в университетах, институтах, лабораториях, исследовательских заведениях, технических бюро. Саботаж всех мероприятий культурного характера, которые могли бы возвысить фашистов в глазах народа. Саботаж во всех отраслях изобразительного искусства…
Не жертвуйте ни одного пфеннига во время уличных сборов, даже если они проводятся под прикрытием благотворительных целей – это лишь прикрытие… Не сдавайте ничего во время сбора металлолома и пряжи! Пытайтесь убедить знакомых, даже среди низших слоев населения, в бессмысленности продолжения, в безысходности этой войны; в неизбежном духовном и экономическом порабощении, в разрушении всех нравственных и религиозных ценностей национал-социализмом! Подтолкните их к пассивному сопротивлению!»
В заключение были приведены выдержки из Аристотеля («О политике») и призыв размножить этот листок и передать дальше.
Это было третье письмо «Белой розы». Все указывало на то, что его авторы обременены определенным гуманитарным знанием. Они либо студенты, либо преподаватели, либо работники культуры. Вангер тогда долго сидел в растерянности. Как лояльный режиму человек, он обязан был немедленно донести о прокламации. Но сама мысль о доносе, даже таком, когда никто не должен был пострадать, была неприятна. Несколько последующих дней он вглядывался в лица студентов и своих коллег по университету, хотя совершенно не представлял себе, какая черта поведения могла бы выдать заговорщика Потом пошли слухи о существовании некой тайной организации, призывающей к борьбе с нацистским правительством. И, наконец, эти надписи на стенах или рисунок перечеркнутой свастики.
– Эрна, – стряхнул он с себя оцепенение, – ты видела эти письма? Я имею в виду…
– Я знаю, о чем ты говоришь, папа. Конечно, я их видела. И не только видела, но и читала. – Она посмотрела прямо в глаза отцу. – «Мы не станем молчать. Мы – ваша нечистая совесть. „Белая роза“ не оставит ваши души в покое», – продекламировала она запомнившийся отрывок.
– Боже мой, Эрна, уж не хочешь ли ты сказать…
– Успокойся, папа. Я не имею никакого отношения к этим людям. А их листовки у нас не читал только ленивый. Однажды одна из них была приколота к доске объявлений медицинского факультета и провисела там больше часа, пока кто-то из сознательных не сорвал ее и не отнес ректору. – Она встала, подошла к отцу и сзади обвила его руками. – Успокойся, я веду себя тихо, как мышка.
– Ну да, знаю я тебя, – проворчал, смягчившись, профессор, проводя ласково рукой по волосам дочери. – Небось тоже топала там ногами и первая выскочила в коридор за гауляйтером?
На следующее утро, в четверг восемнадцатого февраля, профессор отправился в университет. В одиннадцать часов у него была лекция для студентов юридического и исторического факультетов. Он вышел из своего дома на Брудерштрассе, прошел один квартал до Принцрегентенштрассе и сел в автобус. Всю дорогу его не оставляла мысль о шестом томе «Истории взлета и падения». Нужно разыскать Эриха и выяснить, где именно он нашел эти книги. Вероятно, он просто не заметил шестую, и она еще лежит там. Это не было навязчивым желанием заглянуть в будущее. Он по-прежнему не мог поверить в то, что стал обладателем книги, которая еще только будет издана после войны, но каким-то чудом уже попавшей в его руки. Просто книга постепенно обретала над ним власть, хотя он еще не отдавал себе в этом отчета.
Автобус проехал по Фондертаннштрассе и свернул направо на Людвигштрассе. Когда показался фасад Баварской государственной библиотеки, Вангер подумал, что неплохо было бы поговорить обо всем этом с его хорошим знакомым профессором Фрайзенбургом, который здесь работал. До войны тот несколько лет жил в Лондоне и в совершенстве владел английским. Но что-то подсказывало Вангеру не посвящать никого в тайну пяти темно-синих томов, спрятанных у него в кабинете среди десяти тысяч других книг, И уж тем более не говорить никому о шестом томе, в существовании которого он уже не сомневался.
В десять часов Вангер прохаживался в атриуме – большом внутреннем дворе университета, – поджидая коллегу. Трое студентов что-то обсуждали, стоя неподалеку у одной из стен, со всех сторон окружавших замкнутый квадрат двора. Больше никого не было. Неожиданно внимание профессора привлекли порхающие на ветру листки бумаги. Они падали сверху. Он поднял голову и увидел, что кто-то стоит за балюстрадой третьего этажа и бросает листки вниз по одному, с таким расчетом, чтобы они разлетались в разные стороны. Один из листков упал ему прямо под ноги.
Он поднял его и сразу понял, что держит в руках очередное послание таинственной организации. На этот раз вверху было написано: «Листок сопротивления».
«Подавленными и сломленными созерцаем мы гибель наших людей в Сталинграде. Триста тридцать тысяч немецких солдат безответственно и бессмысленно были отданы смерти… Фюрер, мы благодарим вас!..»
Профессор снова посмотрел наверх. Последние три листка медленно опускались на землю. На балюстраде уже никого не было. «Безумцы, что они делают!» – подумал Вангер. Он огляделся и незаметно сунул прокламацию в карман пальто.
Минут через сорок, когда, раздевшись у себя в кабинете, Вангер шел на лекцию, то заметил на подоконнике еще одну листовку. Видел он их и спускаясь по лестнице – они лежали прямо на ступенях.
Читая затем одну из интереснейших своих лекций о гражданской войне Первого триумвирата, Вангер постоянно ловил себя на мыслях о другом. «Зачем они сделали это сразу после скандального посещения университета гауляйтером? Это же прямой вызов».
– Итак, одиннадцатого января сорок девятого года до христианской эры со словами «Жребий брошен!» Цезарь переходит реку Рубикон, открыто нарушив тем самым приказ сената. В его распоряжении было восемь легионов и вспомогательные войска общей численностью 60 тысяч человек. Это была лучшая армия в мире…
Вангер подошел к окну и посмотрел вниз. Время лекции уже близилось к концу, а он дошел только до Рубикона, совсем забыв, что курс-то сокращен. Студентов теперь часто отрывали от занятий, отправляя на несколько месяцев в лагеря Имперской трудовой службы, на заводы и даже на фронт в студенческие санитарные роты. Гуманитарные дисциплины при этом урезались, разумеется за исключением таких курсов, как «Народ и раса», «Социальные сословия» и им подобных.
Окно выходило в тот самый внутренний двор университета, куда бросили листовки. Нужно поторопиться с изложением, подумал Вангер.
– У Помпея Великого и сената было два легиона в Италии, семь в Испании и еще восемь спешно набирались…
В это время он увидел, как два человека в серых плащах остановили какого-то студента. Тот открыл свой портфель и показал им его содержимое. После этого один из этих двоих стал бесцеремонно проверять внутренние карманы ошарашенного паренька.
– В провинциях имелись и другие войска, но поскольку силы сената были изолированы… – Профессор прошелся вдоль первого ряда слушателей и подошел к двери. – Цезарь двинул армию на Рим, заставив Помпея… – С этими словами он вдруг открыл двери и увидел в коридоре у окна напротив пару точно таких же типов в серых плащах и узкополых фетровых шляпах. Они смотрели прямо на него. Вангер осекся на полуслове и растерялся.
– Э… вы не подскажете, который час? У меня что-то с часами, – сказал он.
Вопрос выглядел довольно странно. У него в аудитории сидело больше ста слушателей, у доброй половины из которых наверняка были часы.
– Без четверти час, – спокойно ответил один, даже не вынув рук из карманов.
Профессор взглянул на запястье своей левой руки, поблагодарил и закрыл дверь. Продолжая повествование о битвах римлян друг с другом, он снова подошел к окну. Там обыскивали очередного молодого человека. Вангер повернулся и посмотрел на десятки обращенных к нему или склоненных над столами лиц. «У некоторых из них наверняка припрятаны эти листовки, – подумал он, – ведь они были разбросаны по всему университету». Он еще раз взглянул на часы. До конца лекции оставалось десять минут.
«Что же делать? – лихорадочно думал Вангер, механически рассказывая об осаде войсками Цезаря Массилии и испанской Илерды, – открыто не скажешь. Все они воспитанники Гитлерюгенда, и большинство присутствующих еще искренне верят в своего фюрера и высшую справедливость, гарантом которой он служит. Есть здесь и откровенные нацисты. Вот хоть этот, в первом ряду. Кажется, его зовут Карл Шнаудер. Да, верно, он староста курса. Его отец – какой-то функционер в администрации крайсляйтера. Позади него Берта Фогельзангер, гауптмедельфюрерина из БДМ – Лиги немецких девушек. Эта несколько глуповатая девица с исторического факультета всегда носит на левой стороне своего жакета полагающуюся ее званию нашивку в виде черного фигурного щита с золотистым орлом и маленькой черной свастикой.
А вот в шестом ряду ближе к краю сидит Зепп Шапицер, Этот парень совсем другого мировоззрения. Его даже арестовывали за участие в акции в поддержку профессора фон Рентелена. Но как ему сообщить?»
– Йозеф, – обратился профессор к темноволосому худому долговязому парню из шестого ряда, – да-да, вы. – Вангер указал на Шапицера рукой. – У вас, кажется, достаточный рост. Вы не поможете мне поправить эту штору? Подойдите сюда.
Студент с готовностью поднялся со своего места и стал выбираться в боковой проход.
– А вам, господа, я тем временем хочу задать вопрос: почему, как вы думаете, когда Помпей, покинув Рим, бежал в Эпир, Цезарь вместо того, чтобы преследовать его, вдруг отправляется в Испанию и ведет свою армию через Пиренеи?
Вангеру необходимо было занять аудиторию и дать себе паузу, чтобы обмолвиться несколькими словами с Шапицером. Студент тем временем влез на подоконник и пододвинул одну из штор, чтобы прикрыть от яркого солнечного света кафедру. Затем он спрыгнул вниз, и в этот момент профессор незаметно придержал его за рукав.
– Посмотри во двор, – шепнул он ему на ухо. – Видишь тех двоих?
Студент посмотрел вниз и затем непонимающе взглянул на Вангера.
– Двое таких же ждут за нашей дверью.
В это время внизу начался очередной досмотр целой группы проходивших через двор юношей и девушек. Йозеф Шапицер снова взглянул на профессора и едва заметно кивнул.
– Ну, так как? Зачем Юлию Цезарю вдруг понадобилось осаждать Илерду, если с подчинением Испании он одновременно терял Африку?
Вангер наблюдал, как вернувшийся на место Шапицер шепчется со своими соседями По рядам пробежала едва уловимая цепная реакция. Обходя одних стороной, информация передавалась тем, кому нужно.
– Впрочем, ваши версии мы выслушаем в следующий раз, после чего нас ждет великая битва при Фарсале и Египет. На сегодня это все
Аудитория зашумела, и два ручья студентов, стекая по боковым проходам, потянулись к выходу. «Интересно, почему они не устроили обыск прямо здесь? – подумал Вангер, присев на подоконник. – Впрочем, в пустом широком коридоре, где нет столов и скамеек, каждый человек гораздо более на виду».
Когда студенты вышли в коридор, они вдруг обнаружили, что он перекрыт с обеих сторон. Всех попросили построиться в два ряда вдоль стены, положить портфели и все, что было в руках, на пол у своих ног и стоять неподвижно. Несколько человек внимательно следили за опешившими людьми, в то время как двое или трое гестаповцев проверяли их сумки и карманы. Досмотренных отпускали.
Одновременно с этим два человека вошли в пустую аудиторию. Не обращая внимания на присевшего на подоконнике Вангера, они стали обходить ряды столов, заглядывая под них и под лавки. Каждая скомканная бумажка немедленно поднималась, разворачивалась и снова бросалась на пол. Наконец они нашли то, что искали. Под одним из столов первого ряда валялось сразу несколько скомканных листовок. Их тщательно разгладили, и один из гестаповцев обратился к профессору:
– Кто здесь сидел?
Вангер пожал было плечами, но вдруг вспомнил, что как раз на этом месте сидел Карл Шнаудер, сын нацистского функционера. Не зря листовки попали именно сюда, подумал он.
– Если не ошибаюсь, здесь сидел Шнаудер. Карл Шнаудер. Он всегда сидит в первом ряду.
Один из гестаповцев записал названные имя и фамилию в блокнот и поинтересовался, как зовут самого профессора. Другой в это время, держа в руках найденные листовки, подошел к Вангеру и испытующе оглядел его.
– Мне вывернуть карманы? – спросил тот, вставая с подоконника.
– А откуда вы знаете, что мы ищем? – Агент государственной тайной полиции, тот, что вел записи в блокнот, вдруг быстро подошел к Вангеру и уставился ему прямо в глаза.
Профессор растерялся. Посмотрев в холодно-равнодушные зрачки гестаповца, он отчетливо понял – для них нет никакой разницы между студентом-первокурсником и профессором, обладателем докторантуры. Его запросто могут сковать наручниками и провести при всех к выходу. И никто не посмеет даже спросить, что случилось.
– Вчера здесь был гауляйтер, – как бы оправдываясь, пробормотал Вангер, – он рассказывал о каких-то прокламациях. Вероятно, об этих.
Профессор взглядом показал на листовки.
– О каких-то? Вы знакомы с Гансом Шоллем, студентом медицинского факультета? – Это уже походило на допрос.
– С Шоллем?… Если он ходил на мои лекции…
– А с его сестрой Софи Шолль?
О Софи Шолль профессор знал от своей дочери. Они учились вместе на факультете биологии, но на разных курсах. Эрна, хоть и была младше, поступила в университет на два года раньше Софи, у которой были какие-то проблемы с нелояльными режиму родственниками. Дочь рассказывала ему об этой девушке как о талантливой художнице и прекрасном человеке. Вангер несколько раз видел Софи и сейчас явственно представил ее лицо: короткая, сзади совсем мальчишеская стрижка с непомерно пышной челкой, широкий, немного приплюснутый нос, тонкие губы и проницательный, часто задумчивый взгляд. Эта длинная челка темных волос, спадающая на глаза… Уж не она ли мелькнула сегодня над перилами балюстрады на третьем этаже? Не может быть!..
Он молчал, пораженный своей догадкой. Прошлым летом Эрна отрабатывала трудовую повинность в Ульме на металлургическом заводе В их отряде была и Софи. Уж не связаны ли они чем-то большим?
– Так вы ее знаете?
– Я пытаюсь вспомнить. Вероятно, знаю. Во всяком случае я слышал это имя.
– Что вы читаете? – спросил гестаповец с блокнотом в руке. – Я имею в виду не дома перед сном, а ваши лекции. – Он осмотрел стены аудитории, словно пытаясь определить, что здесь можно преподавать.
– Историю Рима и иногда, подменяя других, Римское право.
– Вы знаете Курта Хубера?
– Да, разумеется. Это один из наших профессоров. Он преподает философию и…
– Это нам известно. Что вы можете сказать о нем как о немце и гражданине?
Вангер знал, что Хубер был страстным собирателем народных песен и фольклора. Он объездил в их поисках не только всю Баварию, но и Балканы, Южную Францию, Испанию и другие места Он преподавал в Мюнхенском университете уже больше двадцати лет, получив докторантуру в семнадцатом году в двадцатичетырехлетнем возрасте Они не были друзьями, но уважали друг друга. Хубер неоднократно хвалил Вангеру Эрну, которая посещала лекции по философии факультативно, за успехи по его предмету.
– Я не могу сказать о нем ничего плохого.
«А хорошее вас не интересует», – подумал он про себя
В это время дверь в аудиторию отворилась и появившийся в проеме человек сказал:
– Мы закончили, оберштурмфюрер.
– Думаю, мы еще с вами увидимся, – произнес тот, кого назвали оберштурмфюрером, и все трое вышли в коридор, оставив дверь распахнутой.
Вангер присел на подоконник, достал носовой платок и вытер вспотевший лоб.
* * *
– Мы его потеряли.
– Кого его?
– Зонд.
Карел стоял в дверях кабинета в синем рабочем халате, без галстука, со взъерошенной шевелюрой. Септимус показал пальцем на стул
– Что происходит, Карел? То вы теряете объекты, а теперь уже и до зондов дошло.
Огромный карандаш президента, хорошо известный всей академии, стал грозно постукивать по столу.
– Я предупреждал, что такое может случиться, – начал заранее заготовленные объяснения инженер по перемещениям. – Вы же знаете, что нам урезали энергию до опасного минимума, при котором наступает нестабильность. Я просил дать возможность нормально поработать еще хотя бы неделю. Потом мы готовы были отключиться, но…
Септимус замахал толстыми ладошками.
– Оправдываться будете после, а сейчас коротко: чем это нам грозит?
– Эта ситуация, господин президент, еще мало изучена, хотя зонды теряли и раньше. – Карел страдальчески посмотрел на Септимуса. – Многое зависит от того, в каком режиме он работал в момент обрыва связи. В нашем случае это был как раз режим активного сканирования объекта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Не жертвуйте ни одного пфеннига во время уличных сборов, даже если они проводятся под прикрытием благотворительных целей – это лишь прикрытие… Не сдавайте ничего во время сбора металлолома и пряжи! Пытайтесь убедить знакомых, даже среди низших слоев населения, в бессмысленности продолжения, в безысходности этой войны; в неизбежном духовном и экономическом порабощении, в разрушении всех нравственных и религиозных ценностей национал-социализмом! Подтолкните их к пассивному сопротивлению!»
В заключение были приведены выдержки из Аристотеля («О политике») и призыв размножить этот листок и передать дальше.
Это было третье письмо «Белой розы». Все указывало на то, что его авторы обременены определенным гуманитарным знанием. Они либо студенты, либо преподаватели, либо работники культуры. Вангер тогда долго сидел в растерянности. Как лояльный режиму человек, он обязан был немедленно донести о прокламации. Но сама мысль о доносе, даже таком, когда никто не должен был пострадать, была неприятна. Несколько последующих дней он вглядывался в лица студентов и своих коллег по университету, хотя совершенно не представлял себе, какая черта поведения могла бы выдать заговорщика Потом пошли слухи о существовании некой тайной организации, призывающей к борьбе с нацистским правительством. И, наконец, эти надписи на стенах или рисунок перечеркнутой свастики.
– Эрна, – стряхнул он с себя оцепенение, – ты видела эти письма? Я имею в виду…
– Я знаю, о чем ты говоришь, папа. Конечно, я их видела. И не только видела, но и читала. – Она посмотрела прямо в глаза отцу. – «Мы не станем молчать. Мы – ваша нечистая совесть. „Белая роза“ не оставит ваши души в покое», – продекламировала она запомнившийся отрывок.
– Боже мой, Эрна, уж не хочешь ли ты сказать…
– Успокойся, папа. Я не имею никакого отношения к этим людям. А их листовки у нас не читал только ленивый. Однажды одна из них была приколота к доске объявлений медицинского факультета и провисела там больше часа, пока кто-то из сознательных не сорвал ее и не отнес ректору. – Она встала, подошла к отцу и сзади обвила его руками. – Успокойся, я веду себя тихо, как мышка.
– Ну да, знаю я тебя, – проворчал, смягчившись, профессор, проводя ласково рукой по волосам дочери. – Небось тоже топала там ногами и первая выскочила в коридор за гауляйтером?
На следующее утро, в четверг восемнадцатого февраля, профессор отправился в университет. В одиннадцать часов у него была лекция для студентов юридического и исторического факультетов. Он вышел из своего дома на Брудерштрассе, прошел один квартал до Принцрегентенштрассе и сел в автобус. Всю дорогу его не оставляла мысль о шестом томе «Истории взлета и падения». Нужно разыскать Эриха и выяснить, где именно он нашел эти книги. Вероятно, он просто не заметил шестую, и она еще лежит там. Это не было навязчивым желанием заглянуть в будущее. Он по-прежнему не мог поверить в то, что стал обладателем книги, которая еще только будет издана после войны, но каким-то чудом уже попавшей в его руки. Просто книга постепенно обретала над ним власть, хотя он еще не отдавал себе в этом отчета.
Автобус проехал по Фондертаннштрассе и свернул направо на Людвигштрассе. Когда показался фасад Баварской государственной библиотеки, Вангер подумал, что неплохо было бы поговорить обо всем этом с его хорошим знакомым профессором Фрайзенбургом, который здесь работал. До войны тот несколько лет жил в Лондоне и в совершенстве владел английским. Но что-то подсказывало Вангеру не посвящать никого в тайну пяти темно-синих томов, спрятанных у него в кабинете среди десяти тысяч других книг, И уж тем более не говорить никому о шестом томе, в существовании которого он уже не сомневался.
В десять часов Вангер прохаживался в атриуме – большом внутреннем дворе университета, – поджидая коллегу. Трое студентов что-то обсуждали, стоя неподалеку у одной из стен, со всех сторон окружавших замкнутый квадрат двора. Больше никого не было. Неожиданно внимание профессора привлекли порхающие на ветру листки бумаги. Они падали сверху. Он поднял голову и увидел, что кто-то стоит за балюстрадой третьего этажа и бросает листки вниз по одному, с таким расчетом, чтобы они разлетались в разные стороны. Один из листков упал ему прямо под ноги.
Он поднял его и сразу понял, что держит в руках очередное послание таинственной организации. На этот раз вверху было написано: «Листок сопротивления».
«Подавленными и сломленными созерцаем мы гибель наших людей в Сталинграде. Триста тридцать тысяч немецких солдат безответственно и бессмысленно были отданы смерти… Фюрер, мы благодарим вас!..»
Профессор снова посмотрел наверх. Последние три листка медленно опускались на землю. На балюстраде уже никого не было. «Безумцы, что они делают!» – подумал Вангер. Он огляделся и незаметно сунул прокламацию в карман пальто.
Минут через сорок, когда, раздевшись у себя в кабинете, Вангер шел на лекцию, то заметил на подоконнике еще одну листовку. Видел он их и спускаясь по лестнице – они лежали прямо на ступенях.
Читая затем одну из интереснейших своих лекций о гражданской войне Первого триумвирата, Вангер постоянно ловил себя на мыслях о другом. «Зачем они сделали это сразу после скандального посещения университета гауляйтером? Это же прямой вызов».
– Итак, одиннадцатого января сорок девятого года до христианской эры со словами «Жребий брошен!» Цезарь переходит реку Рубикон, открыто нарушив тем самым приказ сената. В его распоряжении было восемь легионов и вспомогательные войска общей численностью 60 тысяч человек. Это была лучшая армия в мире…
Вангер подошел к окну и посмотрел вниз. Время лекции уже близилось к концу, а он дошел только до Рубикона, совсем забыв, что курс-то сокращен. Студентов теперь часто отрывали от занятий, отправляя на несколько месяцев в лагеря Имперской трудовой службы, на заводы и даже на фронт в студенческие санитарные роты. Гуманитарные дисциплины при этом урезались, разумеется за исключением таких курсов, как «Народ и раса», «Социальные сословия» и им подобных.
Окно выходило в тот самый внутренний двор университета, куда бросили листовки. Нужно поторопиться с изложением, подумал Вангер.
– У Помпея Великого и сената было два легиона в Италии, семь в Испании и еще восемь спешно набирались…
В это время он увидел, как два человека в серых плащах остановили какого-то студента. Тот открыл свой портфель и показал им его содержимое. После этого один из этих двоих стал бесцеремонно проверять внутренние карманы ошарашенного паренька.
– В провинциях имелись и другие войска, но поскольку силы сената были изолированы… – Профессор прошелся вдоль первого ряда слушателей и подошел к двери. – Цезарь двинул армию на Рим, заставив Помпея… – С этими словами он вдруг открыл двери и увидел в коридоре у окна напротив пару точно таких же типов в серых плащах и узкополых фетровых шляпах. Они смотрели прямо на него. Вангер осекся на полуслове и растерялся.
– Э… вы не подскажете, который час? У меня что-то с часами, – сказал он.
Вопрос выглядел довольно странно. У него в аудитории сидело больше ста слушателей, у доброй половины из которых наверняка были часы.
– Без четверти час, – спокойно ответил один, даже не вынув рук из карманов.
Профессор взглянул на запястье своей левой руки, поблагодарил и закрыл дверь. Продолжая повествование о битвах римлян друг с другом, он снова подошел к окну. Там обыскивали очередного молодого человека. Вангер повернулся и посмотрел на десятки обращенных к нему или склоненных над столами лиц. «У некоторых из них наверняка припрятаны эти листовки, – подумал он, – ведь они были разбросаны по всему университету». Он еще раз взглянул на часы. До конца лекции оставалось десять минут.
«Что же делать? – лихорадочно думал Вангер, механически рассказывая об осаде войсками Цезаря Массилии и испанской Илерды, – открыто не скажешь. Все они воспитанники Гитлерюгенда, и большинство присутствующих еще искренне верят в своего фюрера и высшую справедливость, гарантом которой он служит. Есть здесь и откровенные нацисты. Вот хоть этот, в первом ряду. Кажется, его зовут Карл Шнаудер. Да, верно, он староста курса. Его отец – какой-то функционер в администрации крайсляйтера. Позади него Берта Фогельзангер, гауптмедельфюрерина из БДМ – Лиги немецких девушек. Эта несколько глуповатая девица с исторического факультета всегда носит на левой стороне своего жакета полагающуюся ее званию нашивку в виде черного фигурного щита с золотистым орлом и маленькой черной свастикой.
А вот в шестом ряду ближе к краю сидит Зепп Шапицер, Этот парень совсем другого мировоззрения. Его даже арестовывали за участие в акции в поддержку профессора фон Рентелена. Но как ему сообщить?»
– Йозеф, – обратился профессор к темноволосому худому долговязому парню из шестого ряда, – да-да, вы. – Вангер указал на Шапицера рукой. – У вас, кажется, достаточный рост. Вы не поможете мне поправить эту штору? Подойдите сюда.
Студент с готовностью поднялся со своего места и стал выбираться в боковой проход.
– А вам, господа, я тем временем хочу задать вопрос: почему, как вы думаете, когда Помпей, покинув Рим, бежал в Эпир, Цезарь вместо того, чтобы преследовать его, вдруг отправляется в Испанию и ведет свою армию через Пиренеи?
Вангеру необходимо было занять аудиторию и дать себе паузу, чтобы обмолвиться несколькими словами с Шапицером. Студент тем временем влез на подоконник и пододвинул одну из штор, чтобы прикрыть от яркого солнечного света кафедру. Затем он спрыгнул вниз, и в этот момент профессор незаметно придержал его за рукав.
– Посмотри во двор, – шепнул он ему на ухо. – Видишь тех двоих?
Студент посмотрел вниз и затем непонимающе взглянул на Вангера.
– Двое таких же ждут за нашей дверью.
В это время внизу начался очередной досмотр целой группы проходивших через двор юношей и девушек. Йозеф Шапицер снова взглянул на профессора и едва заметно кивнул.
– Ну, так как? Зачем Юлию Цезарю вдруг понадобилось осаждать Илерду, если с подчинением Испании он одновременно терял Африку?
Вангер наблюдал, как вернувшийся на место Шапицер шепчется со своими соседями По рядам пробежала едва уловимая цепная реакция. Обходя одних стороной, информация передавалась тем, кому нужно.
– Впрочем, ваши версии мы выслушаем в следующий раз, после чего нас ждет великая битва при Фарсале и Египет. На сегодня это все
Аудитория зашумела, и два ручья студентов, стекая по боковым проходам, потянулись к выходу. «Интересно, почему они не устроили обыск прямо здесь? – подумал Вангер, присев на подоконник. – Впрочем, в пустом широком коридоре, где нет столов и скамеек, каждый человек гораздо более на виду».
Когда студенты вышли в коридор, они вдруг обнаружили, что он перекрыт с обеих сторон. Всех попросили построиться в два ряда вдоль стены, положить портфели и все, что было в руках, на пол у своих ног и стоять неподвижно. Несколько человек внимательно следили за опешившими людьми, в то время как двое или трое гестаповцев проверяли их сумки и карманы. Досмотренных отпускали.
Одновременно с этим два человека вошли в пустую аудиторию. Не обращая внимания на присевшего на подоконнике Вангера, они стали обходить ряды столов, заглядывая под них и под лавки. Каждая скомканная бумажка немедленно поднималась, разворачивалась и снова бросалась на пол. Наконец они нашли то, что искали. Под одним из столов первого ряда валялось сразу несколько скомканных листовок. Их тщательно разгладили, и один из гестаповцев обратился к профессору:
– Кто здесь сидел?
Вангер пожал было плечами, но вдруг вспомнил, что как раз на этом месте сидел Карл Шнаудер, сын нацистского функционера. Не зря листовки попали именно сюда, подумал он.
– Если не ошибаюсь, здесь сидел Шнаудер. Карл Шнаудер. Он всегда сидит в первом ряду.
Один из гестаповцев записал названные имя и фамилию в блокнот и поинтересовался, как зовут самого профессора. Другой в это время, держа в руках найденные листовки, подошел к Вангеру и испытующе оглядел его.
– Мне вывернуть карманы? – спросил тот, вставая с подоконника.
– А откуда вы знаете, что мы ищем? – Агент государственной тайной полиции, тот, что вел записи в блокнот, вдруг быстро подошел к Вангеру и уставился ему прямо в глаза.
Профессор растерялся. Посмотрев в холодно-равнодушные зрачки гестаповца, он отчетливо понял – для них нет никакой разницы между студентом-первокурсником и профессором, обладателем докторантуры. Его запросто могут сковать наручниками и провести при всех к выходу. И никто не посмеет даже спросить, что случилось.
– Вчера здесь был гауляйтер, – как бы оправдываясь, пробормотал Вангер, – он рассказывал о каких-то прокламациях. Вероятно, об этих.
Профессор взглядом показал на листовки.
– О каких-то? Вы знакомы с Гансом Шоллем, студентом медицинского факультета? – Это уже походило на допрос.
– С Шоллем?… Если он ходил на мои лекции…
– А с его сестрой Софи Шолль?
О Софи Шолль профессор знал от своей дочери. Они учились вместе на факультете биологии, но на разных курсах. Эрна, хоть и была младше, поступила в университет на два года раньше Софи, у которой были какие-то проблемы с нелояльными режиму родственниками. Дочь рассказывала ему об этой девушке как о талантливой художнице и прекрасном человеке. Вангер несколько раз видел Софи и сейчас явственно представил ее лицо: короткая, сзади совсем мальчишеская стрижка с непомерно пышной челкой, широкий, немного приплюснутый нос, тонкие губы и проницательный, часто задумчивый взгляд. Эта длинная челка темных волос, спадающая на глаза… Уж не она ли мелькнула сегодня над перилами балюстрады на третьем этаже? Не может быть!..
Он молчал, пораженный своей догадкой. Прошлым летом Эрна отрабатывала трудовую повинность в Ульме на металлургическом заводе В их отряде была и Софи. Уж не связаны ли они чем-то большим?
– Так вы ее знаете?
– Я пытаюсь вспомнить. Вероятно, знаю. Во всяком случае я слышал это имя.
– Что вы читаете? – спросил гестаповец с блокнотом в руке. – Я имею в виду не дома перед сном, а ваши лекции. – Он осмотрел стены аудитории, словно пытаясь определить, что здесь можно преподавать.
– Историю Рима и иногда, подменяя других, Римское право.
– Вы знаете Курта Хубера?
– Да, разумеется. Это один из наших профессоров. Он преподает философию и…
– Это нам известно. Что вы можете сказать о нем как о немце и гражданине?
Вангер знал, что Хубер был страстным собирателем народных песен и фольклора. Он объездил в их поисках не только всю Баварию, но и Балканы, Южную Францию, Испанию и другие места Он преподавал в Мюнхенском университете уже больше двадцати лет, получив докторантуру в семнадцатом году в двадцатичетырехлетнем возрасте Они не были друзьями, но уважали друг друга. Хубер неоднократно хвалил Вангеру Эрну, которая посещала лекции по философии факультативно, за успехи по его предмету.
– Я не могу сказать о нем ничего плохого.
«А хорошее вас не интересует», – подумал он про себя
В это время дверь в аудиторию отворилась и появившийся в проеме человек сказал:
– Мы закончили, оберштурмфюрер.
– Думаю, мы еще с вами увидимся, – произнес тот, кого назвали оберштурмфюрером, и все трое вышли в коридор, оставив дверь распахнутой.
Вангер присел на подоконник, достал носовой платок и вытер вспотевший лоб.
* * *
– Мы его потеряли.
– Кого его?
– Зонд.
Карел стоял в дверях кабинета в синем рабочем халате, без галстука, со взъерошенной шевелюрой. Септимус показал пальцем на стул
– Что происходит, Карел? То вы теряете объекты, а теперь уже и до зондов дошло.
Огромный карандаш президента, хорошо известный всей академии, стал грозно постукивать по столу.
– Я предупреждал, что такое может случиться, – начал заранее заготовленные объяснения инженер по перемещениям. – Вы же знаете, что нам урезали энергию до опасного минимума, при котором наступает нестабильность. Я просил дать возможность нормально поработать еще хотя бы неделю. Потом мы готовы были отключиться, но…
Септимус замахал толстыми ладошками.
– Оправдываться будете после, а сейчас коротко: чем это нам грозит?
– Эта ситуация, господин президент, еще мало изучена, хотя зонды теряли и раньше. – Карел страдальчески посмотрел на Септимуса. – Многое зависит от того, в каком режиме он работал в момент обрыва связи. В нашем случае это был как раз режим активного сканирования объекта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63