Я не понял, кому адресованы эти слова. Но она подошла и выхватила книгу из моих рук, словно мать, заставшая меня с порнографическим журналом. Затем дважды провела рукой по светло-зеленой обложке и только тогда взглянула мне в лицо. У нее были редкие ржавого цвета брови, чуть загнутые у краев кверху, так что даже когда она хмурилась, то не казалась слишком рассерженной.
Пританцовывая, рядом возник продавец, с тактичным «Позвольте?..» ловко выхватил мое сокровище у нее из рук, положил обратно на прилавок и начал заворачивать в бежевую бумагу.
— Я сижу здесь, на этом самом углу, двенадцать лет, и иногда у меня бывало несколько Франсов, но обычно на него засуха, просто пустыня. Конечно, «Страну смеха» в первом издании найти несложно, ведь он был к тому времени уже так популярен, а вот «Горе Зеленого Пса» в первом, да и в любом, издании достать труднее, чем зубы Гидры. А что, послушайте, у меня на задних полках есть «Страна», если кого-то из вас это интересует.
Он подмигнул нам, но у меня уже было первое издание, за которое я выложил целое состояние в Нью-Йорке, а моя соперница рылась в своей сумочке, так что продавец философски пожал плечами и продолжил заворачивать покупку.
— С вас тридцать пять долларов, мисс Гарднер.
Тридцать пять! Я бы заплатил…
— М-м-м, мисс Гарднер? М-м-м, вы бы не уступили мне эту книгу за сто? Я хочу сказать, я готов заплатить сейчас же, наличными.
Продавец стоял у нее за спиной, и когда услышал мою цену, его губы задвигались вверх-вниз, как две змеи в конвульсиях.
— Сто долларов? Вы бы заплатили за нее сто долларов?
Это была единственная книга Франса, которой я не имел, а тем более в первом издании, однако что-то в тоне мисс Гарднер заставило меня почувствовать себя гнусным толстосумом. Но лишь на мгновение, всего лишь на мгновение. Когда речь идет о Маршалле Франсе, я готов быть гнусным толстосумом хоть целый божий день, лишь бы заполучить книгу.
— Да. Вы продадите?
— Мне, конечно, не следует вмешиваться, мисс Гарднер, но сто долларов — небывалая цена даже за такого Франса.
Если она испытывала соблазн, если Франс значил для нее столько же, сколько и для меня, то сейчас ей было мучительно больно. Я чуть даже не пожалел ее, в некотором смысле. Поколебавшись, она взглянула на меня так, словно я сделал ей какую-то гадость. Я понял, что она решила согласиться на мое предложение и досадует на себя.
— В городе есть цветной ксерокс. Я хочу сначала сделать себе копию, а потом… потом я вам продам. Можете прийти и забрать завтра вечером. Я живу на Бродвее, дом сто восемьдесят девять, второй этаж. Приходите… ну, не знаю… Приходите в восемь.
Она расплатилась и вышла, без единого слова больше. Потом продавец глянул на маленькую бумажную полоску, что была заложена в книгу, и сообщил мне, что имя женщины — Саксони Гарднер и что кроме книг Маршалла Франса она просила его откладывать все старые книги о куклах.
Она жила в районе, где, когда едешь на машине, всегда поднимаешь стекла. Квартира ее находилась в доме, который когда-то был довольно шикарным — масса лепнины и большое уютное крыльцо, идущее вдоль всего фасада. Но теперь вид оттуда открывался лишь на остов «корвейра», с которого сняли все, кроме зеркала заднего вида. На крыльце сидел в качалке старый негр в хлопчатой куртке с капюшоном, а поскольку было темно, я не сразу разглядел черную кошку у него на коленях.
— Здорово, приятель.
— Здравствуйте. Здесь живет Саксони Гарднер?
Вместо ответа на мой вопрос он поднес кошку к лицу и прошептал: «Киса-киса-киса». Наверное, ей, хотя не уверен; к животным я некоторым образом равнодушен.
— М-м-м, простите, не могли бы вы, пожалуйста, сказать, здесь ли…
— Да. Я здесь. — Хлопнула дверь, и Саксони Гарднер действительно оказалась здесь. Она подошла к старику и большим пальцем коснулась его макушки. — Пора спать, дядя Леонард.
Он улыбнулся и вручил ей кошку. Мисс Гарднер проводила его взглядом и неопределенно махнула рукой, как бы предлагая мне сесть в его качалку.
— Все зовут его дядя. Он милый. Они с женой живут на первом этаже, а я на втором. — Она что-то держала под мышкой, а чуть погодя достала и сунула мне. — Вот, забирайте. Я бы никогда вам ее не продала, не нуждайся я так в деньгах. Вам, наверное, нет до этого дела, но я просто хотела сказать. Отчасти я зла на вас и в то же время благодарна. — Она было улыбнулась, но помедлила и провела рукой по волосам. У нее была забавная черта, к которой трудно сразу привыкнуть, — она редко делала больше одного дела за раз. Если она вам улыбалась, то руки ее оставались неподвижными. Если она хотела убрать с лица волосы, то переставала улыбаться, пока не уберет.
Взяв книгу, я заметил, что она заново аккуратно обернута — в нотную бумагу, на которой от руки записана какая-то музыка. Выглядело очень мило, но мне хотелось сорвать обертку и тут же, не сходя с места, снова начать читать. Я понимал, что это грубо и неприлично, но уже предвкушал, как приду домой, намелю себе кофе, сварю, потом устроюсь в просторном кресле у окна, под уютной лампой…
— Я знаю, это не мое дело, но ради бога, почему вы даете за нее сто долларов?
Как объяснить одержимость?
— А почему вы заплатили тридцать пять? Судя по тому, что вы недавно сказали, вы не можете позволить себе и этого.
Она отпрянула от столба, на который опиралась, и задиристо выпятила подбородок:
— Откуда вам знать, что я могу себе позволить, а чего нет? И, кстати, я вовсе не обязана продавать вам эту книгу. Я еще ни денег не получила, ни… вообще ничего.
Я встал с изношенного кресла Леонарда и полез в карман за свежей стодолларовой купюрой, которую всегда держу в потайном отделении бумажника. Я не нуждался в этой женщине, как и она во мне; вдобавок холодало, и мне хотелось оказаться подальше отсюда, пока не забили боевые барабаны джунглей и на крыше «корвейра» не начались ритуальные пляски.
— Мне, гм, действительно пора. Так что вот ваши деньги, и очень сожалею, если был с вами невежлив.
— Были. Не хотите ли чашку чаю?
Я все маячил перед ней с хрустящей купюрой, но она не взяла ее. Пожав плечами, я согласился на чай, и мисс Гарднер ввела меня в Дом Ашеров.
В холле — наверное, над дверью дяди Леонарда — горела трехваттная желто-коричневая лампочка с сеткой от насекомых. Я ожидал ощутить вонь, как на морском берегу после отлива, но ошибся. Пахло чем-то сладким и экзотичным — судя по всему, благовониями. Сразу за лампочкой была лестница. Она оказалась крутой, и я решил, что такой подъем мог бы вести в базовый лагерь на Эль-Капитане, но я благополучно одолел ступеньки и успел заметить, как мисс Гарднер исчезает за дверью, бросив мне через плечо что-то неразборчивое.
Наверное, это было что-то вроде «Берегите голову», поскольку, шагнув через порог, я первым делом запутался головой в плотной паутине, отчего перенес легкий сердечный приступ. Но это оказались нити кукол, тысячи нитей; марионетки висели по всей комнате в тщательно выверенных жутковатых позах, причем ни одна не повторялась. Они напомнили мне множество страшных снов, какие я видел в своей жизни.
— Только, пожалуйста, не называйте их куклами. Это марионетки. Какой чай вы предпочитаете, яблочный или ромашковый?
Приятный запах исходил именно отсюда, и это действительно были благовония. На кофейном столике я увидел тлеющие палочки в плоском глиняном горшочке, наполненном белым песком. Там же лежали несколько странных булыжников очень яркой расцветки и какая-то голова — наверно, одной из марионеток. Я недоуменно вертел ее в руках, когда вернулась мисс Гарднер с чаем и буханкой свежеиспеченного — причем самостоятельно — бананового хлеба.
— Вы разбираетесь в них? Это копия злого духа Натта из Бирманского театра кукол.
— Этим вы зарабатываете на жизнь? — Я обвел рукой комнату и чуть не уронил Натта на банановый хлеб.
— Да, то есть зарабатывала, пока не заболела. Вы чай пьете с сахаром или с медом? — Она сказала «заболела» не тем тоном, который подразумевает дальнейшие расспросы, мол, чем именно и не лучше ли вам уже.
Когда я выпил чашку противнейшей горячей жидкости, какую только пробовал в жизни (яблочной или ромашковой?), мисс Гарднер провела для меня экскурсию по комнате. Она рассказала об Иво Пугонни и Тони Сарге, о Бунраку и фигурках Ваджанг, словно это были ее друзья. Но мне понравилось оживление в ее голосе и невероятное сходство между лицами некоторых кукол и моими масками.
Когда мы снова сели, она уже нравилась мне раз во сто больше, чем раньше. И тогда мисс Гарднер сказала, что хочет показать мне кое-что интересное. Выйдя в другую комнату, она вернулась с фотографией в рамке. Раньше я видел лишь один портрет Франса, поэтому не узнал его, пока не увидел подпись в левом нижнем углу.
— Бог мой! Откуда у вас это?
Она забрала у меня фото и внимательно посмотрела на него. Когда она заговорила снова, ее голос звучал тихо и спокойно.
— Давным-давно в детстве мы играли у кучи горящих листьев. Каким-то образом я споткнулась и упала прямо в кучу. Я так обожгла ноги, что потом целый год пролежала в больнице. Мама приносила мне книжки, и я читала их от корки до корки. Книжки Маршалла Франса, а еще о куклах и марионетках.
Тогда мне впервые подумалось, не обращается ли Франс только к чудакам вроде нас: девочкам, прикованным к постели и зацикленным на куклах, мальчикам, знакомым с кушеткой психоаналитика с пяти лет и чья тень теряется в тени отцовской.
— Но где вы достали это? Я видел лишь один его портрет, в молодости, когда у него не было бороды.
— Вы говорите о фотографии в журнале «Тайм»? — Она снова посмотрела на свою. — Помните, я спросила, почему вы решили потратить такие деньги на «Персиковые тени»? Ну а знаете, сколько я заплатила за эту фотографию? Пятьдесят долларов. Кто бы говорил, а?
Она посмотрела на меня и сглотнула с таким трудом, что я услышал звук в ее горле.
— Вы… любите его книги так же, как я? То есть… мне ужасно тошно, оттого что приходится отдать ее вам. Я столько лет ее искала. — Она коснулась лба, провела кончиками пальцев по вискам и вниз по лицу. — Пожалуйста, берите и… уходите.
Я вскочил с дивана и положил деньги на стол. Прежде чем уйти, я написал на клочке бумаге свое имя и адрес. Вручил ей и пошутил, что она может приходить навещать книгу, когда захочет. Роковое решение.
Глава 3
Примерно через неделю я остался вечером дома, чтобы кое-что прочесть. Редкий случай — в моей норе было даже уютно, потому что на улице бушевала одна из тех зимних бурь, когда противный секущий дождь ежеминутно сменяется мокрым снегом и наоборот. Но после Калифорнии, где всегда одинаково солнечно, климатические перепады Коннектикута имеют для меня свою прелесть.
Около десяти часов раздался звонок в дверь, и я встал с мыслью, что, наверно, какой-нибудь шут снес со стены раковину в мужском умывальнике или выбросил в окно соседа по комнате. Общежитие школы-интерната — это третий или, может, четвертый круг ада. Обуреваемый сложными чувствами, я открыл дверь с готовым сорваться с губ рычанием.
На ней было черное пончо до колен, с капюшоном, и она напоминала священника времен инквизиции, разве что ее накидка была резиновой.
— Пришла вот навестить. Не возражаете? У меня есть кое-что показать вам.
— Заходите-заходите, очень здорово. А я-то думал, с чего бы это «Персиковые тени» сегодня так разволновались.
Когда я сказал это, она уже стягивала через голову накидку и остановилась, чтобы улыбнуться мне. Тогда впервые я заметил, какая она маленькая. На фоне черного, блестящего от дождя пончо ее мокрое лицо сияло белизной. Странной розоватой белизной, но мило и как-то по-детски. Я повесил мокрую накидку и жестом пригласил Саксони пройти в комнату. В последний момент мне вспомнились ее куклы, и что она еще не видела мои маски. Подумалось о последней женщине, входившей посмотреть на них.
Саксони сделала два шага в комнату и остановилась. Я стоял позади и поэтому не мог видеть выражения ее лица в первый момент. А хотелось бы увидеть. Через несколько секунд она двинулась к ним. Я стоял в дверном проеме, гадая, что она скажет и какую захочет потрогать или снять со стены.
Никакую. Она долго смотрела и в какой-то момент потянулась к багровому мексиканскому черту с толстой синей змеей, что высовывалась из его рта и свивала кольца вдоль носа, — но остановила руку на полпути, уронила вдоль туловища.
Все еще спиной ко мне, она проговорила:
— Я тебя знаю.
Я навел одну из моих самых циничных ухмылок пониже ее спины:
— Ты меня знаешь? То есть знаешь, кто мой отец? Это не такой уж секрет. В любой день включи по телевизору «Вечерний сеанс».
Она обернулась и засунула руки в накладные кармашки все того же джинсового платья, которое было на ней тогда в лавке.
— Твой отец? Нет, я имела в виду тебя. Я знаю тебя. На следующий день я звонила в школу и как следует расспросила. Сказала, что я из газеты и пишу статью о тебе и твоей семье. — Двумя пальцами она вытащила из кармана сложенный клочок бумаги и развернула. — Тебе тридцать лет, у тебя были старшие брат и сестра — Макс и Николь. Они разбились в той же авиакатастрофе, вместе с отцом. Мать живет в Личфилде, штат Коннектикут.
Я был ошеломлен как самим фактом, так и нахальством, с которым она призналась в своих деяниях.
— Секретарша сказала, что ты заканчивал колледж Франклина и Маршалла, в семьдесят первом. Здесь ты четыре года преподаешь американскую литературу, и один парень из твоего класса сказал, что как учитель ты, открыть кавычки, в порядке, закрыть кавычки. — Она снова сложила бумажку и засунула ее в карман.
— Ну и к чему это расследование? Я что, под подозрением?
Она не вынимала рук из карманов.
— Я люблю знать… о людях.
— Да? И что дальше?
— А ничего. Когда ты сходу предложил такие деньги за книгу Маршалла Франса, мне захотелось побольше разузнать о тебе, вот и все.
— А я, знаешь, как-то не привык, чтобы на меня заводили досье.
— Почему ты бросаешь работу?
— Я не бросаю. Это называется отпуск за свой счет, Джей Эдгар. Да и в любом случае, тебе-то что?
— Посмотри, что я принесла тебе показать. — Она что-то вынула из-за спины, из-под своего серого свитера, и протянула мне. Ее голос звучал взволнованно: — Я слышала о ней, но даже не думала, что удастся когда-нибудь найти. Всего-то тысяча тираж. А тут наткнулась вдруг в Нью-Йорке, в «Готэме». Я годами за ней охотилась.
Это была маленькая брошюрка, напечатанная на восхитительно толстой бумаге с грубой текстурой. По картинке на обложке (как всегда, Ван-Уолта) я понял, что это Франс, но не представлял, что именно. Заголовок гласил «Анна на крыльях ночи», и меня сразу удивило, что в отличие от остальных его книг в тексте иллюстраций не было — только на обложке. Простой черно-белый рисунок пером изображал девочку в брезентовом комбинезоне, идущую в лучах заката к железнодорожной станции.
— Я даже не слышал о ней. Как… Когда она была издана?
— Не слышал? Правда? Никогда?.. — Она осторожно извлекла книжку из моих жадных рук и провела пальцами по обложке, словно читая шрифт Брайля. — Это роман, над которым он работал, когда умер. Невероятно, правда? Роман Маршалла Франса! Говорили даже, что он его закончил, но его дочь Анна противится изданию. Это, — в ее голосе звенел гнев, и палец обвинительно уперся в обложку, — единственная часть, которую кто-либо видел. И книжка совсем не детская. Трудно поверить, что это он написал, она очень сильно отличается от всего остального. Такая печальная и… странная.
Я снова вытянул книжку у нее из рук и осторожно раскрыл.
— Это только первая глава, видишь, но даже она довольно длинная — почти сорок страниц.
— Не возражаешь, м-м-м, если я немного посмотрю ее один, минутку всего?
Она мило улыбнулась и кивнула. Когда я оторвался от книги, Саксони входила в комнату с подносом, нагруженным чашками и всеми английскими булочками, что я планировал съесть на полдник завтра и послезавтра, тут же пыхтел паром мой медный чайник.
Она поставила поднос на пол.
— Не возражаешь? Я целый день ничего не ела и страсть как проголодалась, а тут увидела их…
Я закрыл книжку и откинулся на спинку кресла, наблюдая, как Саксони поглощает мои булочки, и не мог удержаться от улыбки. А потом с бухты-барахты взял и выболтал свой план насчет биографии Франса.
Я понимал, что если и мог предварительно поделиться с кем-нибудь своим замыслом, то только с ней, но, рассказав, я сам смутился своего энтузиазма. Подойдя к стене с масками, я сделал вид, что поправляю Маркизу.
Саксони все молчала и молчала — а когда я наконец отвернулся от стены, то потупилась и впервые с момента нашей встречи проговорила, не глядя на меня:
— Могу я как-нибудь помочь? Я бы занялась для тебя всякой розыскной работой. Мне уже приходилось, для одного моего институтского профессора, но это же совсем другое дело — исследовать его жизнь, Маршалла Франса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26