– Я ему отказал.
– Почему?
– Федор Иванович развел руками.
– Не в моей власти. Вот если бы я мог рассчитывать… – Он взглянул на Грекова своими крупными навыкате глазами.
Греков рассмеялся. Не так-то прост был Федор Иванович.
Цымлов тоже заулыбался:
– Значит, Василий Гаврилович, можно надеяться?
– Я, Федор Иванович, попытаюсь.
– Это будет вдвойне хорошо.
– Во-первых, Зверев, возможно, по старой дружбе сможет на него повлиять. Во-вторых, и Молчанова, как вы уже предлагали, мы на время из поля зрения этого пахана уведем.
Греков прислушался к шороху дождя за окном.
– Не сорвет проран? Вдруг правда повысится уровень в Дону.
– За проран я спокоен. С тройным запасом прочности строили. Не это меня беспокоит.
– А что же?
– Станица Приваловская. Посылал туда Козырева, доложил, что там теперь сплошная гульба. Пьют и казачьи песни поют. У них же свои виноградники. Цимлянский, золотовский, красностоп.
Греков, улыбнулся:
– Все выпьют и снимутся…
– У них, Василий Гаврилович, там много вина, долго пить. В каждом дворе пресс, свой винцех. В каждом дворе бочки в погребах стоят. И что-то нет у меня большой надежды на секретаря райкома Истомина. Недаром он…
– Договаривайте,
– Рыжий.
Греков засмеялся:
– При чем здесь его… масть?
– Не говорите. Рыжие они все упорные. Запустит руку в свою шевелюру и ни с места. А тут не одно упорство нужно. Вы того казака помните, что во время ледохода приезжал?
– Суровый старик.
– Теперь он повадился уже каждое воскресенье ездить…
– Зачем?
– Говорит, у него здесь на стройке работает внучка, но я подозреваю, что он не столько ради нее, сколько как уполномоченный от таких же, как сам, стариков и старух. Станет под прораном на том бугре, – Цымлов показал в окно, – и смотрит. А в прошлое воскресенье, когда я мимо проходил, придержал меня крючком байдика за плечо. «Это что же вы там строите, мост?» – «Нет, – отвечаю, – это называется прораном». – «А как же, – спрашивает, – вы по этому прорану будете ездить, если в нем такие дыры?» – «Через них мы и завалим камнями Дон». – «А куда вода денется?» – «Будем собирать ее перед плотиной и выпускать сколько нужно». – «Посадите Дон на паек?» – «Не на паек, а чтобы зря не пропадала». Тогда он как ворохнул на меня глазами из-под дремучих бровей: «Вот как он развернется и разом смахнет к такой-то матери весь этот проран. Это же Дон». Повернулся и ушел.
– Так и сказал?
– Слово в слово.
Уже собираясь уезжать, Греков стыдливо вспомнил:
– Вы, Федор Иванович, не дадите мне на время ту монету?
Федор Иванович удивился:
– Какую монету?
– Из того горшка, что у вас на шкафу, – приглаживая ладонью волосы, пояснил Греков. – Понимаете, имел я неосторожность проговориться об этих монетах Танюшке, и она мне теперь покоя не дает. Всего на три-четыре дня, пока ей надоест, – заверил Греков.
– Можете хоть на три недели, – улыбаясь, сказал Федор Иванович, запуская руку в горшок, вымытый гидромеханизаторами из-под яра. – Если она полтысячи лет в сохранности пролежала в этом ropinV ке, можно быть уверенным, что в ручонках у вашей Танюши с нею ничего не случится. Успеет еще належаться под стеклом в музее.
Древняя, черная от времени монета заняла почти всю ладонь Цымлова.
– Чего только не находят теперь у нас на объектах, – передавая ее Грекову, сказал Федор Иванович. – Как-то взглянул на свой стол в конторе и даже вздрогнул: хазарский пестик от ступки, кузнечный молоток черт знает какой давности, казачье стремя, кулацкий обрез, орден Отечественной войны второй степени…
– Почему же вздрогнул? – глуховато спросил Греков.
– Как вам сказать… Лежали они в одном и том же песочке, хоть и на разной глубине. Теперь бы этот древний кузнец посмотрел, какими мы молоточками забиваем шпунты. И в чьих только руках она не была, а теперь окажется у вашей Танюши.
– И попросить она умеет так, что не отказать, – берясь за шляпу, виновато сказал Греков.
В этот момент Галина Алексеевна, появляясь в фартуке из кухни, преградила ему путь.
– Нет, Василий Гаврилович, уж теперь-то я вас не отпущу, – сказала она, отбирая у него шляпу. – В прошлый раз вы сбежали самым позорным образом, и теперь я дам вам амнистию не прежде, чем вы попробуете моего пирога. Да, да, я видела, как приехала ваша машина к конторе, и спекла его специально для вас. Израсходовала полкило муки и почти столько же дефицитного масла. Вы меня ввели в убыток, вы его и съедите.
Греков взмолился:
– В следующий раз, Галина Алексеевна, я съем два пирога, а теперь мне нужно к Автономову, а к двенадцати на пристань.
– В полночь? – недоверчиво спросила Галина Алексеевна.
– Из Ростова только один ходит пароход.
– Опять какое-нибудь начальство встречать?
– На этот раз, Галина Алексеевна, я встречаю сына.
Перед этим доводом она отступила. Но шляпу вернула ему не прежде чем он согласился на ее ультиматум.
– В таком случае вы возьмете пирог с собой и съедите его дома по случаю приезда сына.
Она знала, за какую потянуть струну. Покачивая головой, с завернутым в газету круглым пирогом под мышкой, вышел Греков от Цымловых.
Уже у машины догнал его Федор Иванович:
– Не забудьте, Василий Гаврилович, напомнить Автономову и про Коптева. Наша бумага уже вторую неделю у него лежит.
Дождь перестал. Но и омытые им звезды не могли бы поспорить с огнями, которые, чем ближе было к полуночи, тем все ярче разгорались внизу, под нависшей над поймой кручей.

8

Из углового окна управления пробивался сквозь малиновую штору свет, окрашивая еще невытоптанную лебеду. Раньше здесь был станичный выгон.
Когда Греков вошел к Автономову в кабинет, тот сидел, сцепив руки и подперев ими подбородок. Глаза у него были закрыты, китель вздымался и опускался на груди. Что-то заставляло его единоборствовать с усталостью в этот час, когда давно уже все спали. Не только в управлении – по всему поселку померкли окна. И батарея телефонов на тумбочке справа от стола Автономова не подавала признаков жизни.
Но едва Греков переступил порог кабинета, как Автономов, открывая глаза, совершенно свежим голосом, в котором всегда чудилась насмешка, спросил:
– Ты где это по ночам бродишь? Я тебе и в политотдел звонил, и Валентину Ивановну разбудил. В такое время все организованные люди спят. Где был?
– У Цымлова, – садясь, ответил Греков.
– И от него, заряженный какой-нибудь очередной идеей, – ко мне на штурм? – уже с нескрываемой насмешкой в голосе спросил Автономов.
– Почти.
– Выкладывай, – миролюбиво согласился Автономов. – Мне все равно дожидаться звонка министра. Но сперва расскажи о проране.
Обратно на левый берег Греков поехал от Цымлова не по наплавному мосту, а через проран и убедился, что Федор Иванович не напрасно был так уверен. Еще месяц – и можно будет перекрывать русло Дона.
– Если, конечно, не задержит нас с отводным каналом Гамзин, – заключил Греков.
Автономов усмехнулся:
– Если ты так уверен в Цымлове, то в Гамзине я тем паче. А с Приваловской?
– Там стоило бы лучше разобраться.
– Вот и разберись. Ты же в тридцатом году там людям райскую жизнь обещал.
– Этого я, между прочим, не обещал, – закипая раздражением, сказал Греков. Не любил он, когда Автономов начинал разговаривать с ним в таком тоне.
– И если надо, то без лишних церемоний с районными властями бери там все в свои руки.
– Но это уже после засыпки прорана.
– Не опоздай. Скоро вода начнет нам пятки мочить… Ну а теперь хочешь я сам скажу, по какому делу тебя сегодня уполномочил твой Цымлов.
– Он такой же мой, как и твой.
Автономов отвел его слова жестом.
– Не скажи. Я же не отрицаю, что Гамзин – тот больше мой. Но и без твоих слов мне уже известно, какой Цымлов замышляет новый человеколюбивый акт.
– От кого, Юрий Александрович, тебе это известно, если не секрет?
– У меня от тебя секретов не может быть. Ты же моя партийная совесть. Кого Цымлов через два дня на третий присылает ко мне на доклады вместо себя?
– Козырева?
– Но у человека, как тебе известно, кроме чувства совести, должно быть и чувство долга. Мой долг не позволяет мне обходить закон.
– Ты, Юрий Александрович, помнишь того ЗК, который прыгнул на льдину и погасил шнур?
– Что-то припоминаю, но смутно.
– Это был он.
– Кто?
– Молчанов.
Только на секунду колебание отразилось на лице Автономова.
– Это еще ничего не доказывает. Во время войны многие из лагерей попадали в штрафроты. Случалось, и зарабатывали звезды Героев Советского Союза. Но мы давно уже не по законам военного времени живем. Сегодня его расконвоируй, а завтра он опять сунет кому-нибудь под лопатку перо.
– И все же на этот раз твои информаторы обманули тебя.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Загляни в свою синюю папку и ты сам увидишь, о чем теперь тебя просит Цымлов.
Пошарив рукой в тумбе стола и раскрыв перед собой синюю папку, Автономов продолжал небрежно улыбаться, но Греков видел, как уже порозовели его щеки, улыбка, подергивающая уголки рта, все больше начинала напоминать гримасу, а руки шарили на столе: передвигали чугунную пепельницу, откручивали и закручивали ручку на пресс-папье. Больше всего Автономов не любил быть обманутым.
– Козырев свое получит, – сказал он. – Но из этого еще не следует, что и человеколюбивый проект твоего Федора Ивановича под аплодисменты пройдет.
– За что ты, Юрий Александрович, его не любишь?
– Разве это заметно?
– Даже слепому.
– Теперь и ты ошибся. Не его я не люблю, а когда он начинает ковыряться.
– Как это понимать?
– Наше дело строить, а не лезть в дебри.
– Боишься заблудиться?
– Не нами заведено.
– И на этом можно поставить точку?
Автономов долго не отвечал, склонившись над папкой. Большая белая рука его лежала на стекле, отражаясь в нем, как в зеркале. Когда, подняв голову, он взглянул на Грекова, тому показалось, что под фамильярной грубостью Автономов старается спрятать что-то другое.
– Вася, девичья твоя душа, – сказал он осевшим голосом, – почему ты не пошел заведовать детскими яслями? Сушил бы теперь пеленки, вместо того чтобы обращать меня здесь в христианскую веру. Скучновато мне бывает с тобой. – Автономов вдруг придвинул к себе папку и, размашисто написав на углу листа: «Разрешаю В. Молчанова перевести из правобережного района в центральный», поставил: «Автономов».
– Как у министра, – пошутил Греков.
Небрежным движением подавая ему через стол лист, Автономов холодно взглянул на него.
– В том-то, может быть, и загвоздка, что не я министр.
Из приемной, открыв дверь спиной, вошел его порученец, держа по стакану чая в подстаканниках в каждой руке. Поставив их на стол, он хотел удалиться, но Автономов остановил его:
– Гамзина нашел?
В глазах порученца мелькнуло беспокойство.
– Он уехал.
– Куда?… – с еще большим беспокойством порученец взглянул на Грекова. Но Автономов сурово напомнил: – Тебе пора уже знать, что от начальника политотдела у меня секретов не может быть.
– На катере вверх по Дону.
– Что за прогулка при луне?
– К утру он вернется, – заверил порученец.
– И сразу же его ко мне на доклад.
После того как за порученцем закрылась дверь, Автономов, помешивая ложечкой в стакане чай, коротко взглянул на Грекова:
– Хочешь, я тебе скажу, о ком еще просил тебя замолвить слово твой Цымлов?
Греков отхлебнул из своего стакана и поставил его на стол.
– Говори.
– О Коптеве. Угадал?
– Угадал.
– Вот видишь, – Автономов засмеялся. Но взгляд у него остался суровым. – А вдруг да попадешь к нему под настроение, и он, не глядя, начертает… – Автономов отодвинул стакан рукой. – Не начертаю! Так и передай. Даже если и ты меня начнешь просить… Знаешь, почему?
– Не знаю.
– Потому что быть хорошим, конечно, приятно, но кто-то должен быть и плохим, иначе всех бы козликов давно уже поели волки. Ты дело этого Коптева читал?
– Нет.
– А не мешало бы. Архив рядом.
Он явно хотел вознаградить себя за только что сделанную уступку.
С испуганным лицом заглянул в комнату порученец:
– На проводе министр.

9

На пристань Греков успел, когда береговой матрос уже закреплял сброшенный с палубы парохода канат на чугунной тумбе.
Пустынный станичный берег в пяти километрах ниже плотины никогда прежде не озарялся светом таких мощных фонарей, распространявших далеко вокруг серебрящийся свет. Никогда раньше здесь не скатывалось с пароходов на берег по сходням столько людей. На бугре дружно взлаяли собаки.
Редкие фигуры местных жителей с плетеными корзинками, опорожненными в городе на базаре, потерялись в толпе командированных из Москвы на стройку инженеров Главгидропроекта, приехавших сюда к расконвоированным ЗК жен и корреспондентов газет. Стоя у сходней, Греков высматривал среди них своего сына. У Грекова не было даже фотографии, по которой он мог бы узнать его, кроме той, когда он был снят еще совсем маленьким, одиннадцать лет назад. Так, пожалуй, можно было бы и не найти его среди множества других пассажиров, сходивших с парохода, если бы Валентина Ивановна, которая стояла рядом с Грековым, не сказала вдруг с уверенностью:
– Вот он.
Последним с парохода сходил, держась за канат рукой и беспокойно озираясь, худенький подросток с рюкзаком и в соломенной шляпе, одетый так, как обычно одеваются пионеры, когда едут в лагерь. В свободной руке он нес удочки.
До этой минуты Греков никогда не верил, читая в книгах, что сердце и в самом деле вдруг может подступить к горлу. Самое поразительное было, что мальчик оказался точно таким, каким представлялся он Грекову в тех редких сновидениях, после которых всегда оставалось ощущение вины и тревоги.
– Алеша! – окликнул Греков.
Мальчик с рюкзаком повернул голову в шляпе с большими полями. Нет, он не бросился к отцу, не обхватил его шею руками. Он подошел к нему и неловко прижался боком, искоса взглядывая большими черными глазами на ту красивую тетю, которая стояла рядом с его отцом и слабо улыбалась.

10

Зная свою бывшую жену, невольно задумывался Греков, почему она вдруг сменила свой многолетний гнев на милость и позволила Алеше поехать к отцу. Тем радостнее Грекову было убеждаться, что все его тревоги были напрасны. Возможно, Алеша и привез с собой из дому предубеждение к Валентине Ивановне, о котором можно было догадаться, когда он украдкой взглядывал на нее. Но то ли она упорно не хотела замечать его взглядов, то ли действительно не замечала. И Грекова вполне устраивало, как сразу же стали складываться у нее отношения с Алешей.
Она не навязывалась ему и не стала искать кратчайших путей к его сердцу. На место, занятое в его сердце матерью, никто не вправе был посягнуть. Валентина Ивановна и не делала этих попыток.
Просто с первого же дня она стала относиться к нему так же, как относилась к Тане. Она была хозяйкой в доме и поэтому вправе была требовать от всех, чтобы неукоснительно соблюдался раз и навсегда заведенный распорядок. Чтобы за столом собирались в положенные часы, а не закусывали на ходу кто когда, таская из шкафа куски, не исключая и Тани. Чтобы каждый, не исключая Тани, убирал за собой постель, а перед сном мыл ноги в тазу, который стоял в углу на террасе. Кроме этих правил, никаких других не существовало в доме.
Однажды услышал Греков из окна, как Валентина Ивановна выговаривала Алеше во дворе:
– Через забор лазить, когда есть калитка, не годится. Ты уже вторые штаны порвал. Мать тебя за это не похвалит.
Грекову показалось, что Алеша обиделся. Опуская голову, он исподлобья взглянул на Валентину Ивановну. Вдруг на лице у него появилась растерянность. С удивлением он еще раз взглянул на Валентину Ивановну, ушел на скамейку в кустах смородины и, поджав по привычке под себя ногу, о чем-то задумался.
Таня же, впервые увидев Алешу, еще на пристани решительно обвила его шею ручонкой и потом, отступив от него на полшага, заключила:
– Вылитый папа.
И сразу же, без всякой помощи взрослых, они заговорили между собой на том языке, который понятен всем детям. Чутьем Таня почувствовала свою ответственность и начала с того, что познакомила Алешу со своим хозяйством: и с лохматым серым щенком, которому еще не успела дать имя, потому что папа только вчера подобрал его, проезжая на машине мимо сквера; и с кошкой, у которой скоро должны быть котята, – она уже и место нашла для них за трубой на чердаке; и с качелями, привязанными к двум старым грушам, на которых Алеша может кататься сколько угодно – она уже накаталась. В ответ Алеша показал ей свои удочки с капроновыми лесками, пообещав снабжать свежей рыбой не только кошку, но и ее будущих котят. А щенка, по его мнению, правильнее всего будет назвать Волчком, потому что, судя по масти, его матерью была если не волчица, то наверняка овчарка. В чем, в чем, а в этом Алеша разбирается: мать его ростовского друга, Женьки Карагодина, работает в зоопарке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33