что это мои соображения. Джону-маленькому? Не доверяю я ему. То есть, доверяю полностью в нашей работе. А вот, как бы это деликатней выразиться, в некотором, что ли, толковании не доверяю. Очень он уж какой-то правильный. Одно слово - идеалист, ну или честный. У нас это одно и то же.
Пожалуй, поговорю с О'Нилом. Тот поймет.
Глава III.
ПОМОЖЕМ ПРАВОСУДИЮ
О'Нил понял. Я пригласил его в небольшой бар "Под сапогом", в котором частенько собираются в свободное (и в служебное, замечу, тоже) время полицейские нашего управления. Бар как бар. Над входом метровый старый сапог из железа скрипит на ветру. Внутри особой чистоты не наблюдается. Но ее здесь никто и не требует. Длинная стойка покрыта стершейся кожей, десятка два столиков на железных ножках, без скатертей. Пьют здесь всё, кроме коньяка, дорог. А так пиво, виски, красное и белое вино, разные наливки, водки. Закусывают чем бог послал - маслинами, орешками, бутербродами величиной с подводную лодку... Сидим. Молчим. С О'Нилом любой разговор превращается в собственный монолог.
- Слушай, - говорю, - я тут поразмышлял. Все-таки свинство получилось с этим Маруччи.
- Сволочи! - изрекает О'Нил.
"Кто? - думаю. - Судьи? Гангстеры? Адвокаты? Неважно!" Я продолжаю:
- Слушай, если правосудие такое беспомощное, давай поможем правосудию. А? - и смотрю на него испытующе.
- Как? - спрашивает и опрокидывает двойную порцию виски (конечно, ирландского). Он всегда пьет двойную порцию и, между прочим, не одну.
- А так, - мне надоедает вся эта дипломатия, и я приступаю прямо к делу, давай его сами прикончим. В конце концов, может быть, судьи просто оказались слишком добрыми. Бывают же добрые судьи!
- Добрые - не знаю, - говорит О'Нил, - честные - нет! - и он опрокидывает "за воротник" очередную порцию.
- Ну, неважно, - говорю. - Важно, что мерзавец...
- Сволочь! - рычит О'Нил.
- Ладно, пусть сволочь. В общем, этот Маруччи оказался на свободе. Это возмутительно. Надо исправить, его ведь должны были бы приговорить к смертной казни, если б она у нас была. Но раз судьи не приговорили, приговорим мы, а заодно и приведем приговор в исполнение. Ну, как?
О'Нил хлопает меня по плечу с такой силой, что, будь я поменьше и полегче, вошел бы в табурет, на котором сижу, как гвоздь, под самую шляпку.
- Ты настоящий парень, Джон! - говорит О'Нил и в связи с этим опрокидывает еще порцию. - Маруччи сволочь, - добавляет он деловито. - Ты умней меня, говори, что надо делать, - и смотрит хитро.
А что делать? Никакого плана у меня нет. Я и предложение свое сделал больше в расчете на О'Нила, сведет, мол, меня с кое-какими ребятами, о существовании которых я подозреваю. Однако ни с кем он меня не свел и пришлось обходиться своими силами.
Меня этот Маруччи в лицо не знал, поэтому никаких оснований опасаться я не имел.
...Поздно вечером мы подъехали к тому бару, где Маруччи, как я понял, проводил большую часть своего времени, и, дождавшись, пока он выйдет с приятелями, тихо поехали за ним. Между прочим, это был уже четвертый вечер, что мы за ним охотились. Но то он уезжал с кем-нибудь на машине, то его до дому провожали друзья или еще что-нибудь. А тут попрощался с какими-то типами и дальше побрел один.
Погода, надо сказать, благоприятствовала: дождь, ветрище, чуть дома не сносит, и район какой-то гнусный, облезлые дома, тротуары в ямах, фонари с побитыми лампочками... Мразь!
Когда на совсем глухой улочке оказались, я ускорил движение, обогнал Маруччи, притормозил и, выйдя из машины, предъявил свое удостоверение.
- Патруль, - говорю, - проверка документов. Вы Пеликоне?
Он сначала испугался, по-моему, даже бежать хотел, потом успокоился.
- Какой я Пеликоне! Я Маруччи. Вот мои документы, - сует мне.
- Маруччи, - с сомнением качаю головой и, достав из кармана какую-то картонку, перевожу взгляд с нее на него. - А вот у нас фото Пеликоне, и уж больно вы на него смахиваете.
- Да бог с вами, - бьет себя в грудь Маруччи. - Не Пеликоне я. Вот же документы, и фото там мое есть. Вы сравните, сравните!
- Вот что, - говорю, - поехали в участок, там разберемся.
- Да чего разбираться, вы только взгляните! Я же...
- Поехали, - беру его за руку, - если ошиблись, на машине домой отвезем, по такому дождю только выиграешь - давай залезай.
Тем временем О'Нил пересел за руль, поднял воротник плаща, в машине темно, так что Маруччи его не узнал. Продолжая возмущаться, залез со мной на заднее сиденье, и мы поехали. Я надел ему наручники, объяснил:
- Таковы правила, уж не взыщи.
И вот, когда мы выехали на главную улицу, где от огней светло как днем, он в какой-то момент увидел в зеркальце лицо О'Нила и сразу все понял.
Знаете, я никогда не думал, что человек может до такой степени измениться буквально за долю секунды. Постареть на двадцать лет.
Маруччи ссутулился, лицо стало белее бумаги, губы обвисли, глаза потухли. Он тяжело задышал, словно запах неминуемой смерти душил его. Да, да, смерть имеет свой запах, и он почувствовал его.
Некоторое время катили молча. Я внимательно слежу за ним, как бы он чего-нибудь не выкинул. Он сидит и молчит.
И вдруг я слышу его хриплый шепот:
- Ребята, у меня есть деньги - две тысячи. Я отдам
- Где они у тебя? - спрашивает О'Нил, - может, в твой банк заедем или у тебя чек, как тот?
- Да нет, - бормочет Маруччи, - с собой они, вот в этом кармане, в верхнем внутреннем, можете проверить, я все отдам. А потом еще столько же донесу завтра, скажите, куда, клянусь, принесу. Я клянусь...
Теперь он торопится, захлебывается словами, чего-то обещает, в чем-то уговаривает, объясняет.
Я не слушаю. Мне вдруг сделалось противно и тоскливо. И эта ночь с ее чертовым бесконечным дождем, и этот трусишка, жулик, убийца, подонок, который старается нас разжалобить, а сам наверняка никого никогда не жалел, и даже О'Нил с его бычьей шеей, застывший, словно цементная глыба, на переднем сиденье... Ну их всех к дьяволу!
- Слушай, - говорю я О'Нилу, - ну его к дьяволу!
Но, перехватив в зеркальце взгляд моего коллеги, умолкаю. Мне делается не по себе. Я определенно не хотел бы оказаться на месте Маруччи.
Мы выезжаем на загородное шоссе.
Теперь Маруччи замолк окончательно. Он еще жив, но и уже мертвец.
С полчаса мы колесим по проселку, наконец подъезжаем к какой-то глубокой яме, заброшенному песчаному карьеру или выработке, уж бог его знает что это. Видимо, О'Нил присмотрел это место заранее.
Машина останавливается, и мы все выходим. И тогда происходит непонятное. О'Нил вынимает из кармана нож и по самую рукоятку вонзает его Маруччи в спину. Тот падает как подкошенный.
Видя мой удивленный взгляд, О'Нил поясняет:
- По пуле установят служебный пистолет.
Затем он залезает Маруччи в карман, вынимает деньги, деловито пересчитывает и половину подает мне.
- Что мы, зря старались? - Он пожимает плечами и, столкнув тело в яму, направляется к машине.
Но вот что интересно: перед этим он вынимает из кармана какую-то бумажку и засовывает ее Маруччи в карман.
Любопытно. Но я ни о чем не спрашиваю. Я чувствую такую усталость, словно один вырыл всю эту гигантскую песчаную дыру. Ну и денек! Хорошенькую идейку я подкинул О'Нилу. Молодец Леруа! Лучше б ты свои гениальные идеи запирал подальше в ящик.
Едем обратно, голова пустая. О'Нил завозит меня домой и на прощанье говорит:
- Ты молодец, Джон! Ребята оценят. До завтра!
У меня нет сил спросить, какие ребята и как оценят. Я вяло жму ему руку и, едва поднявшись к себе, валюсь на постель.
На следующий день все же на работу не опаздываю.
Все нормально, как всегда. Погода отличная, в кармане приятно шелестит тысяча монет. В конце концов, что произошло? Ничего. Два полицейских выполнили свой долг, наказали преступника, уж коли судьи не смогли или не пожелали этого сделать. Просто мы помогли правосудию.
Идет утреннее оперативное совещание.
Как всегда, начальник, самодовольно поглаживая живот, начинает с планетарных проблем.
- Число преступлений растет, - изрекает он и смотрит на нас с таким видом, будто именно мы главные виновники этого. - Например, в ФРГ за один год прирост, - деловито сообщает он, словно речь идет о поголовье скота, - 5,5%. В Париже число убийств возросло на 7%, а ограблений и краж в метро, автобусах, на вокзалах и в музеях - на 58 %. Слышите, в музеях! - Он смотрит на нас гневным взглядом, и мы подозрительно оглядываем друг друга, не спрятал ли кто-нибудь в задний карман брюк Венеру Милосскую. - Что касается всей Франции в целом, - зловеще продолжает начальник, - то за год там совершено 3,4 миллиона преступлений. Уж про Америку я не говорю, она всем нам подает пример: 5 миллионов преступлений в год. - Он восхищенно щелкает языком и, как бы извиняясь, добавляет: - У нас в стране, конечно, поскромней, но и население поменьше. Впрочем, наши цифры вы и сами знаете. Знаете?
После некоторого неловкого молчания Джон-маленький, этот ученый муж, говорит:
- Знаем, господин комиссар.
- Конечно, знаем, - развязно подхватывает Гонсалес, но тут же затыкается, потому что вдруг начальник спросит.
- Да? Ну ладно, - продолжает тот, - перейдем к текущим делам. Зачитываю сводку. - Он начинает излагать все, что произошло за вчерашние день и ночь. Убийств столько-то, грабежей столько-то, похищений, драк, налетов...
Мы слушаем, скрывая зевоту. Ждем, когда речь дойдет до конкретных заданий. И тут я неожиданно слышу:
- В заброшенном карьере в восемнадцати километрах от города найден, убитый ударом ножа в спину, некий Маруччи, тридцати восьми лет, рецидивист. Проходил, между прочим, по нашему отделу. В кармане пиджака обнаружена карточка со знаком черепа и скрещенных костей и надписью "Черный эскадрон", следов убийц не обнаружено.
Я затаил дыхание, мне показалось, что начальник смотрит на меня. Или на О'Нила, мы сидим рядом. Но может, только показалось?
Начальник делает паузу и многозначительно произносит:
- Конечно, этого подонка не жалко, наверняка счеты сводили бандиты между собой. Но объективно они помогли правосудию. - И, помолчав, добавляет со вздохом сожаления: - Эх, не тех этот "Черный эскадрон" на тот свет отправляет, не тех!
Помолчав еще, начальник продолжает зачитывать сводку.
"Не тех, - размышляю я, - а кого надо? Кто те?"
Наконец, доходит очередь и до заданий.
Нам с Гонсалесом выпадает какая-то ерунда, а вот на долю О'Нила приходится неприятная штука. Поступил сигнал, что один из ребят нашего отдела "подвержен коррупции", как изящно выразился начальник, а проще говоря, берет взятки. Была тут одна история с каким-то рестораном, где кого-то убили, наш парень там присутствовал и вот якобы все потушил, получив за это приличный куш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16