— О мой господин, да мы сами как скоты, рабы турецких уагс1ои1аспа!
Последнее слово было сказано им без тени иронии.
— У меня был брат, о господин, третий сын моего отца, турки убили его. Неужели рабы не имеют права на месть? Неужто рабам не дано право мечтать о свободе и сражаться за нее? Господь знает, настанет день, когда греки не будут рабами.
Лицо Никоса было бледным, он весь дрожал, но в его черных глазах горел вызов. Я протянул руку, чтобы успокоить его, я хотел обнять его, но он вскочил на ноги и прижался к стене. Вдруг он засмеялся.
— Ах да, конечно. Я же раб, и мне следует повиноваться. Возьми же меня, мой господин, а взамен дай золото.
Его пальцы коснулись моей щеки. Он целовал меня, поначалу губы его обжигали ненавистью, но вдруг я почувствовал что-то иное: это был долгий-долгий поцелуй молодости и страсти, объединивший в себе сердце, душу, разум и чувство, — это было дано мне испытать лишь раз в жизни.
И все же его отчаянная насмешка продолжала звучать в моих ушах. Я потерял чувство времени, и тем не менее я должен был прекратить этот поцелуй. Я взял Никоса за руку и снова втащил его в комнату. Хобхауз зашевелился, увидев меня с юношей, промычал что-то и повернулся к нам спиной. Я пошарил около его кровати и вытащил мешочек с деньгами.
— Возьми это, — сказал я, бросая кошель Никосу. — Ты развлек меня своими сказками об упырях и вампирах. Это тебе в награду за твою фантазию.
Юноша молча смотрел на меня. В этот момент он выглядел особенно беззащитным.
— Куда ты отправишься? — спросил я его уже более мягко.
Он ответил не сразу:
— Далеко.
— Куда?
— Может, на север. Там греки свободны.
— А отцу сказал?
— Да. Он, разумеется, опечален. У него было трое детей — один мертв, я уезжаю, и завтра утром с ним останется один Петро. Он знает, что это единственный выход для меня.
Я смотрел на мальчика, такого хрупкого и нежного, словно красивая девушка. В конце концов, это был всего лишь мальчик, случайный попутчик, и все же мне было жалко с ним расставаться.
— Но почему же ты думаешь, что у тебя нет выбора? — спросил я.
Никос покачал головой.
— Я не могу сказать.
— Поезжай с нами.
— С двумя чужеземными господами? — рассмеялся внезапно Никос. — О да, это, конечно, самый лучший способ не привлекать к себе внимания. — Он бросил взгляд на мешочек, который я дал ему. — Большое спасибо, мой господин, но я предпочту ваше золото,
Он уже собирался покинуть комнату, как я удержал его за плечо. Я подошел к стене и снял с нее распятие.
— Забери и это, — сказал я, — это дорогая вещь. Мне она не пригодится.
— Но она нужна вам, — выпалил Никос в страхе.
Он снова поцеловал меня. С улицы, со стороны дороги, донесся приглушенный звук выстрела. Потом выстрелили еще раз.
— Возьмите, — взмолился Никос, вкладывая крест в мою ладонь. — Неужели вы на самом деле считаете, что я все это придумал?
Он пожал плечами, повернулся и поспешил к выходу. Я смотрел, как он удалялся по коридору, а когда проснулся утром, в гостинице его уже не было.
Лорд Байрон замолчал, он сидел, скрестив руки и устремив взгляд в черноту.
— А Никос? — спросила Ребекка, слыша свой голос как бы издалека. — Вы больше не видели его?
— Никоса? — Лорд Байрон поднял глаза и затем медленно покачал головой. — Нет, Никоса я больше никогда не встречал.
— А как же выстрелы, те два выстрела, что вы слышали ночью?
Лорд Байрон усмехнулся.
— Ну, я пытался убедить себя, что это был всего лишь хозяин гостиницы, стрелявший в ночного вора.
В горах было много других бандитов, менее разборчивых, чем Горгиу. Эти выстрелы напомнили мне, что здесь все время нужно быть начеку.
— И что же?
— Но ничего страшного не произошло, мы без труда добрались до Янины, если это вас интересует.
— А вампиры?
Лорд Байрон закрыл глаза. Едва заметная усмешка играла на его губах.
— Вампиры, — тихо повторил он. — Уезжая утром, мы увидели труп мужчины, валявшийся в канаве. В спине его были видны две раны от пуль. А кол священника торчал из его груди. Сам священник стоял и смотрел, как роют могилу рядом с другими кольями. Рядом была и женщина, которая вчера приехала с ним, она рыдала, прижавшись к священнику.
— Они все-таки поймали своего вампира, — весело сказал Хобхауз и покачал головой с видом знающего человека. — Во что только люди ни верят. Невероятно. Совершенно невероятно.
Я ничего не ответил. Мы двинулись в путь, и вскоре колья, вбитые в землю, исчезли из виду. Только тогда мне пришла в голову мысль о странном совпадении: у трупа была усохшая нога.
Глава 3
Люцифер:
О гордые желанья,
Которые так скромно разделяют
Юдоль червей!
Каин:
А ты, — ты разделяешь
Обители с бессмертными, — ты разве
Не кажешься печальным?
Люцифер:
Я печален.
Итак, скажи: ты хочешь быть бессмертным?
Лорд Байрон. «Каин» (перевод И. Бунина)
Вследствие долгого пребывания в горах наше воображение вкупе с воспоминаниями породило чувство необычайного страха. Мы добрались до дороги на Янину без приключений и дальше двигались так быстро, что суеверия, над которыми мы так нарочито смеялись до этого, теперь, к нашей радости, и вовсе были позабыты; даже я, которому недоставало скептицизма моего друга, мог говорить о вурдалаках так непринужденно, как за чаем в Лондоне. И все же первого взгляда на Янину нам хватило, чтобы вспомнить, что мы далеко от Чаринг-кросс, так как храмы и минареты, разбросанные в лимонных садах и кипарисовых рощах, были столь живописны, не в пример Лондону, что превзошли все наши ожидания. Даже вид человеческого тела, подвешенного за руку к дереву, не поверг нас в уныние, что было бы ужасным в уединенной деревне. Теперь же, подъезжая к воротам восточного города, все это казалось нам приятным отголоском варварства, романтической пи-Щей — по определению Хобхауза.
— И вас там встретили?
— В Янине? Да.
— Это, наверное, было для вас приятной неожиданностью.
Лорд Байрон улыбнулся.
— Да, конечно. Али-паша, как я вам уже говорил,
был человеком крайне жестоким, и в день нашего приезда отлучился из города, чтобы расправиться с непокорными сербами, но тем не менее он отдал распоряжение, чтобы нас как следует встретили и приняли. Это было очень лестно. Нас встретили у ворот и провели по узким тесным улочкам с их бесконечным красочным вихрем и шумом, в то время как над всем этим стоял запах специй, грязи и испражнений. За нами бежали толпы ребятишек, смеясь и тыча в нас пальцами, а из лавок, гашишных притонов и с огражденных балконов за нами следили женщины из-под своих покрывал. Приятно было снова очутиться на солнце, но тут в лицо нам подул освежающий холодный ветер с озера, мимо которого мы проезжали в сторону караван-сарая, отведенного для нас Али-пашой. Выполненный в турецком стиле, постоялый двор был открытым, полным света и воздуха, с широким двором, спускающимся к озеру. Однако не все комнаты вокруг внутреннего двора были отведены для нас; противоположные ворота охраняли два татарских воина, а в конюшне стояли на привязи лошади. Но никого не было видно, и в тишине наших комнат даже городской шум, казалось, утихал.
Мы с Хобхаузом сразу легли спать, и разбудили меня завывания муэдзина, созывающего правоверных мусульман на вечернюю молитву.
Хобхауз, будучи прирожденным атеистом, беззаботно храпел, но я поднялся и вышел на балкон. Поверхность озера была малиново-красной, а остроконечные вершины гор, протянувшихся грядой вдоль противоположного берега, казались обагренными кровью. Кругом царили тишина и спокойствие, Янина была где-то позади, и только одинокая лодка на озере, отплывающая от маленького островка, напомнила мне о человеческом присутствии. Я вернулся в комнату, попытался растолкать Хобхауза, но у меня ничего не вышло и я вышел во двор.
В доме и на озере было по-прежнему тихо. Я осмотрелся по сторонам в надежде найти хоть одно живое существо; лодка, еще несколько минут назад находившаяся вдали от берега, теперь была пришвартована и мерно покачивалась передо мной. С какой же невероятной скоростью, должно быть, она передвигалась! На носу ее, понурившись, сидел лодочник, но когда я окликнул его, он не отозвался. Приблизившись к нему, я снова позвал его, дернув за рукав. Черные одежды, в которые он был укутан, оказались маслянистыми и влажными на ощупь; лодочник поднял голову и уставился на меня, широко раскрыв рот и с бессмысленным взглядом лунатика. Я сделал шаг назад и услышал тяжелые шаги Хобхауза, выходящего наружу. Последние лучи солнца исчезли за крышей постоялого двора. Я остановился, бросив взгляд через плечо на озеро, и в этот момент, когда красные отблески заката исчезли на воде, я увидел еще одного человека.
Лорд Байрон замолчал. Ребекка заметила, как он стиснул ручки кресла. Глаза его были закрыты.
Они долго молчали.
— Кто это был? — наконец спросила она. Лорд Байрон покачал головой.
— Я видел его впервые. Незнакомец стоял как раз на том месте, где еще минуту назад находился я; это был высокий мужчина, обритый по-турецки, но с закрученными белыми усами и небольшой щеголеватой бородкой, какую иногда носят арабы. Его тонкое, неестественно бледное лицо, скрытое к тому же темнотой, и весь облик этого человека пробудили во мне непонятные чувства отвращения и почтения одновременно, столь сильные и неожиданные, что мне трудно было их объяснить. У него были крючковатый нос, плотно сжатые губы, и все же помимо выражения хищной насмешки в его лице угадывались огромная мудрость и страдание, промелькнувшее словно тень набежавшего облака. Взгляд его, тусклый, как у змеи, так мне показалось вначале, стал вдруг глубоким и накаленным, словно какая-то тяжелая мысль угнетала его; наблюдая за ним, я понял, что такой сложной и метущейся души я еще не встречал. Я поклонился ему; он улыбнулся, его чувственный рот искривился в усмешке, обнажив ряд белоснежных зубов; незнакомец мне поклонился в Ответ. Откинув плащ, в который он был запахнут подобно бедуину, он проследовал к воротам, охраняемым татарскими воинами. Я видел, как те почтительно приветствовали его, но он, не ответив на их приветствия, прошествовал в дом.
В это время со стороны дороги послышались чьи-то голоса, мы увидели группу всадников, приближающуюся к нам. Люди визиря поздоровались с нами и сообщили лестную для нас новость: хотя Али-паши и не было в его резиденции в Янине, он приглашал нас присоединиться к нему в его родном городе Тапалине, находящемся в пятидесяти милях отсюда. Мы поклонились и выразили свою глубочайшую признательность, обменялись любезностями, расхваливая красоты Янины. Исчерпав наконец запас вежливых реплик и замечаний, я спросил о незнакомце, который разделял с нами часть двора, объяснив, что хотел бы засвидетельствовать ему свое почтение. Люди визиря внезапно умолкли, они переглянулись между собой, а их начальник, казалось, был смущен. Он пробормотал, что человек, которого я видел, — паша с южных гор; помолчав, он вдруг добавил с внезапной настойчивостью, словно ему в голову только что пришла эта мысль, что, если паша остановился здесь всего лишь на ночь, будет лучше не тревожить его. Все согласно закивали, а затем внезапный прилив веселья и шутливости потоком нахлынул на нас.
«Черт, я чуть не захлебнулся, — вспоминал потом Хобхауз. — Это выглядело так, как будто они пытались что-то скрыть от нас».
— Впрочем, у Хобби был всегда талант подмечать очевидное.
На следующий день мы уже ехали верхом, обозревая окрестности. Я спросил нашего гида, спокойного тучного грека по имени Атанасиус, ученого, специально приставленного к нам визирем, что же такое наши гостеприимные хозяева хотели от нас скрыть. Атанасиус слегка покраснел при упоминании паши, но потом успокоился и пожал плечами.
— Напротив вас остановился Вахель-паша, — пояснил он. — Я думаю, что слуги визиря напуганы слухами, которые о нем ходят. Они не хотят никаких неприятностей. И если вы пожалуетесь на них Али-паше, ну, тогда, конечно… это будет очень плохо для них.
— Почему? О каких неприятностях вы упомянули? Что говорят о Вахель-паше?
— Говорят, он колдун. Среди турков также поговаривают, что он продал душу Эблису, князю Тьмы.
— Ах, вот оно в чем дело. И он действительно сделал это?
Атанасиус посмотрел на меня. К моему удивлению, улыбки на его лице я не увидел.
— Конечно нет, — вымолвил он. — Вахель-паша — ученый, великий ученый, я думаю. Что является большой редкостью среди мусульман, поэтому вызывает множество слухов и пересудов. Поймите, все они свиньи, наши хозяева и господа, невежественные свиньи. — Атанасиус бросил взгляд через плечо. — Но если Вахель-паша не невежа… ну тогда… в таком случае… он опасен. Только турки и крестьяне верят, что он настоящий демон, а я думаю, что он странный человек и является участником странных историй, что, впрочем, одно и то же. Мне хотелось бы, мой господин, чтобы вы были благоразумны и держались подальше от него.
— Послушать вас, так он, выходит, выдающийся человек, знаменитость.
— Возможно поэтому он так и опасен.
— А вы сами встречались с ним? Атанасиус кивнул.
— Расскажите мне, — попросил я.
— У меня есть библиотека. Он хотел посоветоваться по поводу одного манускрипта.
— О чем в нем шла речь?
— Насколько я помню, — начал Атанасиус неестественно тонким голосом для столь тучного человека, — это был трактат об Ахероне, реке смерти, как повествует древняя легенда.
— Понимаю, — только и мог произнести я. Странное совпадение поразило меня. — А не могли бы вы припомнить, чем был вызван его интерес к Ахерону?
Атанасиус не ответил. Я заглянул ему в лицо. Оно было бледнее воска.
— С вами все в порядке? — спросил я.
— Да, да.
Атанасиус дернул поводья, и его лошадь пустилась вперед легким галопом. Я присоединился к нему, теперь мы снова ехали рядом, но я ни о чем не спрашивал своего проводника, который оставался нервным и отчужденным. Внезапно он сам повернулся ко мне.
— Мой господин, — зашептал он, словно передавал мне секрет, — если вы хотите знать, Вахель-паша является правителем всех гор вокруг Ахерона. Его замок построен на горе, возвышающейся над Ахероном. Я думаю, этим и объясняется интерес Вахель-паши прошлым этой реки… но, пожалуйста, не расспрашивайте меня больше.
— Нет, конечно нет, — ответил я.
Я уже привык к трусости греков. Но я вспомнил Никоса Он был храбрый. Он спасался от турецкого господина. А если этим господином был Вахель-паша? О, если это так, то я очень боялся за мальчика. Та ночь в гостинице… Меня словно озарило. Как он был неистов и прекрасен. О да, Никос заслуживал свободы.
— А вы не знаете, что делает Вахель-паша в Янине? — небрежно бросил я.
Атанасиус пристально посмотрел на меня. Его начало трясти.
— Я не знаю, — прошептал он и пришпорил лошадь.
Я подождал, пока он отъедет от меня на почтительное расстояние. Когда я присоединился к нему, никто из нас больше не упоминал о Вахель-паше.
Мы провели день среди развалин древнего храма. Пока Хобхауз копался в камнях, делая бесчисленные записи, я присел в тени поверженной колонны, пребывая в поэтическом настроении. Красота неба и гор, печальные напоминания недолговечности окружающего, — все это глубоко трогало меня; я делал поэтические наброски, дремал и предавался своим мыслям. Когда стемнело и наступили багровые сумерки, мне стало труднее осознавать, сплю ли я или бодрствую, все вокруг меня казалось таким неестественно ярким, что я, пожалуй, впервые в жизни ощутил истинность бытия, его незримое присутствие в цветах, деревьях, траке, Даже в земле. Камни и почва казались мне созданными, как и я, из крови и плоти. Передо мной сидел заяц. Он смотрел на меня, и мне казалось, что я слышу биение его сердца в своих ушах и чувствую тепло его тела. Он побежал, и пульсирование его крови по артериям, сердцу, живому сердцу, омыло пейзаж красным и окрасило небеса. Я почувствовал сильную жажду, во рту у меня пересохло. Я встал, потирая шею, и в этот момент, наблюдая за исчезающим зайцем, я увидел Вахель-пашу.
Он следил за зверьком, стоя на скале, затем медленно спустился и прислонился к ней, похожий на некоего хищника гор, возможно волка, притаившегося среди скал. Заяц исчез, но паша все еще продолжал сидеть в засаде, и я понял, что он охотится за чем-то более ценным, чем заяц. Он повернулся ко мне. Его мертвенно-бледное лицо дышало странным спокойствием. Его взгляд, казалось, пронизывал меня до глубины моего сердца, в нем светилось знание моего естества и моих желаний. Он повернулся, принюхиваясь к воздуху, затем улыбнулся, и черты его лица потеряли вдруг четкость, спокойствие, исказившись завистью и отчаянием, и все же в облике его сохранилось выражение глубочайшей мудрости. Я поднялся, чтобы подойти к нему, и понял, что проснулся. Когда я взглянул на гору, Вахель-паши там не было. Значит, это был всего лишь сон — но я все же продолжал чувствовать какое-то беспокойство, и, пока мы следовали назад из развалин древнего храма, воспоминание об увиденном угнетало меня, словно это был не сон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Последнее слово было сказано им без тени иронии.
— У меня был брат, о господин, третий сын моего отца, турки убили его. Неужели рабы не имеют права на месть? Неужто рабам не дано право мечтать о свободе и сражаться за нее? Господь знает, настанет день, когда греки не будут рабами.
Лицо Никоса было бледным, он весь дрожал, но в его черных глазах горел вызов. Я протянул руку, чтобы успокоить его, я хотел обнять его, но он вскочил на ноги и прижался к стене. Вдруг он засмеялся.
— Ах да, конечно. Я же раб, и мне следует повиноваться. Возьми же меня, мой господин, а взамен дай золото.
Его пальцы коснулись моей щеки. Он целовал меня, поначалу губы его обжигали ненавистью, но вдруг я почувствовал что-то иное: это был долгий-долгий поцелуй молодости и страсти, объединивший в себе сердце, душу, разум и чувство, — это было дано мне испытать лишь раз в жизни.
И все же его отчаянная насмешка продолжала звучать в моих ушах. Я потерял чувство времени, и тем не менее я должен был прекратить этот поцелуй. Я взял Никоса за руку и снова втащил его в комнату. Хобхауз зашевелился, увидев меня с юношей, промычал что-то и повернулся к нам спиной. Я пошарил около его кровати и вытащил мешочек с деньгами.
— Возьми это, — сказал я, бросая кошель Никосу. — Ты развлек меня своими сказками об упырях и вампирах. Это тебе в награду за твою фантазию.
Юноша молча смотрел на меня. В этот момент он выглядел особенно беззащитным.
— Куда ты отправишься? — спросил я его уже более мягко.
Он ответил не сразу:
— Далеко.
— Куда?
— Может, на север. Там греки свободны.
— А отцу сказал?
— Да. Он, разумеется, опечален. У него было трое детей — один мертв, я уезжаю, и завтра утром с ним останется один Петро. Он знает, что это единственный выход для меня.
Я смотрел на мальчика, такого хрупкого и нежного, словно красивая девушка. В конце концов, это был всего лишь мальчик, случайный попутчик, и все же мне было жалко с ним расставаться.
— Но почему же ты думаешь, что у тебя нет выбора? — спросил я.
Никос покачал головой.
— Я не могу сказать.
— Поезжай с нами.
— С двумя чужеземными господами? — рассмеялся внезапно Никос. — О да, это, конечно, самый лучший способ не привлекать к себе внимания. — Он бросил взгляд на мешочек, который я дал ему. — Большое спасибо, мой господин, но я предпочту ваше золото,
Он уже собирался покинуть комнату, как я удержал его за плечо. Я подошел к стене и снял с нее распятие.
— Забери и это, — сказал я, — это дорогая вещь. Мне она не пригодится.
— Но она нужна вам, — выпалил Никос в страхе.
Он снова поцеловал меня. С улицы, со стороны дороги, донесся приглушенный звук выстрела. Потом выстрелили еще раз.
— Возьмите, — взмолился Никос, вкладывая крест в мою ладонь. — Неужели вы на самом деле считаете, что я все это придумал?
Он пожал плечами, повернулся и поспешил к выходу. Я смотрел, как он удалялся по коридору, а когда проснулся утром, в гостинице его уже не было.
Лорд Байрон замолчал, он сидел, скрестив руки и устремив взгляд в черноту.
— А Никос? — спросила Ребекка, слыша свой голос как бы издалека. — Вы больше не видели его?
— Никоса? — Лорд Байрон поднял глаза и затем медленно покачал головой. — Нет, Никоса я больше никогда не встречал.
— А как же выстрелы, те два выстрела, что вы слышали ночью?
Лорд Байрон усмехнулся.
— Ну, я пытался убедить себя, что это был всего лишь хозяин гостиницы, стрелявший в ночного вора.
В горах было много других бандитов, менее разборчивых, чем Горгиу. Эти выстрелы напомнили мне, что здесь все время нужно быть начеку.
— И что же?
— Но ничего страшного не произошло, мы без труда добрались до Янины, если это вас интересует.
— А вампиры?
Лорд Байрон закрыл глаза. Едва заметная усмешка играла на его губах.
— Вампиры, — тихо повторил он. — Уезжая утром, мы увидели труп мужчины, валявшийся в канаве. В спине его были видны две раны от пуль. А кол священника торчал из его груди. Сам священник стоял и смотрел, как роют могилу рядом с другими кольями. Рядом была и женщина, которая вчера приехала с ним, она рыдала, прижавшись к священнику.
— Они все-таки поймали своего вампира, — весело сказал Хобхауз и покачал головой с видом знающего человека. — Во что только люди ни верят. Невероятно. Совершенно невероятно.
Я ничего не ответил. Мы двинулись в путь, и вскоре колья, вбитые в землю, исчезли из виду. Только тогда мне пришла в голову мысль о странном совпадении: у трупа была усохшая нога.
Глава 3
Люцифер:
О гордые желанья,
Которые так скромно разделяют
Юдоль червей!
Каин:
А ты, — ты разделяешь
Обители с бессмертными, — ты разве
Не кажешься печальным?
Люцифер:
Я печален.
Итак, скажи: ты хочешь быть бессмертным?
Лорд Байрон. «Каин» (перевод И. Бунина)
Вследствие долгого пребывания в горах наше воображение вкупе с воспоминаниями породило чувство необычайного страха. Мы добрались до дороги на Янину без приключений и дальше двигались так быстро, что суеверия, над которыми мы так нарочито смеялись до этого, теперь, к нашей радости, и вовсе были позабыты; даже я, которому недоставало скептицизма моего друга, мог говорить о вурдалаках так непринужденно, как за чаем в Лондоне. И все же первого взгляда на Янину нам хватило, чтобы вспомнить, что мы далеко от Чаринг-кросс, так как храмы и минареты, разбросанные в лимонных садах и кипарисовых рощах, были столь живописны, не в пример Лондону, что превзошли все наши ожидания. Даже вид человеческого тела, подвешенного за руку к дереву, не поверг нас в уныние, что было бы ужасным в уединенной деревне. Теперь же, подъезжая к воротам восточного города, все это казалось нам приятным отголоском варварства, романтической пи-Щей — по определению Хобхауза.
— И вас там встретили?
— В Янине? Да.
— Это, наверное, было для вас приятной неожиданностью.
Лорд Байрон улыбнулся.
— Да, конечно. Али-паша, как я вам уже говорил,
был человеком крайне жестоким, и в день нашего приезда отлучился из города, чтобы расправиться с непокорными сербами, но тем не менее он отдал распоряжение, чтобы нас как следует встретили и приняли. Это было очень лестно. Нас встретили у ворот и провели по узким тесным улочкам с их бесконечным красочным вихрем и шумом, в то время как над всем этим стоял запах специй, грязи и испражнений. За нами бежали толпы ребятишек, смеясь и тыча в нас пальцами, а из лавок, гашишных притонов и с огражденных балконов за нами следили женщины из-под своих покрывал. Приятно было снова очутиться на солнце, но тут в лицо нам подул освежающий холодный ветер с озера, мимо которого мы проезжали в сторону караван-сарая, отведенного для нас Али-пашой. Выполненный в турецком стиле, постоялый двор был открытым, полным света и воздуха, с широким двором, спускающимся к озеру. Однако не все комнаты вокруг внутреннего двора были отведены для нас; противоположные ворота охраняли два татарских воина, а в конюшне стояли на привязи лошади. Но никого не было видно, и в тишине наших комнат даже городской шум, казалось, утихал.
Мы с Хобхаузом сразу легли спать, и разбудили меня завывания муэдзина, созывающего правоверных мусульман на вечернюю молитву.
Хобхауз, будучи прирожденным атеистом, беззаботно храпел, но я поднялся и вышел на балкон. Поверхность озера была малиново-красной, а остроконечные вершины гор, протянувшихся грядой вдоль противоположного берега, казались обагренными кровью. Кругом царили тишина и спокойствие, Янина была где-то позади, и только одинокая лодка на озере, отплывающая от маленького островка, напомнила мне о человеческом присутствии. Я вернулся в комнату, попытался растолкать Хобхауза, но у меня ничего не вышло и я вышел во двор.
В доме и на озере было по-прежнему тихо. Я осмотрелся по сторонам в надежде найти хоть одно живое существо; лодка, еще несколько минут назад находившаяся вдали от берега, теперь была пришвартована и мерно покачивалась передо мной. С какой же невероятной скоростью, должно быть, она передвигалась! На носу ее, понурившись, сидел лодочник, но когда я окликнул его, он не отозвался. Приблизившись к нему, я снова позвал его, дернув за рукав. Черные одежды, в которые он был укутан, оказались маслянистыми и влажными на ощупь; лодочник поднял голову и уставился на меня, широко раскрыв рот и с бессмысленным взглядом лунатика. Я сделал шаг назад и услышал тяжелые шаги Хобхауза, выходящего наружу. Последние лучи солнца исчезли за крышей постоялого двора. Я остановился, бросив взгляд через плечо на озеро, и в этот момент, когда красные отблески заката исчезли на воде, я увидел еще одного человека.
Лорд Байрон замолчал. Ребекка заметила, как он стиснул ручки кресла. Глаза его были закрыты.
Они долго молчали.
— Кто это был? — наконец спросила она. Лорд Байрон покачал головой.
— Я видел его впервые. Незнакомец стоял как раз на том месте, где еще минуту назад находился я; это был высокий мужчина, обритый по-турецки, но с закрученными белыми усами и небольшой щеголеватой бородкой, какую иногда носят арабы. Его тонкое, неестественно бледное лицо, скрытое к тому же темнотой, и весь облик этого человека пробудили во мне непонятные чувства отвращения и почтения одновременно, столь сильные и неожиданные, что мне трудно было их объяснить. У него были крючковатый нос, плотно сжатые губы, и все же помимо выражения хищной насмешки в его лице угадывались огромная мудрость и страдание, промелькнувшее словно тень набежавшего облака. Взгляд его, тусклый, как у змеи, так мне показалось вначале, стал вдруг глубоким и накаленным, словно какая-то тяжелая мысль угнетала его; наблюдая за ним, я понял, что такой сложной и метущейся души я еще не встречал. Я поклонился ему; он улыбнулся, его чувственный рот искривился в усмешке, обнажив ряд белоснежных зубов; незнакомец мне поклонился в Ответ. Откинув плащ, в который он был запахнут подобно бедуину, он проследовал к воротам, охраняемым татарскими воинами. Я видел, как те почтительно приветствовали его, но он, не ответив на их приветствия, прошествовал в дом.
В это время со стороны дороги послышались чьи-то голоса, мы увидели группу всадников, приближающуюся к нам. Люди визиря поздоровались с нами и сообщили лестную для нас новость: хотя Али-паши и не было в его резиденции в Янине, он приглашал нас присоединиться к нему в его родном городе Тапалине, находящемся в пятидесяти милях отсюда. Мы поклонились и выразили свою глубочайшую признательность, обменялись любезностями, расхваливая красоты Янины. Исчерпав наконец запас вежливых реплик и замечаний, я спросил о незнакомце, который разделял с нами часть двора, объяснив, что хотел бы засвидетельствовать ему свое почтение. Люди визиря внезапно умолкли, они переглянулись между собой, а их начальник, казалось, был смущен. Он пробормотал, что человек, которого я видел, — паша с южных гор; помолчав, он вдруг добавил с внезапной настойчивостью, словно ему в голову только что пришла эта мысль, что, если паша остановился здесь всего лишь на ночь, будет лучше не тревожить его. Все согласно закивали, а затем внезапный прилив веселья и шутливости потоком нахлынул на нас.
«Черт, я чуть не захлебнулся, — вспоминал потом Хобхауз. — Это выглядело так, как будто они пытались что-то скрыть от нас».
— Впрочем, у Хобби был всегда талант подмечать очевидное.
На следующий день мы уже ехали верхом, обозревая окрестности. Я спросил нашего гида, спокойного тучного грека по имени Атанасиус, ученого, специально приставленного к нам визирем, что же такое наши гостеприимные хозяева хотели от нас скрыть. Атанасиус слегка покраснел при упоминании паши, но потом успокоился и пожал плечами.
— Напротив вас остановился Вахель-паша, — пояснил он. — Я думаю, что слуги визиря напуганы слухами, которые о нем ходят. Они не хотят никаких неприятностей. И если вы пожалуетесь на них Али-паше, ну, тогда, конечно… это будет очень плохо для них.
— Почему? О каких неприятностях вы упомянули? Что говорят о Вахель-паше?
— Говорят, он колдун. Среди турков также поговаривают, что он продал душу Эблису, князю Тьмы.
— Ах, вот оно в чем дело. И он действительно сделал это?
Атанасиус посмотрел на меня. К моему удивлению, улыбки на его лице я не увидел.
— Конечно нет, — вымолвил он. — Вахель-паша — ученый, великий ученый, я думаю. Что является большой редкостью среди мусульман, поэтому вызывает множество слухов и пересудов. Поймите, все они свиньи, наши хозяева и господа, невежественные свиньи. — Атанасиус бросил взгляд через плечо. — Но если Вахель-паша не невежа… ну тогда… в таком случае… он опасен. Только турки и крестьяне верят, что он настоящий демон, а я думаю, что он странный человек и является участником странных историй, что, впрочем, одно и то же. Мне хотелось бы, мой господин, чтобы вы были благоразумны и держались подальше от него.
— Послушать вас, так он, выходит, выдающийся человек, знаменитость.
— Возможно поэтому он так и опасен.
— А вы сами встречались с ним? Атанасиус кивнул.
— Расскажите мне, — попросил я.
— У меня есть библиотека. Он хотел посоветоваться по поводу одного манускрипта.
— О чем в нем шла речь?
— Насколько я помню, — начал Атанасиус неестественно тонким голосом для столь тучного человека, — это был трактат об Ахероне, реке смерти, как повествует древняя легенда.
— Понимаю, — только и мог произнести я. Странное совпадение поразило меня. — А не могли бы вы припомнить, чем был вызван его интерес к Ахерону?
Атанасиус не ответил. Я заглянул ему в лицо. Оно было бледнее воска.
— С вами все в порядке? — спросил я.
— Да, да.
Атанасиус дернул поводья, и его лошадь пустилась вперед легким галопом. Я присоединился к нему, теперь мы снова ехали рядом, но я ни о чем не спрашивал своего проводника, который оставался нервным и отчужденным. Внезапно он сам повернулся ко мне.
— Мой господин, — зашептал он, словно передавал мне секрет, — если вы хотите знать, Вахель-паша является правителем всех гор вокруг Ахерона. Его замок построен на горе, возвышающейся над Ахероном. Я думаю, этим и объясняется интерес Вахель-паши прошлым этой реки… но, пожалуйста, не расспрашивайте меня больше.
— Нет, конечно нет, — ответил я.
Я уже привык к трусости греков. Но я вспомнил Никоса Он был храбрый. Он спасался от турецкого господина. А если этим господином был Вахель-паша? О, если это так, то я очень боялся за мальчика. Та ночь в гостинице… Меня словно озарило. Как он был неистов и прекрасен. О да, Никос заслуживал свободы.
— А вы не знаете, что делает Вахель-паша в Янине? — небрежно бросил я.
Атанасиус пристально посмотрел на меня. Его начало трясти.
— Я не знаю, — прошептал он и пришпорил лошадь.
Я подождал, пока он отъедет от меня на почтительное расстояние. Когда я присоединился к нему, никто из нас больше не упоминал о Вахель-паше.
Мы провели день среди развалин древнего храма. Пока Хобхауз копался в камнях, делая бесчисленные записи, я присел в тени поверженной колонны, пребывая в поэтическом настроении. Красота неба и гор, печальные напоминания недолговечности окружающего, — все это глубоко трогало меня; я делал поэтические наброски, дремал и предавался своим мыслям. Когда стемнело и наступили багровые сумерки, мне стало труднее осознавать, сплю ли я или бодрствую, все вокруг меня казалось таким неестественно ярким, что я, пожалуй, впервые в жизни ощутил истинность бытия, его незримое присутствие в цветах, деревьях, траке, Даже в земле. Камни и почва казались мне созданными, как и я, из крови и плоти. Передо мной сидел заяц. Он смотрел на меня, и мне казалось, что я слышу биение его сердца в своих ушах и чувствую тепло его тела. Он побежал, и пульсирование его крови по артериям, сердцу, живому сердцу, омыло пейзаж красным и окрасило небеса. Я почувствовал сильную жажду, во рту у меня пересохло. Я встал, потирая шею, и в этот момент, наблюдая за исчезающим зайцем, я увидел Вахель-пашу.
Он следил за зверьком, стоя на скале, затем медленно спустился и прислонился к ней, похожий на некоего хищника гор, возможно волка, притаившегося среди скал. Заяц исчез, но паша все еще продолжал сидеть в засаде, и я понял, что он охотится за чем-то более ценным, чем заяц. Он повернулся ко мне. Его мертвенно-бледное лицо дышало странным спокойствием. Его взгляд, казалось, пронизывал меня до глубины моего сердца, в нем светилось знание моего естества и моих желаний. Он повернулся, принюхиваясь к воздуху, затем улыбнулся, и черты его лица потеряли вдруг четкость, спокойствие, исказившись завистью и отчаянием, и все же в облике его сохранилось выражение глубочайшей мудрости. Я поднялся, чтобы подойти к нему, и понял, что проснулся. Когда я взглянул на гору, Вахель-паши там не было. Значит, это был всего лишь сон — но я все же продолжал чувствовать какое-то беспокойство, и, пока мы следовали назад из развалин древнего храма, воспоминание об увиденном угнетало меня, словно это был не сон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35