НАТАЛЬЯ. Пейте. Я бы тоже, но нельзя, я была в окружении Лещенко. Пьёшь?
ЗОРРО. Налей – увидишь. Белая – несмелая, красная – напрасная, водка – в сердце прямая наводка, на халяву уксус сладкий, ура!
НАТАЛЬЯ. Зорро чертова, как мне типа того что другой раз в твой стакан плюнуть охота, ух!
Зорро смеётся, налил себе, Ларисе, Мите, сёстрам. Выпили. Лариса молчит. Улыбается. Зорро снова налил, снова выпили. Быстро и молча выпили всё. Едят что-то с тарелок. Сёстры стоят, не садятся.
ЛАРИСА. Нет, не надо еды, тут специфическая грязь. Простите, что я сердита, взволнована, но вы должны понять, вы же согласны, что тут не совсем чисто?
ЗОРРО. Согласны. Тольки нет, а то бы он тоже выпил. Жалею его, наливаю.
ЛАРИСА. Она сказала, что он скоро помрёт. Этот человек по имени Анатолий.
ЗОРРО. Кто помрёт? Толька? Да слушайте её. С чего помрёт? Молодой, здоровый бугай, нигде не работает, на мотоцикле ездит или с собакой по городу шляется. В подвал вон девок таскает. Каждую ночь новая.
НАТАЛЬЯ. Да тихо ты. Разговорится другой раз типа того что.
ЗОРРО. Ну да. Портит их. О как. И правильно, пусть. Что молодому делать? Пусть портит. И я портил. (Смеётся.) Хорошо стало, жизнь цветная стала, а?!
ЛАРИСА (Улыбается.) Прям интересно посмотреть на героя, про которого вы столько рассказываете. У него имя, как у моего друга. Сорок дней назад он разбился в автокатастрофе. Мой муж. Почти. Он был моложе меня. У меня шляпка от Сен-Лорана, вы угадали, что вы так смотрите?
Телефонный звонок, Лариса взяла трубку.
Алё? (Пауза.) Сори. (Положила трубку, молчит, улыбается.) Позвонил какой-то татарин и сказал “Ассалям алейкюм.” Я сказала ему тоже по-иностранному: “Сори”.
НАТАЛЬЯ. Надо было ответить: “Алейкюм ассалям.”
ЗОРРО. Про Тольку не верьте. Врёт, сало колхозное.
НАТАЛЬЯ. Хватит тебе, выпивай и молчи. А вы нам сыграйте, а? Прикиньтесь?
ЛАРИСА. Слушайте, вы кто? Кто вы по профессии?
НАТАЛЬЯ. Регистратор в поликлинике. Не поняла? Я люблю свою работу.
ЛАРИСА. Да любите. (Смеётся.) Я говорю: раз вы регистратор в поликлинике, то вы нам тоже прикиньтесь тут, порегистрируйте нам тут нас. (Расхохоталась.) Что-то мозгами брякаете, брякаете ни о чём. С чего я перед вами должна “Казачок” танцевать? О, Россия, о, моя Родина, проснись, очнись, посмотри на себя в зеркало, куда же ты катишься, мозгами брякаешь, брякаешь, брякаешь, брякаешь?
НАТАЛЬЯ. Не поняла? Что? (Пауза.) Да, регистратор. А вы тут сами-то кто? Приехали, разорались. Сидят, пьют, обзываются типа того что. Да сама не брякай тут, мохноногая какая! В шляпе, в платье мохнатом, ишь! Села, обзывается! А вы дуры, что встали? Вон отсюда! И ты пошли быстро, распился, алкашука проклятая, ишака кусок с рогами, ну?!
Схватила Зорро за руку, утащила, хлопнула дверью. Сёстры развернулись, тоже ушли. Сидят за столом Лариса и Митя. Молчат. Митя глупо улыбается, гладит клеёнку рукой.
ЛАРИСА. Видите? Как только извинилась перед хамами, тут же они идут в наступление. Закон. Я ждала, это должно было произойти! Хамство должно проявиться, несмотря на то, что она говорит про высокие материи, про переселение душ. В ней сидит хамка. Хамит. На “ты” пошла говорить. Узнаю тебя, мой великий могучий русский народ. (Пауза.) Можно, я сяду на эти листья? У меня ноги болят так сидеть. Я подожду папу, он скоро придёт. Меня в сон потянуло, я принимаю лекарство, а его смешивать с алкоголем нельзя, всё перед глазами поехало. (Села на листья.) Половицы визгливые, скрипучие, села и будто кого-то там в листьях раздавила. Ничего, не беспокойтесь, у меня ещё есть платья, запачкаю – так неважно. (Молчит, вертит головой.) Я сижу дома. Где мой дом. Это не мой дом. Где мой дом? Нету моего дома. Я вдруг подумала, что Достоевский был ерунда себе, правда ведь? Ничего особенного. Вы ведь разговариваете, да? Вы понимаете? Вы их обманываете, что вы не можете говорить? Я сразу поняла по глазам, что вы скрываетесь от них, сразу. Удобнее жить, скрывая своё настоящее. Ведь так? Итак, Достоевский. Вот это, куда я попала – дно, вот это жизнь, тут страшно. А он был комнатный философ, комнатная собачка. Придумал или вычитал из газеты что-то про убийство старушки процентщицы и давай мусолить. Не страшен нам Достоевский, правда ведь? Ничего чёрного, тёмного в человеке он не увидел. Ерунда. Вот тут страшно, тут достоевщина настоящая, не комнатная. (Пауза.) Эти разговоры о смертях, убийствах – доконали меня, она ни о чём более рассказывать не может. Переселение душ, похороны, мозгами брякает, будто весь город только и делает, что хоронит и хоронит. Впрочем, мне всё равно, я не вмешиваюсь, я как Швейцария – должна сохранять нейтралитет, я завтра уезжаю. Сидеть невозможно. Нельзя вертеться, усаживаться – скрип половиц, будто там сотня живых существ, и я их давлю и давлю. (Смотрит на трещину на стене.) Кого напоминает мне этот профиль. Негра какого-то. Чёрный человек. Пришел к Моцарту чёрный человек. И к Есенину пришел человек. Друг мой, я очень и очень болен, и откуда взялась эта боль. Чёрный цвет. Много черноты у меня. Черным-черно. Мамочка в чёрную кассу играла когда-то, вспомнила вдруг. Какой разврат, какое распутство. А я хотела в гостиницу. Какая гостиница. Я не вижу ничего. Пелена перед глазами. Правда, поверьте. А у вас лампочка в квартире подслеповатая. Я должна сидеть тут. Помогите мне встать.
Митя подал её руку, поднял с пола, стоят близко-близко друг к другу, он улыбается.
Вы понимаете? Вы меня не тронете? Вы меня не будете насиловать? Нет, конечно. Вас, она сказала, в тюрьме самих насиловали и вы знаете, как это страшно. Я понимаю. Меня много раз насиловали. Нет, я молчать буду. Вы понимаете? Был у меня друг, всего сорок дней назад, так недавно, а теперь нет, он был молоденький, любил не меня, а мою прошлую известность, но мне было всё равно, я была с ним счастлива, три месяца всего, мальчик совсем, умер, он был молодой, а умнее меня, улыбался, говорил мне “вы”, всегда говорил какую-то книжную красивую фразу: “Не кладите руки на плечи первого встречного, впрочем, как и второго тоже”. И ещё повторял всегда, успокаивая: “Всё будет хорошо, Ларочка, всё будет хорошо.” В тот день он уезжал от меня, мы простились, он закрыл стекло на дверце машины, я на нём, на запотевшем стекле, пальцем написала: “Лариса. Любовь”. Милый мальчик, Толечка мой, его раздавила машина, которая перевозила живых свиней – можете себе такое представить? Его машина всмятку, Толя – погиб, шофёр грузовика-убийцы тоже, а все свиньи в перевёрнутой машине остались живы. Потом я приезжала на место катастрофы: стекло разбито, кузнечики в траве верещат, и тихо, тихо на земле – только свиньи хрюкают, они хрюкали, я и сейчас слышу их деловитое такое похрюкивание. (Пауза.) Вот так. Лариса. Любовь. Нет ничего теперь. Тьма в моей жизни. Чёрный человек пришел и забрал моего Толю. Сорок дней назад это было или сорок лет? Потом – известие, что мама умерла. Значит, ещё кто-то умрёт. Есть примета: если кто-то умер и до сорока дней умер ещё один человек, то, значит, будет и третья смерть. Слышите?
Трамвай летит мимо окон. Лариса зажимает уши.
Как страшно, как страшно тут у вас, как тут живёте вы, надо выключить этот трамвай… Не кладите руки, говорил он мне… А я вот, видите, дала бесстрашно вам свои руки. Вы понимаете? Конечно, понимаете. Вы не глухой и вы не немой. Не мой. Не наш, не ваш. Не моё дело. Не моя жизнь. Тут моего нету. Да, да. Я тут временно, быстро укачу. Мне надо в Москву, меня кошка моя ждёт, она одна осталась у меня. Папу заберу. Я буду о папе заботиться. Он спасёт, а я его. Тут моего нету. Это всё – не моё. Не моё. Немое. Немое кино. Немая актриса. Бред какой-то. Отпустите мои руки, мне больно. (Подошла к балкону, говорит негромко через подоконник, в стекло.) Папа, идём домой. Нет, идём в отель. (Пальцем на пыльном стекле написала “Лариса. Любовь.” Молчит, смотрит на трещину на стене.) Милый, спасибо вам, что вы приютили папу и маму. Спасибо! Вы добрый, я вижу, хотя у меня и куриная слепота. Господи, как хорошо мне стало, выпила и спокойно. Как будто я вошла в речку с тёплой водой и хожу по освещённому дну, в сказке будто, водоросли зелёные колышутся вокруг. Надо немного выпить и всё провалится, все несчастья високосного года, и прежнего, несчастного невисокосного, года, и прежних, и прежних. Мне сорок пять, из них тридцать пять были високосными… Мне надо успокоиться… Вы сами предложили выпить, что ж теперь… Кому я говорю, кто понимает… Зачем я говорю… негры одни… как я устала, милый Толечка, как я устала… Толя мой, Толя-доля-воля-больно, ай, ай…
Села на кучу листьев, прижала сумочку к себе, прислонила голову к стене, закрыла глаза. Митя смотрит на неё. Погладил её по щеке рукой. Молчит.
Трамвай грохочет на улице, мимо балкона проезжает, искры сыпятся.
Вошёл старик, кинул на стол деньги, прошёл в свою комнату, лёг, не раздеваясь, на кучу листьев.
Митя смотрит на Ларису.
Темнота.
НОЧЬ
Митя идёт по комнате с ножом. Прошёл мимо Ларисы, профиль на стенке скалится, рожи показывает. Тень от ножа перечеркнула лицо-профиль. Сёстры-еврейки стоят: одна свечку держит, другая усы расчёсывает. Митя подошёл к кровати отца, замахнулся ножом, вонзил его в тело, тело с грохотом, в конвульсиях, упало на пол.
Грохот, будто где что-то взорвалось.
Лариса вскакивает. Перепугано нащупала сумочку, щёлкнула зажигалкой, светит перед собой. Щупая стены, идёт в коридор, бежит из подъезда на улицу. Встала под фонарём у дома, оглядывается, смотрит на небо, на звёзды. Молчит.
В молочном магазине грохочут ящики.
Лариса кинулась назад, дёргает дверь подъезда, но она захлопнулась.
К дому подъехал мотоцикл. Из темноты вышел АНАТОЛИЙ – в тренировочном костюме с надписью “Адидас”, в кроссовках, в каске, с сигаретой в руке.
ЛАРИСА. Кто? Вам что? Что вы? Я тут, я местная, не трогайте меня, идите давайте, я своя, меня испугали, я вышла подышать, я приехала к папе с мамой…
ТОЛЯ. Ключи вот. Я тут живу. Открою подъезд. Холодно, идите в квартиру.
ЛАРИСА. Ничего не холодно, идите, я боюсь вас, вы чёрный, идите, я закалённая, я посидеть хочу.
Толя смотрит на неё. Лариса пошла к трамвайным путям, села на рельсу.
ТОЛЯ. А вы артистка та самая? Прикольно. Мамка написала вам? Ну в подвал пошли, там тепло.
ЛАРИСА. Мамка, какая мамка? Подвал, да, подвал. Мне сегодня про подвал и про вас кто-то говорил. Я хочу тут сидеть. Я буду скоро играть Анну Каренину и мне надо войти в образ.
ТОЛЯ. Чего?
ЛАРИСА. Так. Ничего. (Пауза.)
ТОЛЯ. Ладно. Сидите. Пошёл.
Пошёл к подъезду. Лариса крикнула ему:
ЛАРИСА. Эй, вы? Подойдите на минутку. Пожалуйста. Спичку, а? Нет, закурить даже дайте, у меня нету.
ТОЛЯ. На. (Протянул Ларисе сигарету и чиркнул спичкой.)
ЛАРИСА. Не “на”, а “нате” нужно говорить.
ТОЛЯ. Ну нате.
ЛАРИСА. Дайте мне спичку в руки. (Прикурила, потом осветила лицо Анатолия, негромко, улыбаясь:) Нет, нет. Сорок дней. Там были свиньи, там была кровь, там кузнечики в траве трещали, а свиньи хрюкали…
ТОЛЯ. Чего?
ЛАРИСА. Сорок дней. (Молчит, тряхнула головой.) Посветите ещё себе на лицо? (Улыбается, поёжилась.) Я плохо вижу в темноте. Простите. Обозналась. Это вы, стало быть, чёрненький сын? Как вас зовут? Толя, да? Да, черняв. Негр просто. Негр Толя. Вы похожи очень на одного человека, моего знакомого. Не важно.
ТОЛЯ (Свистит.) Жулик, Жулик, сюда иди, смотри, тут живая артистка! (Смеётся.)
ЛАРИСА. Какой жулик? Кто жулик тут?
ТОЛЯ. Моя собака – Жулик. Так зовут. Жуликом. Подобрал. Придёт сейчас. Он в подъезде спит. На листьях. Заколебал он меня. Бегает за сучками, удирает из дому. Кормлю, кормлю его ишшо, толку нету, подвал мне не сторожит, а там богатство моё. А вы артистка? Ну, прикольно! У нас тут – артистка, блин! (Смеётся.)
ЛАРИСА. Что это за отсветы, блики на деревьях?
ТОЛЯ. Это? Пакеты из-под молока, сока. Я повесил. Для птичек. Кормлю их. А?
ЛАРИСА. Будто ёлка наряжена мусором с помойки. Добрый. Жулика подобрал. Двортерьер. Добрые все, гляжу, доброты неизбывной. Людей подбираете, собак. В дерьме по уши, а чтоб не скучно было – в доброту играете. Всем не поможешь.
ТОЛЯ. Надо же, артистка! У вас платье какое мохнатое, как шкура у Жулика. Можно потрогать? Натуральное, нет?
ЛАРИСА. Да, натуральное. Это Сен-Лоран, дорогой. Причём тут ваш Жулик. Ну, потрогайте, раз хотите. (Пауза.) Видите, приехала, надо было в отель, а я осталась, потому что ничего в потёмках не вижу, куриная слепота. Как я хочу в мою тёплую квартиру в Москве. Боже, куда я попала? (Пауза, Анатолий смеётся.) Что вы смеётесь, что смешного? У меня такая трагедия с мамой, с папой.
ТОЛЯ. Вы так по-московски прикольно разговариваете! Какие они вам мама, папа? У них не все дома были, побирушки оба были, а Митька их подобрал, чтоб они ему попрошайничали, пенсию свою прячет, туйбень, хитрован, артистка, о!
ЛАРИСА. Вы что такое говорите? С ума сошли? Что вы говорите о моих родителях, родителях Ларисы Боровицкой? Молчать! Вы вообще кто тут?
ТОЛЯ. Я? Живу тут. А что? Я вот на мотоцикле ездю, катаюсь вокруг дома. Скучно тут. Девчонки ко мне приходят ишшо, курим в подвале. Можно и дома, да не хочу, в подвале оборудовал так, полочки поставил, там мотоцикл стоит, лампочка, топчан. Будто квартира у меня. Пошли, покажу, сходим туда?
ЛАРИСА. Нет, нет, спасибо. Я, наверное, рядом с вашим Жуликом лягу в подъезде. И под каждым ей кустом был и стол, и дом, и стул. Все помешались на листьях. Вокруг дома листья, будто дом поджечь кто хочет, приготовил, шины разложил, чтобы лучше горело. Зачем шины? Клумбы? Что за грохот?
ТОЛЯ. Надо же, артистка! Я бы тоже артистом стать хотел! Выбражать там по телевизору, прикольно, наверное, ага? И денег ишшо платят, знать-то, кучи? Это ящики пустые грузят. Молока привезли.
ЛАРИСА. А-а, молока привезли. О. О. Анатолий. Одно “о” в слове. А в “молоко” три. Очень прикольно, да?
ТОЛЯ. Надо же, артистка! У меня девчонки знакомые ездили на артисток поступать, назад приехали. Две недели в Москве побыли, а такие стали закидонистые, выбражулистые, прям артистки, не подойди к ним. Ну, потом повыбражали, приходили ко мне в подвал, про Москву рассказывали. Ну, ништяк вообще. Скучно у нас тут. Надо же, артистка! Мохнатая какая, как зверёк какой!
ЛАРИСА. Вы не можете стукнуть по этой “о”, чтобы она не мигала. Заколебала в доску она меня, выражаясь по-вашему.
ТОЛЯ. Пусть горит. Прикольно. Ишшо никому не помешала.
ЛАРИСА. Слушайте, “прикольно”, мне мешает! Я слепая. Он – немой, а я слепая. Калеки. Съезд калек. Калик перехожих. Ящики из-под молока. Молока. Молоко от бешеной коровки. Вы тоже какой-нибудь калека, нет?
ТОЛЯ. Нет, у меня всё на месте. Меня девки любят. У нас девчонки хорошие тут, нам с пацанами нравится, сговорчивые. А артистки пьют? Я слышал – пьют хорошо. Ага? Хотите банку раздавить? Зорро возле дома в листья опохмелку прячет. Я не пью, мне не нравится, только редко, когда прикольно. (Порылся в листьях у подъезда, достал бутылку, протянул Ларисе.)
ЛАРИСА. Почему по-вашему, актрисы должны быть обязательно пьющие? Совсем нет. Наговаривают на нас газетчики, журналисты. Нет, я не буду чужое. (Пауза.) Разве что глоток, согреться. (Взяла бутылку в руки.) У вас нет с собой случайно рюмки или фужера? (Молчит. Пьёт из горлышка, улыбается.) Спрячьте. Нет. Я ему завтра куплю. Я “ишшо” пару глотков. (Пауза.) Я быстро пьянею, потому что пью мало, очень мало. Но для других на Канарские острова слетать – праздник, а мне пятьдесят грамм – Канарские острова. Пятьдесят грамм – мои Канарские острова. Им Канары – отдых, а мне выпить чуть-чуть – мои Канары, снимает стресс… Жизнь актрисы полна стрессов. Что?
ТОЛЯ. Ничего. Я молчу. Слушаю. Пейте. Я с артистками не разговаривал, не пил.
ЛАРИСА. Ах, как согрело внутри, очень приятно. (Пауза.) Вы так же как мама шмыгаете носом. Возьмите платок. Правда, у вас это получается мило, не пошло. Вы не пошлый. У вас речь не развита, вы смешной. (Смеётся.) Как хорошо стало. Ну, развлекайте? Вы не спите, я не сплю, говорите что-то прелестное. Ну?
ТОЛЯ. А что сказать? Я вот, живу тут. Всё путём. Бывает прикольно.
ЛАРИСА. Мамашавас хоронит. Знаете? Говорит: помрет скоро.
ТОЛЯ. Она дура. Я её бил пару раз уже. И Зорру бил. Боятся меня. Она хочет, чтоб я помер, видит, что я их буду держать крепко, как стану большой. Надоели они мне, дураки. Скорей бы в армию, что ли. Или хоть помирай, правда. Скука.
ЛАРИСА. Называется: тешить беса. Сядьте, пожалуйста, рядом, погрейте плечом. (Толя сел рядом, накинул ей на плечи пиджак. Она молчит.) Вы наговариваете на себя. Вы худенький, тоненький, а какие-то гадости про себя говорите, будто вы такой мужик-распромужик. Эй, провинциальный кавалер. Дайте спичку. Погасла сигарета. (Он зажёг спичку, она взяла огонёк в свои руки, смотрит ему в лицо. Улыбается.) Очень похож на моего знакомого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9