- Нет, очень жаль, что я не сделал всего этого с Англией. Теперь вашей стране предстоит сгнить на манер Венеции.
Наконец он одевается. В 11 часов обед - куриный бульон (император считает его лекарством), два мясных и одно овощное блюдо. И два бокала разбавленного водой вина "Шамбертен".
После полудня на нем опять знаменитый сюртук со звездами Почетного Легиона и Железной Короны. Император принимает посетителей.
Англичане постановили: императору зваться "генералом Бонапартом". И даже придумали ему официальный статус - "генерал без поручений". Это вызывает его постоянный гнев.
- Я не позволю навязать мне этот титул! Не потому, что мне так уж важно, как они меня именуют... Я всегда презирал жалких болванов, именовавшихся европейскими королями. Я обожал заявлять в их присутствии: "Когда я был лейтенантом во Втором полку в Валансе..." - и наблюдал, как вытягивались их рожи. Для меня трон всегда был куском дерева, обтянутым бархатом. Но я единственный монарх в Европе, получивший титул не от жалкой кучки епископов, а от всего французского народа. Я король именем революции и не позволю в моем лице унизить эту великую даму. Я носил не только корону Франции, но и древнейшую корону Италии и позаботился, чтобы религия освятила мой титул - сам понтифик благословил мое вступление на трон. Я думаю не о себе - о моем сыне, о будущем... Династия, в которой воплотилась революция, должна вернуться! - Он задумался и медленно произнес: - И я сделал все, чтобы помочь ей вернуться как можно быстрее...
Да, он сделал все. Но понял я это только теперь.
Он болезненно заботится о том, чтобы его приближенные (три десятка человек) помнили: они по-прежнему свита императора. И все мы обращаемся к нему "сир". И посетители письменно просят аудиенцию. Их встречаем мы - три графа и барон - и проводим к императору. В дверях ждет Киприани, который торжественно объявляет имя посетителя.
Франческо Киприани - особая личность, отнюдь не простой слуга. Это его император посылал с острова Эльба налаживать связи и собирать информацию во Францию. Киприани - шпион и верный пес императора.
Посетители, как правило, - английские чиновники, закончившие службу и уезжающие в Лондон. Они понимают, что удостоены исторической беседы. Император, как всегда, очаровывает. И визитеры повезут в Англию то, что ему нужно: рассказ о жестоком губернаторе и великом узнике - о Прометее, прикованном к скале.
Император улыбается...
Вечером нас навестил губернатор. Не в силах скрыть радости, он зачитал бумагу о том, что император и мы, его свита, проели слишком много денег. Отныне наш бюджет будет сокращен.
О, как этого ждал император! Тут же последовал его яростный крик, от которого еще несколько лет назад дрожали в ужасе монархи Европы:
- Как вы смеете говорить со мной о таких мелочах?! Кто вы такой? Я знаю имена всех ваших генералов, участвовавших в сражениях, и я готов беседовать с ними. Вы же - ничтожество! Штабной писаришка у Блюхера, вы никогда не имели чести командовать настоящими солдатами. А теперь, когда ваша страна обманула меня, бесчестно сослав сюда, вам дали право распоряжаться моей жизнью. Но не сердцем! Запомните: оно такое же гордое, как и в те не столь давние дни, когда вся Европа слушалась моих приказаний, а ваши ничтожные правители умирали от страха, ожидая моего прихода на ваш жалкий островок. Пройдет немного лет, и ваши лорды, и вы, осмелившийся так говорить со мной, - все вы будете покрыты прахом забвения. И если о вас вспомнят, то только в связи с вашим недостойным поведением по отношению ко мне!
Все это он выпалил залпом, с темпераментом, которому мог бы позавидовать сам великий Тальма. Бешеное лицо императора... Я боялся, что его хватит удар.
Губернатор выбежал из дома, дрожа от гнева, шепча бессильно: "Я покажу ему!" А император... преспокойно расхохотался. И сказал, глядя на мое изумленное лицо:
- Вы знаете, что говорил обо мне Талейран? "Его ярость никогда не поднимается выше шеи". Точнее, жопы... - Он остановился, подумал. - Нет, напишите все-таки "шеи"...
Я вспомнил, как мне рассказывали, что во дворец к императору часто приходил знаменитый Тальма - учить его актерскому искусству.
Он привычно прочел мои мысли и добавил (уже для моей тетради):
- Да, часто говорили, что меня учил своему мастерству наш великий трагик. Будто я даже брал регулярные уроки. Какая глупость! Пожалуй, я сам мог бы поучить его. Тальма - живое воплощение нашей "Комеди Франсэз". Я уважаю этот театр и в горящей Москве даже написал для него устав... Конечно, это тоже был театр - так я решил унять дурные слухи, доходившие из Парижа. Ибо если император в столице противника находит время, чтобы заниматься уставом для актеров - у него наверняка все в порядке... Но поверьте, я с трудом выносил все эти бесконечные трагические завывания на сцене "Комеди Франсэз". И после очередного спектакля не выдержал и сказал Тальма: "Приходите ко мне во дворец как-нибудь утром. Вы увидите в приемной весьма театральную толпу: принцесс, потерявших возлюбленных, государей, лишившихся царства, маршалов, выпрашивающих себе корону... Вокруг меня - обманутое честолюбие, пылкое соперничество, скорбь, скрытая в глубинах сердца, горе, которое прорвалось наружу. Мой дворец полон трагедий, и я сам порой ощущаю себя самым трагическим лицом нашего времени. Но разве мы вздымаем руки кверху? Испускаем истошные крики? Нет, мы говорим естественно, не правда ли? Так делали и те люди, которые до меня занимали мировую сцену и тоже играли свои трагедии на троне. Вот над чем стоит подумать вам, актерам неповторимой "Комеди Франсэз"!..
Император дал мне возможность все это записать и ушел раздумывать, как развить столь удачно начатую атаку на губернатора. Когда-то он воевал с целым континентом, теперь - с жалким губернатором...
План был составлен, и уже к вечеру Киприани спустился с нашей скалы в Джеймстаун, а утром весь остров шепотом передавал друг другу монолог императора.
Далее император развил успех. У него огромное состояние в Европе, однако он из принципа предпочитает жить на деньги, которые ему выделяет Англия. И он приказывает принести столовое серебро и выломать имперских орлов.
- Теперь рубите! - велел он.
Маршан и Бертран топорами порубили посуду на куски. И Киприани отправился с этими кусками серебра в городок, в съестную лавку. Он подождал, пока туда зайдут английские офицеры с корабля, стоящего на рейде. Завтра они отправятся в Лондон и опишут сцену, которую перед ними разыграл Киприани.
Слуга императора вываливает перед лавочником серебро.
- Сколько это стоит? - спрашивает он хозяина. И поясняет: - Я пришел продать вам его, чтобы прокормить нашего повелителя.
И он еще раз пересказывает монолог императора. Теперь рассказ о нищете вчерашнего владыки мира и гнусном поведении сэра Гудсона Лоу поплывет в Европу.
Но император неумолим. Он продолжает наказывать губернатора. Сегодня он сказался больным и утром не вышел из дома. Губернатор пребывает в ужасе. Эльба! Призрак проклятой Эльбы! Он не выдерживает и днем посылает караульных. Мы отвечаем, что император нездоров. Посланцы требуют "предъявить генерала Бонапарта". Император велит отвечать солдатским матом.
Появляется сам губернатор. Он приказывает солдатам войти в дом (если понадобится - взломать дверь) и сообщить, там ли пленник.
Я наблюдаю, как император преспокойно заряжает ружье и говорит с радостной улыбкой:
- Если кто-нибудь войдет ко мне - клянусь, я его убью.
В этот момент он вновь на поле боя! Он посмотрел на меня. Я кивнул непременно запишу.
Как всегда, положение спас Маршан. Он вышел к англичанам и шепотом пообещал приоткрыть занавеску. И английский караульный с облегчением смог написать в рапорте: "Наблюдал генерала Бонапарта в халате с ружьем в руках". Больше в тот день нас не тревожили...
Прочитал всю сцену, записанную тогда. Как изменился с тех пор мой почерк - теперь он все больше походит на почерк покойного отца.
Повторюсь: я сблизился с императором после Ватерлоо. И все удивительное, странное, что случилось тогда на моих глазах и казалось подчас совершенным безумием, суждено мне понять только теперь.
Я выбираю из вороха записей те дни. Жаркие дни после Ватерлоо...
Только что я узнал - император проиграл битву при Ватерлоо. По слухам, много солдат погибло в кровавой резне. Старая гвардия прикрывала отход остатков войск, беспорядочно бежавших. Однако маршал Груши сумел вроде бы вывести свою армию без потерь к Парижу.
Сегодня во время заседания Совета министров Люсьен (брат императора*), рассказал о поражении при Ватерлоо и, говорят, пытался приуменьшить потери. Он сказал: "Гибель даже нескольких десятков тысяч солдат не должна решить судьбу Франции". Но министры молчали...
Только что прискакал курьер - император приедет завтра. Союзники опять движутся на столицу. Второй раз в течение одного года должно произойти то, чего великий город не знал на протяжении тринадцати веков, - неприятель войдет в Париж. И оба раза позор случился в правление того, кто расширил границы империи до размеров всей Европы, при ком Франция правила миром!
Раннее утро 21 июня 1815 года. Император вернулся в Париж. Но слухи о катастрофе его обогнали.
Вместо Тюильри император решил остановиться в Елисейском дворце (многими это воспринято как знак краха). Я приехал во дворец.
Император сидит в зале с отсутствующим видом. Собрались министры. Он комментирует битву равнодушным голосом и вообще ведет себя странно - как посторонний.
Я слышал, как Люсьен говорил Гортензии, падчерице императора: "Он парализован и полностью подчинился судьбе..."
Однако уже через пару часов его посетил прежний прилив энергии. Вечером опять собрали министров. Император начал излагать великолепный план новой компании. Но вскоре погас и, не закончив речь, попрощался. И затворился в своем кабинете.
А враги не дремали! Лафайет добился экстренного созыва Палаты депутатов - и раздались грозные речи. Я вновь поспешил во дворец.
Стоит нестерпимая жара, но никто не покидает раскаленный город. Тысячи людей на улицах, предместья пришли в Париж - как во времена революции. И рабочие, как это не странно, - за него. Бесконечные процессии идут мимо дворца. Народ приветствует императора...
Император выходит в сад. Все с тем же равнодушным видом слушает приветственные крики из-за решетки дворца. Он расхаживает по саду и замечает меня:
- А, это вы, Лас-Каз...
Я кланяюсь и подхожу ближе.
- Вам повезло - вы наблюдаете Историю. Вам будет что написать. Вы недурно пишете, я читал ваш "Атлас".
Император глядит на часы - видимо, ждет возвращения брата, уехавшего в Палату депутатов. Забавно: когда-то Люсьен организовал переворот в Палате и сделал его первым консулом. Потом они были в ссоре. Теперь все забыто и Люсьен снова в Палате - спасает его.
При свете солнца я вижу, как изменился и обрюзг император. Тяжелое, приземистое тело, мешки под глазами... Я вспоминаю, как Люсьен говорил вчера Гортензии: "В первый момент я его не узнал - это развалина. Император французов исчез..."
За воротами не смолкают крики: "Да здравствует император!" Но он будто не слышит, все так же медленно расхаживает по саду. И молчит. Я останавливаюсь в стороне, чтобы не мешать ему думать.
- Да нет, идите рядом, - бросает он.
Так мы и ходим кругами под крики: "Да здравствует император!"
Наконец приехал Люсьен и с ним маршал Даву. После поклонов и приветствий Люсьен начинает:
- Сир, только что Лафайет предложил Палате заседать беспрерывно. И они приняли решение...
Он замолкает, глядит на меня. Император сухо бросает:
- Говори при нем!
Мы проходим во дворец. Здесь Люсьен подробно рассказывает о вчерашней ночной встрече Фуше и Лафайета. (Дворцовая полиция, видимо, все еще неплохо работает. Или враги уже не желают таиться?)
- Фуше сказал Лафайету: "Как видите, я был прав. Этот человек... - так он назвал вас, сир, - вернулся еще более безумным, еще более воинственным и, что самое страшное, еще большим деспотом. Вы, Лафайет, - французская революция, которая воскресла, чтобы его уничтожить". Они договорились устранить вас. Фуше пообещал Лафайету: "Мы так просто не сдадимся. Мы выговорим у союзников республику!" И этого было до
статочно. Лафайет поверил, он с ними. Мираж республики соединил глупца-идеалиста с подлым интриганом. Фуше, конечно же, решил пока сам стать главой Франции и принести Бурбонам на блюдечке ваше отречение, сир, а лучше - и вашу голову. Так он рассчитывает вымолить себе прощение за кровь короля (Людовика). Он развел вас с Палатой, сир! И сейчас там льются подлые речи...
Люсьен остановился, ожидая реакции брата.
- Продолжай! - равнодушно сказал император .
Чтобы разбудить наконец его негодование, Люсьен читает по бумажке речь Лафайета:
- "Настал момент объединиться нам вокруг трехцветного знамени восемьдесят девятого года - знамени свободы, равенства и порядка. Только под знаменем Великой революции мы сможем противостоять иностранным притязаниям и внутренним попыткам мятежа. И еще: я предлагаю объявить вне закона всякого, кто попытается совершить акт насилия по отношению к Палате представителей народа..." А дальше уже непосредственно о вас, сир: "Я вижу между нами и миром одного человека. Пусть он уйдет - и будет мир".
- Далее? - все так же равнодушно произносит император.
- Далее - гром оваций. Аплодируют все - и старые республиканские безумцы, поверившие в возвращение революции, и сторонники Фуше, и испуганное "болото".
- Ну что ж, пусть делают, что хотят. На свою голову я приучил их только к победам - в беде они не могут прожить и дня... Поезжай, объясни безумцам, что революция, вернее, ее опасный призрак, и вправду вернулась! - Он указывает рукой за ограду, откуда несется рев тысяч глоток. - Но этот призрак не с ними, не в зале Палаты. Он за ее окнами. И он - со мной.
- И это только начало, сир. Предместья входят в Париж. - Люсьен приободрился. Он добавляет, многозначительно улыбаясь: - Кто-то сообщил им, что происходит в Палате, и они требуют разогнать предателей.
Но ловкость брата не трогает императора. Он молчит.
А с улицы продолжают доноситься грозные вопли: "Да здравствует император! Депутатов на фонарь! Диктатуру императора!"
Император подходит к окну и глядит на тысячи людей, которые славят его. Люсьен громко шепчет:
- Надо распустить Палату и объявить: "Отечество в опасности!" Париж укреплен. Груши сохранил свою армию...
Но император по-прежнему молчит и смотрит на улицу. На лице Люсьена отчаяние. А люди идут и идут мимо дворца...
Принесли последнее сообщение из Палаты: выступили Сийес и Карно. Они говорили об обороне Парижа, которую может организовать лишь один человек император. Но Лафайет своей речью опять переломил ход заседания... И Люсьен, все еще надеясь разбудить гнев брата, читает (с выражением) патетические слова Лафайета:
- "Кости наших братьев и детей наших разбросаны от пустынь Африки до снегов Московии. Миллионы жизней отдала Франция человеку, который и теперь мечтает о борьбе со всей Европой. Довольно!.."
- Глупец! - не выдерживает император.
- Сир, вы должны решиться!
Но император опять молчит!
Наступает ночь. Император уходит спать. Люсьен отправляется то ли в Палату, которая все еще заседает, то ли в город. Мы бодрствуем.
В половине четвертого утра приносят новое сообщение. Палата, охрипнув от воинственных речей, постановила: император должен отречься. В противном случае он будет объявлен вне закона.
Люсьен зачитывает решение Палаты. Император остается совершенно равнодушен. Он преспокойно пьет кофе и о чем-то думает...
Приезжает Бенжамен Констан. Тот, кто когда-то клеймил императора Чингисханом и Аттилой, теперь - его советник. Он перепуган:
- Сир, вас просят отречься...
- Передай этим глупцам: уже вскоре они потеряют все, ради чего меня предали. У Лафайета не будет его республики, а у Фуше - его министер
ского поста...
Братья выходят в сад. Люсьен продолжает уговаривать, тычет пальцем в ревущий людской поток за оградой - бесконечные приветствия императору и проклятия депутатам.
- Они умоляют вас: "К оружию!" Вся Франция, сир, сегодня провозглашает: "Да здравствует император!" Вы никогда не были так любимы! Мы разгоним депутатскую сволочь... как когда-то, восемнадцатого брюмера. Нет, куда легче!
Император отвечает слишком громко - будто всем нам:
- Восемнадцатого брюмера я обнажил шпагу ради Франции. Сегодня я должен вложить ее в ножны, я не хочу гражданской войны. Я не могу залить страну кровью. Я не буду императором Жакерии.
Он снимает треуголку и стоит с обнаженной головой, отвечая на приветствия толпы. Потом братья отходят в сторону от свиты и останавливаются прямо под моим окном. И я слышу шепот Люсьена:
- Слова, красивые слова... Что с тобой? Я тебя не понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31