16

Он открыл калитку во двор, когда сражение ее за свои права с бывшим владельцем старого яблоневого сада вступило в решающую фазу. Лилия Андреевна, его супруга, в решительной позе стояла у большой яблони с топориком в руке, спрашивая у бывшего хозяина этого сада, который загораживал от нее яблоню:
– Разве вам не уплачено за каждую фруктовую единицу?
– Чего? – переспрашивал он, растопыривая руки, стараясь и не прикоснуться к ней, и не допустить до яблони.
– Я, кажется, по-русски говорю, что государством уже уплачено вам за каждое дерево, – отчеканила Лилия Андреевна.
Бывший хозяин сада взглянул на нее своими голубыми глазами, нос и губы у него покривились. Но он ничего не сказал, а вдруг повернулся и пошел прочь. Кузьма Константинович разминулся с ним в калитке.
Увидев мужа, Лилия Андревна ринулась к нему.
– Что за люди! В новом доме у него теперь водопровод, ванная, – она стала загибать пальцы на руке, но не договорила. Ее муж почему-то вдруг тоже скривил гримасу, очень похоже, как это только что сделал казак, и, отмахнувшись, пошел от нее в открытую дверь дома.
Но Лилия Андреевна тут же утешилась. Она давно знала и не скрывала от своих знакомых, что ее Кузьма, несмотря на весь его гидростроительный ум, человек со странностями, впрочем, присущими всем творческим людям. Поэтому его мнения по вопросам устройства семейного очага она совершенно спокойно могла не принимать во внимание. Придет время – и он еще скажет ей спасибо.

17

Не только в пойме, которую должна была затопить вода, но и по нижнюю сторону плотины люди, снимаясь с обжитых мест, переселялись на новые. Оттуда уходили перед нашествием воды, а здесь, вблизи плотины, говорили инженеры, тоже лучше было не оставаться.
Дальше инженеры ограничивались намеками. Конечно, ничего страшного в ближайшем будущем не предвидится. Но еще не зарубцевалась у людей память о том, как проходили здесь на Сталинград немецкие танки. Скорее всего, намеки и сыграли свою роль в том, что из станицы, которая оказалась под самой плотиной, жители раньше других переселились на новое место.
За три с лишним года они там давно уже обстроились, посадили молодые сады. Но и в старые не забывали наведываться. К тому же временные хозяева и не пытались заявлять на них свои права. Судя по всему, они даже чувствовали себя виноватыми перед теми, кто вынужден был бросить обжитые места, и совсем не препятствовали им, когда приходило время собирать урожай в садах.
Но Лилии Андреевне Клепиковой, которая, приехав теперь к мужу, занялась устройством семейного, пусть и временного, гнезда, совсем не обязательно было знать об их подробностях. До этого она привыкла жить в Москве. Она не цыганка была, чтобы всю жизнь проводить на колесах, кочуя вслед за мужем со стройки на стройку. Но теперь ее Кузьма уже стал приближаться к тому возрасту, когда и в самых, казалось бы, верных мужей начинает вселяться вирус ветрености. И пока еще до этого не дошло, она решила приехать к мужу.
Увидев старый казачий сад, она пришла в восхищение. Меньше всего она ожидала найти здесь, среди этого хаоса развороченной и вздыбленной земли, такое чудо. Ветви могучих яблонь с четырех сторон обнимали дом, где ей с мужем предстояло жить вплоть до окончания стройки. Конечно, он мог бы заблаговременно побеспокоиться, чтобы им отвели коттедж не где-нибудь на отшибе – на правом берегу, а в центральном поселке, но, как всегда, он зевнул. Из-за этого она теперь не намерена была терпеть неудобства. В конце концов, ничего с ее Кузьмой не случится, если он станет ездить отсюда на работу на автобусе. Это каких-нибудь восемь – десять километров. В Москве тысячи людей ежедневно ездят на работу из конца в конец города.
Однако и в этом казачьем доме, если его благоустроить, можно будет неплохо прожить до конца стройки. Даже нечто оригинальное есть в том, что они будут жить в курене. Из ветвей сада он выглядывает, как из зеленой рамы. Если на то пошло, можно оставить и камышовую крышу, чтобы не нарушать стиль. Тем более что крыша новая. Очевидно, еще совсем недавно бывшие хозяева куреня надеялись, что будут здесь жить.
Но эти доисторические окна и двери она, конечно, распорядится заменить. Темно в доме и от слишком густых яблонь. Но если срубить всего четыре яблони, образуется аллея в самый конец сада. Там можно поставить беседку. Лилия Андреевна сказала мужу, чтобы привезли три-четыре самосвала песка, а еще лучше – той самой золотистой морской крошки, что возят на плотину для фильтров. Поживи с таким мужем – и сама станешь гидрой.

18

Наконец-то на диспетчерке в управлении Автономовым была брошена одна из тех фраз, которой назначено было стать крылатой:
– Завтра зануздаем Дон.
Несмотря на то что перекрытие русла должно было начаться после обеда, уже с утра по всему крутому склону правого берега, посеребренному полынью, стояли люди. Красными, зелеными, оранжевыми платьями и платками женщин покрылась верхняя часть склона, а нижнюю часть заняли мужчины. Среди них можно было увидеть и красные околыши, от которых уже отвыкли взоры. Костерком пылали они в том месте, где стояла, выдвинувшись вперед, группа старых казаков.
Впереди, положив обе руки на байдик, стоял совсем древний старик. Вокруг него плясала армия кинооператоров и фоторепортеров. Среди них увидел Греков и девушку в комбинезоне, которая, казалось, вот-вот переломится под тяжестью своей кинокамеры. Но, расталкивая мужчин, она неизменно оказывалась впереди всех.
Вездесущее племя в желтых кожаных куртках ловило мгновения, когда солнце проглядывало сквозь прорехи туч, стремясь запечатлеть то, что через час или через день запечатлеть уже будет невозможно. Через час, через день все здесь будет иным. Будет, может быть, яркий солнечный день, но такое уже не повторится. Будет, возможно, еще более красивым этот берег, но Дон никогда уже не потечет по своему руслу. Не будет больше такого Дона.
Преступлением было бы прозевать и то самое мгновение, когда он еще такой, и то, когда на него начнут набрасывать узду, а он, может быть, попытается поднять бунт, отстаивая свое право течь по древнему руслу.
А пока кинорепортеры и фоторепортеры избрали своей мишенью старого казака.
– Еще немного – и он испустит дух, – подтолкнув Грекова, сказал Автономов. – Эта киноблоха так и скачет вокруг него.
Но старик и в самом деле был для кинооператоров находкой. Во-первых, он чем-то похож был на Ермака. Во-вторых, это был не какой-нибудь ряженый сторож конторы «Главчермет», за всю свою жизнь не знавший седла, а самый натуральный сын Дона. В этом все переставали сомневаться, едва взглянув на его синий чекмень и на такого же цвета шаровары с лампасами.
Да, это был тот самый старик, который приезжал сюда и весной из станицы Приваловской, когда под напором льда содрогались быки железнодорожного моста, и потом, когда он пообещал Федору Ивановичу Цымлову, что Дон еще покажет себя. Но тогда одет он был в обыкновенный поношенный тулуп и в треух, а тут явился, как на смотр.
И поистине величественное впечатление производил этот обломок казачества, когда он, пренебрегая суетой окружавших его репортеров, сквозь их толпу зорко поглядывал в верховья на столб синей воды, которую хотели запереть камнем. Усмешка таилась у него в уголках губ под крыльями бурых усов и в складках полуприкрытых век.
Тишина повисла над берегом, когда Федор Иванович Цымлов взмахнул рукой за стеклянной стенкой своего КП и первые самосвалы с изображениями буйволов на капотах, съезжая к прорану на мост и разламываясь надвое, стали освобождаться от своего груза. Армия кинорепортеров и фоторепортеров, отхлынув от старика, повернула все свои жерла туда, где стали низвергаться в Дон водопады камня.
Но еще много времени должно было пройти, чтобы люди, заполнившие придонский склон, поверили, что все это было затеяно совсем не ради репортеров и кинооператоров в комбинезонах и желтых куртках, которым нужно было заснять какое-то представление на берегах Дона. Ничто пока не предвещало, что с Доном, который все с той же медлительностью тек среди белых песчаных откосов и красных яров, может произойти какая-нибудь перемена.
Сперва он всего лишь вздохнул, когда вывалилась из самосвала первая очередь камней. Ни сколько-нибудь замутить его не смогла она, ни тем более преградить ему путь в привычных берегах к Азовскому морю. Только на одно мгновение поднялась из его глубин фиолетовая муть, но тут же и успокоилась вода. Легкая рябь, набежав на кромки берегов, угасла.
Не омрачилась зеркальная поверхность Дона и после того, как еще раз самосвалы опрокинули в него свой грохочущий груз. Восемь тупоносых машин сразу въезжали на мост, вода размыкала чрево и, поглотив глыбы серого камня, смыкаясь, текла все так же, как текла она до этого сто и тысячу лет в берегах, опушенных зеленью лугов и серебром полыни.
– Так он и покорился! – услыхал Греков.
Тот самый казак, который сплел его сыну раколовку, стоял в двух шагах от него в толпе. Греков обратил внимание, что глаза у него были ярко-синие и молодые. Может быть, и потому, что, глядя вниз, под кручу, видели они, что батюшка-Дон не только не собирается покоряться, но даже и не желает замечать, что вся эта суета, затеянная здесь, имеет к нему хоть какое-то отношение. Мало ли чего уже ни затевали люди на его берегах за те сотни и тысячи лет, пока он течет в своем русле! Сколько их родилось и умерло, сколько окрасило своей кровью его воды и утонуло в них, а ему хоть бы что.
– Этим его не возьмешь, – снова сказал знакомый Грекову казак, дотронувшись сзади до плеча старика с байдиком. Но старик не оглянулся.
Кинооператоры и фоторепортеры и теперь не оставляли его в покое, то и дело переводя дула своих объективов с прорана на него. Они видели в лице этого древнего казака великолепный сюжет и хотели обыграть его до конца.

Но и он пока не оправдывал их надежд. Его лицо и вся внушительная фигура оставались невозмутимо спокойными, как невозмутимо спокойным оставался Дон, пренебрегая тем, что его старались забросать камнями. Положив руки на свой караичевый байдик, старик смотрел, как исчезают камни под водой. Съезжая с моста на левый берег, порожние самосвалы шли под экскаваторы и, вновь загруженные, возвращались на проран, замыкая кольцо. Пошел второй час перекрытия русла Дона.

19

Вдруг застрял самосвал посредине прорана. Остановились следом за ним и другие машины.
– Доигрался, – бросил Автономов. Греков не понял
– Кто?
Автономов метнул взгляд в ту сторону, где за стеклянной стенкой КП на круче белым пятном расплывалось лицо Цымлова.
– Кажется, было сказано ему, чтобы из ЗК на эту операцию – ни одного. – Автономов вскинул к глазам руку с часами. – Считай, уже полторы минуты из графика выпали. Ну, Федор Иванович, как бы я тебя самого не заставил улечься поперек Дона, – клокочущим голосом пообещал Автономов.
– Нет, это не ЗК, а Коваль, – присматриваясь к круглоголовому, плечистому шоферу, откинувшему капот самосвала, возразил Греков.
Шофер то нажимал на стартер самосвала, то опять, вылезая из кабины, по пояс скрывался в его пасти. «Буйвол» не трогался. Сзади подходили от экскаваторов новые машины, и скоро уже замерло все кольцо.
Автономов опять поднес часы к глазам.
– Две минуты.
В этот момент рядом с фигурой круглоголового появилась фигура другого водителя, в синем комбинезоне. Плечом отодвинув круглоголового, он нырнул в пасть «буйвола», через мгновение вынырнул и, махнув рукой, побежал в хвост колонны. Женщина в комбинезоне едва успела забежать впереди него со своей кинокамерой, затрещав ею, но он тут же и отвел ее рукой, побежав дальше. Круглоголовый шофер за хлопнул за собой дверцу кабины, и самосвал, окутываясь дымом, съехал с моста. Опять заструилось кольцо машин вокруг горла Дона.
– Кто этот молодец? – поинтересовался Автономов. С явным удовольствием он повторил: – Молодец! Когда будем людей к наградам представлять, ты, Греков, не забудь его.
– Это Коптев, – сказал Греков, присматриваясь к водителю в синем комбинезоне, который, оказав помощь товарищу, уже захлопнул дверцу своей машины.
Ничего не дрогнуло в лице Автономова. Он лишь повел глазами в сторону Цымлова, снова встретился взглядом с Грековым и устремил взор туда, где бурлила между ряжами вода и, опоясывая Дон, шли по кругу самосвалы с буйволами на капотах.
Все таким же невозмутимым оставалось чрево Дона, вздрагивая и расступаясь лишь для того, чтобы поглотить очередной поток камней. Уже начинало казаться, что никогда не насытится оно и что восторжествует этот потомок Ермака с байдиком, пока не стала стекать по балкам с горы из степи мгла и не послышалась из репродукторов команда Цымлова:
– Свет!
Одновременно вспыхнули все прожекторы на правом и на левом берегах, скрещиваясь на проране, залучились тысячесвечовые лампы на железобетонных столбах, замерцали фары. Синева вечера раздвинулась, очертив многоцветную толпу на склоне и проран. И тут же как ветром колыхнуло толпу. Из груди ее вырвался вздох.
Вдруг увидели все поперек Дона темную гряду. Свет прожекторов и ламп, пронизав воду, явственно обозначил волнистый хребет каменных бугров, между которыми еще оставались ложбины Все теперь могли видеть, как после каждого нового обвала камней все выше под водой поднимаются конусы бугров и как выравниваются между ними ложбины.
Голос Цымлова скомандовал;
– Вторая очередь!
И с «буйволов», гуськом спускавшихся к прорану, уже не глыбы стали падать в Дон, а заструились ручьи мелких камней. Сталкиваясь в воздухе, они разбрызгивали красные, зеленые, голубые искры.
Кинооператоры и фоторепортеры, не жалея пленки, метались под этим камнепадом по мостикам, перекинутым от ряжа к ряжу. Казалось, не вода бушует между ними, а голубое, красное, зеленое пламя. Ослепленные им, кружились в водовороте рыбы: медно-красные сазаны, серебристые сулы, черные щуки. Медлительные сомы искали проходы в каменной запруде, туполобо тычась в нее, отплывая и вновь подплывая.
Все же одному из них удалось втиснуть свое могучее туловище в ложбину между каменными буграми. Бия хвостом, он рывками пошел вперед, прорываясь в верховья Дона. И он бы, пожалуй, прорвался, если бы в это мгновение из самосвала не обрушилась на него лавина камней, похоронив под собой. В это мгновение и каменная гряда показала из-под воды свою серую ребристую спину.
Слышен стал рокочущий шум Дона. Он как будто хотел напоследок что-то рассказать людям, которые молча стояли на склоне и смотрели, как машины забрасывают камнями его грудь, и напомнить им о чем-то. Осевшие под грузом, медленно въезжали на проран и, легко съезжая с него, опять бежали под ковши экскаваторов самосвалы. С каждым новым оборотом машин все уже становилось горло, из которого еще вырывалась прощальная песня Дона.
Он еще пробивался в низовья большими и маленькими ложбинами, разделявшими вершины каменного хребта, но с каждым новым заездом «буйволов» на проран они становились уже. Вдруг песня его оборвалась.
Съехавшая на мост очередная машина ссыпала в черный проем свой груз. Падая, он угодил в то самое место, где еще пробивалась последняя струя сквозь камни, и все смолкло. Захлебнулся Дон. Перед непроходимой преградой свернул со своего тысячелетнего пути и потек по обводному каналу в обход плотины, чтобы ниже ее опять вернуться в свое древнее, но уже навсегда обмелевшее русло.

20

В этот момент кинооператоры снова вспомнили о старике, из которого должен был получиться сюжет. Если его как следует обыграть, это наверняка войдет в золотой фонд киноискусства. Единственный в своем роде шедевр: прощание казачества со старым Доном.
Снопы света сразу со всех сторон брызнули на склон горы и, выхватив из темноты живописную толпу, ярче всех озарили стоявшего впереди всех старого казака с байдиком. Вспыхнули у него околыш и лампасы. И все вдруг увидели, что он плачет.
Кинорепортеры и фоторепортеры так и ринулись поближе к нему, заходя с одного и другого бока и приседая, чтобы снизу нацеливать объективы, потому что им непременно надо было заснять его лицо крупным планом. Каждая его слеза была на вес золота. Это были не какие-нибудь глицериновые, а самые натуральные слезы казака, оплакивающего расставание его с древним Доном. Окружив старика, они в свете прожекторов плясали вокруг него. Девушка в комбинезоне сумела ближе всех подобраться к нему, под самую бороду, и снизу целилась в него глазком кинокамеры.
Внезапно старый казак выпрямился и, подняв свой байдик, пошел на них, как ходил на ворон и сорок в своем огороде и в станице.
– Кыш, проклятые!
Расступаясь перед ним, они разбежались в стороны, но не забывая при этом трещать и щелкать затворами своих аппаратов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33