– Да, конечно, но смысл тот же.
Все прочие молчали и со значением переглядывались.
Ева ван Дрейсен поймала себя на ощущении, что при слове «голова» подумала об оливково-зеленом лике. Она вопросительно посмотрела на доктора Сефарди, который незаметно кивнул ей.
– А как ваш друг Клинкербогк сподобился пророческого дара и в чем это проявляется? – нарушил молчание доктор, видя, что никто не решается продолжить разговор.
Этот вопрос, казалось, вырвал Сваммердама из глубокой дремоты.
– Клинкербогк?… Да-да… Он всю жизнь упорно искал Бога, изнуряя свой мозг, и от постоянного томления даже лишился сна. Однажды ночью он как всегда сидел рядом со своей линзой – знаете, такой стеклянный шар с водой, который сапожники ставят перед свечой, чтобы она ярче светила во время работы. И вдруг в мерцании этого шара проступил некий образ, приблизился к нему, и случилось то, о чем повествует Апокалипсис. Ангел дал ему книжку и сказал: «Возьми и съешь ее, она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка как мед» Ср.: «И я пошел к Ангелу и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед» (Откр. 10: 9).
. Лик этого образа был сокрыт, весь, кроме лба, на котором зеленым огненным знаком был запечатлен крест.
Ева ван Дрейсен вспомнила слова отца о том, что призраки открыто носят знак жизни, и почувствовала на миг леденящий ужас.
– С тех пор Клинкербогку дано Сокровенное Слово, – вновь заговорил Сваммердам, – и оно было внятно ему, а его устами передавалось и мне: ведь я был тогда его единственным учеником. И оно научило нас, как нам должно жить, дабы вкусить от Древа жизни, произрастающего в саду Господнем. И, как гласило обетование, в скором времени все муки земного странствия отступят от нас, и нам, как страдальцу Иову, Бог даст «вдвое больше того», что имели прежде.
Доктор Сефарди готов был указать на то, сколь опасно питать веру подобными прорицаниями, почерпнутыми из глубины подсознания, но вовремя вспомнил рассказ барона Пфайля о зеленом жуке. К тому же он понял, что всякие предостережения здесь будут запоздалыми.
Старик как будто начал угадывать его мысли, и его слова прозвучали как ответ на них:
– Спору нет, с тех пор, как нам было дано это обетование, прошло уже полсотни лет. Однако надо хранить терпение и, что бы ни случилось, неустанно упражнять себя, денно и нощно повторяя в сердце своем духовное имя, покуда не свершится второе рождение.
Он говорил спокойно и, казалось, без тени сомнения, но в голосе слышалась легкая дрожь, словно от предощущения жесточайшего грядущего отчаяния, как ни старался он владеть собой, чтобы не поколебать в своей вере других.
– И вы упражняетесь в этом целых пятьдесят лет? Какой кошмар! – вырвалось у доктора.
– Боже, какое блаженство видеть, как сбывается обетование, – восторженно пропела юфрау Буриньон, – и сюда из горних миров слетаются великие духи, дабы окружить своим сонмом Аврама – это духовное имя Ансельма Клинкербогка, ибо он воистину праотец, – и здесь в убогом квартале Амстердама заложить краеугольный камень нового Иерусалима. И вот пришла Мари Фаатц («Прежде она была проституткой, а теперь сестра Магдалина», – шепнула она, прикрыв рот ладонью, своей племяннице). И вот воскрешен, вырван из лап смерти Лазарь! Да-да, Ева, об этом чуде я ни слова не сказала тебе в недавнем письме с приглашением посетить наш кружок. Ты только вдумайся: Аврам пробудил Лазаря от смертельного сна!
Ян Сваммердам встал, подошел к окну и молча вперил взгляд в темное пространство.
– Да, именно так! – продолжала Буриньон. – Он лежал в своей лавочке, можно сказать, бездыханный. И тут пришел Аврам и оживил его.
Все как по команде уставились на Айдоттера, тот смущенно отвел глаза и, энергично жестикулируя и пожимая плечами, шепотом пояснил доктору Сефарди, что и вправду было что-то этакое:
– Я лежал без всяких чувств, возможно, совсем мертвый. Разве не может полежать мертвым такой старик, как я, господин доктор?
– А потому заклинаю тебя, Ева, – горячо принялась убеждать юфрау Буриньон свою племянницу, – вступай в наш союз, ибо близко уже Царствие Небесное и последние станут первыми.
Приказчик аптечной лавки, до сих пор не открывавший рта и сидевший рядом с сестрой Магдалиной, не выпуская из рук ее ладошку, неожиданно встал, шмякнул кулаком по столу и, выкатив безумно-восторженные глаза, зашелся криком:
– И-и пе-пе-рвые станут по-по-последними, и у-у-добнее вер… верблю…
– Он оглашен духом. Его устами вещает Логос! – воскликнула Хранительница порога. – Ева, сохрани каждое слово в сердце своем!
– …люду пройти сквозь и-и-иголь…
Ян Сваммердам бросился к одержимому, лицо которого исказила звериная ярость, и начал успокаивать его магнетическими мановениями руки возле лба и губ.
– Это всего лишь «обратный ход», как у нас говорят, – попыталась старая голландка, сестра Суламифь, унять страх Евы ван Дрейсен, которая уже отскочила к двери. – С братом Иезекиилем порой такое случается, когда низшая природа на какое-то время теснит высшую. Но это бывает все реже.
Приказчик между тем уже стоял на четвереньках, лаял и рычал, а девица из Армии спасения, опустившись на колени, нежно поглаживала его по голове.
– Вы уж на него не сердитесь, – увещевала сестра Суламифь. – Все мы великие грешники, а он-то, бедняга, днем и ночью в темной лавке, и, когда ему вдруг приведется увидеть людей состоятельных, – простите меня за откровенность, сударыня, – на него находит какой-то стих, ожесточение, он аж лицом темнеет. Бедность – вы уж поверьте мне, – тяжкое бремя. Где же ему, его юной душе, укрепиться благодатью, чтобы нести его!
Впервые в жизни Ева ван Дрейсен заглянула в жуткие бездны бытия, и то, о чем прежде черпала представления из книг, она увидела воочию во всей убогой реальности.
И все же это была лишь мимолетная зарница, слишком слабая, чтобы распахнуть мрак бездны.
«Сколько невообразимых кошмаров, – подумала она, – должно быть, дремлет в этой глубине, куда так редко может заглянуть человек, которого пощадила судьба».
Она испытала небывалое духовное потрясение, сорвавшее покровы старательно соблюдаемых ритуалов быта, и человеческая душа предстала перед ней в отвратительной наготе, низведенной до животного состояния в тот самый момент, когда звучали слова того, кто ради любви к человеку принял смерть на Кресте.
Внезапно чувство безмерной вины, состоявшей уже в том, что она принадлежит к привилегированному классу и никогда особенно не упрекала себя в отсутствии интереса к страданиям ближнего, иными словами: грех безучастия, малый, как песчинка в своем зарождении, и подобный опустошительной лавине в своих последствиях, – все это повергло Еву в глубокий ужас, сравнимый со смертельным испугом человека, который, ничтоже сумняшеся, затеял игру с канатом и вдруг увидел, что держит в руках змею.
Когда Суламифь рассказывала о бедственном положении приказчика, Ева инстинктивно потянулась за кошельком (этим безотчетным порывом сердце надеется провести рассудок), но уже через минуту-другую решение помочь бедняге казалось ей неудачным, и вместо доброго деяния она выбрала доброе намерение – сделать это позднее, но уж как следует.
Испытанная военная хитрость лукавого, имеющая целью затянуть время до срока, когда утихнет порыв сострадания, сработала и на сей раз.
Иезекииль тем временем оправился от припадка и лишь кротко всхлипывал.
Сефарди, который, как и все именитые португальские евреи в Голландии, неукоснительно следовал обычаю предков не являться в чужой дом без подарка, воспользовался возможностью отвлечь внимание от припадочного и, развернув упаковку с маленьким серебряным кадилом, протянул его Сваммердаму.
– Золото, ладан и мирра Золото, ладан и мирра – дары, которые новорожденному Христу принесли Бальтазар, Мельхиор и Каспар.
… Три царя, три волхва с Востока Бальтазар, Мельхиор, Каспар – восточные волхвы (цари с Востока), согласно Евангелиям, по звезде пришедшие поклониться новорожденному Христу.
! – прошептала Хранительница порога дрогнувшим от умиления голосом, благоговейно закатывая глаза. – Узнав вчера, что вместе с Евой к нам пожалуете вы, господин доктор, Аврам нарек вас именем одного из них – царя Бальтазара. И что же: вы приходите и приносите ладан! Царь Мельхиор (в миру барон Пфайль, я знаю это от маленькой Катье) явился сегодня в своей духовной ипостаси, – она с таинственным видом повернулась к разинувшим рты братьям и сестрам, – и передал деньги. И вот я вижу духовным зраком: к нам держит путь третий из волхвов – Каспар. – Она с чувством подмигнула Мари Фаатц, ответившей ей всепонимающим взглядом. – Да, времена семимильными шагами идут к своему концу…
Ее прервал стук в дверь, и появившаяся на пороге Катье, маленькая внучка сапожника Клинкербогка, объявила:
– Спешите наверх, у дедушки второе рождение.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда все ринулись в мансарду сапожника, Еве удалось ненадолго задержать коллекционера бабочек.
– Простите, господин Сваммердам, у меня к вам только один вопрос, хотя узнать хотелось бы так много. То, что вы говорили об истерии и силе, сокрытой в имени, глубоко поразило меня… но, с другой стороны-
– Позвольте дать вам совет, милая барышня. – Сваммердам остановился, и внимательно посмотрел Еве в глаза. – Я прекрасно понимаю, что все услышанное здесь не могло не озадачить вас. Однако вам принесло бы немалую пользу, если бы вы восприняли это как первый урок и не ждали духовного руководства от других, но доверили бы его самой себе. Только поучения собственного духа даются в нужное время и находят благодатную почву. Что касается чужих откровений и прозрений, то здесь надо быть глухим и слепым. Стезя, ведущая к вечной жизни, узка, как лезвие ножа. Вы не можете ни помочь тем, кто неуверенно ступает по ней у вас на глазах, ни ждать помощи от них. Стоит лишь оглянуться на других, как сам сорвешься в пропасть. По этой тропе нельзя идти вслепую друг за другом, как водится в обычном мире, а посему тут необходим вожатый, который должен явиться из царства духа. Только в земных делах какой-либо человек может служить вам путеводителем, а его жизнь – путеводной нитью. Все, что не от духа, есть прах земной, и мы признаем лишь того Бога, коего открываем в собственной душе.
– А если в моей душе нет Бога? – в отчаянии воскликнула Ева.
– Тогда, оставшись наедине с ней, вы должны призвать Его с такой силой мольбы, на какую только способны.
– И вы думаете, Он отзовется? Это было бы слишком просто!
– Он придет! Но – пусть вас это не пугает – сначала как суровый судия ваших прежних деяний, как грозное божество Ветхого Завета, утвердившее закон: око за око, зуб за зуб. Его знамением будут внезапные перемены в вашей внешней жизни. Поначалу вам придется утратить все, даже… – Сваммердам понизил голос, словно боясь причинить ей боль своими словами, – даже Бога, если вы хотите обретать Его вновь и вновь… И лишь очистив представление о Нем от воплощенного образа, от всякой идеи внешнего и внутреннего, творца и творения, духа и материи, вы сможете Его…
– Увидеть?
– Нет. Никогда. Но вы узрите себя его глазами. И будете свободны от земных уз, ибо ваша жизнь вольется в Его бытие и ваше сознание уже не будет зависеть от тела, которое, подобно призрачной тени, движется к своей могиле.
– К чему же тогда превратности внешней жизни, о которых вы говорите? Что это? Испытание или кара?
– Нет ни кар, ни испытаний. Внешняя жизнь со всеми изломами судьбы – не что иное, как процесс исцеления, для кого-то более, для кого-то менее мучительный, – в зависимости от того, насколько нужен человеку весь опыт, им нажитый.
– И вы полагаете, как только я призову Бога, моя судьба изменится?
– Незамедлительно! Только это будет не изменение, а ускорение. Возьмем для примера лошадь, перешедшую с трусцы на галоп.
– И ваша судьба совершила такой рывок? Простите мне мой вопрос. Но судя по тому, что я слышала о вас…
– До сих пор она отличалась монотонно-мерным ходом, вы это хотите сказать? – с улыбкой добавил за нее Сваммердам. – Но я же говорил вам: не оглядывайтесь на других. Одному дано увидеть необъятный мир, другому – лишь кончик собственного носа. Если вы всерьез хотите, чтобы ваша судьба неслась вскачь, вы должны… (примите мои слова как предостережение и одновременно как совет, ибо это единственное, ради чего человеку стоит появляться на свет, и в то же время самая страшная для него жертва) вы должны призвать сокровеннейшее существо, заключенное в вас, самую вашу суть, без которой вы просто труп или того хуже, и повелеть Ей, чтобы Она вела вас к великой цели, верховной цели всех устремлений – пусть вам пока и не понять этого, – чтобы она несла вас неудержимо, безжалостно, не давая роздыху, через болезни, страдания, смерть и сон, точно закусившая удила лошадь, не разбирая дороги, по зеленеющим нивам, мимо милых полян и цветущих рощ. Вот что значит, по моему убеждению, призвать Бога! Это должно стать обетом и дойти до слуха того, кому он дается.
– Но если в тот момент, когда судьба будет готова понести меня, я не найду в себе сил, учитель, и захочу повернуть вспять?
– Повернуть вспять на духовном пути может лишь тот… нет, не повернуть даже, а остановиться, оглянуться и застыть соляным столбом… может лишь человек, не давший обета! Обет в мире духа – это как высшее повеление, и Бог в таком случае… человеку слуга, помогающий исполнить эту заповедь. Только не пугайтесь, сударыня, это – не богохульство! Напротив! То, что я вам сейчас скажу, просто глупость. Я знаю, что она совершается лишь из сострадания – заведомая глупость, но я хочу вас предостеречь: не переусердствуйте в клятвенном обещании! Иначе вам грозит то, что произошло с разбойником, которому переломали на кресте кости!
Лицо старика стало совершенно бескровным от волнения. Ева порывисто коснулась ладонью его руки.
– Благодарю вас, учитель. Теперь я знаю, что мне делать.
Старик привлек ее к себе и растроганно поцеловал в лоб.
– Да будет властелин судьбы вашим милосердным лекарем, дитя мое!
Они двинулись вверх по лестнице.
Словно пораженная какой-то внезапной мыслью, Ева на секунду замерла у двери в мансарду.
– Объясните мне еще одну вещь, учитель! Многие миллионы людей обагрили землю своей кровью и прошли через страшные муки. Но ведь они не давали обета. Ради чего же они приняли такие муки?
– Как вы можете знать, что они не дали обета? Разве не могло это произойти в прежней жизни? – спокойно спросил Сваммердам. – Или в глубоком сне, когда душа человека не спит и лучше его самого чувствует, что пойдет ей на пользу?
Словно пробив пелену мглы, Еву озарил яркий свет нового знания. Последние слова старика сказали ей о сути жизненного назначения больше, чем это могли бы объяснить все религиозные системы мира. Всякие сетования по поводу якобы несправедливой судьбы отступали перед мыслью о том, что никому не дано иного пути, кроме выбранного по собственной воле.
– Пусть вас не смущает, если все, с чем вы столкнулись у нас сегодня, юфрау, показалось вам нелепицей. Путь часто идет под уклон, и все же это лишь перепад, даже мостик к одной из высот. Лихорадка духовного выздоровления порой производит впечатление какого-то дьявольского морока. Разумеется, я не «царь Соломон», а Лазарь Айдоттер – не «Симон Крестоносец», как поспешила заключить юфрау Буриньон, когда он однажды одолжил денег Клинкербогку, но тем не менее весь этот сумбур в обращении со словом Ветхого и Нового Завета не лишен смысла… В Библии мы видим не только описание событий отдаленных времен, но и путь от Адама к Христу, путь, который должны проделать мы сами в магической стихии внутреннего восхождения от «имени» к «имени», от одного проявления высшей силы к другому, – говорил Сваммердам, помогая Еве подняться на последние ступени, – от изгнания из рая к Воскресению. Для многих этот путь чреват страшными потрясениями… – И он одышливо пробормотал что-то опять про распятого разбойника с перебитыми костями.
Госпожа Буриньон вместе с прочими участниками ночного бдения (только Лазарь Айдоттер ушел восвояси) у входа в каморку сапожника поджидала задерживавшихся Сваммердама и Еву. И едва они подошли, как она обрушила на племянницу поток слов, дабы надлежащим образом подготовить ее:
– Ты только представь себе, Ева, свершилось нечто неописуемо грандиозное. И как раз сегодня, в праздник летнего солнцестояния, – в этом такая бездна смысла! Да… так о чем бишь я… ну конечно, сбылось великое упование: в отце Авраме родился сегодня духовный человек, принявший образ младенца. Он услышал его крик, когда прилаживал к сапогу каблук, а это, вестимо, и есть второе рождение, ибо первое означает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Все прочие молчали и со значением переглядывались.
Ева ван Дрейсен поймала себя на ощущении, что при слове «голова» подумала об оливково-зеленом лике. Она вопросительно посмотрела на доктора Сефарди, который незаметно кивнул ей.
– А как ваш друг Клинкербогк сподобился пророческого дара и в чем это проявляется? – нарушил молчание доктор, видя, что никто не решается продолжить разговор.
Этот вопрос, казалось, вырвал Сваммердама из глубокой дремоты.
– Клинкербогк?… Да-да… Он всю жизнь упорно искал Бога, изнуряя свой мозг, и от постоянного томления даже лишился сна. Однажды ночью он как всегда сидел рядом со своей линзой – знаете, такой стеклянный шар с водой, который сапожники ставят перед свечой, чтобы она ярче светила во время работы. И вдруг в мерцании этого шара проступил некий образ, приблизился к нему, и случилось то, о чем повествует Апокалипсис. Ангел дал ему книжку и сказал: «Возьми и съешь ее, она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка как мед» Ср.: «И я пошел к Ангелу и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед» (Откр. 10: 9).
. Лик этого образа был сокрыт, весь, кроме лба, на котором зеленым огненным знаком был запечатлен крест.
Ева ван Дрейсен вспомнила слова отца о том, что призраки открыто носят знак жизни, и почувствовала на миг леденящий ужас.
– С тех пор Клинкербогку дано Сокровенное Слово, – вновь заговорил Сваммердам, – и оно было внятно ему, а его устами передавалось и мне: ведь я был тогда его единственным учеником. И оно научило нас, как нам должно жить, дабы вкусить от Древа жизни, произрастающего в саду Господнем. И, как гласило обетование, в скором времени все муки земного странствия отступят от нас, и нам, как страдальцу Иову, Бог даст «вдвое больше того», что имели прежде.
Доктор Сефарди готов был указать на то, сколь опасно питать веру подобными прорицаниями, почерпнутыми из глубины подсознания, но вовремя вспомнил рассказ барона Пфайля о зеленом жуке. К тому же он понял, что всякие предостережения здесь будут запоздалыми.
Старик как будто начал угадывать его мысли, и его слова прозвучали как ответ на них:
– Спору нет, с тех пор, как нам было дано это обетование, прошло уже полсотни лет. Однако надо хранить терпение и, что бы ни случилось, неустанно упражнять себя, денно и нощно повторяя в сердце своем духовное имя, покуда не свершится второе рождение.
Он говорил спокойно и, казалось, без тени сомнения, но в голосе слышалась легкая дрожь, словно от предощущения жесточайшего грядущего отчаяния, как ни старался он владеть собой, чтобы не поколебать в своей вере других.
– И вы упражняетесь в этом целых пятьдесят лет? Какой кошмар! – вырвалось у доктора.
– Боже, какое блаженство видеть, как сбывается обетование, – восторженно пропела юфрау Буриньон, – и сюда из горних миров слетаются великие духи, дабы окружить своим сонмом Аврама – это духовное имя Ансельма Клинкербогка, ибо он воистину праотец, – и здесь в убогом квартале Амстердама заложить краеугольный камень нового Иерусалима. И вот пришла Мари Фаатц («Прежде она была проституткой, а теперь сестра Магдалина», – шепнула она, прикрыв рот ладонью, своей племяннице). И вот воскрешен, вырван из лап смерти Лазарь! Да-да, Ева, об этом чуде я ни слова не сказала тебе в недавнем письме с приглашением посетить наш кружок. Ты только вдумайся: Аврам пробудил Лазаря от смертельного сна!
Ян Сваммердам встал, подошел к окну и молча вперил взгляд в темное пространство.
– Да, именно так! – продолжала Буриньон. – Он лежал в своей лавочке, можно сказать, бездыханный. И тут пришел Аврам и оживил его.
Все как по команде уставились на Айдоттера, тот смущенно отвел глаза и, энергично жестикулируя и пожимая плечами, шепотом пояснил доктору Сефарди, что и вправду было что-то этакое:
– Я лежал без всяких чувств, возможно, совсем мертвый. Разве не может полежать мертвым такой старик, как я, господин доктор?
– А потому заклинаю тебя, Ева, – горячо принялась убеждать юфрау Буриньон свою племянницу, – вступай в наш союз, ибо близко уже Царствие Небесное и последние станут первыми.
Приказчик аптечной лавки, до сих пор не открывавший рта и сидевший рядом с сестрой Магдалиной, не выпуская из рук ее ладошку, неожиданно встал, шмякнул кулаком по столу и, выкатив безумно-восторженные глаза, зашелся криком:
– И-и пе-пе-рвые станут по-по-последними, и у-у-добнее вер… верблю…
– Он оглашен духом. Его устами вещает Логос! – воскликнула Хранительница порога. – Ева, сохрани каждое слово в сердце своем!
– …люду пройти сквозь и-и-иголь…
Ян Сваммердам бросился к одержимому, лицо которого исказила звериная ярость, и начал успокаивать его магнетическими мановениями руки возле лба и губ.
– Это всего лишь «обратный ход», как у нас говорят, – попыталась старая голландка, сестра Суламифь, унять страх Евы ван Дрейсен, которая уже отскочила к двери. – С братом Иезекиилем порой такое случается, когда низшая природа на какое-то время теснит высшую. Но это бывает все реже.
Приказчик между тем уже стоял на четвереньках, лаял и рычал, а девица из Армии спасения, опустившись на колени, нежно поглаживала его по голове.
– Вы уж на него не сердитесь, – увещевала сестра Суламифь. – Все мы великие грешники, а он-то, бедняга, днем и ночью в темной лавке, и, когда ему вдруг приведется увидеть людей состоятельных, – простите меня за откровенность, сударыня, – на него находит какой-то стих, ожесточение, он аж лицом темнеет. Бедность – вы уж поверьте мне, – тяжкое бремя. Где же ему, его юной душе, укрепиться благодатью, чтобы нести его!
Впервые в жизни Ева ван Дрейсен заглянула в жуткие бездны бытия, и то, о чем прежде черпала представления из книг, она увидела воочию во всей убогой реальности.
И все же это была лишь мимолетная зарница, слишком слабая, чтобы распахнуть мрак бездны.
«Сколько невообразимых кошмаров, – подумала она, – должно быть, дремлет в этой глубине, куда так редко может заглянуть человек, которого пощадила судьба».
Она испытала небывалое духовное потрясение, сорвавшее покровы старательно соблюдаемых ритуалов быта, и человеческая душа предстала перед ней в отвратительной наготе, низведенной до животного состояния в тот самый момент, когда звучали слова того, кто ради любви к человеку принял смерть на Кресте.
Внезапно чувство безмерной вины, состоявшей уже в том, что она принадлежит к привилегированному классу и никогда особенно не упрекала себя в отсутствии интереса к страданиям ближнего, иными словами: грех безучастия, малый, как песчинка в своем зарождении, и подобный опустошительной лавине в своих последствиях, – все это повергло Еву в глубокий ужас, сравнимый со смертельным испугом человека, который, ничтоже сумняшеся, затеял игру с канатом и вдруг увидел, что держит в руках змею.
Когда Суламифь рассказывала о бедственном положении приказчика, Ева инстинктивно потянулась за кошельком (этим безотчетным порывом сердце надеется провести рассудок), но уже через минуту-другую решение помочь бедняге казалось ей неудачным, и вместо доброго деяния она выбрала доброе намерение – сделать это позднее, но уж как следует.
Испытанная военная хитрость лукавого, имеющая целью затянуть время до срока, когда утихнет порыв сострадания, сработала и на сей раз.
Иезекииль тем временем оправился от припадка и лишь кротко всхлипывал.
Сефарди, который, как и все именитые португальские евреи в Голландии, неукоснительно следовал обычаю предков не являться в чужой дом без подарка, воспользовался возможностью отвлечь внимание от припадочного и, развернув упаковку с маленьким серебряным кадилом, протянул его Сваммердаму.
– Золото, ладан и мирра Золото, ладан и мирра – дары, которые новорожденному Христу принесли Бальтазар, Мельхиор и Каспар.
… Три царя, три волхва с Востока Бальтазар, Мельхиор, Каспар – восточные волхвы (цари с Востока), согласно Евангелиям, по звезде пришедшие поклониться новорожденному Христу.
! – прошептала Хранительница порога дрогнувшим от умиления голосом, благоговейно закатывая глаза. – Узнав вчера, что вместе с Евой к нам пожалуете вы, господин доктор, Аврам нарек вас именем одного из них – царя Бальтазара. И что же: вы приходите и приносите ладан! Царь Мельхиор (в миру барон Пфайль, я знаю это от маленькой Катье) явился сегодня в своей духовной ипостаси, – она с таинственным видом повернулась к разинувшим рты братьям и сестрам, – и передал деньги. И вот я вижу духовным зраком: к нам держит путь третий из волхвов – Каспар. – Она с чувством подмигнула Мари Фаатц, ответившей ей всепонимающим взглядом. – Да, времена семимильными шагами идут к своему концу…
Ее прервал стук в дверь, и появившаяся на пороге Катье, маленькая внучка сапожника Клинкербогка, объявила:
– Спешите наверх, у дедушки второе рождение.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда все ринулись в мансарду сапожника, Еве удалось ненадолго задержать коллекционера бабочек.
– Простите, господин Сваммердам, у меня к вам только один вопрос, хотя узнать хотелось бы так много. То, что вы говорили об истерии и силе, сокрытой в имени, глубоко поразило меня… но, с другой стороны-
– Позвольте дать вам совет, милая барышня. – Сваммердам остановился, и внимательно посмотрел Еве в глаза. – Я прекрасно понимаю, что все услышанное здесь не могло не озадачить вас. Однако вам принесло бы немалую пользу, если бы вы восприняли это как первый урок и не ждали духовного руководства от других, но доверили бы его самой себе. Только поучения собственного духа даются в нужное время и находят благодатную почву. Что касается чужих откровений и прозрений, то здесь надо быть глухим и слепым. Стезя, ведущая к вечной жизни, узка, как лезвие ножа. Вы не можете ни помочь тем, кто неуверенно ступает по ней у вас на глазах, ни ждать помощи от них. Стоит лишь оглянуться на других, как сам сорвешься в пропасть. По этой тропе нельзя идти вслепую друг за другом, как водится в обычном мире, а посему тут необходим вожатый, который должен явиться из царства духа. Только в земных делах какой-либо человек может служить вам путеводителем, а его жизнь – путеводной нитью. Все, что не от духа, есть прах земной, и мы признаем лишь того Бога, коего открываем в собственной душе.
– А если в моей душе нет Бога? – в отчаянии воскликнула Ева.
– Тогда, оставшись наедине с ней, вы должны призвать Его с такой силой мольбы, на какую только способны.
– И вы думаете, Он отзовется? Это было бы слишком просто!
– Он придет! Но – пусть вас это не пугает – сначала как суровый судия ваших прежних деяний, как грозное божество Ветхого Завета, утвердившее закон: око за око, зуб за зуб. Его знамением будут внезапные перемены в вашей внешней жизни. Поначалу вам придется утратить все, даже… – Сваммердам понизил голос, словно боясь причинить ей боль своими словами, – даже Бога, если вы хотите обретать Его вновь и вновь… И лишь очистив представление о Нем от воплощенного образа, от всякой идеи внешнего и внутреннего, творца и творения, духа и материи, вы сможете Его…
– Увидеть?
– Нет. Никогда. Но вы узрите себя его глазами. И будете свободны от земных уз, ибо ваша жизнь вольется в Его бытие и ваше сознание уже не будет зависеть от тела, которое, подобно призрачной тени, движется к своей могиле.
– К чему же тогда превратности внешней жизни, о которых вы говорите? Что это? Испытание или кара?
– Нет ни кар, ни испытаний. Внешняя жизнь со всеми изломами судьбы – не что иное, как процесс исцеления, для кого-то более, для кого-то менее мучительный, – в зависимости от того, насколько нужен человеку весь опыт, им нажитый.
– И вы полагаете, как только я призову Бога, моя судьба изменится?
– Незамедлительно! Только это будет не изменение, а ускорение. Возьмем для примера лошадь, перешедшую с трусцы на галоп.
– И ваша судьба совершила такой рывок? Простите мне мой вопрос. Но судя по тому, что я слышала о вас…
– До сих пор она отличалась монотонно-мерным ходом, вы это хотите сказать? – с улыбкой добавил за нее Сваммердам. – Но я же говорил вам: не оглядывайтесь на других. Одному дано увидеть необъятный мир, другому – лишь кончик собственного носа. Если вы всерьез хотите, чтобы ваша судьба неслась вскачь, вы должны… (примите мои слова как предостережение и одновременно как совет, ибо это единственное, ради чего человеку стоит появляться на свет, и в то же время самая страшная для него жертва) вы должны призвать сокровеннейшее существо, заключенное в вас, самую вашу суть, без которой вы просто труп или того хуже, и повелеть Ей, чтобы Она вела вас к великой цели, верховной цели всех устремлений – пусть вам пока и не понять этого, – чтобы она несла вас неудержимо, безжалостно, не давая роздыху, через болезни, страдания, смерть и сон, точно закусившая удила лошадь, не разбирая дороги, по зеленеющим нивам, мимо милых полян и цветущих рощ. Вот что значит, по моему убеждению, призвать Бога! Это должно стать обетом и дойти до слуха того, кому он дается.
– Но если в тот момент, когда судьба будет готова понести меня, я не найду в себе сил, учитель, и захочу повернуть вспять?
– Повернуть вспять на духовном пути может лишь тот… нет, не повернуть даже, а остановиться, оглянуться и застыть соляным столбом… может лишь человек, не давший обета! Обет в мире духа – это как высшее повеление, и Бог в таком случае… человеку слуга, помогающий исполнить эту заповедь. Только не пугайтесь, сударыня, это – не богохульство! Напротив! То, что я вам сейчас скажу, просто глупость. Я знаю, что она совершается лишь из сострадания – заведомая глупость, но я хочу вас предостеречь: не переусердствуйте в клятвенном обещании! Иначе вам грозит то, что произошло с разбойником, которому переломали на кресте кости!
Лицо старика стало совершенно бескровным от волнения. Ева порывисто коснулась ладонью его руки.
– Благодарю вас, учитель. Теперь я знаю, что мне делать.
Старик привлек ее к себе и растроганно поцеловал в лоб.
– Да будет властелин судьбы вашим милосердным лекарем, дитя мое!
Они двинулись вверх по лестнице.
Словно пораженная какой-то внезапной мыслью, Ева на секунду замерла у двери в мансарду.
– Объясните мне еще одну вещь, учитель! Многие миллионы людей обагрили землю своей кровью и прошли через страшные муки. Но ведь они не давали обета. Ради чего же они приняли такие муки?
– Как вы можете знать, что они не дали обета? Разве не могло это произойти в прежней жизни? – спокойно спросил Сваммердам. – Или в глубоком сне, когда душа человека не спит и лучше его самого чувствует, что пойдет ей на пользу?
Словно пробив пелену мглы, Еву озарил яркий свет нового знания. Последние слова старика сказали ей о сути жизненного назначения больше, чем это могли бы объяснить все религиозные системы мира. Всякие сетования по поводу якобы несправедливой судьбы отступали перед мыслью о том, что никому не дано иного пути, кроме выбранного по собственной воле.
– Пусть вас не смущает, если все, с чем вы столкнулись у нас сегодня, юфрау, показалось вам нелепицей. Путь часто идет под уклон, и все же это лишь перепад, даже мостик к одной из высот. Лихорадка духовного выздоровления порой производит впечатление какого-то дьявольского морока. Разумеется, я не «царь Соломон», а Лазарь Айдоттер – не «Симон Крестоносец», как поспешила заключить юфрау Буриньон, когда он однажды одолжил денег Клинкербогку, но тем не менее весь этот сумбур в обращении со словом Ветхого и Нового Завета не лишен смысла… В Библии мы видим не только описание событий отдаленных времен, но и путь от Адама к Христу, путь, который должны проделать мы сами в магической стихии внутреннего восхождения от «имени» к «имени», от одного проявления высшей силы к другому, – говорил Сваммердам, помогая Еве подняться на последние ступени, – от изгнания из рая к Воскресению. Для многих этот путь чреват страшными потрясениями… – И он одышливо пробормотал что-то опять про распятого разбойника с перебитыми костями.
Госпожа Буриньон вместе с прочими участниками ночного бдения (только Лазарь Айдоттер ушел восвояси) у входа в каморку сапожника поджидала задерживавшихся Сваммердама и Еву. И едва они подошли, как она обрушила на племянницу поток слов, дабы надлежащим образом подготовить ее:
– Ты только представь себе, Ева, свершилось нечто неописуемо грандиозное. И как раз сегодня, в праздник летнего солнцестояния, – в этом такая бездна смысла! Да… так о чем бишь я… ну конечно, сбылось великое упование: в отце Авраме родился сегодня духовный человек, принявший образ младенца. Он услышал его крик, когда прилаживал к сапогу каблук, а это, вестимо, и есть второе рождение, ибо первое означает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26