Он заметил, что в одном месте платье было тщательно заштопано. Сердце его наполнилось нежностью к ней, когда он увидел это.
* * *
Когда Йенни возвратилась домой под вечер, она сейчас же зажгла лампу и села писать письмо матери. Однако письмо вышло очень короткое, так как мысли Йенни были заняты другим.
Весь день она провела с Хельге за городом, они обедали в остерии, и он много рассказывал ей про себя и про свою семью. Нет, Йенни нечего было бояться Грама, он ни одним словом не обмолвился о том, что произошло между ними накануне. Она могла спокойно принять его дружбу, ведь между ними было так много общего.
Ее трогало его отношение к ней. Когда она вспомнила, как он сказал ей, что влюблен в нее или думает, что влюблен, она улыбнулась про себя. Нет, если бы он действительно был влюблен, то он не говорил бы так. Но он – милый мальчик…
Сегодня он сказал, между прочим, что если бы он когда-нибудь действительно полюбил женщину, то он способен был бы желать, чтобы она была счастлива с другим. Это ее тронуло. И как мило выходит у него, когда он говорит: «Не правда ли?» и «Вы не находите?». И это он говорит очень часто.
Да, ей нечего бояться его дружбы.
IX
Йенни и Хельге шли быстро рука об руку по Виа Магна-наполи. В сущности, эта улица представляла собой лестницу, спускавшуюся к форуму Траяна. На последней ступеньке он быстро привлек ее к себе и поцеловал.
– Ты с ума сошел! – испуганно воскликнула она. – Ты разве забыл, что здесь запрещено целоваться на улицах?
Оба весело засмеялись. Незадолго до этого, когда они шли вечером по аллее пиний вдоль старой городской стены и целовались, к ним подошел полицейский и вежливо объяснил, что на улицах целоваться не полагается.
На площади Траяна сгущались сумерки, хотя на верхушку памятника еще ложились последние лучи заходящего солнца.
Они остановились у парапета, облокотились на него, и стали смотреть бесцельно вдаль и на газон, расстилавшийся под ними. Они чувствовали приятную истому после долгого дня, проведенного на солнце, после бесчисленного множества поцелуев среди бледно-зеленой Кампаньи. Хельге нежно гладил ее руку. Но рука Йенни мало-помалу скользила все ниже и ниже, пока не очутилась в его руках.
– Знаешь, куда мне хотелось бы пойти сейчас? – спросил Хельге.
– Нет.
– Мне хотелось бы пойти к тебе, Йенни. Мы пили бы у тебя вместе чай. Можно?
– Конечно, можно!
Они направились в город, выбирая самые пустынные улицы.
Когда они поднимались по темной лестнице к ней в комнату, он вдруг остановился, привлек ее к себе и стал целовать так страстно, что ей стало страшно. Но у нее сейчас же появилось чувство досады на себя, и, чтобы успокоиться, она прошептала:
– Милый, дорогой мой!
– Подожди, не зажигай еще, – прошептал Хельге, когда они вошли к ней в комнату. И он снова стал целовать ее. – Надень костюм гейши, он тебе так идет… а я пока посижу на балконе.
Йенни переодевалась в темноте. Потом она поставила кипятить воду, расставила вазы с анемонами и миндальными ветвями и только после этого зажгла лампу и вышла к нему на балкон.
– О, Йенни, – прошептал он, снова привлекая ее к себе… – Ты так прелестна! И все у тебя так красиво!.. Это такое наслаждение сидеть у тебя!.. Ах, если бы можно было никогда, никогда не уходить от тебя!
Она взяла его голову обеими руками и поцеловала его.
– Йенни… ты хочешь… чтобы мы никогда не расставались?
Она посмотрела в его красивые карие глаза и ответила:
– Да, Хельге, я хочу этого.
– Ты хотела бы, чтобы этой весне никогда не было конца… нашей весне?
– Да, да! – Она прильнула к нему всем телом и долго целовала его. Ей вдруг стало страшно, что их весне все-таки настанет конец.
– О, Йенни, – сказал Хельге, – мне хотелось бы навсегда остаться здесь, никогда не уезжать отсюда…
– И мне также, – прошептала она. – Но мы сюда и приедем, Хельге. Вместе.
– Так, значит, ты решила все-таки уехать домой? Ах, Йенни, ты не сердишься на меня за то, что я нарушил все твои планы?
Она быстро поцеловала его и бросилась к чайнику, который закипел.
– Ведь ты знаешь, – проговорила она, – что я уже раньше собиралась уехать домой. Я нужна маме, а, кроме того, я не хочу расставаться со своим женихом.
Хельге взял чашку чаю, которую она ему протягивала, и схватил ее руку.
– Но в следующий раз мы поедем сюда вместе, не правда ли, Йенни? Ведь мы обвенчаемся, да?
На его молодом лице было такое молящее выражение, что она поцеловала его несколько раз. И она забыла, что сама боялась этого слова, которое было произнесено между ними в первый раз.
– Да, пожалуй, это будет самое практичное, дорогой мой, – ответила она. – Раз мы пришли к тому, что никогда не расстанемся друг с другом, то придется поступить именно так.
Хельге молча поцеловал ее руку.
– Когда? – спросил он шепотом, немного спустя.
– Когда хочешь, – ответила она так же тихо, но твердо. Он еще раз поцеловал ее руку.
– Если бы можно было здесь, – проговорил он другим тоном.
Она ничего не ответила и только молча провела рукой по его волосам.
Хельге вздохнул:
– Но это невозможно. Ведь мы все равно скоро поедем домой. Моя мать приняла бы за личное оскорбление, если бы я женился так вдруг… второпях… не правда ли?
Йенни молчала. Ей никогда не приходило в голову, что она должна предупреждать свою мать о том, что выходит замуж. Ведь и мать не спрашивала у нее разрешения, когда выходила замуж во второй раз.
– Я знаю, что мои родители были бы огорчены, – продолжал Хельге. – Конечно, Йенни, мне хотелось бы сперва написать, что я обручился. А раз ты собираешься ехать домой раньше меня, то ты могла бы зайти к ним и передать им привет от меня…
Йенни вскинула головой, словно хотела отбросить какое-то неприятное чувство. Но она сказала:
– Я сделаю так, как ты хочешь, мой друг.
– Йенни, мне самому это не по душе. Было бы так хорошо, если бы на всем свете существовали только ты и я… Но, видишь ли, мать будет ужасно оскорблена… А я не хочу причинять ей лишние неприятности. Я уже не так привязан к ней… она знает это и горюет об этом. Ведь это только пустые формальности… а она так страдала бы при мысли о том, что я скрываю от нее перемену в своей жизни. А когда это будет сделано, Йенни, мы обвенчаемся. В это уже никто не будет вмешиваться. Мне хотелось бы, чтобы это случилось как можно скорее. А тебе, Йенни?
Вместо ответа она поцеловала его.
– Я так хочу, чтобы ты стала моею, Йенни, – прошептал он страстно. И Йенни не сопротивлялась его ласкам. Но он быстро выпустил ее из своих объятий, точно испугался чего-то, и принялся за свой чай.
Немного спустя они сидели у печки и курили – она в кресле, а он на полу у ее ног, прильнув головой к ее коленям.
– Ческа сегодня опять не будет ночевать дома? – спросил он вдруг тихо.
– Нет. Она всю неделю проведет в Тиволи, – ответила Йенни с легким волнением, – Хельге нежно гладил ее ногу, покрытую широким кимоно.
– Какие у тебя прелестные узкие ножки, Йенни! – воскликнул он, проводя рукой по ее колену. И он вдруг крепко прижал ее ногу к своей груди.
– Ты так прелестна, так прелестна вся! И я так люблю тебя… знаешь, как я люблю тебя, Йенни? Я лягу на пол у твоих ног, а ты положи свои узенькие туфельки на мою спину… пожалуйста! – И он, действительно, бросился на пол и старался поставить ее ногу к себе на голову.
– Хельге, Хельге! – Его горячность испугала ее. Но она сейчас же успокоилась. Ведь она любит его, неужели же ей неприятно, что он так страстно влюблен в нее? Она чувствовала сквозь тонкий чулок горячее прикосновение его рук.
Но когда он начал целовать подошвы ее туфель, ей стало неприятно. Она нервно засмеялась и воскликнула:
– Нет, Хельге… оставь… Ведь в этих туфлях я хожу по грязным улицам…
Хельге встал, сконфуженный и отрезвленный. Она попыталась обратить все в шутку.
– Нет, ты подумай только, сколько тысяч отвратительных бактерий гнездятся на подошвах моих башмаков!
– Ах, какая ты педантка! Ты совсем не похожа на художницу! – И он тоже засмеялся. И чтобы скрыть свое замешательство, он схватил ее и стал больно сжимать в своих объятиях, и они оба хохотали. – Нечего сказать, хороша у меня невеста… От тебя пахнет скипидаром и масляными красками.
– Вздор, милый мой! Вот уже три недели как я не брала в руки кисти… А теперь тебе придется помыться.
– Нет ли у тебя карболки, чтобы я мог продезинфицировать себя? – С этими словами он стал усердно мылить руки. – Мой отец всегда говорит, что женщины химически чисты от всякой поэзии.
– Может быть, он и прав, – заметила Йенни.
– Да, а вот ты предписываешь лечение холодной водой, – проговорил Хельге со смехом.
Йенни стала вдруг серьезной. Она подошла к нему, положила обе руки на его плечи и поцеловала его.
– Пойми же, Хельге, я не хочу, чтобы ты лежал на полу у моих ног!
* * *
Когда Хельге ушел, ей вдруг стало стыдно за себя. Ей казалось, что она облила Хельге ушатом холодной воды. Да, но во второй раз она этого уже больше не сделает. Ведь она любит его.
Сегодня вечером она потерпела фиаско. У нее промелькнуло даже в голове, что сказала бы синьора Роза, если бы… Ей стало противно при мысли о том, что она испугалась сцены с квартирной хозяйкой… что она из-за пошлой трусости как бы изменила слову, данному ею любимому человеку. Ведь уже тем, что она отвечала на его ласки и поцелуи, она давала ему право ожидать от нее всего, чего бы он ни попросил. Неужели же она принадлежит к числу тех женщин, которые снисходят до какой-то недостойной игры, принимают любовь и отвечают на нее какими-то пустяками, точно гарантируя себе отступление без всякого урона, если бы они раздумали.
Нет, нет, сегодня ее просто охватил страх перед неизвестным.
Как бы то ни было, но она была рада, что он не просил у нее более того, что она могла дать.
Ведь должна же наступить минута, когда она сама захочет отдать ему все…
О, ее любовь пришла так же незаметно и медленно, как весна в этом южном крае. Так же равномерно и неуклонно, без всяких резких переходов. Не было холодных бурных дней, поселяющих в сердце неудержимую тоску по солнцу, свету и зною. Не было этих ужасных, бесконечных белых ночей, как на севере. Приходил к концу солнечный день, и сразу наступала спокойная, темная ночь; ночь приносила с собой прохладу и только навевала спокойный сон. А потом наступал опять ясный день, немного теплее предыдущего, и каждый день приносил с собой немного больше цветов, а Кампанья становилась с каждым днем чуть-чуть зеленее.
Так постепенно заполняла ее сердце любовь. Каждый вечер она все с большим нетерпением ожидала наступления следующего дня с солнцем, с прогулкой за город с ним вдвоем… и с каждым днем ей все более и более становилась необходимой его молодая, горячая любовь. Она принимала его поцелуи, потому что это радовало ее, и их поцелуи становились все многочисленнее, все горячее… И наконец они почти не разговаривали больше, а только целовались.
Она видела, что он с каждым днем становился все мужественнее, неуверенность постепенно исчезала в нем, внезапное уныние никогда больше не нападало на него. Да и она стала спокойнее, жизнерадостнее, отзывчивее. Она радостно, со светлой надеждой встречала каждый новый день и не боялась неизвестного.
Разве любовь не может овладевать человеком постепенно, медленно, как весенние теплые дни, которые незаметно, но неуклонно превращают зиму в лето? Раньше она думала, что любовь надвигается внезапно, как ураган, и перерождает человека, завладевая им всецело. Но ведь она могла ошибаться.
Что же касается Хельге, то он с таким трогательным терпением относился к ее нарастающей любви, он точно боялся спугнуть ее. Каждый вечер, когда они прощались друг с другом, ее сердце наполнялось горячей благодарностью к нему за то, что он не просил у нее больше, чем она могла дать.
О, если бы они могли остаться здесь весь май, до лета, нет, провести все лето! Здесь их любовь созрела бы, они стали бы принадлежать друг другу, это произошло бы так же просто и естественно, как то, что они сошлись теперь…
Как было бы хорошо, если бы они могли поселиться на лето где-нибудь в горах. Обвенчаться они всегда успели бы здесь или дома осенью. Конечно, им придется обвенчаться самым обычным образам, раз они все равно любят друг друга и не хотят расставаться…
Порою ее охватывал страх, когда она думала, что ей надо ехать домой. Она боялась, что очнется от прекрасного сновидения.
Но каждый раз она утешала себя тем, что все это пустяки. Ведь они безгранично любят друг друга. Конечно, ей совсем не по душе были все эти формальности с обручением, с обязательствами по отношению к его семье и тому подобное… Но все это мелочи, на которые не стоит обращать внимания.
Как бы то ни было, но она на всю жизнь сохранит глубокую благодарность за эту дивную весну, за эту тихую, спокойную любовь, которая соединила их, за прекрасные дни, проведенные с ним вдвоем на зеленых лугах Кампаньи.
* * *
– Ты не думаешь, что Йенни когда-нибудь раскается в том, что она связала себя с этим Грамом? – спросила однажды вечером Франциска Гуннара Хеггена, когда она зашла навестить его.
Хегген ничего не ответил и задумчиво вертел в руках сигару. Он только теперь открыл, что ему никогда не казалось неделикатным обсуждать с Йенни сердечные дела Франциски. Теперь же ему показалось, что обсуждать с Франциской дела Йенни – как-то неудобно и неприятно.
– Нет, скажи, понимаешь ли ты, чего ей надо от него? – спросила опять Франциска.
– Как тебе сказать?… Трудно на это ответить, Ческа. Право, мне кажется… – Он засмеялся как бы про себя. – Часто нам кажется, что мы ищем и выбираем человека… Но, в сущности, мы гораздо более походим на бессловесных животных, чем мы сами это подозреваем. В один прекрасный день у нас вдруг является потребность любить… просто в силу естественных причин… Ну, а затем все уже зависит от места и случая…
– Фу, – проговорила Франциска, передергивая плечами. – А ты, Гуннар… ты, значит, расположен всегда?…
Гуннар засмеялся несколько натянуто:
– Вернее, что я никогда не был расположен… в достаточной степени. У меня еще никогда не было слепой веры в то, что именно эта женщина единственная, и тому подобное.
– Да, вот я и думаю, что Йенни не может так любить Грама.
– Я его очень мало знаю, Ческа. По всей вероятности, Йенни нашла в нем какие-нибудь скрытые достоинства. А если и предположить, что Грам слабее ее и не так самостоятелен, то, может быть, ей приятнее любить такого человека.
– Нет, знаешь Гуннар, я думаю, что Йенни вовсе не так сильна и самостоятельна. Она должна была быть сильной, пока жила дома, потому что она была опорой для всех. Меня она полюбила, потому что я гораздо мягче ее и нуждаюсь в ней. Ах, вечно кто-нибудь нуждается в Йенни! А вот теперь она нужна Граму. Да, она сильна и самоуверенна, она сознает это и с радостью идет ко всем на помощь. Но ведь и ей в конце концов надоест это. Она должна чувствовать себя бесконечно одинокой, раз ей всегда приходится быть наиболее сильной. И если она выйдет замуж за этого господина, то она всегда будет чувствовать себя одинокой. Все мы говорим с Йенни только о себе, а ей не с кем поговорить о себе самой. О, Йенни должна полюбить человека, на которого она смотрела бы снизу вверх, к которому она могла бы обратиться за советом и утешением. А Грам стоит гораздо ниже ее.
С минуту они оба молчали. Вдруг Хегген улыбнулся и проговорил, неопределенно глядя перед собой в пространство:
– Странная ты, Ческа! Когда дело касается твоих собственных переживаний, ты становишься в тупик и ничего не понимаешь. Но когда ты рассуждаешь о других, то оказывается, что ты прекрасно разбираешься в самых сложных вопросах.
Франциска тяжело вздохнула.
– Да… вот потому-то я думала, что мне лучше всего было бы уйти в монастырь, Гуннар. Когда я стою вдали от жизни и смотрю на нее со стороны, то все мне так ясно и понятно. Но когда меня саму втягивает в этот водоворот, я теряюсь и ничего не понимаю.
Х
Мясистые, толстые, синевато-серые листья громадного кактуса были вдоль и поперек изрезаны инициалами и сердцами. Хельге вырезал на одном из чистых листьев «X» и «И». Йенни стояла, положив руку ему на плечо, и смотрела.
– Когда мы возвратимся сюда, – сказал Хельге, – то буквы эти будут бурыми, как и все другие. Как ты думаешь, Йенни, мы найдем их?
Она кивнула головой.
– Трудно будет найти, – продолжал он печально. – Здесь так много разных букв. Но мы непременно придем сюда и постараемся найти наши инициалы.
– Да, да, мы непременно придем сюда…
– И мы будем стоять, как теперь, моя дорогая. – И он привлек ее к себе.
И рука об руку они пошли к скамье. Крепко прижавшись друг к другу, они долго сидели, ничего не говоря, и смотрели вдаль, на Кампанью.
Посреди равнины струился Тибр, направляясь в море. Когда солнечные лучи падали на воду, она сверкала золотом. Множество белых цветов покрывали окрестные холмы, точно только что выпавший снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
* * *
Когда Йенни возвратилась домой под вечер, она сейчас же зажгла лампу и села писать письмо матери. Однако письмо вышло очень короткое, так как мысли Йенни были заняты другим.
Весь день она провела с Хельге за городом, они обедали в остерии, и он много рассказывал ей про себя и про свою семью. Нет, Йенни нечего было бояться Грама, он ни одним словом не обмолвился о том, что произошло между ними накануне. Она могла спокойно принять его дружбу, ведь между ними было так много общего.
Ее трогало его отношение к ней. Когда она вспомнила, как он сказал ей, что влюблен в нее или думает, что влюблен, она улыбнулась про себя. Нет, если бы он действительно был влюблен, то он не говорил бы так. Но он – милый мальчик…
Сегодня он сказал, между прочим, что если бы он когда-нибудь действительно полюбил женщину, то он способен был бы желать, чтобы она была счастлива с другим. Это ее тронуло. И как мило выходит у него, когда он говорит: «Не правда ли?» и «Вы не находите?». И это он говорит очень часто.
Да, ей нечего бояться его дружбы.
IX
Йенни и Хельге шли быстро рука об руку по Виа Магна-наполи. В сущности, эта улица представляла собой лестницу, спускавшуюся к форуму Траяна. На последней ступеньке он быстро привлек ее к себе и поцеловал.
– Ты с ума сошел! – испуганно воскликнула она. – Ты разве забыл, что здесь запрещено целоваться на улицах?
Оба весело засмеялись. Незадолго до этого, когда они шли вечером по аллее пиний вдоль старой городской стены и целовались, к ним подошел полицейский и вежливо объяснил, что на улицах целоваться не полагается.
На площади Траяна сгущались сумерки, хотя на верхушку памятника еще ложились последние лучи заходящего солнца.
Они остановились у парапета, облокотились на него, и стали смотреть бесцельно вдаль и на газон, расстилавшийся под ними. Они чувствовали приятную истому после долгого дня, проведенного на солнце, после бесчисленного множества поцелуев среди бледно-зеленой Кампаньи. Хельге нежно гладил ее руку. Но рука Йенни мало-помалу скользила все ниже и ниже, пока не очутилась в его руках.
– Знаешь, куда мне хотелось бы пойти сейчас? – спросил Хельге.
– Нет.
– Мне хотелось бы пойти к тебе, Йенни. Мы пили бы у тебя вместе чай. Можно?
– Конечно, можно!
Они направились в город, выбирая самые пустынные улицы.
Когда они поднимались по темной лестнице к ней в комнату, он вдруг остановился, привлек ее к себе и стал целовать так страстно, что ей стало страшно. Но у нее сейчас же появилось чувство досады на себя, и, чтобы успокоиться, она прошептала:
– Милый, дорогой мой!
– Подожди, не зажигай еще, – прошептал Хельге, когда они вошли к ней в комнату. И он снова стал целовать ее. – Надень костюм гейши, он тебе так идет… а я пока посижу на балконе.
Йенни переодевалась в темноте. Потом она поставила кипятить воду, расставила вазы с анемонами и миндальными ветвями и только после этого зажгла лампу и вышла к нему на балкон.
– О, Йенни, – прошептал он, снова привлекая ее к себе… – Ты так прелестна! И все у тебя так красиво!.. Это такое наслаждение сидеть у тебя!.. Ах, если бы можно было никогда, никогда не уходить от тебя!
Она взяла его голову обеими руками и поцеловала его.
– Йенни… ты хочешь… чтобы мы никогда не расставались?
Она посмотрела в его красивые карие глаза и ответила:
– Да, Хельге, я хочу этого.
– Ты хотела бы, чтобы этой весне никогда не было конца… нашей весне?
– Да, да! – Она прильнула к нему всем телом и долго целовала его. Ей вдруг стало страшно, что их весне все-таки настанет конец.
– О, Йенни, – сказал Хельге, – мне хотелось бы навсегда остаться здесь, никогда не уезжать отсюда…
– И мне также, – прошептала она. – Но мы сюда и приедем, Хельге. Вместе.
– Так, значит, ты решила все-таки уехать домой? Ах, Йенни, ты не сердишься на меня за то, что я нарушил все твои планы?
Она быстро поцеловала его и бросилась к чайнику, который закипел.
– Ведь ты знаешь, – проговорила она, – что я уже раньше собиралась уехать домой. Я нужна маме, а, кроме того, я не хочу расставаться со своим женихом.
Хельге взял чашку чаю, которую она ему протягивала, и схватил ее руку.
– Но в следующий раз мы поедем сюда вместе, не правда ли, Йенни? Ведь мы обвенчаемся, да?
На его молодом лице было такое молящее выражение, что она поцеловала его несколько раз. И она забыла, что сама боялась этого слова, которое было произнесено между ними в первый раз.
– Да, пожалуй, это будет самое практичное, дорогой мой, – ответила она. – Раз мы пришли к тому, что никогда не расстанемся друг с другом, то придется поступить именно так.
Хельге молча поцеловал ее руку.
– Когда? – спросил он шепотом, немного спустя.
– Когда хочешь, – ответила она так же тихо, но твердо. Он еще раз поцеловал ее руку.
– Если бы можно было здесь, – проговорил он другим тоном.
Она ничего не ответила и только молча провела рукой по его волосам.
Хельге вздохнул:
– Но это невозможно. Ведь мы все равно скоро поедем домой. Моя мать приняла бы за личное оскорбление, если бы я женился так вдруг… второпях… не правда ли?
Йенни молчала. Ей никогда не приходило в голову, что она должна предупреждать свою мать о том, что выходит замуж. Ведь и мать не спрашивала у нее разрешения, когда выходила замуж во второй раз.
– Я знаю, что мои родители были бы огорчены, – продолжал Хельге. – Конечно, Йенни, мне хотелось бы сперва написать, что я обручился. А раз ты собираешься ехать домой раньше меня, то ты могла бы зайти к ним и передать им привет от меня…
Йенни вскинула головой, словно хотела отбросить какое-то неприятное чувство. Но она сказала:
– Я сделаю так, как ты хочешь, мой друг.
– Йенни, мне самому это не по душе. Было бы так хорошо, если бы на всем свете существовали только ты и я… Но, видишь ли, мать будет ужасно оскорблена… А я не хочу причинять ей лишние неприятности. Я уже не так привязан к ней… она знает это и горюет об этом. Ведь это только пустые формальности… а она так страдала бы при мысли о том, что я скрываю от нее перемену в своей жизни. А когда это будет сделано, Йенни, мы обвенчаемся. В это уже никто не будет вмешиваться. Мне хотелось бы, чтобы это случилось как можно скорее. А тебе, Йенни?
Вместо ответа она поцеловала его.
– Я так хочу, чтобы ты стала моею, Йенни, – прошептал он страстно. И Йенни не сопротивлялась его ласкам. Но он быстро выпустил ее из своих объятий, точно испугался чего-то, и принялся за свой чай.
Немного спустя они сидели у печки и курили – она в кресле, а он на полу у ее ног, прильнув головой к ее коленям.
– Ческа сегодня опять не будет ночевать дома? – спросил он вдруг тихо.
– Нет. Она всю неделю проведет в Тиволи, – ответила Йенни с легким волнением, – Хельге нежно гладил ее ногу, покрытую широким кимоно.
– Какие у тебя прелестные узкие ножки, Йенни! – воскликнул он, проводя рукой по ее колену. И он вдруг крепко прижал ее ногу к своей груди.
– Ты так прелестна, так прелестна вся! И я так люблю тебя… знаешь, как я люблю тебя, Йенни? Я лягу на пол у твоих ног, а ты положи свои узенькие туфельки на мою спину… пожалуйста! – И он, действительно, бросился на пол и старался поставить ее ногу к себе на голову.
– Хельге, Хельге! – Его горячность испугала ее. Но она сейчас же успокоилась. Ведь она любит его, неужели же ей неприятно, что он так страстно влюблен в нее? Она чувствовала сквозь тонкий чулок горячее прикосновение его рук.
Но когда он начал целовать подошвы ее туфель, ей стало неприятно. Она нервно засмеялась и воскликнула:
– Нет, Хельге… оставь… Ведь в этих туфлях я хожу по грязным улицам…
Хельге встал, сконфуженный и отрезвленный. Она попыталась обратить все в шутку.
– Нет, ты подумай только, сколько тысяч отвратительных бактерий гнездятся на подошвах моих башмаков!
– Ах, какая ты педантка! Ты совсем не похожа на художницу! – И он тоже засмеялся. И чтобы скрыть свое замешательство, он схватил ее и стал больно сжимать в своих объятиях, и они оба хохотали. – Нечего сказать, хороша у меня невеста… От тебя пахнет скипидаром и масляными красками.
– Вздор, милый мой! Вот уже три недели как я не брала в руки кисти… А теперь тебе придется помыться.
– Нет ли у тебя карболки, чтобы я мог продезинфицировать себя? – С этими словами он стал усердно мылить руки. – Мой отец всегда говорит, что женщины химически чисты от всякой поэзии.
– Может быть, он и прав, – заметила Йенни.
– Да, а вот ты предписываешь лечение холодной водой, – проговорил Хельге со смехом.
Йенни стала вдруг серьезной. Она подошла к нему, положила обе руки на его плечи и поцеловала его.
– Пойми же, Хельге, я не хочу, чтобы ты лежал на полу у моих ног!
* * *
Когда Хельге ушел, ей вдруг стало стыдно за себя. Ей казалось, что она облила Хельге ушатом холодной воды. Да, но во второй раз она этого уже больше не сделает. Ведь она любит его.
Сегодня вечером она потерпела фиаско. У нее промелькнуло даже в голове, что сказала бы синьора Роза, если бы… Ей стало противно при мысли о том, что она испугалась сцены с квартирной хозяйкой… что она из-за пошлой трусости как бы изменила слову, данному ею любимому человеку. Ведь уже тем, что она отвечала на его ласки и поцелуи, она давала ему право ожидать от нее всего, чего бы он ни попросил. Неужели же она принадлежит к числу тех женщин, которые снисходят до какой-то недостойной игры, принимают любовь и отвечают на нее какими-то пустяками, точно гарантируя себе отступление без всякого урона, если бы они раздумали.
Нет, нет, сегодня ее просто охватил страх перед неизвестным.
Как бы то ни было, но она была рада, что он не просил у нее более того, что она могла дать.
Ведь должна же наступить минута, когда она сама захочет отдать ему все…
О, ее любовь пришла так же незаметно и медленно, как весна в этом южном крае. Так же равномерно и неуклонно, без всяких резких переходов. Не было холодных бурных дней, поселяющих в сердце неудержимую тоску по солнцу, свету и зною. Не было этих ужасных, бесконечных белых ночей, как на севере. Приходил к концу солнечный день, и сразу наступала спокойная, темная ночь; ночь приносила с собой прохладу и только навевала спокойный сон. А потом наступал опять ясный день, немного теплее предыдущего, и каждый день приносил с собой немного больше цветов, а Кампанья становилась с каждым днем чуть-чуть зеленее.
Так постепенно заполняла ее сердце любовь. Каждый вечер она все с большим нетерпением ожидала наступления следующего дня с солнцем, с прогулкой за город с ним вдвоем… и с каждым днем ей все более и более становилась необходимой его молодая, горячая любовь. Она принимала его поцелуи, потому что это радовало ее, и их поцелуи становились все многочисленнее, все горячее… И наконец они почти не разговаривали больше, а только целовались.
Она видела, что он с каждым днем становился все мужественнее, неуверенность постепенно исчезала в нем, внезапное уныние никогда больше не нападало на него. Да и она стала спокойнее, жизнерадостнее, отзывчивее. Она радостно, со светлой надеждой встречала каждый новый день и не боялась неизвестного.
Разве любовь не может овладевать человеком постепенно, медленно, как весенние теплые дни, которые незаметно, но неуклонно превращают зиму в лето? Раньше она думала, что любовь надвигается внезапно, как ураган, и перерождает человека, завладевая им всецело. Но ведь она могла ошибаться.
Что же касается Хельге, то он с таким трогательным терпением относился к ее нарастающей любви, он точно боялся спугнуть ее. Каждый вечер, когда они прощались друг с другом, ее сердце наполнялось горячей благодарностью к нему за то, что он не просил у нее больше, чем она могла дать.
О, если бы они могли остаться здесь весь май, до лета, нет, провести все лето! Здесь их любовь созрела бы, они стали бы принадлежать друг другу, это произошло бы так же просто и естественно, как то, что они сошлись теперь…
Как было бы хорошо, если бы они могли поселиться на лето где-нибудь в горах. Обвенчаться они всегда успели бы здесь или дома осенью. Конечно, им придется обвенчаться самым обычным образам, раз они все равно любят друг друга и не хотят расставаться…
Порою ее охватывал страх, когда она думала, что ей надо ехать домой. Она боялась, что очнется от прекрасного сновидения.
Но каждый раз она утешала себя тем, что все это пустяки. Ведь они безгранично любят друг друга. Конечно, ей совсем не по душе были все эти формальности с обручением, с обязательствами по отношению к его семье и тому подобное… Но все это мелочи, на которые не стоит обращать внимания.
Как бы то ни было, но она на всю жизнь сохранит глубокую благодарность за эту дивную весну, за эту тихую, спокойную любовь, которая соединила их, за прекрасные дни, проведенные с ним вдвоем на зеленых лугах Кампаньи.
* * *
– Ты не думаешь, что Йенни когда-нибудь раскается в том, что она связала себя с этим Грамом? – спросила однажды вечером Франциска Гуннара Хеггена, когда она зашла навестить его.
Хегген ничего не ответил и задумчиво вертел в руках сигару. Он только теперь открыл, что ему никогда не казалось неделикатным обсуждать с Йенни сердечные дела Франциски. Теперь же ему показалось, что обсуждать с Франциской дела Йенни – как-то неудобно и неприятно.
– Нет, скажи, понимаешь ли ты, чего ей надо от него? – спросила опять Франциска.
– Как тебе сказать?… Трудно на это ответить, Ческа. Право, мне кажется… – Он засмеялся как бы про себя. – Часто нам кажется, что мы ищем и выбираем человека… Но, в сущности, мы гораздо более походим на бессловесных животных, чем мы сами это подозреваем. В один прекрасный день у нас вдруг является потребность любить… просто в силу естественных причин… Ну, а затем все уже зависит от места и случая…
– Фу, – проговорила Франциска, передергивая плечами. – А ты, Гуннар… ты, значит, расположен всегда?…
Гуннар засмеялся несколько натянуто:
– Вернее, что я никогда не был расположен… в достаточной степени. У меня еще никогда не было слепой веры в то, что именно эта женщина единственная, и тому подобное.
– Да, вот я и думаю, что Йенни не может так любить Грама.
– Я его очень мало знаю, Ческа. По всей вероятности, Йенни нашла в нем какие-нибудь скрытые достоинства. А если и предположить, что Грам слабее ее и не так самостоятелен, то, может быть, ей приятнее любить такого человека.
– Нет, знаешь Гуннар, я думаю, что Йенни вовсе не так сильна и самостоятельна. Она должна была быть сильной, пока жила дома, потому что она была опорой для всех. Меня она полюбила, потому что я гораздо мягче ее и нуждаюсь в ней. Ах, вечно кто-нибудь нуждается в Йенни! А вот теперь она нужна Граму. Да, она сильна и самоуверенна, она сознает это и с радостью идет ко всем на помощь. Но ведь и ей в конце концов надоест это. Она должна чувствовать себя бесконечно одинокой, раз ей всегда приходится быть наиболее сильной. И если она выйдет замуж за этого господина, то она всегда будет чувствовать себя одинокой. Все мы говорим с Йенни только о себе, а ей не с кем поговорить о себе самой. О, Йенни должна полюбить человека, на которого она смотрела бы снизу вверх, к которому она могла бы обратиться за советом и утешением. А Грам стоит гораздо ниже ее.
С минуту они оба молчали. Вдруг Хегген улыбнулся и проговорил, неопределенно глядя перед собой в пространство:
– Странная ты, Ческа! Когда дело касается твоих собственных переживаний, ты становишься в тупик и ничего не понимаешь. Но когда ты рассуждаешь о других, то оказывается, что ты прекрасно разбираешься в самых сложных вопросах.
Франциска тяжело вздохнула.
– Да… вот потому-то я думала, что мне лучше всего было бы уйти в монастырь, Гуннар. Когда я стою вдали от жизни и смотрю на нее со стороны, то все мне так ясно и понятно. Но когда меня саму втягивает в этот водоворот, я теряюсь и ничего не понимаю.
Х
Мясистые, толстые, синевато-серые листья громадного кактуса были вдоль и поперек изрезаны инициалами и сердцами. Хельге вырезал на одном из чистых листьев «X» и «И». Йенни стояла, положив руку ему на плечо, и смотрела.
– Когда мы возвратимся сюда, – сказал Хельге, – то буквы эти будут бурыми, как и все другие. Как ты думаешь, Йенни, мы найдем их?
Она кивнула головой.
– Трудно будет найти, – продолжал он печально. – Здесь так много разных букв. Но мы непременно придем сюда и постараемся найти наши инициалы.
– Да, да, мы непременно придем сюда…
– И мы будем стоять, как теперь, моя дорогая. – И он привлек ее к себе.
И рука об руку они пошли к скамье. Крепко прижавшись друг к другу, они долго сидели, ничего не говоря, и смотрели вдаль, на Кампанью.
Посреди равнины струился Тибр, направляясь в море. Когда солнечные лучи падали на воду, она сверкала золотом. Множество белых цветов покрывали окрестные холмы, точно только что выпавший снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23