А верная половина стояла сзади, непосредственно за его спиной, в старой, к
лассической позе, подперев бока руками; глаза половины горели. Бдительны
е, огненные глаза были чисты и сухи, в них не имелось даже намека на слезы. Х
озяин дома замечает опасность, пытается снова, хотя отлично понимает, чт
о дело прогорело, разжалобить сердце супруги словами: «Хороший человек э
тот был Николай Егорович, душевный, сгорел на работе…», но шапка хозяина д
ома уже сама собой срывается с затылка и трепещет, как пойманная ворона, в
руках жены, а на своем размягченном после получки, нежном затылке хозяин
ощущает чугунный, но любящий кулак.
Лукашов же, конечно, не будет добавлять. Не то что он, Лукашов, не любит выпи
ть, нет, выпить он любит, но водка все-таки для него не удовольствие. Он пьет
водку как лекарство, как приятное, но все же лекарство, он пьет ее, когда ну
жно: на похоронах, свадьбах, в компании, по какому-то еще поводу. Он ни разу
не взял бутылку без повода, просто так, для себя, для своего удовольствия,
по случаю, что у него хорошее настроение или плохое; у него, Лукашова, нико
гда не бывает хорошего или плохого настроения. У него всегда среднее нас
троение, как у электронно-вычислительной машины, компьютера; впрочем, ни
кто не знает, какое у компьютера настроение, может быть, это очень злобная
машина, а скорее всего все-таки у нее среднее настроение, а вернее, не сред
нее, а его нет вовсе; никакого настроения, как у Лукашова.
У Лукашова нет никакого настроения. Лучше, если бы у него было злобное нас
троение. Если бы у Лукашова было злобное настроение, он бы тогда делал люд
ям гадости и его, Лукашова, легко было бы разоблачить, но он никогда не дел
ает людям гадости. Он всегда поступает правильно, он всегда прав, как комп
ьютер; он, как компьютер, никогда не ошибается. И напрасно все говорят, что
он, Лукашов, отбил у него, Холина, невесту. Ничего он не отбивал. Просто он ра
ссудил, что с ним, Лукашовым, ей, будущей жене Холина, будет лучше, чем с сами
м Холиным, потому что он, Лукашов, всегда все делает правильно, никогда не
причинит ей боль, не оскорбит, не совершит несправедливости. Он, Лукашов, в
сегда все продумает, рассчитает и поступит по справедливости; изо всех в
озможных ходов в данной ситуации он, Лукашов, сделает единственно правил
ьный, самый рациональный, самый удовлетворяющий всех ход. Он, Лукашов, рас
судил, что и ребенку, который потом появится, будет лучше с Лукашовым, чем
с Холиным, потому что с Холиным ребенок будет жить в хаосе, рассудил Лукаш
ов, в действительности, полной пугающих неожиданностей. Да и самому Холи
ну, рассудил Лукашов, одному будет лучше, ибо от собственных неразумных п
оступков будет страдать лишь он сам, Холин.
Ты прав, Лукашов. Ты, как всегда, прав. Конечно, ты не будешь, как эти ребята, д
ополнительно, сверхпланово пить за упокой его, Холина, души. Эти ребята, ко
нечно, выпивохи; не совсем, конечно, выпивохи, но все же, конечно, не пропуст
ят случая выпить, а такой случай сегодня железно подвернулся Ц проводы
Холина на курорт, откуда он, возможно, не вернется. Они бы выпили, конечно, и
по другому, более радостному поводу, допустим, за выздоровление Холина, н
о все же Холин им благодарен за то, что они выпили за его проводы, выпьют се
йчас и еще вечером, когда Холин уже будет мчаться на курорт, откуда он, воз
можно, не вернется.
А Лукашов не будет пить дополнительно. По дороге он наверняка зайдет в ма
газин «Молоко» и маленькими глотками опорожнит бутылку кефира, чтобы бы
стрее прошел хмель и чтобы отбить запах. Именно опорожнит, а не выпьет. А з
атем он зайдет в магазин «Лакомка» и купит кулек шоколадных конфет для с
воей жены, которую он отбил у Холина. И для дочери, которую он родил вместо
Холина. И они все трое будут пить чай с шоколадными конфетами, и Лукашов ск
ажет, где был, потому что он не может не сказать, он просто не умеет лгать, и
жена, его, Холина, бывшая невеста, еще раз оценит по достоинству это такое
редкое среди людей качество Ц не лгать.
Утром Лукашов скажет директору, что провожал Холина на поезд. И директор
сначала не поверит, а потом тоже подумает: «Все-таки он честный во всем. Да
же, несмотря на все, пошел провожать Холина…» Впрочем, Лукашов может и не с
казать ничего директору, ибо провожал он Холина не для того, чтобы это ста
ло известно директору или еще кому, а потому, что делал это по долгу. Ибо бо
льного, едущего на курорт, положено провожать.
Если он, Холин, действительно не вернется из этой поездки, Лукашов будет н
ести крышку гроба, как всегда ее нес; будет нести, несмотря ни на что, несмо
тря даже на то, если он, Холин, напишет в завещании, чтобы Лукашову запрети
ли нести крышку. Возможно, Лукашов даже заплачет на поминках, если будет п
одходящая обстановка и если еще кто-то будет плакать.
Нет, он, Холин, ни в чем не может упрекнуть Лукашова. Даже в том, в чем он сейч
ас его упрекал. Упрекал несправедливо, подло, подтасовывая факты. Лукашо
в никогда бы не увел чужую жену, потому что это нехорошо, некрасиво, а Лука
шов никогда не делает того, что нехорошо и некрасиво. Он увел не жену, а нев
есту. Невеста еще не оформлена в загсе, и ее может уводить каждый, кто захо
чет, для этой цели и дается в загсе испытательный срок. Он даже не уводил, з
ачем возводить напраслину на человека. Он просто поговорил с ней несколь
ко раз, и она поняла, что с Лукашовым и ей, и дочке, которая родится у нее и Лу
кашова, будет намного лучше, чем с Холиным. И она ушла. Лукашов даже сам поз
вонил утром по телефону и рассказал все. Рассказал честно, без утайки. Так
и так, мол, твоя невеста встречается со мной, но это не баловство, это очень
серьезное дело, и он, Лукашов, собирается на ней, теперь уже бывшей невесте
Холина, жениться.
Нет, Лукашова ни в чем нельзя упрекнуть. Это честный, порядочный человек. О
н бы, Холин, смог прийти при такой ситуации провожать Лукашова? Вряд ли… А
он, Лукашов, пришел. Нет, все-таки ко всему это и мужественный человек. А он,
Холин, обозвал его, Лукашова, вороном. Прости, Лукашов.

* * *

Толпа маялась, постукивая заколевшими ботинками в такт мелодии, несущей
ся из ресторанной форточки, и напоминала американский балет на льду или
группу гангстеров, встречающих почтовый вагон, потому что все были одеты
одинаково странно: в зеленые куртки на чрезмерном количестве «молний» и
пуговиц, гнутые шляпы и длинные мотоциклетные перчатки. Горпромторг не
успел подготовиться к осенне-зимней кампании и только к концу февраля с
мог пригнать в город откуда-то огромную партию зеленых курток, гнутых шл
яп и мотоциклетных перчаток. Он завез еще столько же огромных болотных с
апог почти до пояса, но они не пользовались успехом у населения.
День был теплый, все думали, что окажется теплым и вечер, и поэтому явились
провожать Холина в гангстерской одежде, а Лукашов даже одел болотные са
поги. Не хватало, правда, для полноты впечатлений огромных кольтов, но в жи
зни всегда чего-нибудь не хватает.
Впереди маялся и постукивал ботинками начальник отдела кадров Вано Ген
оцвали, милый человек, но опаснейший интриган. Вообще-то он был Иваном Гор
шковым, родом из Болдыревки, но природа так щедро снабдила его грузински
ми характерными чертами, что Иван не устоял и прозвал себя Вано Геноцвал
и, а заодно выучился говорить с грузинским акцентом. Провожать Николая Е
горовича он пришел, по всей видимости, не просто так; конечно, Иван пришел
провожать прежде всего потому, что, несмотря на свои интриги, был добрым ч
еловеком, но все же, явившись провожать Холина из чувства солидарности и
сострадания, он имел попутно какую-то тайную цель. Скорее всего, Вано Гено
цвали явился вслед за интригой, какую он плел, и интрига его, Ивана-Вано, пр
ивела сюда, на симферопольский поезд. А возможно, Горшков уже сочинил инт
ригу по пути сюда. Да, так, наверно, будет вернее Ц он сочинил интригу, идя п
ровожать Холина.
Холин любил Горшкова, несмотря на то что однажды тот сплел интригу и прот
ив него, Холина, и сплел довольно больно, ощутимо. Но он все же любил Горшко
ва, может быть, потому, что тот плел интриги не по злобе, а так, ради детского
любопытства, ради чисто детского любопытства посмотреть, что там у игру
шки внутри.
При этом он никогда не трогал слабых. Он плел интриги только против сильн
ых, уверенных, здоровых, преуспевающих, знающих себе цену людей, даже немн
ого нагловатых людей, что вполне естественно, так как успех и уверенност
ь в себе приводят к нагловатости даже у хороших людей.
Горшков никогда не плел интриги против плохих людей. Он не плел против ни
х, даже если они были сильными, уверенными и нагловатыми. Это было странно
, но это было так. Не трогал он и слабых, кто бы они ни были: хорошими или плох
ими.
Уже потом, после того как с ним это случилось, Холин понял, почему Горшков
так поступал. После того как это случилось, у Холина было много времени дл
я раздумий, впервые много времени за всю жизнь, и он тогда понял, почему Го
ршков так поступал и почему он, Холин, его любил. Горшков-Геноцвали не пле
л интриги против плохих людей потому, что брезговал. Он брезговал той дря
нью, которая неизменно выльется из их груди, если он пробьет в ней лётку. А
у сильных, хороших людей ничего не выльется, просто станет видно, что там в
нутри. Слабые же люди попросту не интересовали Ивана-Вано. Слабые люди ма
ло кого интересуют.
Вот почему Холин тайно любил Горшкова, несмотря на то, что интриганство о
чень плохое качество человека, и несмотря на то, что Горшков сделал ему, Хо
лину, больно.
Сейчас, был уверен Николай Егорович, Горшков пришел безусловно вслед за
интригой, но она не касается его, Холина, потому что он, Холин, сейчас слабы
й. Нет, не слабый, он сильный, просто сбитый с ног. Сильный, но сбитый с ног. Ле
жащий на полу, истекающий кровью, нюхающий доски, цепляющийся за башмаки
переступающих через него людей, хрипящий раздавленной грудной клеткой.
Но не слабый. Сбитый с ног, ослабевший, может, временно, а может, навсегда, но
ни в коем случае не слабый. Не слабый, а просто сбитый. с ног.
Горшков сплел против него, Холина, интригу в то время потому, что тогда он,
Холин, был сильным и к тому же считался хорошим человеком, порядочным чел
овеком. Тогда он был сильным, здоровым, уверенным, преуспевающим, знающим
себе цену, порядочным человеком, даже немного нагловатым, но успех и увер
енность в себе почти всегда приводят к нагловатости, не к наглости, а к наг
ловатости, даже не к нагловатости, а чуть-чуть излишнему чувству самоуве
ренности, что совсем не отталкивает от преуспевающего человека, а даже н
аоборот Ц влечет к нему людей более слабых.
Вот почему Горшков сплел против него, Холина, интригу. И Николай Егорович
не обижается на него, хотя тогда ему было больно. Очень больно, когда он вс
поминал про эту интригу…

* * *

Ц Тэк, Ц сказал Иван-Вано Горшков-Геноцвали, приплясывая, и глянул на ча
сы.
Все оживились, тоже посмотрели на часы и придвинулись к вагону. Толстая п
роводница в деформированной шинели, обвисшей на ней, в домашней, граждан
ской, бабьей шинели, в шинели без знаков различия и в таком же мятом, обвис
шем, бабьем берете строго посмотрела на них, зевнула и сказала:
Ц Провожающие? Мы скоро отходим.
И с беспокойством заглянула в фонарь. Она сказала «мы скоро отходим» тон
ом, как будто ее вагон был огромным океанским лайнером, а она сама Ц капит
аном. Она сказала так потому, что чувствовала исключительность своего по
ложения. Вот они, провожающие в гангстерской одежде, останутся здесь, на х
олодном, продуваемом, оскобленном машинами с проволочными щетками перр
оне, потом будут тащиться по неуютным улицам, уставленным черными голыми
деревьями, как на вошедших в моду неуютных, черных, уставленных черными г
олыми деревьями эстампах; будут шутить зябкими голосами, прятать от прон
изывающего ветра дрожащий огонек в черных, подернутых светящейся розов
ой окалиной ладонях спичечный огонек, и им будет холодно, неуютно и очень
далеко до весны, а она через двое суток очутится в Симферополе.
Пока станет формироваться состав, лязгая буферами, пока его, как больног
о, будут обстукивать, прослушивать, обнюхивать люди, похожие на работник
ов преисподней, она выйдет на окраину города нарвать, как всегда это дела
ет, бессмертника, всю зиму простоявшего с открытыми голубыми глазами на
бугре среди сухой полыни, среди камней от давным-давно исчезнувших пост
роек, может быть, от ханской крепости, и среди последних окопов, уже почти
зализанных временем, ставших почти шрамами. И с гор, с моря порывами будет
прилетать ветер, пахнущий водорослями. И у грузина в огромной фуражке, с о
зябшими большими ушами она купит совсем дешево букет мимозы и присоедин
ит его к бессмертнику. И все пассажиры на обратном пути, особенно когда он
и перевалят через Уральские горы, будут восхищаться и ахать. А потом долг
о и грустно смотреть в окно.
Ц Потише, товарищи, Ц строго заметила проводница.
Это Горшков Вано, громоздкий, как платяной шкаф, затопал по железному пол
у подкованными ботинками, радостно гаркнул и двинул плечом вагонную сте
нку, отчего вагон слегка спружинил.
По дороге они слямзили возле бачка с питьевой водой надтреснутый стакан
и гурьбой ввалились в купе Холина. После короткой возни сумели разместит
ься все, притиснув человека с двумя лысинами к самому окну. Маленький Лук
ашов в длинных, почти по горло, болотных сапогах сел на колено огромного, з
анявшего треть купе Вано и стал похож на какую-то болотную птицу, может бы
ть чмыря, усевшуюся на буддийскую статую, торчащую из трясины.
Горшков вытащил из-за пазухи длинную бутылку с зеленым сухим вином и бод
ро, как ставят печать, пришлепнул ее на стол возле плешивого человека. Пле
шивый никак не среагировал на громкий звук. Весь его вид говорил: «Я еще не
того ожидаю».
Ц По посошку на дорожку, Ц сказал Горшков-Геноцвали, Ц чисто символич
ески. Потому как человек больной.
Компания уныло смотрела на непривычно длинную бутылку.
Ц М-да, Ц сказал кто-то искренне и с горечью. Иван-Вано бодро налил в стак
ан с трещиной, похожей на удар молнии, и протянул Холину.
Ц За крымский целебный воздух.
Ц Врач сказал Ц нельзя.
Ц Врач… Ц хохотнул Горшков.
Холин выпил глоток. Горшков одобрительно пошевелил ногой, на которой сид
ел Лукашов в болотных сапогах.
Ц Тебе?
Ц Не, Ц сказал Лукашов застенчиво. Ц Я ее только по праздникам.
Ц Двадцать минут осталось, Ц намекнул кто-то.
Ц Алгоритмы вы, а не человеки, Ц вздохнул Вано и вытащил из другой пазух
и бутылку белой. Ц Нет, чтобы культурно посидеть, товарища проводить, так
скорей глаза заливать.
Компания оживилась. Откуда-то возникли еще бутылки, огурцы, яйца, птица.
Выпили, закусили, стали рассказывать курортные анекдоты.
Ц Уехал муж на курорт, Ц начал Горшков. Ц Шлет телеграмму: продай шкаф,
вышли денег. Потом опять: продай стол, вышли денег. Уехала жена. Присылает
денег Ц купи шкаф…
Плешивый человек оторвался от окна и быстро глянул на Вано, сверкнув пер
едней лысиной. «Старо и плоско», Ц означал его взгляд.
Компания веселела все больше.
Ц Ты там не теряйся, Ц подмигивал Иван-Вано. Ц Если что, пиши, приедем Ц
выручим.
Ц Другим там после него делать нечего.
Ц Ха-ха-ха-ха!
Ц Га-га-га-га!
Ц В армянское радио поступил вопрос: светятся ли глаза у… Угадайте, свет
ятся или нет?
Ц Конечно, светятся!
Ц Армянское радио отвечает: если бы светились, то стояли бы белые ночи.
От грохота колебалась пелена синего дыма. Холин тоже смеялся, даже больш
е, чем надо бы. Он понимал, что они нарочно рассказывают эти грубые старые
анекдоты, чтобы развеселить его, Холина, хотя понимают, что он, Холин, смее
тся неискренне. Да и они смеются неискренне. Они смеются для того, чтобы за
втра можно было сказать на заводе: «Вчера провожали Холина… Грустный так
ой был… Ну, мы его немного развеселили».
Лукашов тоже смеялся. Он сидел пьяненький, размазывал по голове рукой жи
дкий потный чубчик и хлопал неожиданно пушистыми белыми, как у снегурочк
и, ресницами. Нет, он совсем не был похож на болотного чмыря. Он был похож на
снегурочку; такой же нежный, аккуратный, румяный, вот только бы ему подлин
нее волосы и снять огромные болотные сапоги, надеть беленькие валеночки
, и он стал бы совсем снегурочкой.
Рот Лукашова был доверчиво полуоткрыт, глаза с интересом следили за одни
м, за другим. По лицу, то затухая, то разгораясь, бродила улыбка. Иногда Лука
шов хлопал себя ладонями по коленям и смеялся звонким смехом.
1 2 3 4