Когда в конце этого нравоучительного разговора вошла Лиззи, сообщая, что мальчик наконец уснул, ничто в поведении Тобиаса не говорило о том, что здесь было сказано нечто для него неприятное и даже недопустимое. Тобиас сделал вид, будто все хорошо.
– Я только что сказал доктору Хардуику, что мы переехали на Лембс-Кондуит-стрит совсем недавно.
– Да, – оживленно подтвердила Лиззи. – Мы до этого жили на Фарнивал-Инн.
Доктор высоко поднял свечу.
– Ив Фарнивал-Инн вы получили такой подарок, как ваше ожерелье?
– О! – Рука Лиззи невольно дотронулась до ожерелья на шее, небольшого, старинного, из серебра и маленьких голубых камней. – Да, это было в Фарнивал-Инн, хотя это и печальный подарок. Оно было завещано мне моей бабушкой, дорогим мне человеком, которого я очень любила.
– Дайте его сюда, – сказал доктор. Лиззи смешалась.
– Нет необходимости снимать его, – поспешил вмешаться Тобиас, протянув руку за свечой. – Я подержу свечу, пока доктор Хардуик рассмотрит ожерелье.
– Нет, нет, – доктор пристально посмотрел на молодую женщину, – будьте так добры, снимите колье.
– Нет! – воскликнул Тобиас. – Не надо снимать.
Он угадал намерения доктора, но, когда Лиззи, легонько упрекнув своего зятя, подняла свои красивые маленькие руки к замочку колье, Тобиас понял, что если он попробует еще раз запретить ей делать это, то не выдержит и окончательно сорвется. В полном отчаянии он смотрел, как она отдает драгоценное колье, которым больше всего в мире дорожила, в эти чужие, веснушчатые руки.
Доктор Хардуик рассматривал драгоценность, чуть склонив голову, – так, показалось Тобиасу, смотрит ворона на кучу мусора. Но потом, когда он еще раз взглянул на колье, глаза его оживились.
– Очень красивое, – сказал он.
– Спасибо, – ответила Лиззи, зардевшись от удовольствия. – Не думаю, что до этого мой зять когда-либо его замечал.
– Элизабет!
– Оно стоит гораздо больше, чем пять шиллингов, – заметил доктор.
– Да, конечно, – воскликнула Лиззи, – еврей-ювелир в Хай-Холборне предложил мне за него две гинеи, хотя я не просила его оценивать колье.
– Значит, оно стоит все четыре гинеи, – сказал доктор. – Вы позволите мне, если я пообещаю вам быть очень осторожным с ним, одолжить его у вас на день или два?
Лиззи в замешательстве смотрела на неприятного старого джентльмена. Он улыбнулся ей. Она покраснела и повернулась к Тобиасу, который – об этом она потом много думала – совсем не помогал ей.
– Я уверен, что верну колье юной леди не позднее среды. Что вы скажете на это, мистер Отс?
– Тобиас?..
– Я понадоблюсь вам, – продолжал доктор, – думаю, еще раз в среду или в четверг, если не снизится температура. В любом случае, я уверен, вы будете рады видеть меня.
– Вы дадите нам расписку, надеюсь, – спросил Тобиас.
– Если у вас есть перо н бумага, – обратился доктор к Лиззи, – и если вы будете настолько любезны и сами дадите точное описание колье, я подпишу расписку.
– Я могу только написать то, что это колье моей бабушки, сэр, но зачем это вам?
– Я студент, – ответил старый доктор, опуская колье в бездонный карман своего грязного пальто, – студент, изучающий человеческое тело и его натуру, а также любые произведения искусства.
– Тобиас? – Лиззи обратилась к своему зятю.
Но Тобиас Отс снова сделал вид, будто не слышит ее. У маленького столика у окна он занимался тем, что со скрупулезной точностью описывал колье и его замочек. Пока он писал эти сто слов, его взбудораженные мысли уже перекинулись на деньги, как их найти, да побыстрее, чтобы без ущерба вернуть колье домой.
Глава 54
Пока ее зять провожал этого странного старого доктора, Элизабет Уоринер стояла у окна и сквозь кружевную занавеску смотрела на залитую лунным светом улицу.
Хотя потеря колье и беспокоила ее, эта утрата была всего лишь крохотной каплей дождя в той буре, которая невидимо сотрясала ее хрупкую фигурку. Проводя глазами мелькнувшего за окном доктора, она повернулась, чтобы увидеть перед собой того, кто занимал все ее мысли, чье дорогое ей лицо так хорошо можно было разглядеть при свете луны.
– Лучше зажечь свечу, – шепотом сказал он.
– Она уже легла спать,
– А миссис Джонс? Ей покажется очень странным, если она увидит нас в темноте.
– Миссис Джонс спит в детской возле маленького Джона. – Лиззи взяла из рук Тоби незажженную свечу в надежде, что теперь он обнимет ее. – Она уже спит, – убеждала его она.
Лиззи видела, как у него кривились губы и дрожал подбородок.
– Мне так жаль, – сказал он. Она приложила палец к его губам.
– О Тоби, какой ты глупый.
Лиззи обняла его, но его тело словно застыло от свалившихся бед, поэтому, услышав скрип половиц наверху, он мгновенно отшатнулся от нее.
– Мы должны зажечь свечу, – настаивал он. Когда Лиззи взяла его за руку, он судорожно ухватился
за нее.
– Извини меня за колье, – промолвил он. – Завтра ты получишь его обратно.
– Тобиас, мне плевать на это глупое колье.
– Милая, дорогая Элизабет. – На этот раз он обнял ее по-настоящему, прижав к себе так крепко, словно хотел почувствовать, что же так тревожит ее сердечко. – Милая, прелестная Элизабет, ведь это единственное твое украшение. Что ты говорила жене Клостера о камешках? Ведь я слышал. Разве ты не говорила, какую радость тебе доставляет просто смотреть на них в оправе?
– Теперь это не так важно.
– Не так важно, потому что я совершенно по-идиотски позволил украсть их у тебя?
– Тоби, ты же не считаешь это кражей.
– Ты получишь колье обратно завтра к полудню, обещаю тебе.
– Даже если бы его украли, мне было бы все равно. Другие события поважнее этого,
– Маленький Джон, кажется, скоро поправится. Лиззи посмотрела в лицо Тоби и поняла, что он совершенно не замечает ее взволнованного состояния.
– Малыш вел себя храбро, – осторожно сказала Лиззи. – Я хочу поговорить с тобой о важном вопросе, дорогой Тоби.
Лицо его стало серьезным.
– Говори, дорогая.
– Что говорить, дорогой Брат?
– То, что хочешь сказать.
– Муж, – произнесла она, и он, услышав это запретное для них слово, снова обнял ее и покрыл ее лицо поцелуями.
– Ты любишь меня, мой Муж?
– Ты же знаешь, что люблю. Ты хорошо это знаешь.
– И любишь все, что во мне?
– Все до остриженных кусочков твоих прелестных ноготков.
– И…
– Дай я поцелую тебя за все твои мысли.
Она высвободилась из его объятий.
– Боюсь, милый, что мои мысли не понравятся тебе.
– О Лиззи, – шутливо упрекнул он ее. – Как ты можешь такое говорить обо мне?
– Потому что мои мысли о нашем ребенке.
– Детка, этого не может быть!
– Нет, Тоби, может и уже случилось. Он отпрянул от нее.
– Господи, Лиззи, что ты говоришь?
– Я знала, что мои мысли не понравятся тебе. Не надо было меня расспрашивать.
– Лиззи, не шути надо мной.
– Я не шучу, мой Муж.
– Это твое воображение.
– Воображение? – Она повысила голос. – Никакого воображения. Ничего, во всяком случае не более того, что ты и сам мог бы предвидеть, когда взялся мне помогать складывать тяжелое покрывало.
Так приглушенными и взволнованными голосами переговаривались они в темной гостиной, пока не заметили мерцающий огонек на лестничной площадке, который приближался, скользя, как некий дух, а за ним вскоре можно было разглядеть округлую фигуру в белой ночной рубашке.
В дверях гостиной показалась Мери. Ее свеча осветила сестру, все еще стоявшую в темноте у окна. Тобиас был у камина, но когда Мери вошла в гостиную, он сдвинулся с места и протянул свою незажженную свечу, чтобы зажечь ее от той, что была в руке жены.
– Тобиас? Ты ссоришься с Лиззи?
– Нет, ничего подобного, дорогая.
– Но, Лиззи, почему ты плачешь?
И правда, увидев свою добрую непримечательной внешности сестру с искренней заботой на лице, Лиззи поняла, что ей не удержаться от слез.
Мери обняла ее своей пухлой рукой.
– Что с тобой, милая малютка Лиззи?
– Мое колье, – плакала навзрыд Лиззи.
– Что случилось с ее колье, Тобиас?
– Он позволил оборванцу доктору украсть его. Он позволил ему положить колье себе в карман. Он не остановил его, ему было безразлично.
– Мне не было безразлично, – воскликнул задетый Тобиас. – Мне совсем не безразлично.
– Ему было все равно, – рыдала Лиззи. – Он думает только о собственных удовольствиях.
Последнее обвинение вызвало долгую и странную паузу.
– Тобиас, это правда? – наконец спросила Мери.
– Доктор взял колье только в залог, пока не получит деньги за визит.
– Это был ужасный старик, – заключила Мери. – Я очень серьезно поговорю с доктором Гривсом, когда увижу его в следующий раз. Заставить нас отдать нашего ребенка в руки какого-то… ростовщика! Тобиас, ты обязательно должен вернуть колье Лиззи.
Лиззи посмотрела на Тобиаса, который как-то неуклюже облокотился о каминную доску. Он всегда казался ей сильным и по-отечески заботливым, но теперь она увидела, как высока для него доска камина и как ему приходится изощряться, чтобы небрежно облокотиться о нее. Вид Тобиаса обескуражил и разочаровал ее; лучше бы она не видела его таким.
Глава 55
Когда Тобиасу Отсу было пять лет, его отца обвинили в убийстве человека по имени Джад в таверне на Уордор-стрит. Джона Отса судили в Олд Бейли и наказанием была смертная казнь через повешение.
Воспоминания маленького Тоби ограничивались зловонным запахом маленькой камеры смертника, где его отец днем и ночью писал прошения о помиловании.
Ньюгейтские тюремщики благоволили к «Джону-забияке», угощали его пирогами и в изобилии пивом, поэтому Тоби, которому разрешали навещать отца, нередко находил его то в возбужденном состоянии, то в мрачном. Будучи в подавленном состоянии, он кричал жене и сыну, что он не хочет умирать.
Все это, конечно же, отразилось на маленьком мальчике.
В конце концов отец добился помилования, но, как сказала его жена, «его характер от этого лучше не стал». Поселившись в Сохо, он вскоре стал своего рода знаменитостью у городских жокеев и букмекеров.
Однако с годами Тобиас поверил, что его отец мог быть виновен в убийстве Джада. В газетах немало говорилось о физической силе и жестокости убитого и слабости и хрупкости осужденного, и все же, несмотря на эту разницу в физической силе, Тоби знал, каким агрессивным мог быть его отец.
Джон Отс считал, что надо в открытую встречать все, что тебе угрожает. Если закоулок темный, ты входишь в него, досталась норовистая лошадь, ты все равно должен оседлать ее. Свирепствует буря, не спеши укрыться. Тобиас был такого же роста, как и его отец, и тоже унаследовал от него привычку открыто встречать опасность.
Страшась бедности и нищеты, он со страстным увлечением начал писать о бедных. Его мучили кошмары о казни через повешение, и он стал посещать места казней и писать о них для магистрата. Но ужасное утро, когда умер мистер Спинкс, и то, о чем поведало ему прелестное существо, почти ребенок, обманутое и соблазненное им и ждущее от него ребенка, стало самой грозной и зловещей тучей на спокойном горизонте его жизни.
Ночь он провел в самой паршивой ночлежке на Фокс-стрит, совсем недалеко от дома. Он уже бывал здесь и написал заметку в «Кроникл» о чудовищном состоянии этого заведения, но никогда еще его тело не касалось этих зловонных соломенных тюфяков. Это была действительно самого низкого пошиба ночлежка, ее спальные комнаты кольцом окружали центральный двор, мокрый и скользкий от сточных канав. Скрипучим голосом парень в переднике потребовал от него пенни, а потом еще полпенни за ночевку. Он провел Тобиаса в комнатку без окон, похожую на шкаф, где уже лежала парочка бродяг, а в воздухе густо пахло элем и луком.
Здесь автору книги «Капитан Крамли» предстояло притвориться спящим и дать возможность своим соседям обшарить его карманы. Это были грубые парни с кустистыми бровями и широкими носами. Тобиасу было нестерпимо чувствовать на своем теле их бесстыжие ощупывающие пальцы, когда они лезли ему под подушку и тонкое одеяло. У него было такое чувство, будто по его телу бегают крысы.
Потом они оставили его в покое, о чем-то пошептались и занялись, как он понял, своими бесстыжими играми, со стонами и проклятиями.
Наконец они утихомирились и уснули, и Тобиас Отс вылез из-под своего одеяла. Эти эпизоды и специфическая атмосфера ночлежки позднее будут описаны не только в его книгах «Смерть Мэггса» и «Майкл Адамc», а по сути, в каждой из работ, которые потом напишет Тобиас Отс. У него дворы всегда будут покрыты зеленой, дурно пахнущей слизью, маленькие каморки будут шкафами с удушливым воздухом и запахом эля и лука. Везде будут стены с оборванными обоями и жилетки, запачканные яичным желтком. Это будет мелькать время от времени в его серийных заметках, но если ему за это хорошо платили, тогда, значит, все хорошо. Ибо Тобиас Отс появился в Хай-Холборне, не поборов своих страхов, а умножив их, и можно поручиться, что он скорее утопится, чем позволит, чтобы жизнь его семьи опустилась до подобной нищеты.
Однажды станет известно, что он был неверен жене и погубил ее юную сестру, и тогда кто захочет взять в руки книгу с его именем на корешке? Спускаясь к Темзе, минуя район Боро, Тобиас Отс представлял эту всеми осужденную личность, которая не смеет снова смело поднять голову; он будет беден и всеми презираем. Он шел по улицам, прислушиваясь к эху собственных шагов и думая о деньгах так, как будет думать о них скупец, герой его будущей книги «Французская улица». Его скупец удивительно будет похож на автора, хотя читатель об этом не догадается. Правда, Тобиас не так богат, как Скотти Мэггит, но сейчас он шел по тем же улицам, по которым пройдет Скотти в первой главе книги, складывая и вычитая, складывая и вычитая, произнося это так, как иной смертный произносит слова молитвы.
Сколько бы Тобиас ни вел счет, общая сумма получалась всего лишь восемь фунтов и шесть пенсов. Этого было недостаточно. Совсем недостаточно.
Рассвет застал его все еще на новом Лондонском мосту, когда на горизонте ядовитые старые чернила ночи были разбавлены первым красным мазком луча восходящего солнца. Тобиас увидел, что новый мост был построен над лабиринтом улиц, где его сомнамбула, Джек Мэггс, провел свои младенческие годы.
Улица Пеппер-Элли-стэйрс исчезла. Крыши ее уцелевших домов были серыми и розовыми и блестели от мелко моросящего утреннего дождичка. Внизу под его ногами жили злобные существа из памяти Джека Мэггса. Здесь Том по серым мокрым ступеням тащил в дом сумки со свежими мясными обрезками, раздобытыми на бойне. Память об этом продолжала жить в Криминальном сознании Мэггса. Рождаясь, эти видения убеждали Отса в огромной важности задуманной им книги. Для него это было знаком, что однажды он может создать книгу подлинного значения. Как же он отнесся к этому предназначению? Как ростовщик. Он изучал свой великий план с лупой ювелира в руке. Возможно, ему удастся уже сейчас, сегодня продать исключительное право на издание и продажу книги, хотя он еще не написал ни единой строки.
Сейчас нет еще шести утра, слишком рано для делового разговора с издателем, но мысль о перспективе подобных радикальных переговоров вызвала румянец на его щеках. Он быстрым шагом пустился в обратный путь, с нетерпением предвкушая, как будет перебирать в руках каждый фунт из того, что причитается ему уже сегодня. Он снова пересек Лондонский мост, под которым против течения шли баржи, груженные овощами, спеша на рынок в Ковент-Гарден. Да, пока еще слишком рано заходить к Чири Энтуистлу, но как раз время наведаться к человеку, который обещал ему целое состояние за адрес «Ловца воров».
Подобно старику Эггиту, Тобиас еще не знал, как деньги могут защитить, помочь избежать невзгод и укрыться, как за бастионом, от штормовых ветров. Но в семь утра он уже стучался в дверь дома мистера Бакла, полный желания продолжить свои деловые отношения с Джеком Мэггсом.
Ему открыла горничная в трауре по скончавшемуся мистеру Спинксу.
– Вот и вы наконец, сэр! – воскликнула она, неприятно задев его фамильярностью тона. – Я собиралась пойти за вами, чтобы привести сюда.
Ничего более не объяснив, она повела его, но не в гостиную, а по пустой мрачной лестнице, которая в другом, более благоустроенном доме была бы непременно освещена приличной лампой.
Маленькая горничная вскоре опередила его на целый этаж, судя по ее голосу, доносившемуся издалека.
– Сюда, сэр. Все плохо, очень плохо.
Тобиас Отс, слегка сконфуженный, схватившись за перила, попробовал ускорить шаги, чтобы догнать горничную. Но это ему не удалось из-за предательски неровных ступеней.
Дом казался странно пустым и безжизненным. Он был более высоким, чем думал Отс, с очень малым количеством окон. Поэтому, когда Тобиас добрался до площадки второго этажа, он не заметил лакея, пока тот не сунул ему в руку листок бумаги. Тобиас вздрогнул и даже вскрикнул от испуга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Я только что сказал доктору Хардуику, что мы переехали на Лембс-Кондуит-стрит совсем недавно.
– Да, – оживленно подтвердила Лиззи. – Мы до этого жили на Фарнивал-Инн.
Доктор высоко поднял свечу.
– Ив Фарнивал-Инн вы получили такой подарок, как ваше ожерелье?
– О! – Рука Лиззи невольно дотронулась до ожерелья на шее, небольшого, старинного, из серебра и маленьких голубых камней. – Да, это было в Фарнивал-Инн, хотя это и печальный подарок. Оно было завещано мне моей бабушкой, дорогим мне человеком, которого я очень любила.
– Дайте его сюда, – сказал доктор. Лиззи смешалась.
– Нет необходимости снимать его, – поспешил вмешаться Тобиас, протянув руку за свечой. – Я подержу свечу, пока доктор Хардуик рассмотрит ожерелье.
– Нет, нет, – доктор пристально посмотрел на молодую женщину, – будьте так добры, снимите колье.
– Нет! – воскликнул Тобиас. – Не надо снимать.
Он угадал намерения доктора, но, когда Лиззи, легонько упрекнув своего зятя, подняла свои красивые маленькие руки к замочку колье, Тобиас понял, что если он попробует еще раз запретить ей делать это, то не выдержит и окончательно сорвется. В полном отчаянии он смотрел, как она отдает драгоценное колье, которым больше всего в мире дорожила, в эти чужие, веснушчатые руки.
Доктор Хардуик рассматривал драгоценность, чуть склонив голову, – так, показалось Тобиасу, смотрит ворона на кучу мусора. Но потом, когда он еще раз взглянул на колье, глаза его оживились.
– Очень красивое, – сказал он.
– Спасибо, – ответила Лиззи, зардевшись от удовольствия. – Не думаю, что до этого мой зять когда-либо его замечал.
– Элизабет!
– Оно стоит гораздо больше, чем пять шиллингов, – заметил доктор.
– Да, конечно, – воскликнула Лиззи, – еврей-ювелир в Хай-Холборне предложил мне за него две гинеи, хотя я не просила его оценивать колье.
– Значит, оно стоит все четыре гинеи, – сказал доктор. – Вы позволите мне, если я пообещаю вам быть очень осторожным с ним, одолжить его у вас на день или два?
Лиззи в замешательстве смотрела на неприятного старого джентльмена. Он улыбнулся ей. Она покраснела и повернулась к Тобиасу, который – об этом она потом много думала – совсем не помогал ей.
– Я уверен, что верну колье юной леди не позднее среды. Что вы скажете на это, мистер Отс?
– Тобиас?..
– Я понадоблюсь вам, – продолжал доктор, – думаю, еще раз в среду или в четверг, если не снизится температура. В любом случае, я уверен, вы будете рады видеть меня.
– Вы дадите нам расписку, надеюсь, – спросил Тобиас.
– Если у вас есть перо н бумага, – обратился доктор к Лиззи, – и если вы будете настолько любезны и сами дадите точное описание колье, я подпишу расписку.
– Я могу только написать то, что это колье моей бабушки, сэр, но зачем это вам?
– Я студент, – ответил старый доктор, опуская колье в бездонный карман своего грязного пальто, – студент, изучающий человеческое тело и его натуру, а также любые произведения искусства.
– Тобиас? – Лиззи обратилась к своему зятю.
Но Тобиас Отс снова сделал вид, будто не слышит ее. У маленького столика у окна он занимался тем, что со скрупулезной точностью описывал колье и его замочек. Пока он писал эти сто слов, его взбудораженные мысли уже перекинулись на деньги, как их найти, да побыстрее, чтобы без ущерба вернуть колье домой.
Глава 54
Пока ее зять провожал этого странного старого доктора, Элизабет Уоринер стояла у окна и сквозь кружевную занавеску смотрела на залитую лунным светом улицу.
Хотя потеря колье и беспокоила ее, эта утрата была всего лишь крохотной каплей дождя в той буре, которая невидимо сотрясала ее хрупкую фигурку. Проводя глазами мелькнувшего за окном доктора, она повернулась, чтобы увидеть перед собой того, кто занимал все ее мысли, чье дорогое ей лицо так хорошо можно было разглядеть при свете луны.
– Лучше зажечь свечу, – шепотом сказал он.
– Она уже легла спать,
– А миссис Джонс? Ей покажется очень странным, если она увидит нас в темноте.
– Миссис Джонс спит в детской возле маленького Джона. – Лиззи взяла из рук Тоби незажженную свечу в надежде, что теперь он обнимет ее. – Она уже спит, – убеждала его она.
Лиззи видела, как у него кривились губы и дрожал подбородок.
– Мне так жаль, – сказал он. Она приложила палец к его губам.
– О Тоби, какой ты глупый.
Лиззи обняла его, но его тело словно застыло от свалившихся бед, поэтому, услышав скрип половиц наверху, он мгновенно отшатнулся от нее.
– Мы должны зажечь свечу, – настаивал он. Когда Лиззи взяла его за руку, он судорожно ухватился
за нее.
– Извини меня за колье, – промолвил он. – Завтра ты получишь его обратно.
– Тобиас, мне плевать на это глупое колье.
– Милая, дорогая Элизабет. – На этот раз он обнял ее по-настоящему, прижав к себе так крепко, словно хотел почувствовать, что же так тревожит ее сердечко. – Милая, прелестная Элизабет, ведь это единственное твое украшение. Что ты говорила жене Клостера о камешках? Ведь я слышал. Разве ты не говорила, какую радость тебе доставляет просто смотреть на них в оправе?
– Теперь это не так важно.
– Не так важно, потому что я совершенно по-идиотски позволил украсть их у тебя?
– Тоби, ты же не считаешь это кражей.
– Ты получишь колье обратно завтра к полудню, обещаю тебе.
– Даже если бы его украли, мне было бы все равно. Другие события поважнее этого,
– Маленький Джон, кажется, скоро поправится. Лиззи посмотрела в лицо Тоби и поняла, что он совершенно не замечает ее взволнованного состояния.
– Малыш вел себя храбро, – осторожно сказала Лиззи. – Я хочу поговорить с тобой о важном вопросе, дорогой Тоби.
Лицо его стало серьезным.
– Говори, дорогая.
– Что говорить, дорогой Брат?
– То, что хочешь сказать.
– Муж, – произнесла она, и он, услышав это запретное для них слово, снова обнял ее и покрыл ее лицо поцелуями.
– Ты любишь меня, мой Муж?
– Ты же знаешь, что люблю. Ты хорошо это знаешь.
– И любишь все, что во мне?
– Все до остриженных кусочков твоих прелестных ноготков.
– И…
– Дай я поцелую тебя за все твои мысли.
Она высвободилась из его объятий.
– Боюсь, милый, что мои мысли не понравятся тебе.
– О Лиззи, – шутливо упрекнул он ее. – Как ты можешь такое говорить обо мне?
– Потому что мои мысли о нашем ребенке.
– Детка, этого не может быть!
– Нет, Тоби, может и уже случилось. Он отпрянул от нее.
– Господи, Лиззи, что ты говоришь?
– Я знала, что мои мысли не понравятся тебе. Не надо было меня расспрашивать.
– Лиззи, не шути надо мной.
– Я не шучу, мой Муж.
– Это твое воображение.
– Воображение? – Она повысила голос. – Никакого воображения. Ничего, во всяком случае не более того, что ты и сам мог бы предвидеть, когда взялся мне помогать складывать тяжелое покрывало.
Так приглушенными и взволнованными голосами переговаривались они в темной гостиной, пока не заметили мерцающий огонек на лестничной площадке, который приближался, скользя, как некий дух, а за ним вскоре можно было разглядеть округлую фигуру в белой ночной рубашке.
В дверях гостиной показалась Мери. Ее свеча осветила сестру, все еще стоявшую в темноте у окна. Тобиас был у камина, но когда Мери вошла в гостиную, он сдвинулся с места и протянул свою незажженную свечу, чтобы зажечь ее от той, что была в руке жены.
– Тобиас? Ты ссоришься с Лиззи?
– Нет, ничего подобного, дорогая.
– Но, Лиззи, почему ты плачешь?
И правда, увидев свою добрую непримечательной внешности сестру с искренней заботой на лице, Лиззи поняла, что ей не удержаться от слез.
Мери обняла ее своей пухлой рукой.
– Что с тобой, милая малютка Лиззи?
– Мое колье, – плакала навзрыд Лиззи.
– Что случилось с ее колье, Тобиас?
– Он позволил оборванцу доктору украсть его. Он позволил ему положить колье себе в карман. Он не остановил его, ему было безразлично.
– Мне не было безразлично, – воскликнул задетый Тобиас. – Мне совсем не безразлично.
– Ему было все равно, – рыдала Лиззи. – Он думает только о собственных удовольствиях.
Последнее обвинение вызвало долгую и странную паузу.
– Тобиас, это правда? – наконец спросила Мери.
– Доктор взял колье только в залог, пока не получит деньги за визит.
– Это был ужасный старик, – заключила Мери. – Я очень серьезно поговорю с доктором Гривсом, когда увижу его в следующий раз. Заставить нас отдать нашего ребенка в руки какого-то… ростовщика! Тобиас, ты обязательно должен вернуть колье Лиззи.
Лиззи посмотрела на Тобиаса, который как-то неуклюже облокотился о каминную доску. Он всегда казался ей сильным и по-отечески заботливым, но теперь она увидела, как высока для него доска камина и как ему приходится изощряться, чтобы небрежно облокотиться о нее. Вид Тобиаса обескуражил и разочаровал ее; лучше бы она не видела его таким.
Глава 55
Когда Тобиасу Отсу было пять лет, его отца обвинили в убийстве человека по имени Джад в таверне на Уордор-стрит. Джона Отса судили в Олд Бейли и наказанием была смертная казнь через повешение.
Воспоминания маленького Тоби ограничивались зловонным запахом маленькой камеры смертника, где его отец днем и ночью писал прошения о помиловании.
Ньюгейтские тюремщики благоволили к «Джону-забияке», угощали его пирогами и в изобилии пивом, поэтому Тоби, которому разрешали навещать отца, нередко находил его то в возбужденном состоянии, то в мрачном. Будучи в подавленном состоянии, он кричал жене и сыну, что он не хочет умирать.
Все это, конечно же, отразилось на маленьком мальчике.
В конце концов отец добился помилования, но, как сказала его жена, «его характер от этого лучше не стал». Поселившись в Сохо, он вскоре стал своего рода знаменитостью у городских жокеев и букмекеров.
Однако с годами Тобиас поверил, что его отец мог быть виновен в убийстве Джада. В газетах немало говорилось о физической силе и жестокости убитого и слабости и хрупкости осужденного, и все же, несмотря на эту разницу в физической силе, Тоби знал, каким агрессивным мог быть его отец.
Джон Отс считал, что надо в открытую встречать все, что тебе угрожает. Если закоулок темный, ты входишь в него, досталась норовистая лошадь, ты все равно должен оседлать ее. Свирепствует буря, не спеши укрыться. Тобиас был такого же роста, как и его отец, и тоже унаследовал от него привычку открыто встречать опасность.
Страшась бедности и нищеты, он со страстным увлечением начал писать о бедных. Его мучили кошмары о казни через повешение, и он стал посещать места казней и писать о них для магистрата. Но ужасное утро, когда умер мистер Спинкс, и то, о чем поведало ему прелестное существо, почти ребенок, обманутое и соблазненное им и ждущее от него ребенка, стало самой грозной и зловещей тучей на спокойном горизонте его жизни.
Ночь он провел в самой паршивой ночлежке на Фокс-стрит, совсем недалеко от дома. Он уже бывал здесь и написал заметку в «Кроникл» о чудовищном состоянии этого заведения, но никогда еще его тело не касалось этих зловонных соломенных тюфяков. Это была действительно самого низкого пошиба ночлежка, ее спальные комнаты кольцом окружали центральный двор, мокрый и скользкий от сточных канав. Скрипучим голосом парень в переднике потребовал от него пенни, а потом еще полпенни за ночевку. Он провел Тобиаса в комнатку без окон, похожую на шкаф, где уже лежала парочка бродяг, а в воздухе густо пахло элем и луком.
Здесь автору книги «Капитан Крамли» предстояло притвориться спящим и дать возможность своим соседям обшарить его карманы. Это были грубые парни с кустистыми бровями и широкими носами. Тобиасу было нестерпимо чувствовать на своем теле их бесстыжие ощупывающие пальцы, когда они лезли ему под подушку и тонкое одеяло. У него было такое чувство, будто по его телу бегают крысы.
Потом они оставили его в покое, о чем-то пошептались и занялись, как он понял, своими бесстыжими играми, со стонами и проклятиями.
Наконец они утихомирились и уснули, и Тобиас Отс вылез из-под своего одеяла. Эти эпизоды и специфическая атмосфера ночлежки позднее будут описаны не только в его книгах «Смерть Мэггса» и «Майкл Адамc», а по сути, в каждой из работ, которые потом напишет Тобиас Отс. У него дворы всегда будут покрыты зеленой, дурно пахнущей слизью, маленькие каморки будут шкафами с удушливым воздухом и запахом эля и лука. Везде будут стены с оборванными обоями и жилетки, запачканные яичным желтком. Это будет мелькать время от времени в его серийных заметках, но если ему за это хорошо платили, тогда, значит, все хорошо. Ибо Тобиас Отс появился в Хай-Холборне, не поборов своих страхов, а умножив их, и можно поручиться, что он скорее утопится, чем позволит, чтобы жизнь его семьи опустилась до подобной нищеты.
Однажды станет известно, что он был неверен жене и погубил ее юную сестру, и тогда кто захочет взять в руки книгу с его именем на корешке? Спускаясь к Темзе, минуя район Боро, Тобиас Отс представлял эту всеми осужденную личность, которая не смеет снова смело поднять голову; он будет беден и всеми презираем. Он шел по улицам, прислушиваясь к эху собственных шагов и думая о деньгах так, как будет думать о них скупец, герой его будущей книги «Французская улица». Его скупец удивительно будет похож на автора, хотя читатель об этом не догадается. Правда, Тобиас не так богат, как Скотти Мэггит, но сейчас он шел по тем же улицам, по которым пройдет Скотти в первой главе книги, складывая и вычитая, складывая и вычитая, произнося это так, как иной смертный произносит слова молитвы.
Сколько бы Тобиас ни вел счет, общая сумма получалась всего лишь восемь фунтов и шесть пенсов. Этого было недостаточно. Совсем недостаточно.
Рассвет застал его все еще на новом Лондонском мосту, когда на горизонте ядовитые старые чернила ночи были разбавлены первым красным мазком луча восходящего солнца. Тобиас увидел, что новый мост был построен над лабиринтом улиц, где его сомнамбула, Джек Мэггс, провел свои младенческие годы.
Улица Пеппер-Элли-стэйрс исчезла. Крыши ее уцелевших домов были серыми и розовыми и блестели от мелко моросящего утреннего дождичка. Внизу под его ногами жили злобные существа из памяти Джека Мэггса. Здесь Том по серым мокрым ступеням тащил в дом сумки со свежими мясными обрезками, раздобытыми на бойне. Память об этом продолжала жить в Криминальном сознании Мэггса. Рождаясь, эти видения убеждали Отса в огромной важности задуманной им книги. Для него это было знаком, что однажды он может создать книгу подлинного значения. Как же он отнесся к этому предназначению? Как ростовщик. Он изучал свой великий план с лупой ювелира в руке. Возможно, ему удастся уже сейчас, сегодня продать исключительное право на издание и продажу книги, хотя он еще не написал ни единой строки.
Сейчас нет еще шести утра, слишком рано для делового разговора с издателем, но мысль о перспективе подобных радикальных переговоров вызвала румянец на его щеках. Он быстрым шагом пустился в обратный путь, с нетерпением предвкушая, как будет перебирать в руках каждый фунт из того, что причитается ему уже сегодня. Он снова пересек Лондонский мост, под которым против течения шли баржи, груженные овощами, спеша на рынок в Ковент-Гарден. Да, пока еще слишком рано заходить к Чири Энтуистлу, но как раз время наведаться к человеку, который обещал ему целое состояние за адрес «Ловца воров».
Подобно старику Эггиту, Тобиас еще не знал, как деньги могут защитить, помочь избежать невзгод и укрыться, как за бастионом, от штормовых ветров. Но в семь утра он уже стучался в дверь дома мистера Бакла, полный желания продолжить свои деловые отношения с Джеком Мэггсом.
Ему открыла горничная в трауре по скончавшемуся мистеру Спинксу.
– Вот и вы наконец, сэр! – воскликнула она, неприятно задев его фамильярностью тона. – Я собиралась пойти за вами, чтобы привести сюда.
Ничего более не объяснив, она повела его, но не в гостиную, а по пустой мрачной лестнице, которая в другом, более благоустроенном доме была бы непременно освещена приличной лампой.
Маленькая горничная вскоре опередила его на целый этаж, судя по ее голосу, доносившемуся издалека.
– Сюда, сэр. Все плохо, очень плохо.
Тобиас Отс, слегка сконфуженный, схватившись за перила, попробовал ускорить шаги, чтобы догнать горничную. Но это ему не удалось из-за предательски неровных ступеней.
Дом казался странно пустым и безжизненным. Он был более высоким, чем думал Отс, с очень малым количеством окон. Поэтому, когда Тобиас добрался до площадки второго этажа, он не заметил лакея, пока тот не сунул ему в руку листок бумаги. Тобиас вздрогнул и даже вскрикнул от испуга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39