Я мирно шел по тропинке и бормотал нашу походную песню: «Выйду я с собачкой погуля-а-ти. Эх, да, эх, да в лес зеленый ноброди-и-ти. Се-бя людям показати». Джимка носился как угорелый. Подбегал ко мне, тыкался влажным носом в руку, и снова его темно-серое тело мчалось среди берез, точно стрела, спущенная с тугой тетивы.
Так мы дошли до коттеджа, в котором жил Виктор. Джимка скромно уселся на крыльце, а я вошел в комнату.
Виктор сидел за столом и делал дудочку из камышинки. Он даже не оглянулся на меня.
– Пошли погуляем, старик, – сказал я.
Он сунул свою дурацкую свистульку в рот и извлек из нее печальный звук. Затем скосил на меня карий глаз.
– Не та частотная характеристика, – сказал он и снова принялся ковырять дудочку ножом.
– Пошли погуляем, – повторил я.
– Не хочу. Сейчас Шадрич придет играть в шахматы.
И тут же вошел Леня Шадрич, занимавший комнату в этом коттедже, по соседству. Под мышкой у него была зажата книга.
Шахматы так шахматы. Мы поблицевали несколько партий на высадку, вернее, Леня и я сменяли друг друга, а Виктор выигрывал подряд да еще издевался над нами. Потом я все-таки вытащил их погулять – не хотелось сидеть в комнате в такой чудесный тихий вечер, пахнущий близкой осенью.
Мне приходилось сдерживать Виктора, но все равно мы летели с изрядной скоростью, к великой радости Джимки, полагавшего но собачьей наивности, что мы это делаем для его развлечения.
Возле коттеджа Жан-Жака мы остановились перевести дух и пропустить машину, которая выезжала из гаража. За рулем сидел сам Жан-Жак в элегантном сером костюме. Он благожелательно кивнул нам, проезжая мимо, и на повороте подмигнул красным глазком стоп-сигнала. Впрочем, мое внимание привлек не Жан-Жак (он часто ездил по вечерам в город), а дядя Степа.
Я знал, что он присматривает за машиной Жан-Жака. Вот и сейчас дядя Степа запер гараж, степенно вытер руки платочком и, покосившись на нас, пошел своей дорогой.
Не хотелось упускать удобного случая. История с недожатой кремальерой и следами возле ангара никак не шла у меня из головы. Я пошептался с ребятами, и мы в один миг догнали дядю Степу. Он не очень-то дружелюбно ответил на наши преувеличенно-радостные приветствия, но когда понял суть дела, сразу смягчился. А суть заключалась в том, что у Лени Шадрича сегодня день рождения (о чем сам Леня минуту назад не имел ни малейшего представления), и Леня решил отметить это дело, и приглашает всех, кто пожелает, выпить за его здоровье. Тут я толкнул Шадрича локтем в бок, и он, смущенно заулыбавшись, подтвердил свое приглашение.
Дядя Степа для порядка слегка поотнекивался, ссылаясь на неотложные дела, а потом сказал:
– Ну что ж, надо уважить человека.
Мы прямиком направились в то самое кафе у пруда и принялись «уваживать» человека. Леня захмелел после первого глотка и ужасно развеселился. Он читал вслух листок с «замеченными опечатками», вклеенный в книгу, громко хихикал и придерживал прыгающие очки. Виктор был настроен, скорее, мрачно. Молчал, брезгливо пил коньяк. Зато мы с дядей Степой разглагольствовали в свое удовольствие. Он был отличным собутыльником, дядя Степа. Очень убедительно он объяснил мне, что нигде ему не было так интересно работать, как в нашем институте, потому что он, дядя Степа, ничто так сильно не уважает, как науку. Это была чистая правда.
– Раз так любишь науку, старина, – сказал я, – ты должен нам помочь. Наука в опасности.
– Ну? – изумился он. – Кто же ей угрожает?
– Я уже говорил тебе. Кто-то по ночам крутится возле ангара. – Я подлил ему коньяку.
– Хватит. – Дядя Степа отодвинул рюмку. – Спасибо за угощение, хлопцы. Пора мне.
– Почему ты не хочешь сказать? Знаешь ведь.
– Не знаю я ничего. – Он встал». – Отвяжись, Калач.
– Нет, знаешь. Машина с двойными скатами ночью подъезжала. Все равно ведь мы узнаем кто, анализы проделаем.
Дядя Степа разозлился, спросил вызывающе:
– И тогда что?
Тут Виктор вдруг подал голос:
– Голову оторвем, руки пообломаем и скажем, что так и было.
Эти слова произвели поразительный эффект. Дядя Степа прямо-таки рухнул на стул, глаза его забегали по нашим лицам.
– Братцы, – пробормотал он поникшим голосом. – Не виноват я, чем хотите клянусь… Он ее такую и привез…
Мы с Виктором переглянулись. Мы ничего не поняли, кроме одного: надо делать вид, что мы кое-что знаем, иначе Степа смекнет и…
– Значит, говоришь, он ее такую и привез? – осторожно переспросил я.
– Без головы, без рук, – мелко закивал дядя Степа. – Мне еще чудно стало… А я ее аккуратно брал, ничуть не обломал, как на духу…
– Где же она? – спросил Виктор.
– Я ему еще сказал… учтите, говорю, головы и рук у нее нет, чтобы не было потом нареканий на меня…
Как ни напрягал я свой мыслительный аппарат, ничего не мог понять. Кто она? Кто он? Чудилось уже некое кошмарное преступление: труп женщины с отрезанными головой и руками…
– Ты не волнуйся, дядя Степа, – сказал я. – Мы тебя не обвиняем. Скажи только: где она сейчас?
– Да там же, у него в гараже.
У него в гараже! У кого?!
Я встал и сказал как только мог решительней:
– Ладно. Пойдем, покажи ее нам.
Степа заколебался.
– Ребята, не могу я… Он велел, чтобы я никому…
– Да не бойся, он ничего не узнает.
Мы расплатились и вышли из кафе. Начинало темнеть. В темном стекле пруда призрачно белели отражения берез. Я крикнул Джимке: «Пошел вон!», и он тотчас вынырнул из кустов, ткнулся носом мне в руку.
Да, забыл сказать: когда Джимке говорили: «Пошел вон!», он следовал за произнесшим эти слова. А чтобы выгнать пса, надо было ему сказать: «Джимочка, прошу вас». Так я его выучил, сам не знаю почему, из озорства, что ли.
Всю дорогу дядя Степа нервно оглядывался и бормотал: «Ну, будет мне на орехи». И вот он привел нас к гаражу Жан-Жака. Да, к личному гаражу Жан-Жака.
Не знаю, как у моих друзей, а у меня хмель выветрился из головы начисто. Жан-Жак никак, ну никак не ассоциировался с обезглавленным женским трупом. Это был какой-то бред.
Дядя Степа тихонько открыл гараж, мы вошли, запах нитрокраски и резины ударил нам в ноздри. Затем Степа притворил дверь и включил свет.
С невольным страхом я обвел взглядом помещение, приготовившись увидеть… ну, не знаю, лужу крови, изуродованный труп…
Гараж был как гараж. Канистры, ведра, шланги, рваные камеры. Только у левой стены возле двери высилось нечто громоздкое, завернутое в рогожи, почти подпиравшее потолок. Дядя Степа сдернул рогожи, и нашим взорам предстала…
Мы просто обалдели от изумления! Огромная беломраморная женщина шла на нас широким победным шагом. За плечами у нее развевались округлые крылья, прозрачный хитон облеплял сильное тело, длинное одеяние трепетало от встречного ветра, билось вокруг ног. Она была вся в бурном движении, в полете, эта удивительная статуя. Мы не сразу поняли, что у нее нет ни головы, ни рук.
– Такую и привез, – пробормотал дядя Степа, – а я ни при чем… Я аккуратно краном взял…
Мы не слушали его. Мы не могли глаз оторвать от прекрасной статуи. Ей-богу, я слышал свист штормового ветра, хотя отлично знал, что никакого ветра не было и быть не могло в застоявшемся воздухе гаража.
Наконец я опомнился.
– Кто это? Откуда она здесь?
– Кто это? – Леня Шадрич сверкнул на меня очками. – Это Ника Самофракийская! – Он приблизился к статуе, благоговейно разглядывая глубокие складки ее одеяния.
Теперь и я припомнил, что видел эту самую Нику на репродукциях. Кажется, она хранилась в Лувре.
– Где Жан-Жак раздобыл такую великолепную копию? – проговорил Виктор.
– И для чего? – подхватил я. – Неужели он поставит Нику в своем цветнике и будет в ее тени пить чай с вареньем?
– Скажешь тоже! – Дядя Степа, видя, что мы не собираемся обвинять его в порче статуи, успокоился и даже повеселел. – Чай с вареньем! Он в субботу ночью обратно ее повезет.
– Куда? – спросили мы с Виктором в один голос.
– Это не знаю. Откуда и куда – не говорил. Я по его просьбе подал автокран в четыре часа утра, выгрузил эту… гражданочку из СВП и сюда привез. Уж вы, ребятки, не выдавайте, он мне крепко молчать велел…
– Постой, – сказал я удивленно. – Ты выгрузил ее из СВП?
– Откуда ж еще?
Мы с Виктором переглянулись.
– Дядя Степа, – медленно проговорил Виктор. – Такими вещами не шутят. Ты уверен, что Иван Яковлевич привез эту статую в СВП?
– Да чего вы ко мне привязались? – рассердился вдруг дядя Степа. – Раз говорю, значит уверен. Ну, посмотрели и давайте отсюда.
– Ребята, – подал голос Шадрич. Он сидел на корточках перед постаментом статуи и что-то внимательно разглядывал. – Тут инвентарный номер Лувра. – Он показал нам овальную наклейку на постаменте. – Это не копия, это сама Ника.
Час от часу не легче!
– Давайте, давайте, – торопил дядя Степа. – Запираю гараж.
Скоро должна была приехать Ленка, и я потащил Виктора и Шадрича на станцию. Я всегда встречал ее, когда она возвращалась из города.
Джимка, не отягощенный раздумьями, легко бежал впереди. А мы были именно отягощены. Господи боже, почему Жан-Жак летал на СВП-7? Один, втайне от всех, не дожидаясь пробного рейса? Признаться, я испытал некоторое восхищение. Даже зависть… Что ни говорите, а для такого дела нужна большая смелость. Не знаю, решился бы я полететь вот так, один, в неизвестность. Мало ли что: застрянешь в глуби веков – и никто никогда тебя не разыщет… И на кой черт ему понадобилась Ника Самофракийская? Похищение такой статуи – да это же скандал на весь мир! А может, не похищение, а… Ну, не знаю, некий эксперимент, в который нас почему-то не посвятили…
Ленка выпрыгнула из вагона электрички и пришла в восхищение при виде нашего почетного караула.
– Дамы и господа! – воскликнула она, поднеся ко рту кулачок, наподобие микрофона. – Разрешите мне выразить вам благодарность за горячий и, я бы сказала, весьма теплый прием.
В общем, у нее неплохо получилось. Но нам сейчас было не до хохм. Я отобрал у Ленки связку книг, и мы пошли в поселок.
– Представьте, кого я видела в публичке, – болтала Ленка, держа Виктора и Шадрича под руки. – Вашего Жан-Жака!
Мы навострили уши.
– Что же он там делал? – спросил я.
– Я увидела его в зале и говорю Наташе: «Знаете ли вы, что сей ученый муж – руководитель отдела, в котором работает мой ученый муж?» – Ленка засмеялась, и Шадрич вдруг неестественно громко заржал. – А она мне говорит, – продолжала Ленка, – «ну и задал мне работы этот ученый товарищ. Ему понадобилось несколько номеров разных парижских газет за последние числа августа 1911 года…»
– Одиннадцатого? – воскликнул я.
– Да. Наташа разыскала ему подшивку «Пари суар». Кажется, он изучал там объявления. «Пожилой коммерсант ищет молодую блондинку, склонную к полноте, для чтения вслух»…
По-моему, Ленку забавлял оглушительный хохот Шадрича, и она старалась вовсю.
Я же шел и мучительно соображал, пытаясь составить единую картину из разрозненных кусков. Итак, Жан-Жак тайком летал на СВП-7 в Париж и привез оттуда Нику Самофракинскую. Судя по тому, что сказала Ленка, летал он в 1911 год. Во всяком случае, он проявлял интерес именно к этому году. Спрашивается: для чего ему это понадобилось? Проверка возможностей контакта на малых удалениях во времени? Но вряд ли он стал бы это делать без нас. Изучение эстетической ценности древнегреческого шедевра? Опять же сомнительно: Жан-Жак физик, а не искусствовед.
Я вспомнил, Ленка рассказывала мне с месяц назад, что Жан-Жак берет у нее в институтской фундаменталке французские учебники и словари. Я думал, что он готовится к приезду французов, а теперь этот незначительный факт предстал передо мной в новом свете. Он свидетельствовал о том, что Жан-Жак заранее готовился к путешествию во Францию начала века. Да и вообще я знал: все, что он делает, всегда бывает основательно подготовлено. Он не то чтобы тривиальный педант, а просто в нем сидит очень точно выверенный механизм. Одна только слабость была у Жан-Жака: он любил читать нам нравоучения на морально-этические темы. «Андрей, – говорил он мне, к примеру, – не кажется ли вам, что вы слишком развязно ведете себя в присутствии Семена Семеныча? Вы перебиваете его, закуриваете, не спрашивая разрешения. Нельзя же так, дорогой мой. Вы забываете, что…» Впрочем, он умел вовремя останавливаться, так что его назидания обычно не выходили за терпимые рамки того, что называют «отечески пожурил».
Не помню уж, кто первый прозвал его Жан-Жаком. Может быть, даже я. Но кличка прилепилась к нему прочно. Да и верно: Жан-Жак Руссо – это точный перевод на французский язык имени, отчества и фамилии: Иван Яковлевич Рыжов.
Задает, однако, нам загадки наш уважаемый Жан-Жак.
Мы с трудом дождались субботы. Если дядя Степа не соврал, сегодня ночью Жан-Жак собирался отвезти свою мраморную богиню обратно, и мы хотели поймать… вернее, застать его на месте… Словом, нам нужно было кое-что выяснить.
Ночь была довольно темная. Сквозь облачное покрывало процеживалось ровно столько лунного света, сколько требовалось для того, чтобы в двадцати метрах отличить человека от дерева. Слабо белел ангар, площадка перед ним, мокрая от недавнего дождя, слегка отсвечивала.
Мы долго ждали, укрывшись в тени деревьев, и порядочно озябли. Виктор беспрерывно шмыгал носом и бормотал что-то относительно ночного зефира, который струит эфир, хотя он не хуже меня знал, что гипотеза эфира давно уступила место теории поля. Леня Шадрич был тих и задумчив. Джимка, вызвавшийся провожать меня, немного нервничал, вздрагивал при каждом шорохе и чуть слышно скулил.
Я уж думал, что ничего сегодня не будет, когда вдруг послышалось далекое ворчанье мотора. Через десять минут на площадку перед «стойлом» выехал автокран, слабенько высвечивая себе дорогу подфарниками. Под стрелой крана покачивалось на тросах нечто громоздкое. Мы притаились и наблюдали. Шадрич довольно громко лязгнул зубами – кажется, его била дрожь. Да и у меня, признаться, что-то тряслось внутри, должно быть, поджилки. Слишком уж фантастическим выглядело это ночное представление.
Из кабины автокрана вышел человек в плаще и шляпе. Он осмотрелся и отпер ворота «стойла». Затем мы услышали, как заработал мотор крана.
– Пошли, – сказал я, и мы тихонько перебежали к воротам «стойла».
Я заглянул внутрь в тот самый момент, когда раздалось характерное низкое пение автомата предметного совмещения. Ника, обернутая рогожами, исчезла в грузовом отсеке. На мостике СВП появился Жан-Жак. Он сказал дядя Степе, высунувшемуся из кабины автокрана:
– Поезжайте, Степан. Встречать не нужно.
Автокран задним ходом выехал из ангара, а Жан-Жак спустился с мостика, чтобы запереть ворота изнутри.
Дальше медлить было нельзя. Не затем мы мерзли тут полночи, чтобы увидеть, как Жан-Жак улетит по своим загадочным делам, махнув на прощание голубым платочком. Дядя Степа заметил нас, выехав из ворот, лицо у него было испуганное. Я приложил палец к губам – молчи, мол, и шагнул в ворота, но Джимка опередил меня.
– Пшел вон! – услышал я сдавленный голос Жан-Жака.
Джимка подбежал к нему, ласково виляя хвостом.
– Пошшел вон! – Жан-Жак огляделся, должно быть, в поисках чего-нибудь, чем можно метнуть в собаку, и увидел меня, а за мной безмолвные фигуры Виктора и Шадрича.
– Так, – сказал он, помолчав. – Что вам здесь нужно?
Ей-богу, я малость оробел, услышав его начальственный голос.
– Добрый вечер, Иван Яковлевич, – стесненно сказал я и прокашлялся. Конечно, глупее этой фразы ничего нельзя было придумать. – Куда это вы собрались?
– Что за скверная манера подсматривать? – строго сказал он. – Мало ли какое у меня задание, я не обязан вам докладывать. Сейчас же идите по домам.
Вот как! Мы же еще и виноваты…
– Позвольте, – вступил в разговор Виктор. – Вы хорошо знаете приказ о подготовке первого рейса. На каком основании…
– При чем тут рейс? – Жан-Жак повысил голос. – Мне надо кое-что проверить. Ступайте, я не нуждаюсь в вашей помощи.
– А Ника Самофракийская? – воскликнул я. Меня уже зло начало разбирать.
– Как она попала из Лувра в багажник СВП?
– Ну если вы в курсе, – уже другим тоном проговорил он, – то вам, вероятно, известно, что сегодня я должен отвезти ее назад.
– Разрешите, мы вас проводим.
– Не надо. Я сам знаю дорогу.
– И все-таки мы вас проводим. Верно, ребята?
Жан-Жак махнул рукой и полез в СВП, а мы за ним. Жан-Жак сразу прошел к пульту и защелкал клавишами путевой программы. Затем кивнул Виктору, и тот включил хронодеклинатор. Коротко пропели пускатели… На мгновение застлало глаза… Я огляделся. Все было привычно в рубке. Но я-то знал, что мы уже мчались против течения Времени!
Как хотите, а это был исторический миг! Я удивлялся Виктору: вид у него был самый будничный. Но потом и я взял себя в руки.
То, что я узнал в полете, потрясло меня настолько, что… Нет, пусть дальше Леня Шадрич рассказывает. Он не из нашего сектора, и поэтому из нас троих он самый объективный.
1 2 3 4 5 6
Так мы дошли до коттеджа, в котором жил Виктор. Джимка скромно уселся на крыльце, а я вошел в комнату.
Виктор сидел за столом и делал дудочку из камышинки. Он даже не оглянулся на меня.
– Пошли погуляем, старик, – сказал я.
Он сунул свою дурацкую свистульку в рот и извлек из нее печальный звук. Затем скосил на меня карий глаз.
– Не та частотная характеристика, – сказал он и снова принялся ковырять дудочку ножом.
– Пошли погуляем, – повторил я.
– Не хочу. Сейчас Шадрич придет играть в шахматы.
И тут же вошел Леня Шадрич, занимавший комнату в этом коттедже, по соседству. Под мышкой у него была зажата книга.
Шахматы так шахматы. Мы поблицевали несколько партий на высадку, вернее, Леня и я сменяли друг друга, а Виктор выигрывал подряд да еще издевался над нами. Потом я все-таки вытащил их погулять – не хотелось сидеть в комнате в такой чудесный тихий вечер, пахнущий близкой осенью.
Мне приходилось сдерживать Виктора, но все равно мы летели с изрядной скоростью, к великой радости Джимки, полагавшего но собачьей наивности, что мы это делаем для его развлечения.
Возле коттеджа Жан-Жака мы остановились перевести дух и пропустить машину, которая выезжала из гаража. За рулем сидел сам Жан-Жак в элегантном сером костюме. Он благожелательно кивнул нам, проезжая мимо, и на повороте подмигнул красным глазком стоп-сигнала. Впрочем, мое внимание привлек не Жан-Жак (он часто ездил по вечерам в город), а дядя Степа.
Я знал, что он присматривает за машиной Жан-Жака. Вот и сейчас дядя Степа запер гараж, степенно вытер руки платочком и, покосившись на нас, пошел своей дорогой.
Не хотелось упускать удобного случая. История с недожатой кремальерой и следами возле ангара никак не шла у меня из головы. Я пошептался с ребятами, и мы в один миг догнали дядю Степу. Он не очень-то дружелюбно ответил на наши преувеличенно-радостные приветствия, но когда понял суть дела, сразу смягчился. А суть заключалась в том, что у Лени Шадрича сегодня день рождения (о чем сам Леня минуту назад не имел ни малейшего представления), и Леня решил отметить это дело, и приглашает всех, кто пожелает, выпить за его здоровье. Тут я толкнул Шадрича локтем в бок, и он, смущенно заулыбавшись, подтвердил свое приглашение.
Дядя Степа для порядка слегка поотнекивался, ссылаясь на неотложные дела, а потом сказал:
– Ну что ж, надо уважить человека.
Мы прямиком направились в то самое кафе у пруда и принялись «уваживать» человека. Леня захмелел после первого глотка и ужасно развеселился. Он читал вслух листок с «замеченными опечатками», вклеенный в книгу, громко хихикал и придерживал прыгающие очки. Виктор был настроен, скорее, мрачно. Молчал, брезгливо пил коньяк. Зато мы с дядей Степой разглагольствовали в свое удовольствие. Он был отличным собутыльником, дядя Степа. Очень убедительно он объяснил мне, что нигде ему не было так интересно работать, как в нашем институте, потому что он, дядя Степа, ничто так сильно не уважает, как науку. Это была чистая правда.
– Раз так любишь науку, старина, – сказал я, – ты должен нам помочь. Наука в опасности.
– Ну? – изумился он. – Кто же ей угрожает?
– Я уже говорил тебе. Кто-то по ночам крутится возле ангара. – Я подлил ему коньяку.
– Хватит. – Дядя Степа отодвинул рюмку. – Спасибо за угощение, хлопцы. Пора мне.
– Почему ты не хочешь сказать? Знаешь ведь.
– Не знаю я ничего. – Он встал». – Отвяжись, Калач.
– Нет, знаешь. Машина с двойными скатами ночью подъезжала. Все равно ведь мы узнаем кто, анализы проделаем.
Дядя Степа разозлился, спросил вызывающе:
– И тогда что?
Тут Виктор вдруг подал голос:
– Голову оторвем, руки пообломаем и скажем, что так и было.
Эти слова произвели поразительный эффект. Дядя Степа прямо-таки рухнул на стул, глаза его забегали по нашим лицам.
– Братцы, – пробормотал он поникшим голосом. – Не виноват я, чем хотите клянусь… Он ее такую и привез…
Мы с Виктором переглянулись. Мы ничего не поняли, кроме одного: надо делать вид, что мы кое-что знаем, иначе Степа смекнет и…
– Значит, говоришь, он ее такую и привез? – осторожно переспросил я.
– Без головы, без рук, – мелко закивал дядя Степа. – Мне еще чудно стало… А я ее аккуратно брал, ничуть не обломал, как на духу…
– Где же она? – спросил Виктор.
– Я ему еще сказал… учтите, говорю, головы и рук у нее нет, чтобы не было потом нареканий на меня…
Как ни напрягал я свой мыслительный аппарат, ничего не мог понять. Кто она? Кто он? Чудилось уже некое кошмарное преступление: труп женщины с отрезанными головой и руками…
– Ты не волнуйся, дядя Степа, – сказал я. – Мы тебя не обвиняем. Скажи только: где она сейчас?
– Да там же, у него в гараже.
У него в гараже! У кого?!
Я встал и сказал как только мог решительней:
– Ладно. Пойдем, покажи ее нам.
Степа заколебался.
– Ребята, не могу я… Он велел, чтобы я никому…
– Да не бойся, он ничего не узнает.
Мы расплатились и вышли из кафе. Начинало темнеть. В темном стекле пруда призрачно белели отражения берез. Я крикнул Джимке: «Пошел вон!», и он тотчас вынырнул из кустов, ткнулся носом мне в руку.
Да, забыл сказать: когда Джимке говорили: «Пошел вон!», он следовал за произнесшим эти слова. А чтобы выгнать пса, надо было ему сказать: «Джимочка, прошу вас». Так я его выучил, сам не знаю почему, из озорства, что ли.
Всю дорогу дядя Степа нервно оглядывался и бормотал: «Ну, будет мне на орехи». И вот он привел нас к гаражу Жан-Жака. Да, к личному гаражу Жан-Жака.
Не знаю, как у моих друзей, а у меня хмель выветрился из головы начисто. Жан-Жак никак, ну никак не ассоциировался с обезглавленным женским трупом. Это был какой-то бред.
Дядя Степа тихонько открыл гараж, мы вошли, запах нитрокраски и резины ударил нам в ноздри. Затем Степа притворил дверь и включил свет.
С невольным страхом я обвел взглядом помещение, приготовившись увидеть… ну, не знаю, лужу крови, изуродованный труп…
Гараж был как гараж. Канистры, ведра, шланги, рваные камеры. Только у левой стены возле двери высилось нечто громоздкое, завернутое в рогожи, почти подпиравшее потолок. Дядя Степа сдернул рогожи, и нашим взорам предстала…
Мы просто обалдели от изумления! Огромная беломраморная женщина шла на нас широким победным шагом. За плечами у нее развевались округлые крылья, прозрачный хитон облеплял сильное тело, длинное одеяние трепетало от встречного ветра, билось вокруг ног. Она была вся в бурном движении, в полете, эта удивительная статуя. Мы не сразу поняли, что у нее нет ни головы, ни рук.
– Такую и привез, – пробормотал дядя Степа, – а я ни при чем… Я аккуратно краном взял…
Мы не слушали его. Мы не могли глаз оторвать от прекрасной статуи. Ей-богу, я слышал свист штормового ветра, хотя отлично знал, что никакого ветра не было и быть не могло в застоявшемся воздухе гаража.
Наконец я опомнился.
– Кто это? Откуда она здесь?
– Кто это? – Леня Шадрич сверкнул на меня очками. – Это Ника Самофракийская! – Он приблизился к статуе, благоговейно разглядывая глубокие складки ее одеяния.
Теперь и я припомнил, что видел эту самую Нику на репродукциях. Кажется, она хранилась в Лувре.
– Где Жан-Жак раздобыл такую великолепную копию? – проговорил Виктор.
– И для чего? – подхватил я. – Неужели он поставит Нику в своем цветнике и будет в ее тени пить чай с вареньем?
– Скажешь тоже! – Дядя Степа, видя, что мы не собираемся обвинять его в порче статуи, успокоился и даже повеселел. – Чай с вареньем! Он в субботу ночью обратно ее повезет.
– Куда? – спросили мы с Виктором в один голос.
– Это не знаю. Откуда и куда – не говорил. Я по его просьбе подал автокран в четыре часа утра, выгрузил эту… гражданочку из СВП и сюда привез. Уж вы, ребятки, не выдавайте, он мне крепко молчать велел…
– Постой, – сказал я удивленно. – Ты выгрузил ее из СВП?
– Откуда ж еще?
Мы с Виктором переглянулись.
– Дядя Степа, – медленно проговорил Виктор. – Такими вещами не шутят. Ты уверен, что Иван Яковлевич привез эту статую в СВП?
– Да чего вы ко мне привязались? – рассердился вдруг дядя Степа. – Раз говорю, значит уверен. Ну, посмотрели и давайте отсюда.
– Ребята, – подал голос Шадрич. Он сидел на корточках перед постаментом статуи и что-то внимательно разглядывал. – Тут инвентарный номер Лувра. – Он показал нам овальную наклейку на постаменте. – Это не копия, это сама Ника.
Час от часу не легче!
– Давайте, давайте, – торопил дядя Степа. – Запираю гараж.
Скоро должна была приехать Ленка, и я потащил Виктора и Шадрича на станцию. Я всегда встречал ее, когда она возвращалась из города.
Джимка, не отягощенный раздумьями, легко бежал впереди. А мы были именно отягощены. Господи боже, почему Жан-Жак летал на СВП-7? Один, втайне от всех, не дожидаясь пробного рейса? Признаться, я испытал некоторое восхищение. Даже зависть… Что ни говорите, а для такого дела нужна большая смелость. Не знаю, решился бы я полететь вот так, один, в неизвестность. Мало ли что: застрянешь в глуби веков – и никто никогда тебя не разыщет… И на кой черт ему понадобилась Ника Самофракийская? Похищение такой статуи – да это же скандал на весь мир! А может, не похищение, а… Ну, не знаю, некий эксперимент, в который нас почему-то не посвятили…
Ленка выпрыгнула из вагона электрички и пришла в восхищение при виде нашего почетного караула.
– Дамы и господа! – воскликнула она, поднеся ко рту кулачок, наподобие микрофона. – Разрешите мне выразить вам благодарность за горячий и, я бы сказала, весьма теплый прием.
В общем, у нее неплохо получилось. Но нам сейчас было не до хохм. Я отобрал у Ленки связку книг, и мы пошли в поселок.
– Представьте, кого я видела в публичке, – болтала Ленка, держа Виктора и Шадрича под руки. – Вашего Жан-Жака!
Мы навострили уши.
– Что же он там делал? – спросил я.
– Я увидела его в зале и говорю Наташе: «Знаете ли вы, что сей ученый муж – руководитель отдела, в котором работает мой ученый муж?» – Ленка засмеялась, и Шадрич вдруг неестественно громко заржал. – А она мне говорит, – продолжала Ленка, – «ну и задал мне работы этот ученый товарищ. Ему понадобилось несколько номеров разных парижских газет за последние числа августа 1911 года…»
– Одиннадцатого? – воскликнул я.
– Да. Наташа разыскала ему подшивку «Пари суар». Кажется, он изучал там объявления. «Пожилой коммерсант ищет молодую блондинку, склонную к полноте, для чтения вслух»…
По-моему, Ленку забавлял оглушительный хохот Шадрича, и она старалась вовсю.
Я же шел и мучительно соображал, пытаясь составить единую картину из разрозненных кусков. Итак, Жан-Жак тайком летал на СВП-7 в Париж и привез оттуда Нику Самофракинскую. Судя по тому, что сказала Ленка, летал он в 1911 год. Во всяком случае, он проявлял интерес именно к этому году. Спрашивается: для чего ему это понадобилось? Проверка возможностей контакта на малых удалениях во времени? Но вряд ли он стал бы это делать без нас. Изучение эстетической ценности древнегреческого шедевра? Опять же сомнительно: Жан-Жак физик, а не искусствовед.
Я вспомнил, Ленка рассказывала мне с месяц назад, что Жан-Жак берет у нее в институтской фундаменталке французские учебники и словари. Я думал, что он готовится к приезду французов, а теперь этот незначительный факт предстал передо мной в новом свете. Он свидетельствовал о том, что Жан-Жак заранее готовился к путешествию во Францию начала века. Да и вообще я знал: все, что он делает, всегда бывает основательно подготовлено. Он не то чтобы тривиальный педант, а просто в нем сидит очень точно выверенный механизм. Одна только слабость была у Жан-Жака: он любил читать нам нравоучения на морально-этические темы. «Андрей, – говорил он мне, к примеру, – не кажется ли вам, что вы слишком развязно ведете себя в присутствии Семена Семеныча? Вы перебиваете его, закуриваете, не спрашивая разрешения. Нельзя же так, дорогой мой. Вы забываете, что…» Впрочем, он умел вовремя останавливаться, так что его назидания обычно не выходили за терпимые рамки того, что называют «отечески пожурил».
Не помню уж, кто первый прозвал его Жан-Жаком. Может быть, даже я. Но кличка прилепилась к нему прочно. Да и верно: Жан-Жак Руссо – это точный перевод на французский язык имени, отчества и фамилии: Иван Яковлевич Рыжов.
Задает, однако, нам загадки наш уважаемый Жан-Жак.
Мы с трудом дождались субботы. Если дядя Степа не соврал, сегодня ночью Жан-Жак собирался отвезти свою мраморную богиню обратно, и мы хотели поймать… вернее, застать его на месте… Словом, нам нужно было кое-что выяснить.
Ночь была довольно темная. Сквозь облачное покрывало процеживалось ровно столько лунного света, сколько требовалось для того, чтобы в двадцати метрах отличить человека от дерева. Слабо белел ангар, площадка перед ним, мокрая от недавнего дождя, слегка отсвечивала.
Мы долго ждали, укрывшись в тени деревьев, и порядочно озябли. Виктор беспрерывно шмыгал носом и бормотал что-то относительно ночного зефира, который струит эфир, хотя он не хуже меня знал, что гипотеза эфира давно уступила место теории поля. Леня Шадрич был тих и задумчив. Джимка, вызвавшийся провожать меня, немного нервничал, вздрагивал при каждом шорохе и чуть слышно скулил.
Я уж думал, что ничего сегодня не будет, когда вдруг послышалось далекое ворчанье мотора. Через десять минут на площадку перед «стойлом» выехал автокран, слабенько высвечивая себе дорогу подфарниками. Под стрелой крана покачивалось на тросах нечто громоздкое. Мы притаились и наблюдали. Шадрич довольно громко лязгнул зубами – кажется, его била дрожь. Да и у меня, признаться, что-то тряслось внутри, должно быть, поджилки. Слишком уж фантастическим выглядело это ночное представление.
Из кабины автокрана вышел человек в плаще и шляпе. Он осмотрелся и отпер ворота «стойла». Затем мы услышали, как заработал мотор крана.
– Пошли, – сказал я, и мы тихонько перебежали к воротам «стойла».
Я заглянул внутрь в тот самый момент, когда раздалось характерное низкое пение автомата предметного совмещения. Ника, обернутая рогожами, исчезла в грузовом отсеке. На мостике СВП появился Жан-Жак. Он сказал дядя Степе, высунувшемуся из кабины автокрана:
– Поезжайте, Степан. Встречать не нужно.
Автокран задним ходом выехал из ангара, а Жан-Жак спустился с мостика, чтобы запереть ворота изнутри.
Дальше медлить было нельзя. Не затем мы мерзли тут полночи, чтобы увидеть, как Жан-Жак улетит по своим загадочным делам, махнув на прощание голубым платочком. Дядя Степа заметил нас, выехав из ворот, лицо у него было испуганное. Я приложил палец к губам – молчи, мол, и шагнул в ворота, но Джимка опередил меня.
– Пшел вон! – услышал я сдавленный голос Жан-Жака.
Джимка подбежал к нему, ласково виляя хвостом.
– Пошшел вон! – Жан-Жак огляделся, должно быть, в поисках чего-нибудь, чем можно метнуть в собаку, и увидел меня, а за мной безмолвные фигуры Виктора и Шадрича.
– Так, – сказал он, помолчав. – Что вам здесь нужно?
Ей-богу, я малость оробел, услышав его начальственный голос.
– Добрый вечер, Иван Яковлевич, – стесненно сказал я и прокашлялся. Конечно, глупее этой фразы ничего нельзя было придумать. – Куда это вы собрались?
– Что за скверная манера подсматривать? – строго сказал он. – Мало ли какое у меня задание, я не обязан вам докладывать. Сейчас же идите по домам.
Вот как! Мы же еще и виноваты…
– Позвольте, – вступил в разговор Виктор. – Вы хорошо знаете приказ о подготовке первого рейса. На каком основании…
– При чем тут рейс? – Жан-Жак повысил голос. – Мне надо кое-что проверить. Ступайте, я не нуждаюсь в вашей помощи.
– А Ника Самофракийская? – воскликнул я. Меня уже зло начало разбирать.
– Как она попала из Лувра в багажник СВП?
– Ну если вы в курсе, – уже другим тоном проговорил он, – то вам, вероятно, известно, что сегодня я должен отвезти ее назад.
– Разрешите, мы вас проводим.
– Не надо. Я сам знаю дорогу.
– И все-таки мы вас проводим. Верно, ребята?
Жан-Жак махнул рукой и полез в СВП, а мы за ним. Жан-Жак сразу прошел к пульту и защелкал клавишами путевой программы. Затем кивнул Виктору, и тот включил хронодеклинатор. Коротко пропели пускатели… На мгновение застлало глаза… Я огляделся. Все было привычно в рубке. Но я-то знал, что мы уже мчались против течения Времени!
Как хотите, а это был исторический миг! Я удивлялся Виктору: вид у него был самый будничный. Но потом и я взял себя в руки.
То, что я узнал в полете, потрясло меня настолько, что… Нет, пусть дальше Леня Шадрич рассказывает. Он не из нашего сектора, и поэтому из нас троих он самый объективный.
1 2 3 4 5 6